О дождливом московском асфальте, халтурке и общей

ХАЛТУРКА

Яблоки жую…
День светлый. И душа не мается. Практически.
А чего ей маяться? Не знаю... Может, есть у неё причины для маеты, только мне легко.
Работа, как говорится, спорится. Книжка продвигается...

«...Волчата панически боятся гадюк, так как укус этих змей смертелен для малышей».
Это и есть моя книжка. Халтура.
Периодически отворачиваюсь от монитора, лениво покидаю кресло, курсирую по квартире. Отмечаю, на сколько солнечный диск передвинулся по небосклону.

Брожу по Интернету… по литературным сайтам… по ЖЖ… Сталкиваюсь с эмоциями, пафосом, равнодушием, молитвами, невнятным бормотанием, просто чем-то хорошим...
И снова – «...раки способны снимать и надевать на себя панцири по фигуре. Когда взрослеющему раку становится в панцире тесновато, рак сбрасывает его и наращивает новый, больший по размеру...»


БОЛЬ И ЛЮБОВЬ

Тишина. Одиночество. Верность.
Ночные звёзды.
Вечность?
Нет это не вечность.
Грёзы...
Наши с тобой расставания – что это?
Ты там – в белокаменной, я здесь – в несуразном подмосковном городке…
Верность и грёзы…
Сколько всего обрушивается на нас, и мы тянем-потянем этот груз проблем-проблемок-несуразностей-счастья-боли-любви.

Сегодня в магазине одна девчонка шепнула другой:
– Ну его нах! Дурак он, придурок!
– Не могу, – ответила вторая.
– Ты чё?
– Не могу, – повторила девочка.
Я вдруг приосанился.
Всё померкло: и спящие души, и блеск, и нищета, и войны, и мир.
Осталось одно – это самое «не могу» и глаза её.
Такими глазами смотрят на нас создатели Вселенной.
Боль и любовь – разве ж это груз?


АЛО! АЛО!..

– Ало! Ало! (с ударением на «а»).
Это мы с сыном моим так шутим.
Говорит он мне:
– Представляешь? Мужик такой – стоит в майке-трусах (на меня похоже, если честно. Прим. автора) и в трубку, спросонья, почёсывая грудь гундосит:
– Ало! Ало!..
А в трубке молчат.
Мужик не сердится.
Повторит раза два-три:
– Ало! Ало! Ало?..
И оправится кемарить дальше...

Вот такая у нас шутка.
А я с утра другу позвонил.
Он произносит «ало» с ударением на «о», чуть растягивая и озвучивая шестнадцатую букву алфавита – ну как делают это в Ставрополье.
Родом мой друг из станицы. Там армян много было. Папа работал главным ветеринаром.
Сейчас друг живёт в Калиниграде (в Кёнигсберге).

Я звякнул ему на мобильник.
Он:
– Ало-о!
Я:
– Карленыч! С днём рождения тебя!
– О! Привет, брат!
– Чего делаешь?
– Да вот, стою у канала, любуюсь пароходством. Каждый день встречаю и провожаю корабли... Как пацан...
Работа у друга физическая. Устаёт.
– Выпей сегодня за своё здоровье пива, – предлагаю.
– Ну сколько можно? Каждый день пью...
– Ну тогда – встречное предложение.
– Какое?
– Не пей.
Мы хмыкаем...

А ещё сегодня оригинально мне ответили по телефону:
– Алотятрслу..
В смысле: «Алло! Театр! Слушаю...»
Я даже не сразу сообразил, хоть и сижу, названиваю в детские театры. Предлагаю свои пьесы. Целых две.

И вот, что странно. Просят занести мои шедевры и очень рады знакомству.
Может, и вправду, успею я ещё увидеть афиши со своей длинной фамилией, оканчивающейся звонкой и маловразумительной согласной – «ц»?
Автор пьесы «Пончик-блюз» – Карен Арутюнянц.
Ничего. Звучит.


КАК ПОЯВЛЯЕТСЯ ЭТО ЖЕЛАНИЕ

Как появляется это желание поделиться с миром эмоциями, болью, радостью, возмущением, нежностью, любовью, ненавистью, равнодушием, криком, тишиной?
Откуда приходит это желание? Для чего?
Выложить всё это на чистый лист, на пустой экран монитора, чтобы кто-то пробежался по строчкам глазами, зачем?

