Мёртвая жизнь

                (ОТЦА НА ДЕНЬГИ)
                2007-2012 год
               

Никакая дорога, никакой жизненный путь, не может не иметь ухабов и выбоин. На любом участке пути найдётся хоть одна, но помеха к дальнейшему пути. Но бывает так, что помехой становится сама жизнь…


Может быть её и не было вовсе... Жизни этой.




-Ты здесь? Ах, нет. Слезы кристалл,
Конец всех сказочных начал,
Конец мечтаний о любви,
Конец взаимности. Увы!
-Ты здесь? Ах, нет. Опять один.
Твой дух, немая боль картин,
Слезы отвергнутой кристалл,
На холст, стекляшкою упал.
Холст, чистой сказочной души
Порезал. Сшить. Иголка нить,
Стежок неровный. Не спеши!
Тебе ещё с ним долго жить…






















                День первый



  Шли девяностые. Четвёртый год бездетной семейной жизни.
И что-то в ней пошло совершенно не так, как планировалось. Словно сглазил кто, или…
               
- Инга! А мне даже по кайфу то, что этот дурак-муженёк, так увлёкся зарабатыванием денег – говорила подруга Светлана. Супруга, как она говаривала «сущего дурака, помешенного на семейственности, на вере в любовь»; работавшего на автобусе, и таксующего, на своей «копейке» чуть ли не до полуночи ради заработка для любимой, для её красот.

 Май 1995 года. Поодаль от автобусной остановки стояли две дамы, по общению было видно, близкие подруги. Они оживлённо обсуждали свои житейские проблемы. Стояли довольно далеко от общей массы пассажиров входящих, выходящих из автобусов подъезжавших и отъезжавших от остановки каждые, чуть ли ни пять минут, и разговаривали, будто век не виделись. Хотели выговориться друг перед другом, словно сёстры перед алтарём.

