Ретушь

Кто знает, как сложилась бы ее жизнь, не встреть она тогда Толеньку... Наверное, лилась бы себе спокойной, могучей рекой... Молочными водами, кисельными берегами. Цвела бы пышным садом, плодоносила райскими яблоками. Кто знает, кто знает...
Никто не знает. Потому что Толенька-таки встретился. Выскочил чертиком из коробочки, все скомкал, все смешал: и душу, и мысли. Растрепал-растеребил-разжалобил. И выплеснулась жизнь из добрых берегов, съехала-поскакала, кубарем покатилась неизвестно куда.

Но лучше все-таки по порядку, сначала:
Начало произошло давно, еще при Советском Союзе. Зимой. Кто знает, может, ничего и не случилось бы, появись Толенька летом. Но была зима, морозная и суровая, а у Толеньки была кроличья ушанка и красный нос. Вот сердце и треснуло. Не выдержало сердце, съежилось. И покатилась жизнь, попрыгала...

Ну хорошо, по порядку. А раз по порядку, то так:
Светлана Даниловна Рыбка легким человеком не слыла. Про таких говорят: в кашу себе наплевать не даст. С такими не спорят. Чего спорить, если голос – твердый, кулак – крепкий, взгляд – прямой. Женщина-богатырь: и статью, и властью. Некоторые до старости в Светках бегают, а Рыбка чуть ли не с рождения Светлана Даниловна. Так-то вот. А когда выскочил Толенька... В тот день, когда выскочил Толенька, в легочном санатории, где Рыбка заведовала столовой, отмечали тридцатилетие. Но была метель и никто из больших гостей не приехал, автобус с шефами застрял.

А лучше еще раньше начать: заведовала Рыбка столовой в легочном санатории. Кастрюли столитровые таскала, мешки с мукой и картошкой ворочала. Хотя, конечно, не должна была, но, в принципе, это к делу не относится. Конечно, должность, несмотря на молодые годы, Светлана Даниловна занимала мощную, солидную. Пять человек в подчинении, не считая посудомойки. Уважение повсеместное, и не только на кухне – сам главврач легочного санатория первый с Рыбкой здоровался. Тем более, женщина она была могучая, кастрюли столитровые одной рукой двигала, если надо. Но об этом уже было...

Ладно, не важно. Кавалер у Рыбки намечался, водитель с мясокомбината, красный, как астраханский помидор. Хотя то, что красный, тоже не важно...Помидор жениться не звал, но глазки строил. Широколицый, животастый, здоровый - как будто специально для Рыбки созданный. Понимали друг друга с полуслова, с полумысли: закажет Светлана Даниловна вырезку, а получит лопатку. То есть Помидор под видом вырезки лопатку привезет - вроде бы похожее мясо, а цена другая. На вкус, если с толком приготовить – никакой разницы. Риск маленький, а барыш неплохой. Вполне неплохой барыш... Главврач, по крайней мере, ничего не замечал, а если и замечал, то виду не показывал. Он, кстати, тоже Рыбке симпатизировал: Светлана Даниловна то, Светлана Даниловна сё, да как думаете, да как считаете, и что скажете, и что посоветуете – и все в таком плане.

Да. И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы не тридцатилетие санатория и если бы не метель. Дорогу замело, автобус с гостями не доехал. Торжественная часть сорвалась, концерт самодеятельности тоже решили не показывать: зачем он нужен, если смотреть некому? Но за стол, конечно же, сели - весь коллектив вместе с главврачом. Выпили, поговорили. Даже песни, кажется, пели. И главврач тоже пел, наравне с остальными, да...

Но не это главное. Главное случилось после застолья. После застолья к Светлане Даниловне подошел мальчик в кроличьей шапке. Вот так взял и подошел, ни с того-ни сего, ни с грушки-ни с петрушки. Мол, можно я у Вас ночным сторожем поработаю? Бочком так подошел, словно стесняясь. Словно боялся, что прогонят. Толенька, внештатный фотограф газеты „Ваше здоровье”, приехал еще днем, электричкой. Вернуться назад было и нечем, и не за что. Он-то думал, что репортаж снимет, про то, как тридцатилетие санатория проходило, фотоотчет торжества в газету „Ваше здоровье” приготовит. Только кто ж знал, что торжество сорвется. А все из-за метели и из-за гостей, которые не доехали. Ну и дрогнуло богатырское сердце Рыбки. Взяла у кастелянши матрац и комплект белья. Постелила на полу в своей комнате, а мальчика на всякий случай предупредила: полезешь – убью!