...Ночь. Окно. Шторы.
Встать из кресла. Подойти, отдёрнуть занавес – взглянуть на сцену.
Что там? Кто там продолжает спектакль?
Мои кулисы во мне самом.
Моя сцена там же.
Я здесь актёр, режиссёр и даже зритель.
Звёзды зажигают софиты.
Нет. Разумеется не всякий раз, когда хочется этого.
Но когда софиты загораются, когда в зале тишина и публика составляют то самое цельное, без которого автор ничто, я выхожу на просцениум, я заполняю одну паузу за другой, и желание сказать этому миру что-то важное не кажется больше пустым и никчемным.
Больше не кажется.
Я живу.


НЕТ

Нет.
Никогда не перестану удивляться человеческому скудоумию.
К примеру фраза: «Всё, что Вы прислали, подходит! Очень интересная фактура!»
Это о книге, которую пишу на заказ – что-то среднее между научно–популярным бестселлером и развлекательной галиматьёй.

Давным-давно я был ассистентом чудака-режиссёра Александра Згуриди. Между прочим, это он создал «В мире животных», и вёл передачу до середины семидесятых.
Вот был человек! До сих пор восхищаюсь тем, как он – восьмидесятилетний старик – не дожидаясь студийного лифта взбегал олимпийцем на третий этаж – торопился в монтажную!
Неутомимый был дядька.
В дешёвых кафе никогда не давал мне допить обжигающий кофе! Раз! Опрокинет свой стакан и вперёд:
– Пойдёмте, Карен.
Со всеми на «Вы». Кажется, и с моложавой своей супругой Наной.
И работал, как Бог.
И слова выбирал – скупо, но величественно.
Думаю, из соображений корыстных. Чтобы, не дай Боже, не остаться в памяти человеком-мокрицей.
Как-то раз он сказал мне:
– Спасибо, Карен.
Вот, помню до сих пор.

«...очень интересная фактура...»
Нет. Не интересная… Не интересная она у тех, кто заказывает научно-популярные книги, ничего в них не понимая.


ГЕОДЕЗИСТ И ГРИБОЕДОВ

У памятника Грибоедову меня оклинули:
– Дружище!
Я приостановился.
– Да-да! Я к Вам!
Бомж не бомж, но поговорить можно. Только зачем? Я настроился на пиво с пирожком.
– Не могли бы вы...
Он совершил неопределённое движение рукой.
– Я не понимаю, – я начал раздражаться.
– Не могли бы... дружище! Отщипнуть от слойки?
– В смысле?
– Закусить бы, – он брезгливо кивнул на банку пива, которую держал двумя пальцами.
– С какой стати? – буркнул я. – Вот лучше, возьмите...
Я протянул червонец.
– Вы не поняли... – он скривил влажные губы.
– Да всё я понял.
– Бери, чего ты? – встрял пролетарий с лавочки. – Во даёт!
«Бомж не бомж» с отвращением взял у меня купюру и отдал её дружку.
Тот срятал деньги во внутренний карман ватника.

– И всё же... – продолжил мой новый знакомый. – Отщипните, дружище!..
Я вздохнул, отломил кусок от пирожка и угостил этого настырного человека.
– Валера, – откликнулся он, коротко пожав мне ладонь.
– Карен...
– А я у Вас в Грузии был! – обрадовался он. – После того как меня с физфака вытурили. Геодезистом служил.
Так произносят актёры старой школы: «служили в театре». Интонации у бродяги были аналогичные.
– Не пойму, – продолжал он. – Бани у вас какие-то... Заходишь... сидят мужчины в плавках... На лавочке. И всё! Один душ!
Он картинно оглядел нас – меня и дружка.
Пролетарий не выдержал накала страстей:
– Не может быть!
– Может, мон хер! – неожиданно Валера схватился за низ живота. – Что такое?..
Затем исчез. Кажется, за Грибоедовым.

– А у меня неприятности... – сообщил пролетарий. – Развожусь... (тяжёлый вздох...) уже десятый год... Ей-Богу... Я ей говорю, махнёмся, не глядя! Я – в Медведково, к тебе! Ты ко мне – сюда! Я тут рядышком владею комнатой... Я что, против?.. А она ни в какую! Ну не бэ?
Как ни странно, взгляд у пролетария оказался трагическим.
Минуту спустя он добавил:
– Когда у меня есть сигареты, я не стреляю! Неприлично!.. Но когда нет... тут уж...