 - Чего тебе жаловаться? Он держится тебя, мать его умерла, помогать некому, вот и работает. Молодец. Что сказать?! – отвечала подруга Инга. Продолжая – Чего ты о нём? Радуйся! Мне бы такого сумасшедшего, что с первого дня женитьбы так ввязался бы в семейственность. Ты смотри, что происходит… Работу ныне не найти достойную. А у него полторы, говоришь, тысячи в зарплату, да привозит по таксо то же самое. Чего жаловаться? Как сыр в масле валяйся.
  - Нет. Не люблю я его.
  - Ты, что? Обалдела? Где ты такого мужика ещё найдёшь?
  - А мне такой, прям правильный, не нужен. Я любить хочу.
  -  И любила бы!  ( минута замешательства) ...Извини. А зачем же ты выходила за Саню? Меня в свидетели записала. К чему этот фарс?
  - Я не хотела расстраивать его мать. У ней меланома была, заболевание такое, онкологическое. Ей жизни оставалось не так уж и много, месяц, три, не больше. Да и верила она в жизнь нашу совместную…
  - Да ты, что? Никак предать памяти хочешь? В бога-то веришь? – в неверии  в сказанное повторяла Инга. – Вы же четыре года вместе прожили.
  - А ты не заметила, что я детей хочу? А их и нет. – отвечает
  - Так, что он не может иметь детей?
  - Не знаю. Не лежит моё сердце к нему. Ну как ни ложится рядом, сковываюсь как камень замираю. Противно мне.
  - Да не может быть такого. Сходились ведь по любви. Как сейчас помню, целовались как два голубка. Клялись друг-другу в верности. На фото смотрю, стоите, на свадебное, пара – лучше не встретишь – говорит.
  - Не встретишь. Да, похоже, что встретила я свою, настоящую любовь, пусть не такую богатую, не столь сильно работоспособную, зато любимого. Сердце тянется. Прям, дня не могу без него. А как выйти из этого положения не знаю.
  - И долго ты тянула с этим разговором? Чего ты цепляешь меня? Что я могу тебе посоветовать спустя четыре года вашей совместной жизни?
  - Да так. Просто ты подруга. А с тобой не хочу тайн иметь. Скажу, что проговорилась. А может, и нет. Просто не знаю, что делать. Я этого уже год люблю. Он столяром у нас в школе. Да ты его знаешь. Генка, высокий такой, худощавый чуть. Но такой….такой.
  - Ты погоди. Ты уже год с ним встречаешься? – недоумённо спросила подруга.
  - Так я и говорю, что боялась об этом кому-либо говорить. Ну вот. Разболтаешь теперь всем.
  - Нет. Разболтать, не разболтаю. Но это не по-человечески. Это как-то неправильно.
  - Да брось ты! Что неправильно? Год уже встречаюсь, а этот как идиот. Он ослеп от любви! Он думает, что мне достаточно его денег, квартиры. А мне этого мало. Я любви хочу!
  - Слушай, подруга! Ты или дура или сумасшедшая – недоуменно восклицает Инга – И с какой упала ты колокольни, что сейчас мне об этом рассказываешь?
  - Понимаешь, у меня проблема.
  - Какая ещё? Тебе, что, мало того, что ты обманываешь своего мужика? Ещё что-то, более важное, гадкое имеешь.
  - Перестань, это не гадкое. Это прекрасное – продолжала Света.
  - Что может быть прекрасное в таком деле? Беременна, что ли?
  - Именно!
  - Ну, ты завернула. Мало того, что ты связалась с другим мужиком, тебе ещё и это, беременность понадобилась, для усугубления своих же проблем.
  - И что с того? Ты, Инга, детей не хочешь? Ведь хочешь. А он, муженек, только работой занят. Ему детей ненужно. Ему деньги нужны.
  - А ты думаешь, что ребёнка без денег можно вырастить. И что ты ещё против него имеешь, кроме того, что не любишь, встречаешься с другим? – несколько злобно.
  - А где гарантия на то, что он не гуляет втихую от меня? Где гарантия того, что он таксуя не ездит трахаться на стороне? – всячески пытаясь оправдаться перед подругой, настаивала на своей правоте Света.
  - А ты видела? Ты уверена в этом?
