Невидимки

Они познакомились на студенческой вечеринке. Провожая её домой, он говорил о ядрах, электронах, энергетических уровнях и прочем. Оля раньше не видела таких увлечённых людей. Таких уверенных в правильности выбранной профессии, верящих в себя, в своё предназначение. А интеллект! Ну, разве то, о чём говорит Павел, может сравниться с её жалкой профессией, с потрохами, мозгами, строением черепа. И латынь, латынь. Она забивает голову, парализует мысль, обесценивает знание как таковое.
Между тем, Оля также была убеждена в правильности выбора жизненного пути. Она - потомственный врач. Терапевтом была её бабушка, хирургом - мать. Старшая сестра работает в Пензе врачом-педиатром.
Кроме того, Павел был довольно привлекателен. Хотя и не красавец. В нём чувствовалось нечто. Не от мира сего. Оля взяла над ним шефство (в общежитии Павел питался одними пельменями и зимой забывал надевать носки). В конце пятого курса они поженились.
Павел в двадцать пять лет с блеском защитил кандидатскую диссертацию, а Ольга устроилась терапевтом в районную поликлинику. Квартира у них была трёхкомнатная (досталась Оле в наследство от бабушки), денег достаточно, а через год после свадьбы родился ребёнок, девочка.
Ольга Сергеевна объясняла себе это исключительно мужским складом натуры Павла. Ребёнком он не интересовался. Временами просто терпел. А иногда возмущался. Однажды он позволил себе выразить такую мысль. Это же, мол, совершенно безмозглое существо. У него ещё нет ни души, ни разума. За ним надо просто ухаживать, выполнять обязанности по отношению к нему. Но разговаривать с ним, беседовать, пытаться что-то объяснить - смешно. Оля робко возразила, что так, мол, они и развиваются, так вот и превращаются в разумных существ, за счёт беседы, общения. Павел поморщился и продолжил своё объяснение техники нового эксперимента, поставленного в его лаборатории. Ольга не понимала ни слова. Но она воспринимала всё как чудесную музыку. Это исполненное сложнейших, тончайших модуляций, при этом абсолютно точное объяснение. Павел был прирождённым педагогом, его преподавательская деятельность пользовалась таким же успехом, как и научная. Но самые сокровенные, самые заветные свои мысли и мечты Павел предпочитал поверять именно Ольге. Потому, что она, ничего не понимая по существу, всегда могла задать нужный, интересный вопрос. Его работа была ей близка, как своя собственная. Даже гораздо ближе. Мой муж - настоящий учёный. От этой мысли кружилась голова, восторгом наполнялось её доброе, бедное, открытое всем скорбям человеческим сердце. Как-никак, а она ведь тоже не ошиблась. Ни в выборе профессии, ни в выборе супруга.
Маленькая Евгения (дочка) росла и превращалась в очаровательную особу. Вьющиеся чёрные волосы, лучистые ярко-карие глаза. Лицом - куколка. Живая, подвижная, темпераментная, музыкальная. Мать настояла, чтоб купить дочери пианино и отдать, ещё в садике, в музыкальную школу.
Отца Женя раздражала постоянно. Ольга Сергеевна вовремя поняла, что это синдром и перестала волноваться по этому поводу. Павлу Петровичу не нравилось всё: бренчание на пианино, песенки громко вслух, обруч для гимнастических упражнений. “Что это, танец живота с таких пор?” - спросил он у жены раздражённо. Ольга уже не пыталась ничего объяснить. “Она же девочка!” - робко возразила она.
- Не все же девочки такие идиотки!
Недоброе отношение к отцу. Наглость. Попытки заигрывания. Когда Павел Петрович сидел за письменным столом, Женя, нимало не смущаясь его углублённостью, подходила и принималась копаться в его бумагах. Она знала, что, при случае, мать всегда заступится.
Нельзя сказать, чтобы Павел Петрович совсем не занимался воспитанием дочери. Он даже тратил своё драгоценное время на длительные лекции о том, какой должна быть девочка, как она должна  себя вести, во что играть, как относиться ко взрослым. Мать присутствовала при этом и смотрела на дочь строго, но с сочувствием. Однажды, после такой беседы, когда Павел Петрович спросил: “Ты всё поняла?” и, увидев утвердительный кивок, повернулся спиной и взялся за дверную ручку, Женя показала ему язык. Ольга слишком поспешно бросилась к дочери и хлопнула её по затылку.
