От ста до одного

Мне осталось от ста до одного. И всё – ничего больше не будет, потому что я умираю. Грязный бомж с сердцем, которое устало биться. Сто, девяносто девять, девяносто восемь...

– Дяденька, а почему ты лежишь на снегу? Ты так что ли играешь? А во что?

Что ж ты так смотришь, малыш! Беги отсюда. Не надо тебе видеть, как умирает грязный бомж. Девяносто семь, девяносто шесть, девяносто пять...

– Дяденька! Ну дяденька же! Нельзя лежать на снегу без шапки и без шубы! Потому что можно заболеть!

Вот неуёмный. Какое уж теперь заболеть, когда я умираю. Девяносто четыре, девяносто три, девяносто два...

– Дяденька! А почему ты не разговариваешь? Потому что от холода? Язык замёрз, да? Я про такое зна-аю! У меня один раз даже и все зубы замёрзли! Я тогда быстро-быстро стал бегать и согрелся.

Ах, малыш-малыш... Всё-то ты видишь. Замёрз ли я? Давно уже. С тех пор, как всё потерял. Только и остались пустота да холод. Девяносто один, девяносто, восемьдесят девять...

– А давай, ты тоже будешь быстро-быстро бегать? А я буду тебя догонять! Ты тогда сразу согреешься! Ну дяденька, ну вставай же!

Да я бы рад и встать, и с тобой поиграть. Только не могу я. Восемьдесят восемь, восемьдесят семь, восемьдесят шесть...

– А зачем ты глазки закрыл? Ты спать хочешь? Прямо здесь?! Нельзя спать на снегу! Надо лечь в свою кроватку.

В кроватку, говоришь? Нет у меня кроватки, сынок. Так вышло. Снег мне вместо кроватки. Восемьдесят пять, восемьдесят четыре, восемьдесят три...

– Дяденька! Открой глазки! Мне страшно, что ты их закрываешь.

Тяжело мне с открытыми-то, малыш. Что ж ты к маме своей не бежишь, потеряет ведь она тебя. Восемьдесят два, восемьдесят один, восемьдесят...

– А ты встать что ли совсем-совсем не можешь? Только можешь лежать?

Вот. Правильно, парень. Понял ты про меня. Молодец. Семьдесят девять, семьдесят восемь, семьдесят семь...

– А давай мы с тобой поползём? Во-о-он там есть домик, в нём можно полежать.

Эх, пацан, не помещусь я в том домике-то. Он, как и ты, маленький. И угораздило меня за этими кустами упасть. Рядом с детской площадкой. Нехорошо это – здесь умирать. Семьдесят шесть, семьдесят пять, семьдесят четыре...

– Не хочешь в домик, да? И на карусельку не хочешь?

Неугомонный какой. Беги скорей к маме. Она, поди, ищет тебя. А может, не ищет. Может, с приятельницей какой заговорилась. Семьдесят три, семьдесят два, семьдесят один...

– Дяденька! Не спи! Вставай! Ну вставай!

Да что ж ты меня трясёшь, парень! Семьдесят, шестьдесят девять, шестьдесят восемь...

– Вставай! Нельзя так долго на снегу лежать!

Не сможешь ты меня поднять, сынок. Тяжёлый я. Шестьдесят семь, шестьдесят шесть, шестьдесят пять...

– Нет, вставай! Вставай!! Вставай!!!

Какие у тебя горячие ладошки. А у меня щёки совсем холодные. Не испугаешься? Шестьдесят четыре, шестьдесят три, шестьдесят два...

– Ой, дяденька, у тебя щёки, как у снеговика!

Зачем же ты рукавички снял? Шестьдесят один, шестьдесят, пятьдесят девять...

– Давай, я тебя буду греть! И ты тогда будешь разговаривать.

Давно меня никто не грел... Пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть...

– Ну как? Стало тебе теплее? Стало?

Стало, сынок. Стало. Только как сказать тебе об этом? Не слушает меня язык. Одеревенел. Пятьдесят пять, пятьдесят четыре, пятьдесят три...

– Я тебя грею-грею, а ты молчишь да молчишь!