  - Да они все такие, гулящие. Таксисты – то. Да и его друг, Влад, гуляет по бабам. Его жена мне говорила о том, что поймала его с некой цы-цей.
  - И ты решила, что если твой муж имеет такого друга, значит и он таков. Логика твоя понятна. Но поддерживать тебя… Нет, не знаю.  Потом. Мне кажется ты что-то мне не договариваешь. Сколь уже времени ты общаешься с любовью своей новой?
  - Год с лишним уже
  - И ты молчала, ничего не говорила никому про это?
  - Я же говорила, что мать его пожалела. Больна ведь была. А у него и квартира, и машина, и дом начал строить. Но любви-то нет.
  - Многого же ты хочешь, подруга, многого. Поговорку помнишь?
  - Какую?
  - «За двумя зайцами погонишься….»
  - Не продолжай. Я всё рассчитала. У меня всё получится. Да и к тебе с этим разговором я как за помощью пришла.
  - Какая может быть помощь от меня? Ты влюбилась, так и разбирайся сама в своих проблемах. Не впутывай меня, пожалуйста – открещиваясь от назойливости подруги, Инга замахала руками в отрицание.
  - Я не собираюсь сваливать на тебя проблемы. Тяжело одной справиться, а тебя знаю как себя.
  - Не факт, что я могу поступить так же, будь со мной такая история.
  - Да истории – то нет. Ничего противозаконного. Всё в рамках закона. Он всяк на нашей стороне, на стороне, на стороне матерей. Да и высшие образования нам в подмогу. А он кто? Да никто. Работяга: машина, сборщик денег. Нравится ему это, а не дети, пусть этим и занимается. Алименты, то, сё. Всё на моей стороне. И квартира, и дача, и машина. А ему и необязательно знать обо всём. Мать с отцом на моей стороне будут. Я уже знаю, как это сделать.
  - Да ты, смотрю, уже всё решила – недоумённо, разводя руками, говорит Инга.
  - Так я уже год хожу вокруг да около. Устала уже носить в себе всё, что решила предпринять – настаивала Света.
  - И что? Как ты своих родителей повернёшь против своего мужа?
  - Да в лёгкую. Пусть мать с отцом будут настаивать на строительстве нашей дачи. А он плотник, отказать не сможет. Да и как верный муж, отказать не сможет. А когда про ребенка расскажу, тогда и наеду на него в присутствии родителей о том, что он не помогает им. Или слабо помогает. Сорвётся. Знаю его. Всяко сорвётся….
  - Подожди, подожди. Ты всё рассчитала? Ты уверена, что он не найдёт поддержки среди друзей и родственников в свою защиту?
  - Уверена. Ничего он против этого сделать не сможет. Нет у него больше никого, кто бы встал на его сторону.
  - А отец его?
  - Он пьёт напропалую после смерти жены. Да муж как-то просил подсобить ему вывести отца из этого, упаднического состояния. Вот ещё, за ним говно подбирать! Я любви, детей хочу…
  - А-га! Ещё квартиру, дом, машину…- смеётся.
  - Так ничего противозаконного в этом нет. Всё по закону.
  - Ты мужу не высказывала о своей неприязни к его отцу? – просыпающийся интерес Инги, к разрешению подобного дела, возбуждал к интересу в нём.
  - Ну и говорила. Да это же в кайф приходится. Вот придут мои отец и мать к нам, начнут давить на него, вот он и не сдержится. Сорвётся в злобе.
  - А драться станет?
  - Так и хорошо. Пусть попробует. Тогда вообще засужу.
  - Постой, постой. Что-то мы разговорились. Дай переварить сначала…. Может, я зайду когда? А кто он? Кто твой любовник – то? И ребёнка-то чьего носишь?
  - Потом. А встретиться и обсудить это нам обязательно нужно. Небольшая твоя помощь мне всё ровно пригодится.
  - Давай в субботу. Моего дома не будет. Придёшь? Сашка не помешает?
  - Скажу, что в школу пойду.
  - В субботу?
  - Да ладно. Пойду и пойду. Что, я обязана перед ним отчитываться? Он же не отчитывается передо мной, где таксует, работает, и с кем?!
  - Ладно. Пока!
  - Пока!