- Что случилось? - спросил Павел Петрович, оборачиваясь.
- Ничего. Ничего абсолютно.
Но Павел Петрович понял. Его лицо исказилось такой ненавистью, презрением, брезгливостью, что Ольга испугалась. В эту ночь она не могла уснуть. Она начинала понимать, что её муж и ребёнок не любят друг друга.
Павел Петрович пытался интересоваться собственным потомством. Раз уж это его потомство. Что-то же должно быть в генах? На даче, на заднем дворе, валялся старый поломанный велосипед. Павел Петрович вынул колесо, взял в руки за середину, раскрутил его и объяснил Жене (ей было не до того, её ждала подружка), что колесо не вибрирует и не отклоняется из стороны в сторону потому, что оно вертится достаточно быстро, что спицу можно рассматривать как радиус, что вот здесь - тангенциальное ускорение. Павел Петрович уже собирался обстоятельно объяснить дочери, что такое тангенциальное ускорение, но Женя взглянула на него своими лучистыми глазами ласково и насмешливо, повернулась и упорхнула в сад.
- Глупый ребёнок, - прошипел Павел Петрович ей вслед.
На Волге в этот год было много солитерной рыбы. Эпидемия. Лещи бороздили воду на поверхности у самого берега, а потом выбрасывались на мель. Женя с интересом наблюдала за рыбками. Вот бы поймать! Один лещик плавал совсем неглубоко, у самого берега. Он был уже почти дохлый, бедненький, и покорно отдался ей в руки. Так жалко! Он беспомощно разевал рот и вращал круглыми печальными глазами. Жене пришла в голову идея. “Потерпи!” - сказала она рыбе и побежала к костру, у которого сидели её родители.
- Мама, - произнесла она, запыхавшись, как ты думаешь, здесь ещё возможна операция?
-  Ой, Женя! - воскликнула мать. - Я же просила тебя не ловить солитерную рыбу!
Отец моментально вскочил, вырвал рыбу у неё из рук и бросил в костёр.  Рыба скорчилась от боли на горячем полене. Женя, не задумываясь, сунула руку в костёр, она почти схватила изогнувшуюся, трепещущую рыбу, но отец оттащил Женю от костра, так что она не успела обжечься. Она сделала два шага и упала на песок. Она стонала, билась в истерике. А Ольга Сергеевна сидела в шоке. Ей надо бы встать и выяснить, отчего так рыдает дочь, сильно ли она обожглась, но она не могла. Ей было плохо. Павел Петрович, заботливый, побежал за валериановыми каплями в палатку, где находилась аптечка.
В этот вечер они вернулись домой. Женя лежала у себя в комнате и плакала. Вся подушка была мокрая от слёз.
- Зачем я его поймала! - шептала она.
“Он же мокрый, живёт в воде. Он живой! Живой! А его бросили в костёр. Живую рыбу!”

Как это ни странно с точки зрения Павла Петровича, Женя в школе училась прекрасно. Учителя хвалили её за почерк, за усидчивость, за добросовестное выполнение домашних заданий, за доброе поведение (доброта Жени заключалась главным образом в том, что она всем позволяла у себя списывать). Но Павел Петрович полагал, что она слишком мало читает, много смотрит телевизор, что у неё слишком много знакомых.
- Друг может быть только один, - заявлял он убеждённо. - Это античная мудрость.
Он приносил ей из университетской библиотеки толстенные книги и заставлял их читать. Хемингуэя, Жюля Верна, Уэллса. От всего этого у Жени сформировалось стойкое отвращение к чтению вообще. Она считала, что капитан Немо - дурак, а Герберт Уэллс - ку-ку. Ей больше нравилось рисовать.
Сотрудница Павла Петровича была в восторге от книги Тура Хейердала про Кон-Тики. Павел Петрович попросил её дать почитать книгу, для дочери. Женя с трудом осилила одну главу, а потом взялась за краски. Несчастный Кон-Тики был ею заляпан от начала до конца жёлтой краской (Женя рисовала одуванчик и листала книгу, интересуясь иллюстрациями). Не заметив, что его дочь сотворила с книгой, Павел Петрович её вернул, а знакомая, раскрыв книгу, ужаснулась. Дома был страшный скандал.