С той ночи Рыбкина жизнь и расплескалась...
Потому что мальчик снял куртку-аляску, а свитер снимать не стал. Так прямо в нем в постель и нырнул. У него, оказывается, под свитером ничего не было. Он свитер на голое тело носил. Светлана Даниловна выдала Толеньке свою футболку, а свитер положила на батарею, чтоб нагрелся. Увидела затяжку и подумала, что надо бы свитер зашить. Пока зашивала, подумала, что надо бы свитер постирать. А стирая, подумала, что надо бы, вообще-то, купить новый.

И, между прочим, купила. Не только свитер, но и шапку. А кроличью ушанку выбросила к чертям собачьим. И фотоаппарат новый тоже купила. И ботинки импортные, югославские. Толенька в новой шапке сразу посолиднел, окреп. Бочком уже не семенил – шел ровно и уверенно, как крейсер. Черт его знает, чем он Рыбку околдовал, но факт, что мордастого помидора с мясокомбината Светлана Даниловна отшила. Помидор, правда, жениться не звал, но симпатию имел, иначе зачем бы глазки строил. Она, может, тоже имела симпатию, но когда выскочил Толенька, вся симпатия пропала, улетучилась. Осталась только деловая часть, „вырезка-лопатка”.

У Толеньки прорезался голос. Толенька начал рассказывать Светлане Даниловне интересные вещи. Например, о том, что такое искусство фоторепортажа. Толенька клал ногу на ногу, задумчиво целовал сигарету и пускался в рассуждение. О том, что фоторепортаж – это великое мастерство. Что надо иметь талант – уловить мгновение, секунду. Такую точную секунду, которая содержит в себе весь смысл события. Фоторепортер – это человек, который подсматривает, подлавливает, таится, как охотник, в засаде, чтобы в нужный момент схватить, заметить и запечатлить главный миг, эмоцию, ведь репортажное фото – это фото прежде всего эмоциональное, а в портрете, когда позируешь, эмоции нет, потому что эмоция всегда спонтанна, непринужденна, ее нельзя смоделировать, ее можно только ухватить и надо иметь особенный дар, чтобы почувствовать этот специфический момент, который все решает...

Пепел с сигареты опадал на стол, Светлана Даниловна подставляла Толеньке блюдце и думала, что надо бы найти ему интересную работу, где можно ловить моменты и эмоции. Газета „Ваше здоровье” - слишком мелкое место для такого мастера, как Толенька. Зачахнет талант в дыре... Да и денег там не платят. Хотя что деньги – деньги ерунда, деньги она сама заработает „вырезкой-лопаткой”. А вот творчество – это другая материя, там только „мгновениями-эмоциями” можно дорогу себе растолкать.

Главврач стал коситься на Толеньку. Чего, мол, живет на санаторной площади и еду казенную ест? Если б не Светлана Даниловна, Толеньку, конечно же, в два счета бы выгнали. Ночной сторож, мать его! Бюджет и так слабый, а тут сторож как не пришей рукав к одному месту. Вообще, все нервные стали со временем. Эпоха поменялась, люди особачились. Если раньше ходили, то теперь пхались, если раньше спорили, то теперь грызлись, если раньше подворовывали, то теперь – дерибанили. Пёрли все, что под рукой, все, что надо и не надо. Рыбка на смену эпохи отреагировала быстро и правильно: забрала Толеньку и уехала из легочного санатория в город. Приватизировала офицерскую столовую. Открыла банкетный зал: свадьбы, поминки, юбилеи. Благо, дело знакомое, любимое. Те же кастрюли столитровые, та же „вырезка-лопатка”, те же деловые связи в мясных кругах. И никакого главврача над головой.
 