  Они разошлись. А Сашка, муж Светы, как и было, сказано, таксовал. Таксовал в другом районе города. На вновь, им же в конце 80-х открытой стоянке, на ул. Рокоссовского. Это было далеко, и вряд ли он догадывался о происходящем за его спиной, в семейном, как на то время казалось кругу. Он сидел в своей старой «копейке» и пересчитывал добычу. Думая, что сегодня его жена будет довольна.

 - Аж семь сотен сегодня. Жаль в вечернюю смену на работу идти. Удачный денёк сегодня – самодовольно произнося, Санек завёл машину и отправился к отцовскому дому, в надежде хоть там отобедать перед рабочей сменой. Дома на это надеяться не стоило. Ещё утром супруга удрала к мамочке своей. 

    Через какие-то пару часов ему предстояло бороздить семнадцатый маршрут, считая ходки, до последней минуты неся ответственность за пассажиров…
   
 Но заехав от отца домой, обнаружил, что в доме затеяна стирка – Так и знал, что без обеда на работу идти. Хорошо, что у отца перехватил на скорую руку - бубня себе под нос, не желая пререкаться с супругой, развернулся в прихожей, показав увешанным в зеркалах стенам свою спину, вышел из квартиры.
 - Чёрт. Как достала меня её частая стирка – уходя от плохих мыслей, он уж заводил машину.
   День закончился как обычно. Гараж, заявка на неисправность, видавшего виды автобуса, дорога домой, в надежде, что хоть под вечер его кто-то ждёт дома.
  Но дома его никто не ждал. Вдоль прихожей, перекрывая все без исключения зеркала, развешены постиранные вещи, в холодильнике как всегда пусто, на плите вычищенные до блеска кастрюли со сковородками, совершенно не ждали дома хозяина. Мысль о поездке за супругой к её родителям, сбивалась обязанностью через четыре с лишним часа, вновь идти на работу в первую смену. Казалось, что наступало некое забвение, некое отчуждение от мира, от семейной жизни. Он набрал ванную, разделся, и улёгся в ней, погрузившись в приятную телу влагу, пытаясь снять дневную усталость. Что-либо делать иное, даже ужинать, пусть столь поздно, около одиннадцати часов, не хотелось. Было не до непоняток с женой, не до мысли о её частых стирках, ни о том, что уже четвёртый год у нас не было детей. Но одна, уже в расслабленном состоянии тела, мысль не давала покоя. Почему секс с ней стал неинтересен? Почему она, при близости с ним в постели была словно чуждое, даже казалось как некое сухое, древесное существо, как доска с выпавшим сучком, столь уж неприятна и чужда?! Понятие нежелания с ней секса, входило в сознание сильнее того, что именно происходит в семье, в понимании, когда могли бы появиться дети. И их не было. Что сделать? – гонялась мысль в голове, понукая вернуть её в семью завтра, сразу после смены. - Да, именно с обеда, поеду к тёще и заберу жену, объяснив, что у нас семья, и нам нужно самим строить свой быт, без их помощи. А-то ведь и правда, что получается, живёт она не в семье своей, а у родителей. Где пропадает? – вновь в голову полезли всё новые и новые мысли. Но тем временем, пролетел уж час, как он лежал в ванной, отмокая и расслабляясь. Поняв, что отвлечься мыслей и хорошо расслабиться физически ему не удастся, решил идти и лечь спать.
  - Разбудишь, надеюсь – произнёс, ставя будильник на три часа сна.   