К четырнадцати годам Женя приобрела интересную бледность, стала задумчивой, мечтательной. Она по-прежнему ничего не читала, но её влекло всё изящное, изысканное, рыцарственное. Она интересно вышивала, пробовала сочинять музыку. По поводу последнего пункта в семье опять назревал скандал. Женя, повзрослев, начала смотреть на своих родителей критически. Она обнаружила волю и незаурядный интеллект. Женя, не задумываясь, прерывала рассуждения отца о солитонах и принималась говорить о Рахманинове. И - странно - отец не возмущался. Он замолкал, улыбался в тарелку и поглядывал на дочь хитрым, насмешливым, недобрым глазом. И вот тогда-то Жене становилось страшно. Но она продолжала болтать, порхая по идеям, мелодиям, именам рок-музыкантов, артистов, классиков и современников.
Вообще творилось что-то неладное. Что-то не то. Женя ловила на себе пристальные взгляды отца не только за столом, но и за телевизором, когда они сидели в зале всей семьёй. А однажды произошел совсем уж похабный эпизод. На даче этим летом Женя надела новый купальник. Жёлтенький с красным геометрическим узором. Она стояла, прислонясь к косяку, и любовалась вишнёвым деревом в цвету, прямо у входа в их дачный домик. Мать ушла в глубину сада. А отец, просунув руку изнутри, обхватил её за грудь. Женя задохнулась, вырвалась, чуть было не закричала. Отец отвернулся и спокойно принялся разбирать вещи.
Мать, Ольга Сергеевна, ничего не замечала. Она по-прежнему была завалена работой и домашним хозяйством. По дому Женя ей почти не помогала. Да мать и не настаивала. Нечего надрываться с таких лет. Полы мыть Жене было категорически запрещено. Ольга Сергеевна была хорошим врачом и понимала, что это опасно.
- Ты растишь проститутку, - заявил ей супруг убеждённо.
- Что ты! - вскинулась Ольга Сергеевна. - Какая связь?

_________________________________________________________
Подруга детства позвала Ольгу Сергеевну на вечеринку по поводу дня рождения, с тем , чтобы остаться переночевать (подруга жила на другом конце города). Женя в десять часов отложила вышивку, потушила свет и забралась под одеяло. Было темно. Тикал будильник. Она повернулась к стенке, и мысли её затуманились сладко и трепетно. Один знакомый мальчик подарил ей вчера розу. Настоящую розу, на рынке такую можно купить только за приличные деньги. Хотя Женя подозревала, что её просто срезали на клумбе возле памятника, но всё равно было приятно. Ради неё молодой человек пошёл на риск!
Потом краем сознания Женя уловила, что кто-то зажёг свет в коридоре, а затем выключил. Отворилась дверь.
- Тебе чего, пап? - спросила Женя, поворачиваясь.
Отец не ответил. Он подошёл к её постели и вдруг схватил её за горло. Женя захрипела, заметалась, но вырваться не смогла. Дикий, животный страх парализовал её силы. Она почти потеряла сознание, а когда начала приходить в себя, то ощутила на себе тело отца. Это было так страшно, что у неё помутилось в голове, и ничего дальше она уже не помнила. Очнулась она утром. Отец стоял в дверях.
- Если ты кому-нибудь расскажешь, я убью тебя, - заявил отец твёрдо. - Потому что мне будет терять нечего.
Этого было достаточно. Женя действительно никому ничего не сказала. Не потому, что боялась смерти. То, что произошло с ней, автоматически вычёркивало её из списков живых. Просто - ей было стыдно. Она не побоялась бы ни смерти, ни пытки, чтобы избавиться от стыда. Но чтобы избавиться, она должна была рассказать. А именно это и было самое стыдное. Чтоб кто-нибудь узнал! Да никогда в жизни! Только постепенно, краешком сознания она начинала понимать, что именно сам факт изнасилования доказать очень трудно. Значит - никто и не узнает. Она постепенно успокоилась.