На этом умозаключении он иссяк, тут вернулся сияющий Валерий, кстати, всё ещё с пирожком в руке.
– Мушкетёр! – сказал он. – А Вам доводилось, ну хоть когда-то, признаваться дамам в любви? Вот смотрите! Момент!.. Вслушайтесь!.. Вектор Вашего устремления к вершинам познания эквивалентен начальной координате бесконечности экспоненты функции Лагранжа, Ваши груди сводят меня с ума, ну поймите же диффузию моего интеграла!..
Неожиданно он взял меня за шею и с силой притянул к себе, шепча прямо в ухо:
– В пулечку! Ну чего тебе стоит, дружище?! Я же вижу! Ты хочешь этого!
«Так, – подумал я. – Вот сука. Не дал спокойно выпить пиво...»
– Мне пора, – ответил я.
Ну и вырвался из объятий бывшего геодезиста.
Через несколько секунд я спустился в метро.


КОГДА ОТ БОГА НЕТ ПОСЛАНИЙ...

Когда от Бога нет посланий,
а я хватаюсь за перо,
меня уносит помело
дурных предчувствий и терзаний,

и чёртом в солнечных лучах
я верещу, я трепыхаюсь,
с такими же чертями маюсь
под скудоумный «ох-да-ах!»

И дела нет до божьей страсти,
сгорая, пеплом я шепчу:
– Куда я, Господи, лечу?
Неужто в дьявольские пасти?..


ВСЕГДА ЗАНИМАЛ ВОПРОС…

Солнце, облака, небо.
Всегда занимал вопрос, и ведь никогда не получу на него ответа – что испытывает, глядя на всё это великолепие, безумец или убийца, диктатор, вор, маньяк?
Какие мысли проносятся в голове каждого из перечисленных? Какие чувства обуревают их? Или спокойны они?
Просто спокойны, не равнодушны, а именно спокойны.
В их душах мир. Понимание. Равенство.
Именно с мирозданием. И больше ни с чем.


КАК ЭТО ВЕЛИКОЛЕПНО!..

Какая же тоска!
– Я бы всё телевидение запретил, – говорю я сыну. – На хрена такое телевидение?!
Сын молчит. Он привык.
Нет, а я никогда не смирюсь со всей этой вселенских масштабов бездарностью!..

...Я потягиваю своё пиво.
– Хочешь? – я киваю на бутылку.
– Нет, – качает головой сын. – А можно ряженку?
– Нельзя, – отвечаю я.
Сын уходит и возвращается с коричневым пакетом.
– Пей, пей, – сообщаю я. – Всё твоё...
– Вот тоска, а, – повторяюсь я.
– Давай спать, – предлагает сын.
– Да, – соглашаюсь я. – Чего-то устал я...
...В рекламе дородная негритянка вертит задницей.
– А что они рекламируют? Я не понял, – говорю я.
– Да ерунду какую–то, – отвечает сын.
– А-аа... Ну вообще, да?..
– Ой, – спохватываюсь я. – Маме не позвонили!
Я вскакиваю и набираю номер.
Гудок. Голос...
...Как это... как это великолепно, что тебя любят!


ВОТ БЫ ТОЛЬКО ПОЦЕЛОВАТЬ ТЕБЯ В МАКУШКУ

Самое чудесное – это целовать тебя в макушку.
Даже не так.
Знать, что есть твоя макушка, в которую можно подуть и прижаться тёплыми губами.
Твоя макушка не сводит меня с ума.
Без неё плохо – это да.
Всё остальное – все эти страсти, они далеки от твоей макушки.
Нежность, когда наполняешься нежностью, да – это от твоей макушки.
Любовь и нежность.
Весёлое настроение – когда хочется дуть в неё и дуть, и прижиматься носом и даже глазами. Да – всё от твоей макушки.
Ночью лежишь и успокаиваешь себя, уткнувшись в стену – эге-гей, сколько ещё раз я уткнусь в твою макушку... Эге-гей!..
Ты улыбаешься. Я же знаю, можно и не глядеть.
Я утыкаюсь в твою макушку, а ты поёшь – не поёшь, мурлычешь – не мурлычешь, я слышу:
– М-м-мы...
Разве можно описать этот звук?
Нет.
Да, ни в коем случае нельзя. Ничего не выйдет, как ни старайся.
И с макушкой – не могу я толком передать всех своих ощущений.
Нет, не бестолково, но что-то не то.
Вот бы только поцеловать тебя в макушку.
Это настоящее. Всё остальное – слова.
Только ты далеко.
Ты снова так далеко.