  Как ни странно, будильник разбудил вовремя, усталости вчерашней почти не чувствовалось. – Наверное, вечерняя ванная помогла – подумалось. Сборы на работу не затянулись надолго. Чашка чая с куском булки, составили весь рацион скромного завтрака. Мысли о супруге никуда не испарились. Они даже мешали, казалось, работе. Страшно было правила дорожного движения нарушить, чёрт - думалось как. – Зараза, что ей дома не сидится? И что она может так долго делать в своей школе по рабочим дням? Нет. Влад был прав. Гульнуть надо, попробовать. Сегодня съезжу после смены за ней, и таксовать, скажу. А там, к Владу заскочу, давно он мне предлагал, съездить по бабам, гульнуть. Рискну. Может это ей будет в кайф.  Пусть посидит одна до полуночи. Пусть подумает, каково сидеть и «ждать у моря погоды» – он ехал и рассуждал про себя, попутно объявляя остановки в микрофон. Работа шла, словно в автоматическом режиме. Остановка за остановкой, отправление и конечная, гараж. Опять машина, тёща, неприятный разговор. Жены там не оказалось. - Стало быть, опять муж виноват. Потерял супругу. Черти, ведь вижу, что её вещи в прихожей у тёщи, значит, была там, а они покрывают. Зачем им это нужно? – спрашивая себя. И уже мчит «копейка» к семейному «очагу» – А какой это очаг? – хотелось не то, что б произнести, а крикнуть этой тёще в лицо. Но сдержался, гад. Мог ведь, но сдержался.
   Жена и правда дома была.
  - Садись есть – прямо с порога, заюлила.
  Я молча разделся, помыл руки, сел за стол на кухне.  – Опять этот постный, наспех вареный суп, картошка пожарена с котлетами. Фарш, наверное, у мамочки своей спёрла – как это всё достало, подумалось.
  - Поеду по таксо, подработаю – говорю, допивая стакан чая.
  - А не побудешь со мною часик?! – игривым голоском заговорила Света.
  - С коей то радости ты так заговорила? То вовсе меня игнорируешь, а тут… - отвечаю
  - Ты бы лучше не злился на меня, а уважал бы то, что мама помогает нам - прерывая
  - Я тебе что, денег мало приношу? Вчера семь сотен, сейчас поеду, привезу, возможно, столько же. Слабо самой купить и приготовить?
  - А когда мне тетради проверять? Я у мамы всё успеваю, а она помогает не во вред же.
  - Я уж начинаю понимать, как это делается не во вред. Всё. Кончай восхваляться своими похождениями к маме. Нужно семьёй жить, а не папой с мамой.
  - А сам-то куда намылился?
  - Ты глухая? – накинув куртку, схватив ключи от машины с полочки телефонной в прихожей, вышел во двор.
  Да уж, точно, придётся делать, как было сутра задумано. Поеду к Владу.
Влад жил не так и далеко. Один квартал и я у дома. Влад стоял возле своей старой иномарки, и ковырялся в двигателе. Приобрёл, говорил, по случаю. Выгодно, что 99-ю «Собаку» купил за штуку баксов. Вот теперь и копается, считай каждый день, по локти в грязи, в масле.
 - Привет! – приветствую через открытое окно, подъехав вплотную к его старушке. Хотя, моя «копейка» была не на много моложе его «Сааба».
 - Едем, как договаривались? – спрашиваю.
 - Так ты, вроде, был против. Да и не договаривались мы на сегодня. Я тебе просто предлагал.
 - Считай, что договорились. Мой руки и поехали. У нас вечер любви впереди намечается…