Знакомые и друзья не узнавали её. Она стала пасмурная, отчуждённая. Замкнутая. И пристрастилась к чтению книг. Её сверстники читали Толкиена, фантастику, Гарри Поттера. Она же полюбила Дюма. Увлеклась Стендалем, Генрихом Манном. Потом прочла «Сен-Мара» Альфреда де Виньи. Ей нравилось сочинять. Про себя.
Нет, она не жалкая школьница, дочь отвратительного отца и легковерной, по-плебейски доброй матери. В ней течёт кровь герцогов де Гизов. Она  -  герцогиня Лотарингская, придворная дама времён французского короля Генриха П. В неё влюблён принц крови из дома Валуа. Но она не из тех дам, которые запросто позволяют за собою ухаживать, а потом служат предметом сплетен. Она - человек чести. Она сама может вызвать на поединок. Если для других принцесс потолок - это скачка верхом без дамского седла, то она прекрасно владеет шпагой и пистолетом. Она увлечена войной и наукой (переводит с латинского на французский одну из новооткрытых речей Цицерона). Она сражается в войсках герцога Анжуйского (влюблённого в неё) и мужественно гибнет, так и не открывшись, что тоже его любит. И так далее, и тому подобное.
Периодическое пребывание в виртуальной реальности не помешало Жене очень хорошо закончить школу (всего две четвёрки - по физике и по математике) и поступить в университет, на филологический факультет. И здесь она продолжала прекрасно учиться и внешне выглядела совершенно нормальной (любила духи, косметику, хорошую обувь). Девятнадцатилетняя Евгения превратилась не в просто привлекательную, а в очень красивую девушку. Но  у неё не было молодого человека. И вообще каких-либо друзей или знакомых мужского пола. Мать вздыхала, недоумевала. Почему?
А Женя вообще не замечала мужчин, обходила их за километр. У них у всех отвратительные инстинкты. Они все рассуждают о высших материях, а душа у них грязная, как свиной хлев. У них у всех отвратительные, сальные глаза, когда они смотрят на неё. Нет! Она не отсюда. Там, в другом мире, она не умирает. Её спасают, залечив тяжёлую рану. И герцог Анжуйский предлагает ей руку и сердце. Но он - наследник престола. Ему предстоит брак  с иностранной принцессой. Он, однако, мечтает возвести Евгению Лотарингскую на престол. Для этого необходимо разрешение папы Римского. А для этого - новые подвиги.
Ольга Сергеевна в два часа ночи вышла в зал, поискать в своей сумочке цитрамон. И вдруг услышала разговор в комнате дочери. Она остановилась в недоумении. Женя беседует. С кем? В первую минуту она подумала самое плохое. Но как он проник в квартиру? И потом, и потом. Женя всегда одна. Кто это?
Она приоткрыла дверь в женину спальню, заглянула внутрь. Постель, залитая лунным светом. И её дочь, сидящая на краю, в позе средневековой дамы, принимающей ухаживания.
- Нет, - прозвучал её мелодичный голос. - Когда лунный свет озарит пробирку с зародышем гуманоида, я посмотрю на это и дам вам ответ.
- Женя! - воскликнула мать в ужасе. - С кем ты разговариваешь?!
Дочь, смущённо опустив глаза, насупилась. Но, увидев смертельный ужас матери, объяснила:
- Ни с кем. Это я так, играю.
- Во что?
- В невидимки.
Мать молчала, ухватившись за косяк двери, и была бледнее лунного света.
- Ну понимаешь, мам. Это игра, всего лишь игра. Они приходят ко мне.
- Кто?
- Невидимки.
Мать молчала.
- Они очень хорошие. Их на самом деле нет, понимаешь?
Утром Ольга Сергеевна повела дочь к психиатру. У неё был очень хороший знакомый врач, ведущий частную практику в городе. Врач посоветовал взять академический в институте, дать дочери отдохнуть месяца два, а потом опять привести её на беседу.