О ДОЖДЛИВОМ АСФАЛЬТЕ И ОБЩЕЙ СОВЕСТИ

вот иду я
поэт
по дождливому асфальту
кто-то мимо шуршит
подоспевшей листвой
осень лапой собачьей
по лужам кобальтовым
а у ЗАГСа – пьянчужка –
ночной постовой
я иду
убегаю от совести общей
нет мне дела до битых обид и тревог
осень лапой стыдливой и горестно тощей
наступает на мой несуразный шнурок
вот иду я
поэт
а в окошке
свет


О КОТАХ, КАМЫШОВОМ РАЕ И СУДЬЯХ

Есть у нас соседка с восьмого этажа. Пожилая тётушка. Возится с котами, кошечками. По ночам у подъезда кормит всякой всячиной.
Тётку считают свихнувшейся. И я в том числе.
А она всегда здоровается. Коротко так. Но ведь приветствует. Лично мне всякий раз при встрече рассказывает про своего отца-охотника – какой был замечательный человек! Тоже пса имел, как и я. Но нет, не таксу. Не припомню, кого... Словом, охотничьего пса, которому в камышах, что нам в раю...
В ночи всегда можно услышать, как тётушка воркует с котярами, уговаривает чего-то поесть, случается, и журит...

Вот я и думаю, кому эта женщина причиняет вред?
Мне? Нет.
Соседям? Вроде тоже.
Котам? Боже упаси!
Ну не властям же?
А! Понял.
Странно, неожиданно так понял: мышам и крысам она досаждает.
Мышам и крысам...
Тогда, причём тут мы и наш вердикт?


ПОЛКОПЕЙКИ ЗА ЖИЗНЬ

Когда на душе хандра, та, что у шведов называется свормут, у русских – тоска зелёная, у армян – карот, я представляю себя на месте деда.
Как бы я вёл себя в тайге, в поле, продуваемом всеми ветрами Севера, когда жизнь прошлая сгинула в неизвестности настоящего, и что там болтать о дне завтрашнем, и мрак во всём, к чему прикасается мысль, когда голод сковывает скулы, когда холод в жилах, в костях, в сердце, способном лишь пульсировать, не понятно во имя чего?

Деда забрали в декабре 37-го. Ему было сорок.
Он выжил – бывший царский офицер.
Вернулся десять лет спустя.
Даже нянчил меня.
Правда, не дожил до семидесяти.
Вот я и думаю, что бы сталось со мной?
Не знаю.
И мне становится смешно. Все эти сегодняшние дрязги. Какая им цена? Полкопейки, не более.
Полкопейки – за жизнь. Нет, слишком жирно. Слишком расточительно.
Знак равенства – присутствует. Жизнь моя – вот она. А цена ей – чёрт-те знает какая. Дед бы сразу понял, о чём я.

Поле. Лес заслоняет горизонт. Холод.
Мы стоим рядом, жаль, только на этом листе бумаги. Жаль.

Мы стоим рядом.


ПОТОМКИ МАСТОДОНТОВ

Копаясь в «Жизни животных» (том седьмой), я вычитал следующее:

«Выхухоль – насекомоядное. Это небольшой зверёк, величиной с крупную крысу. Обитает по берегам рек и озёр, роет норы с выходом в воду, прекрасно плавает и ныряет. У выхухоли чудесный тёмный мех. По этой самой причине выхухоль сохранилась лишь в Европейской части России – в бассейнах рек Волги, Дона и Урала. На Пиренейском полуострове обитает другой вид выхухоли. Размерами она меньше, и мех малоценный.
Выхухоль очень древний вид, это современник мастодонта (предка слонов) и пещерного медведя. Головной мозг выхухоли небольшой, примитивный, без борозд и извилин. Уровень нервной деятельности выхухоли можно представить на примере следующих эпизодов. Добытых для переселения в другие водоёмы зверьков сажали в деревянные ящики. Для питания на дне ящика укладывали рыбу. Робкие зверьки забивались в углу ящика и даже не пытались поискать какой-либо корм. Служитель брал зверька за хвост, поднимал его и подносил к рыбе. Как только зверёк касался рыбы своим носом, он немедленно впивался в неё зубами и начинал жадно есть, не обращая внимания на своё подвешенное вниз головой положение. Никто никогда не видел дрессированных выхухолей. И вряд ли они могут чему-нибудь научиться. Так считают учёные.
Различные невзгоды постоянно подстерегают выхухоль. При нередких зимних подъёмах воды норы выхухоли затапливаются. В затопленной воде зверёк погибает. В сильно засушливые годы водоёмы мелеют и полностью пересыхают. Отыскивать другой водоём – задача для выхухоли не из лёгких. Зверёк практически слепой (контуров он не различает), косолапый (длинные пальцы ног у него сильно изогнуты). На земной поверхности выхухоль не может передвигаться быстро и становится жертвой хищников. Хищные звери, включая бродячих собак, не едят выхухоль из-за её мускуса, но при встрече душат выхухоль – зверёк гибнет. Ондатра, выпущенная человеком в водоёмы – места поселения выхухоли, стала её конкурентом. Как более сильная и агрессивная, ондатра занимает норы выхухолей, вытесняя робких хозяев.
Даже коровы, проходящие по берегам водоёмов, проваливаются в неглубоко расположенные норы выхухолей и разрушают их. Губят выхухоль рыбаки и охотники, становясь браконьерами, часто непреднамеренными: выхухоли попадают в капканы, поставленные на ондатру, в губительные для них рыболовные снасти... Можно только удивляться, как такой не очень жизнеспособный вид на небольшой территории прожил миллионы лет!..»

Сухо и трагично.
Неужели и это будет сокращено издателем?
И зачем тогда им книга (в общем-то – халтурка), составленная мной?..

У Довлатова есть такой эпизод. Вот вспомнил, точнее, не поленился, отыскал в «Ремесле»:
«Как-то сидел у меня Веселов, бывший лётчик. Темпераметно рассказывал об авиации. Он говорил:
«Самолёты преодолевают верхнюю облачность... Жаворонки попадают в сопла... Глохнут моторы... Самолёты падают... Люди разбиваются... Жаворонки попадают в сопла... Гибнут люди...»
А напротив сидел Женя Рейн.
«Самолёты разбиваются, – кричал Веселов, – моторы глохнут... В сопла попадают жаворонки... Гибнут люди... Гибнут люди...»
Тогда Рейн обиженно крикнул:
«А жаворонки что – выживают?!..»
Я пересказал сыну про выхухоль. По телефону. Тоже темпераментно:
– И ведь выжили – потомки мастодонтов! Ведь выжили! Сквозь века!..
– Как армяне и евреи, – отреагировал сын.

Я долго думал, не обижу ли последним абзацем хороших людей?
Надеюсь, нет. В конце концов, я ведь тоже армянин. Жена у меня еврейка.
А сын – даже и не знаю кто.
Просто сын.
Весёлый умный парень. Я его люблю.


РОМАНТИК

Есть на этой планете светлые личности.
Честно говоря, мне не попадались.
Маринка и мама не в счёт.
Душа блуждает в поисках того, что прячется за горизонтом. В той самой щели между небом и землёй.
Свет притягивает, но он ненадёжен. С тем же успехом я любуюсь сумерками.
Облака рассеиваются или, напротив, наполняют душу предгрозовой эйфорией.
Нет, всё не то.
Именно в этой самой линии горизонта, в той черте, в которой растягивается осознание истины непорочности, идеи покоя и движения, спрятан мир – зеркальное отражение моего «я».
Светлая личность.
Впрочем, что я в самом деле?
Почему это мама и Маринка не в счёт?
И то верно, пацан я ещё. Романтик.


Я КОПЛЮ НА БИЛЕТ К НЕБЕСАМ

Я коплю на билет к небесам,
по весне – от вокзала любви...
Тень скользит по полям и лесам,
ты меня погоди, не зови.

Я приду, день настанет, поверь,
ведь ещё впереди столько бед,
первых слёз и бесценных потерь,
и, быть может, ненужный билет.