                Спустя двенадцать лет.

Утро прохладой, пробегает мурашками по коже. Туман свежей влагой в лёгкие, наталкивает на кашель после вредной привычки курить сутра. И словно выпить этот туман хочется, поглотить эту свежесть вместе с лёгкостью утренней. Поздняя осень, пусть не так как весной, но всё же веселее хоть и кажется город хмурым от нескончаемых дождей. Такое впечатление, что осень совершенно позабыла о том, что пора и честь знать, дать возможность зиме поработать над природой, раскрасив окна в узоры, побелив снегами просторы.

- Т-ты куда сегодня собрался? Ты же сегодня должен быть вы-выходной… - спрашивает меня Николай, вечно интересующийся всем, ну уж совершенно ему ненужным.
Блин! И всё ему интересно! Воистину, некая усталость возникает от встречи с этим неуёмно-жадным человеком. Прямо таки вампир, какой. Каждый раз, интересуется, когда ты уезжаешь по маршруту, за который больше заплатят, а его держат в резерве, или маршрут не ахти какой лёгкий. Роста малого, сутулый, взгляд, словно ты ему что-то должен, с ехидной, да ещё и запинающийся в своём скором говоре. К слову, он самый вредный и вечно неопрятно одетый человек во всей бригаде водителей загородного отряда автобусного парка.
- Да никуда я не еду! По своим делам! - отвечаю. Ведь мог и промолчать, до такой степени неприятен стал он, за долгое время работы бок о бок.
- Зачем так-ку рань? На перву развозку, в четыре ночи вставать, да в субботу по делам?!
- Что? Тебя уж больно волнует, какие у меня дела. За собой смотри… - но тут подошёл автобус, тем прервал этот разговор, и повёз нас в парк. Про себя думаю; Вот зануда! Послал мне Бог такого соседа по месту проживания и по работе. Не всё ли ровно человеку, какие у тебя могут быть дела.
  А у меня действительно был выходной день. Как ни странно, хотелось съездить в некое прошлое. В ту деревню, где мой друг Вовка. Туда где резвятся его дети. Туда, где все, как и прежде, в былые детские годы. Туда, где замедляет время свой бег. Туда, где ничтожно действие цивилизации, где сохранены былые черты моего присутствия. Туда, где возможно, ещё сохранились странички памяти о моей бабушке, о родителях, и о наших с Вовкой шалостях прошлого. Того совсем тогда не хмурого, а снежно весёлого ноября. Конца семидесятых годов прошлого века. Ведь это были осенние каникулы, и мы с родителями ездили в деревню резать борова. Как бабушка говорила: «Двенадцати пудов будет уж!» Как она интересно мерила его вес, расстоянием от конца большого пальца руки до конца указательного, развёрнутой ладони, у неё равнялось одному пуду. И действительно, длина его туловища в двенадцать таких расстояний, от пяточка до хвоста, являли его полный вес. Только после, когда боров был разделан, её расчеты полностью подтверждались. Каково моё, ребячье, было удивление совпадению этих величин! Ведь в школе этому не учили. Не думаю, что сегодня кто вспоминает об этом. Хотя… - рассуждая про себя, в надежде, что когда-то я расскажу о детстве своём своёму ребенку, пересаживаясь возле проходной автобусного парка, в автобус необходимого мне направления. А поскольку это было задолго, до отправления автобуса с автостанции, я занял служебное место за водителем, у окна и погрузился в воспоминания, которые уводили меня от действительности всё дальше и дальше. Водитель, был мне очень хорошо знаком, и мог спокойно отнестись к моему появлению, без вопросов догадаться, куда я еду, ведь он и сам был из деревенских, и не особо рвался до городской суеты.
  Многие из тех, кто работал на этих маршрутах, словно силой какой заряжались, выезжая из города на простор полей, лесов, озёр и рек. Это очень хорошо ощущалось по возвращению, видя лица добрые, улыбающиеся. Словно в некий рай съездили и привезли его частицу в город. Потом, рассказывали о красотах природы своим жёнам, детям и многим людям, с кем хотелось поделиться такими впечатлениями.
 
  Вдоль улиц города мелькал утренний пейзаж. Всматриваясь в капли моросящего дождя стекающие по стеклу, я видел отражение всех проносящихся мимо картин городского пейзажа. И они, эти отражения, были столь ничтожны, что целые картины умещались порой на одной лишь капле. Забавно было видеть город через десятки призм капель стекающей по стеклу воды. Красиво и мимолётно, столь же мимолётно как миг, час, год, век. Как наша жизнь. Что же это за образование такое, временнее? Вчера ты был ребёнком, а сегодня…

   И вот, мы уже у автовокзала. Автобус подъехал к первой площадке точно так же как и в те давние годы, когда я вместе с братом и родителями ездил в деревню. Странно и несколько приятно, что даже марка автобуса не поменялась, расположение посадочной площадки и внешнего вида автовокзала не поменялось за долгие годы…

***
- Отстань от меня! - воскликнул я на брата.
- Ну-ка! Перестаньте баловаться. Билетов нет уже в кассе, лучше к автобусу ближе подходите, да водителя просите взять… - сказал отец то ли в шутку, то ли в серьёз. Мы стали проталкиваться в толпе таких же людей, кому не досталось места на сидячие места в автобус. Нас, детей, пропустили вперёд. Водитель посмотрел на всех, на пассажиров в автобусе, словно пересчитывал, и сказал:
- Десять человек беру.
- А нас тут десяток всего и наберётся! - зашумел вокруг нас народ.
- Возьмите нас!
- Хорошо!
  И теснясь, втаскивая рюкзаки и баулы, народ стал выстраиваться в проходе. То и дело слышалось, что поправляли вещи хозяева, прижав ноги соседям своей поклажей. В автобусе было тесновато, но ехать нужно было всем. Мне досталось самое шикарное стоячее место. Прямо у водительской кабины. Я был в восторге, что мог наблюдать за работой водителя и за дорогой, представляя себя в его качестве. Даже то, что вставать рано пришлось и очень не хотелось ехать, было компенсировано одним только местом моего расположения в автобусе, на весь путь до деревни…