Мать так и сделала. Женя взяла академический отпуск, а мать - отпуск за свой счёт, и увезла девочку в санаторий. Но лучше не стало. Женя почувствовала опасность. Мать, а также врач, хотят знать правду. Но она ни за что не скажет, нет.  Ей так хочется жить! Жить и сочинять. Только теперь уже про себя. Мать ревниво следит за каждым её движением, а, увидав, что дочь заметила, со вздохом опускает глаза. Это невыносимо! Но ей так жалко маму. Она такая усталая, измождённая. У неё в глазах - смертельная тоска. Так хочется её успокоить, приласкать.
- Да не тревожься ты, мам. Я отдохну и опять пойду учиться. Всё будет нормально.
Потом Ольга Сергеевна опять сидела в кабинете врача.
- Это защита Азраила, - объяснил врач.
- Что это?
- Это когда жертва под страхом смерти боится рассказать о совершенном над нею насилии.
- Шизофрения! - прошептала мать в ужасе.
- Нет. Не шизофрения. Но вашу дочь ждёт совершенно безрадостное будущее, если она не избавится от этого.
- Но кто мог её изнасиловать? Когда?
Врач пожал плечами.
- Мы всегда следили, - шептала Ольга Сергеевна сквозь слёзы. - Мы были бдительны.

Ольга Сергеевна теперь спала исключительно чутко. Когда в комнате дочери послышался какой-то звон, она вскочила, как ошпаренная. Женя всего лишь потянулась к  столику  за ручными часами и опрокинула стакан. Но мать вбежала в комнату в ужасе. И этот ужас моментально передался дочери (она теперь тоже жила в постоянном страхе). Когда за спиной матери в проёме двери возник отец, нервы у Жени не выдержали.
- Это он, он! - заорала она. - Он, чёрный! Это он сделал! - Женя от ужаса полезла головой под подушку. - Он грозился меня убить!
Ольга Сергеевна поскорее утащила мужа в их комнату, задыхаясь, закрыла дверь, прислонилась к ней, как бы загораживая её собою. Павел Петрович сел на кровать. Сказал спокойно:
- Оля.
Ольга Сергеевна молчала.
- Это абсурд, понимаешь? Она не помнит, что говорит.
Опять молчание. Павел Петрович начал выходить из себя.
- Кому ты веришь? Какому-то проходимцу. Ты отведи её к районному психиатру. Всякий тебе скажет, что у неё шизофрения.
Молчание.
- Она всегда была истеричкой! - взвизгнул Павел Петрович. - Хитрой, злобной истеричкой!
Потом добавил спокойно:
- Завтра у меня лекция.
- Заткнись, лектор! - произнесла Ольга Сергеевна грозно.
Павел Петрович оторопел. Никогда ещё его жена не употребляла подобных выражений.
- Оля, пойми, я мыслящее существо...
- Ты не мыслящее существо. Ты мразь!
Жить вместе в одной квартире стало невозможно. Ольга Сергеевна предложила самый простой вариант. развестись и разменяться. Трёхкомнатную на две однокомнатных. Павел Петрович согласился безропотно. Деваться ему было некуда.

Ольга Сергеевна с Женей поселились на другом конце города в хрущовке, в новом, ещё очень неблагоустроенном районе. Квартира маленькая, старые трубы постоянно протекают. Очень плохо топят зимой. Но им обеим стало спокойней. Хотя мать по-прежнему волновалась за дочь, а сама Женя постоянно боялась, что на неё нападут на улице и убьют, всё постепенно пришло в норму. Тепло, уют, взаимная поддержка. Женя теперь взяла на себя всю заботу по хозяйству, так как мать постоянно плохо себя чувствовала. Ольга же Сергеевна устроилась по специальности. И, хотя денег было мало, настояла на том, чтобы Женя вернулась в институт на дневное отделение.
Женя закончила институт с красным дипломом. И устроилась на работу в литературное агентство.
Агентство было занято в основном заказами и распространением научно-популярных книг. Постоянных клиентов было немного. Особенным успехом пользовались книги Фёдора Григорьевича, биолога, специалиста по кошкам. Это был очень большой, очень нескладный мужчина пятидесяти лет, похожий на медведя: огромные, сильные руки, крепко посаженная голова. Волосы с проседью. Глаза голубые, внимательные. Толстенные стёкла очков.
Женя в этот день в качестве секретарши принимала заказы. Никого, кроме неё, в офисе больше  не было. Потом пришёл Фёдор Григорьевич, он долго выяснял у Жени, что это за абсурд: заказ на книжку исключительно про сиамских котов.