Молчу, парень. Худо мне совсем. Вот и дышать уже невмоготу. Пятьдесят два, пятьдесят один, пятьдесят...

– Дяденька! Открой глазки! Открой!

Не могу я сынок. Больно мне. Сорок девять, сорок восемь, сорок семь...

– Дяденька, а ты... а ты... хоть живой? Ты хоть не умер?

Живой ещё пока... Сорок шесть, сорок пять, сорок четыре...

– У нас во дворе такой дяденька был. Он сначала жил, а потом умер. Он потому что болел.

Вот и я болею, парень. На сердце живого места нет – одни шрамы. Сорок три, сорок два, сорок один.

– А ты... Дяденька, а ты тоже болеешь, да? Поэтому на снегу лежишь и глазки не открываешь?

Молодец, сынок. Всё правильно говоришь. Сорок, тридцать девять, тридцать восемь...

– А почему ты не пошёл в больницу? Там тётя-врач добрая. Она бы тебя полечила и витаминку дала.

Не положены грязному бомжу витаминки. И врач не положен. Я на чистый снег упал – и то хорошо. И укроет меня чистым снегом. Тридцать семь, тридцать шесть, тридцать пять...

– А что у тебя болит? Скажи!

Эх, сынок. Добрая у тебя душа. Сколько со мной возишься. Тридцать четыре, тридцать три, тридцать два...

– Я придумал! Я буду на тебя дышать! Это называется искувстеное дыхание. Я про такое потому знаю, что мне папа рассказывал.

Были бы у меня силы, заплакал бы. Говоришь, значит, искувстеное? Не надо тебе ко мне близко, грязный я. Тридцать один, тридцать, двадцать девять...

– Вот, смотри, как я на тебя дышу! Ну смотри же!

Вижу я, вижу, хоть и не открываю глаза. С закрытыми ведь тоже можно видеть. Мал ты ещё это понять, сынок. Двадцать восемь, двадцать семь, двадцать шесть...

– Папа сказал, что искувстеное дыхание помогает. А тебе не помогает.

Да как же не помогает? Согрел ты меня, парень. Двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три...

– Я тогда, дяденька, сейчас тебе мою шапку дам. Она тёплая. Я тебе и шубу дам! Только ты мне на ней ремень расстегни, а? Я сам потому что не смогу, у меня на него потому что силы не хватит – он знаешь, какой тугой! Мама говорит, чтобы меня ветер не продувал, нужен только тугой ремень. Дяденька, а ты же болеешь. Тебе, значит, тоже не хватит силы мой ремень расстегнуть и ты еще бедненький, и тебя надо пожалеть. Всегда хоть кого надо пожалеть, кто болеет.

А я и не верил, что добрые люди ещё есть. А есть, оказывается. Двадцать два, двадцать один, двадцать...

– Ну вот, а в шапке же все-равно теплее? Теплее? Ты так пока побудь, не снимай только.

Да как же я её сниму, шапочку твою, когда отнялись у меня руки-ноги. Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать...

– Я сейчас во-он к тем скамейкам побегу. Там моя мама. И Артёмкина мама, и Денискина.

Значит, все ваши мамы вместе собрались? Молодо-зелено! За разговорами и про детей забыли, ты около меня сколько времени уже, пацан, а не хватилась тебя мама твоя. Шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать...

– Моя мама знаешь, какая хорошая! Я ей про тебя расскажу и мы сразу к тебе побежим!

Хорошая, говоришь? Ну вот... А я худо подумал. Э-эх! А может, не надо ко мне? Картина эта неприятная – грязный бомж. Кому понравится? Тринадцать, двенадцать, одиннадцать...

– Я тогда побегу? Я умею быстро-пребыстро бегать! Ты только никуда не уходи, ладно?

Да куда ж я уйду. Некуда мне идти. Да и сил нет – умираю я. А ты беги, малыш. Беги от меня подальше. Десять, девять, восемь...

– Дяденька-а-а! Я уже вон докуда добежал!!!

Проворный какой. И я когда-то таким был. Семь, шесть, пять...

...
– Мамочка, мамочка, ну вот же, вот этот дяденька! Давай его скорее к нам заберём!

...
Какие у тебя горячие руки, сынок. Четыре, три, два... один...