А Толенька все это время искал себя в творчестве. Сидел над снимками, рассматривал. Когда у Светланы Даниловны было время, Толенька вел с ней разговоры. Брал сигарету, клал ногу на ногу, цмокал и говорил, говорил, говорил... Говорил, что сам сюжет фотографии не всегда имеет значение для художественной ценности снимка. Ведь можно просто взять и запечатлеть листик с росой или гусеницу, или даже бактерию. Изображая предмет, мы не изображаем непосредственно предмет, а только проекцию – наши чувства, наше мироощущение через листик, росу, или в случае с бактерией – через бактерию. Да, бактерия – это не что иное, как проекция, то есть я – человек – смотрю на бактерию, а вижу нечто большее, потому что бактерия – это не что иное, как повод задуматься о микро- и макромире, о миллионах, да что там, миллиардах различных невидимых нашему глазу существ и организмах, и, глядя на бактерию, приходит мысль о том, что и мы, возможно, невидимы для кого-то более крупного, ведь мир непостижим, и именно фотография бактерии дает нам шанс отчетливо осознать непостижимость и огромность мира... Пепел снова падал, Рыбка снова подставляла блюдце и снова волновалась, что Толенька, такой тонко чувствующий художник, болтается без дела. Зря талант пропадает. Ну ничего, думала Светлана Даниловна, вот раскрутимся немного и, даст Бог, как-нибудь продвинем Толеньку...

А однажды Толенька чуть не умер. Впрочем, лучше по порядку, сначала. А было так: воинская часть, у которой Рыбка выкупила столовку, окончательно разорилась. Но Толенька, конечно, не из-за этого умер. Вернее, чуть не умер. Не из-за этого, конечно. Просто Светлана Даниловна задумала выкупить у воинской части подсобное хозяйство. Как-никак свои свинки – свое мясо, не покупное. Хотя к Толенькиной без пяти минут смерти это отношения не имеет, но ладно. По порядку так по порядку. Вобщем, пока Рыбка бегала с формальностями, по ветеринарам да по санстанцям, рабочие напились. Нажрались, одним словом, рабочие. Здесь надо сказать, что параллельно с подсобным хозяйством Светлана Даниловна еще стоянку, или как сейчас говорят, паркинг, возле себя заливала. Так вот, оставила рабочих без присмотра, а они напились. Нажрались. Все побросали, все оставили и ушли. Завтра банкет на семьдесят человек, а возле столовки – бардак, ни подъехать – ни подойти. Побежала Светлана Даниловна в воинскую часть просить, чтоб живой силой помогли. Солдатики полночи лопатами махали, чтоб хоть как-то руины выровнять. Рыбка над ними стояла, подгоняла-подбадривала, потом полночи кормила-благодарила. Но, слава Богу, все благополучно закончилось.

Она и знать не знала, что Толенька в это время, пока она дела свои улаживала, отравиться решил. Приготовил горсть таблеток, спать не ложился - ждал, пока Светлана Даниловна придет, чтоб при ней всю горсть проглотить и умереть. Оказывается, Толенька читал журнал „Фотообозрение”. Не то, чтобы именно в тот самый день читал, а вобще читал, регулярно и постоянно, все выпуски. И читал, и смотрел. Ну и в тот день читал. И смотрел, конечно, тоже. Собственно говоря, Толенька в тот журнал отправил пару своих фотографий, чтобы вроде как оценили и желательно опубликовали. И даже не пару фотографий, а несколько. И даже не один раз отправил, а много. Много раз. Даже, можно сказать, Толенька систематически в это „Фотообозрение” все свои „мгновения-эмоции” высылал.

Но ни разу их не отметили, ни разу не напечатали. Ни разу, вот так. Зато опубликовали такое „мгновение-эмоцию”, что Толеньке отравиться захотелось. Зачем жить, если вот пример, как надо ловить миг, вот он, вот, пожалуйста, полюбуйся, Светлана Даниловна, на, смотри, смотри, что значит талант охотника за кадром... Светлана Даниловна с недоумением смотрела в журнал. Ну и что? Три пацана сидят, одновременно леденцы сосут и смотрят куда-то. Господи, подумаешь, невидаль какая. Но Толенька таблетки с ладошки на ладошку пересыпает, вот-вот отравится – так сильно его эти пацаны с леденцами взбудоражили. Толенька даже решил, что он вообще не фотограф, не мастер. Да, так и говорит: я не мастер, уважаемая Светлана Даниловна, и вообще не человек, потому что мне не никогда такой миг не поймать, как этот мужик поймал и в „Фотообозрении” разместил.