- Про сиамских котов нечего писать! - возмущался Фёдор Григорьевич. - Это абсолютно не наша порода. Она появилась в России лишь в конце 20-го века и не имеет здесь хороших производителей.
Женя всё слушала, она из вежливости даже выключила компьютер.  Фёдор Григорьевич вдруг внимательно посмотрел на неё:
- А ты почему такая напряжённая, детка? Сидишь за компьютером и боишься, что чужой дядя тебя обидит?
Женя покраснела. Мучительно, густо, ото лба до шеи, до слёз в глазах. Фёдор Григорьевич поправил очки на носу:
- Между прочим. Ты - очень хорошая киска.
И он принялся рассказывать о повадках кошек. Какие это вежливые, деликатные, рыцарственные животные. Как котик выражает своё расположение кошечке. Как они соприкасаются усами, как взмуркивают. Как коты вызывают друг друга на битву, как они выгибают спину. Шерсть дыбом, пыль столбом!
Фёдор Григорьевич пригласил Женю в кино. Вечером, после сеанса, как водится, пошёл её провожать.
- Послушай! - сказал он вдруг. - Это же старомодно и несимпатично. Кино, аллеи, ухаживание. Я предлагаю тебе руку и сердце. И в знак доверия ко мне прошу посетить мой дом. Кстати, я покажу тебе моих квартирантов.
В дверях квартиры их встретило пять кошек, ждущих, когда их впустят. А внутри, по углам, батареям и комодам сидело ещё двенадцать. Других квартирантов в доме Фёдора Григорьевича не было. Все были пушистые, усатые, весёлые. При этом в квартире стояла абсолютная чистота, никакого запаха. Все кошки ходили на унитаз.
Утром Женя сидела на кухне, а на коленях у неё примостился пушистый палевый кот, пырчал и щурил ярко-зелёные глаза. Женя не понимала, что с нею происходит, не понимала и наслаждалась. Серая, туманная пелена между нею и миром пала. Всё вдруг стало иным, ярким и странным, насыщенным цветом, запахом, вкусом. Она пила кофе их фарфоровой чашечки, а Фёдор Григорьевич, мурлыча себе под нос, доставал из холодильника варенье, конфеты, сгущёнку, трубочки, торт-мороженое. Фёдор Григорьевич больше всего на свете после кошек любил сладкое.
Вечером того же дня Женя сидела на кухне вместе с матерью. Мать вздыхала, опустив глаза.  Женя не объяснила ей, где была ночью. “Ну, что ж, - успокаивала себя Ольга Сергеевна, - это нормально в её возрасте. Двадцатипятилетнюю женщину не положено спрашивать о таких вещах. Она - самостоятельный человек”. И опять вздыхала.
Мама, я выхожу замуж, - сказала Женя.
Ольга Сергеевна подняла глаза от чашки с чаем.
- Я завтра вечером тебя с ним познакомлю.
- Конечно, познакомь, моя девочка, но...
И вдруг Ольга Сергеевна поняла, что одержала победу. Слёзы неудержимым потоком полились у неё из глаз. Она поставила чашку на стол и хотела встать. Но Женя повисла у неё на шее, принялась целовать в глаза, нос, щёки, мокрые солёные губы:
- Мамочка, успокойся! Мамочка, всё хорошо!
Вечером Ольгу Сергеевну познакомили с будущим зятем, её ровесником. Он обращался к Ольге Сергеевне исключительно почтительно и отдал должное айвовому варенью, собственного Ольги Сергеевны приготовления. А ночью мать лежала без сна и смотрела в потолок. Что сталось с тем несчастным, который не умел сварить себе яйцо или постирать носки? Который, рассуждая о технике физического эксперимента, однажды поставил на конфорку полиэтиленовую кружку, чтоб разогреть себе кофе? Кто слушает теперь его рассуждения о высоких и низких частотах? Занимается он по-прежнему физическими экспериментами или уже погиб? Зарос грязью, опустился? Неважно это. Главное - Женя жива, здорова, её ждёт нормальная, полноценная жизнь. Мой ребёнок, моё дитя. Может быть, это правильно?