СТАРЫМ ПСОМ

Он фыркает под своим одеялком.
Вот ведь!..
Меня это начинает раздражать.
Я встаю из-за компьютера, подхожу к псу, стягивая с его мягкого влажного носа попонку в разноцветный горошек...
Жду.
Не фыркает.
Лежит, косится на меня глазом.
М-да.
Старым стал. Он – пёс. А может, и я. Жаль.
Жалко.
Стыдно раздражаться по пустякам. Что я, в самом деле...
Вот он плёлся за мной вокруг пруда.
Пробежался по сырой песчаной кайме.
Махнул хвостом жизнерадостному молодому длинношёрстному Лео.
М-да...

Кого-то старым псом я рассержу на исходе дня.
И кто-то мне поправит одеялко.
– Привет, старик, привет...
Нет, я больше не фыркаю, прости, дружище.
Прости меня.


КРЕЙЗИ ВУМЕН ЭНД КРЕЙЗИ-БУУК

Поразительная штука!
Чем больше ты выглядишь идиотом, тем больше тебя воспринимают окружающие.

Пример.
– Ой, какой у Вас худенький пёсик! Ой, почему у Вас такой худенький пёсик?! Ой, он так скулил, что мне захотелось его подкормить!..
Всё это бабенц выговаривает на бегу, размахивая кошёлками.
– Ой, он у нас болеет!.. – отвечаем хором.
– Ой, правда?
– Ой, да!
– Я его, прям, не знаю как хотела подкормить!
– Ой, а нам нельзя! Мы на диете!..
Бабенц ускакала.
Я чертыхнулся.
Почему я должен каждому встречному-поперечному объяснять, что с моим псом? И именно в этой вот форме кретина-малолетки?

Как-то раз у Марка Бернеса спросили:
– Как Вы себя чувствуете, Марк Наумович?
Марк Наумович приостановился:
– Вы, в самом деле, хотите узнать, как я себя чувствую?
– Конечно, Марк Наумович! Разумеется!..
Бернес схватил вопрошавшего за пуговицу на пиджаке и начал:
– Значит, анализ мочи у меня...

А вчера некое существо прокомментировало мою месячную работу над книгой о животных следующим образом:
– Ой, ну кому это интересно про стрекоз, как они летают, не летают? Или про помидоры? Не надо так много! Надо завлекательно! К примеру, я читала, что Линкольна или Вашингтона хотели отравить томатами? Это когда ещё их только завезли в Америку! Разве не интересно?
Я человек эмоциональный. Восток.
Я подумал:
«Стол тебе перевернуть, что ли?»
Нет, я сделал иначе.
– Да, напортачил я... – кивнул я. – Верно, надо было попроще...
...Для дебилов надо было писать.
Этого я не сказал.
Это я вечером раз сто повторил Маринке.
Ну и терпение у неё.
Но книжку они у меня взяли.
И даже ещё одну заказали – «крейзи-буук».
Крейзи-буук.
А ничего. Новое направление в литературе.
Для меня уж точно.


БЛЮЗ

Я в кресле.
Перед глазами облако. За облаком солнце.
Из колонок – что-то хорошее. Наверное, блюз...
Облако сдвигается влево.
Я смотрю на солнце.
Глаза наполняются солью.
В общем-то, мне нельзя вытворять такие штуки. Если, разумеется, я не хочу ослепнуть окончательно.
А солнечный мозг мой не отказывается пялиться на мир.
Расплавленное небо – это я.
Да. Я. Кто же ещё?
Вселенная со сдёрнутым занавесом. Без слёз и лишних мыслей.
Без гибели надежд. Без глупой усмешки в миг откровения.
Без чертовщины.
Блюз.
Платиновые глаза. Облака-аплодисменты.
Вот она гармония всплеска.
А большего и не надо.
Нет. Не надо.


СУМБУР

Каждый из нас хочет поведать миру сокровенное.
Смешно.
Каждый из нас считает себя центром Вселенной.
Во всяком случае, надеется.
Каждый из нас хочет быть понятым.
Кем?
Каждый из нас – смерд, каждый из нас – Божья тень.
Всего лишь?
Каждый из нас – я.
Я – с оружием или без, с измазанными страстью губами, или – смерть, или – жизнь, или – дитя, или глаза, распахнутые перед неизвестностью.
О чём, о чём болеем мы? О, Господи, к чему этот сумбур, эта мысленная карусель по цене в зелёный пятак.
Газировки бы. За копеечку. Без сиропа.
Газировки. Невинной, с небом над головой. С двумя макушками – на счастье.
На счастье. С дорогой в полжизни.