                ***

    Сегодня пассажиров было немного. По сидячим местам, которые наполовину остались свободны. На последнем ряду мужики устроились. Наверное, со спиртным, наверное, пивком будут забавляться. Собственно говоря, и мне никто не мешает взять пару бутылок пива.
- Серёга!
- А?
- В «Любятово» остановись, пивка немного возьму.
- Иди сейчас, я подожду. Успеем нагнать время. Сам же знаешь - отвечает.
- Я минутку!
   В киоске было пусто. Верочка, как казалось постоянная продавщица, встречала всегда меня с улыбкой.
- Куда едите? Или просто пива захотелось?
- Да так. По делам - забирая пару бутылок, и мелочь ответил ей.
  Дорога показалась долгой. И я, словно падая, в некую меж - временную яму, оказывался в своих воспоминаниях. В воспоминаниях далёкой и не только детской поры…


                Изабелла

  Восемь лет с Изабеллой, восемь лет смотреть на неё, восемь лет получать затрещины за шалости по отношению к ней. При этом, восемь лет оставаться самым ничтожным, не умеющим за себя постоять существом, растением. Сегодня она права, сказав, что я растение. И я не в обиде. Более того, она мне очень нравится. Но я не такой, каким она меня себе представляет. Нет. Я не такой. И почему раньше я не замечал в ней красу, о которой только и мечтать можно, нежели обладать, то есть любить. Нет. Не такой. Докажу ей, поклянусь ей на сегодняшнем последнем уроке, что стану другим очень скоро, что в армию пойду, в институт поступлю. Скажу ей всё. Сегодня! Именно сегодня всё ей скажу. Она должна знать, что всё это будет, и это будет только для неё. И что бы ни произошло, я всегда буду рядом, всегда смогу принять её, понять, чтобы жить счастливо. Но зачем эти пустые слова.
- Сегодня наш последний урок! Ребята! Рассаживайтесь, как Вам хочется. Я не стану сегодня Вас чему-либо учить. Сегодня мы поговорим… - я не слушал учителя далее, смотрел на Белку и как обычно, садился на своё место третьей парты среднего ряда, в надежде, что рядом, как и восемь лет назад в первом классе, сядет она.
- Ты чего это? Пошёл вон! Я с Белкой сижу. Мы подруги, а ты никто… - по классу раздался смешок. Сталкивая меня с места, рядом с Белкой садилась классная «корова» Алка. Мне пришлось ретироваться, зажав в душе злобную неприязнь к самому же себе, за то, что я такой никудышный и совершенно ненужный никому на этом последнем уроке; разве что явиться причиной насмешек одноклассников. Боль холодом по телу, камнем в сердце холодным сковывала меня в эти последние минуты присутствия, пусть не рядом с ней, но в одном классе. Последние минуты, в которые для меня никого и ничего не существовало, не было слышно ни слов учителя, ни ответов каких. Да и учитель не обращал внимания, на меня с тех пор как сошла с её лица улыбка от насмешки надо мной. Вроде и пожилая дама, а какая всё же злая. Видимо у неё нет своих детей. Она не знает, что своим поведением, усмешкой, ли своей улыбкой лишь образует к ней отвращение ничтожества этого ненавистного класса. Злость распирает.
- Мне плевать, что Вы обо мне думаете! Я не такой! Я и в армию пойду! И в институт поступлю! А Вы свиньи все, кроме одного человека! - выпалил я, вскочив с места, вопреки лекции о будущем учителя и выпускников. Быстро вышел из класса, хлопнув дверью.