Светлана Даниловна таблетки у Толеньки забрала и подумала, что все, хватит. Сколько можно для себя жить, в конце-концов. Пора, в конце-концов, что-то и для Толеньки сделать. А то когда-нибудь возьмет и отравится окончательно. Поговорили они в ту ночь по душам, серьезно. Даже не в ночь, а под утро. И Светлана Даниловна все решила, все продумала: вобщем так, дорогой Толенька, делай-ка ты портреты. И при деньгах будешь, и при уважении. А на „Фотообозрение”, или как его там, наплюй с балкона, подумаешь, пацаны с леденцами. Надо представительных людей фотографировать, а не пацанов. Выставку тебе, Толенька, сделаем персональную, в газете о тебе напишем. И не в „Вашем здоровье”, а в серьезной, настоящей газете. Все это Рыбка сказала, забрала на всякий случай аптечку и побежала. Побежала банкет на семьдесят человек готовить.

Толенька, конечно, днем выспался, а поздним вечером, когда Светлана Даниловна вернулась, снова ногу на ногу положил. Сигарету достал. Губы облизал и заговорил. Портрет, говорил Толенька, это статика. Статика, а не динамика. Динамики, то есть движения, в портрете нет. Портрет может быть интересен только тогда, если он показывает личность, то есть характер человека, и даже не только характер, а целую биографию. Ведь что такое лицо? Лицо само по себе, даже если оно красивое - ничего не значит, ровным счетом ничего, все эти смазливые убогие мордашки, все эти одинаковые глупые выражения не имеют ценности для искусства, ибо они в массе своей безлики, и зачем ретушировать портреты, если самое главное в портрете это как раз не ретуширование, не замазывание, а именно подчеркивание морщинок, потому что каждая морщинка – это прожитый год, да-да, это история и биография личности...

Ну слава Богу, успокоилась Рыбка. Пронесло. Теперь, кажется, не отравится. Может, ему студию открыть в городе? Хотя Толенька – художник, творец. А если свое дело иметь, это и бухгалтерия нужна. И отчеты. И записи, и платежи, и вообще, куда ему такие хлопоты, ведь пропадет. Пусть уж лучше дома фотографирует... Вобщем, комнату Рыбка ему под студию переделала. Пришли солдатики из воинской части, побелили-покрасили, черную штору повесили. А у Толеньки снова кризис накатил: студия есть, идея есть, а с кого портреты делать? Где людей брать? Да, кризис... Ох ты Господи, да хоть с солдатиков из воинской части – вон сколько их, полным-полно, бери не хочу. Нет. Не тот стиль, не тот материал. Содатики – не личности, у них биографий пока нет. Никакой боли в жизни не знали. Нечего подчеркивать, нечего вытаскивать, они в творческом отношении неинтересны. Вот если бы кого постарше, поопытнее, с характером и историей... С морщинами, пигментными пятнами и отеками... Рыбка и тут не подкачала, собрала всех, кого знала. На первое время, конечно, начальника военкомата пригласила. Потом главврача позвала. И даже симпатию свою бывшую, помидора мордастого, не поленилась найти.

Пока Толенька творил портреты, вытаскивая личностей, в банкетный зал пожарники нагрянули. Сказали, что коридор узкий. Постановление выписали. Да-да, постановление о немедленном закрытии столовки. Светлана Даниловна и так, и сяк их просила. И взятку предлагала. И мэра города вспоминала. И к совести призывала. А они ни в какую. Пошла Рыбка к пожарному начальнику. Уговорила как-то. Так что столовку не закрыли. А пожарный начальник к Толеньке на портрет записался. И покатилась жизнь себе дальше...

Персональную выставку сделали, конечно же, в Рыбкиной столовке. Потртеры с морщинами развесили, освещением подсветили. Толенька, будто именинник, в дорогом костюме по столовке расхаживал. С бабочкой. С бабочкой интереснее, чем с галстуком. Светлана Даниловна предварительно с „Фотообозрением” договорилась, чтоб они своего представителя делегировали. Не бесплатно, конечно... И, кстати, мужика, из-за которого Толенька чуть не умер, того самого, что мальчиков с леденцами щелкнул, тоже позвала. Не бесплатно, конечно. Трудно было его отыскать, но да ладно. К черту, как говорится, подробности. Мужик, кстати, плюгавый и видно, пьющий, но это без разницы. Главное, Толенька чуть не расплакался, когда узнал, кто к нему собственной персоной пожаловал. А вообще выставка удалась. И мэр был, и пожарный начальник, и военком, и главврач, и помидор, и все-все-все. Сначала тихо стояли, все молчком да молчком, но на банкете, конечно же, расслабились. Мужик плюгавый Толеньку обнимал, а Толенька сидел, словно веслом пришибленный. От радости, видимо, от волнения. А Рыбка следила, чтоб все нормально было – чтоб еду вовремя подали и выпивку, чтоб атмосфера теплая была. Но и чтоб не напились, конечно, и праздник не испортили.

Корреспондент из главной городской газеты написал о Толеньке большую статью. И в „Фотообозрении” тоже написали, про новый Толенькин стиль, про оригинальный подход, про одухотворение. Даже термин такой придумали - „толинизм”, а новаторскую технику подчеркивания морщинок и пигментных пятен назвали „толинистикой”. В честь Толеньки. После статьи ученики повалили, искусствоведы, журналисты. Толенька, давая интервью, клал ногу на ногу, брал сигарету. Издавал звук поцелуя. Говорил о личности. О том, что каждый человек, проживший жизнь – благодатный материал для работы фотохудожника-портретиста, ибо истинный портретист способен воспеть каждую морщинку, потому что, если подумать, то упавшее веко гораздо выразительнее, чем неупавшее, ведь все неупавшие веки похожи друг на друга, а упавшие разные, каждое по-своему, и вообще, зрелая внешность красноречива, надо только ее выслушать, она все расскажет: и о добродетели, и о цинизме обладателя, а фотохудожник покажет историю жизни посредством портрета....

Журналисты подсовывали диктофоны под мудрые Толенькины речи, пили чай и кофе, которые подавала Рыбка. Пепел падал с Толенькиной сигареты... Когда посетители уходили, Светлана Даниловна убирала в студии: ты, Толенька, когда я умру, с кладбища сразу кого-нибудь веди, иначе пропадешь. А то морщины-морщинами, толинизм-толинизмом, а бардак расчистить некому... Так она думала, убираясь в студии. Думала также о том, почему нет у Толеньки клиентов. Не хотят старые люди за деньги морщины подчеркивать. Хоть и личность, хоть и биография, хоть и мастерство. Вот не хотят, и все. А еще думала, как сложилась бы жизнь, не встреть она Толеньку. Лилась бы себе, наверное, спокойной рекой. Молочными водами. Кисельными берегами... Эх. Паспорт поменять надо. Значит, фотография нужна. Значит, надо идти в фотоателье. Не у Толеньки же на паспорт фотографироваться...

Конечно, не у Толеньки. Пошла Светлана Даниловна в фотоателье напротив. Фотограф вежливый попался, сказал, что булочку с маслом из нее сделает. Мол, будете выглядеть на восемнадцать лет, не больше. Ну, ладно, не на восемнадцать, на тридцать. Ну, на тридцать пять... Хорошо, не важно. Подретушуем, родинки сгладим, морщинки уберем. Рыбка спросила, как он, фотограф, относится к толинизму. К сталинизму? Нет, к толинизму. Ну, к выделению морщинок, к ретуши наоборот. Что, не слышали? Неужели не слышали?

Похоже, фотограф обиделся. Не слышал он ни про какой толинизм. „Фотообозрение” не читал. Некогда муру всякую читать. И дурью некогда маяться, надо деньги зарабатывать. Толинизм-шмалинизм. Херня все это, самая настоящая, бездельники со скуки глупости изобретают. Рыбка, кстати, тоже обиделась на херню. Ну, может и не обиделась, только как-то неудобно стало. Холодно как-то и немножко стыдно.

Ну, а фотография на паспорт получилась и вправду удачная. На тридцать лет, не больше. На тридцать пять от силы.

Вот что значит ретушь хорошая.

А булочкой с маслом ее никто раньше не называл. Но это, в принципе, значения не имеет.