   Собственно говоря, так и закончились отвратительные школьные годы, где никто и никогда не понимал ученика. Никто не разговаривал с ним по душам кроме матери, когда приходил он заплаканный домой. И никак не мог он предать или пожаловаться на своих обидчиков. Хоть в школе и думали, что он выдаёт их за тумаки. Отец лишь изредка брал его сходить в подвал дома на соседней улице, за картошкой. Где можно было насладиться великолепием модели паровоза «Эмки», валяющегося прямо на полу соседнего подвального помещения. Лишь одним созерцанием, детским восприятием модели насладиться. Мелкая радость, детская на фоне того, что ему просто не верили в школе, и били за предательство.
- Папа!
- Что?
- А когда в следующий раз мы пойдём в подвал за картошкой.
- Может, через неделю. А тебе зачем?
- А как ты думаешь, тот паровоз как настоящий? Он может сам ездить?
- Забудь ты про него. Он чужой. Трогать его всё равно нельзя. А как я думаю, то он, наверное, ездит, раз так правдоподобно сделан. Только рельс нет. Вот и положен кем-то в подвале.
- Да. Как настоящий, только маленький.
- Спасибо, что помог. Теперь можешь идти гулять. Пару часов можешь, пока не стемнело. А потом, сразу домой.
  Я было собрался на качели во дворе, но заметил, на скамейке возле дома напротив, своих школьных обидчиков:
- Не. Я лучше домой.
- Пойдём тогда. Беги, звони. Пусть открывают – отец пропустил меня вперёд, при входе в подъезд. Я побежал к нашей квартире на втором этаже, чтобы мама или брат побыстрее открыли дверь. У папы тяжёлый мешок с картошкой. Я приподнимал его в подвале.
- Пришли работники – нас встретила мама в кухонном переднике. Прямо из кухни пришла дверь открыть. А там всё шипело, булькало.
  Мама уезжала завтра в поездку, проводником. Так, что нужно было наготовить нам на три дня. Все сегодня были заняты делом, только Мишка, гад, закрылся в комнате. Всё книжки свои в-умные читает.
- Вот молодцы! Сколько картошки принесли – говорила мама.
- Сын помогал, – ответил Папа – из засека картошку выгребал, а потом мешок держал.
Мне не очень нравилось, когда отец начинал меня хвалить. Нечестно это как-то было. Ведь я его не мог ни перед кем похвалить. Я разулся, быстро скинул уличную одежду и прошмыгнул в комнату к своему, то есть, к нашему с Мишкой столу. Хотя, мне казалось, что он больше мой, чем его. Ведь на нем было больше моих книг, школьных тетрадей, чем Мишкиных.
- Иди прочь – скомандовал я Мишке – мне заниматься нужно.
- Не ври! Ты же перед уходом сделал уроки. Сам говорил.
- Я и не вру. Нужно проверить, да и папе нужно было помочь.
- Ладно, знаем как это, не вру – недовольно пересаживаясь на край кровати, произнёс Мишка – Может, в шахматы сыграем?
- С тобой неинтересно, всегда выигрываешь.
- Ладно тебе, я поддамся – с ехидной говоря
- Знаем, как ты поддаёшься, скушаешь ферзя моего и издеваешься потом. На фига мне эта радость? Не хочу – отвечаю, перелистывая свои тетрадки.
Потом был ужин, «Спокойной ночи малыши» по телику, и шахматы. Уговорил ведь меня гад играть. Я конечно проиграл. Так было всегда. День за днём, вечер за вечером. Скука. Постоянная скука на фоне единственно приятного впечатления от созерцания той модели паровоза.

Да, собственно это, и глубочайшая обида за образовательное учреждение, за то, что наконец-то настал момент расставания, как казалось с низостью навсегда, лишь и могло служить оправданием громкому хлопку двери класса, уходя навсегда из этой школы, с последнего урока. Троечный аттестат в руках и мысль в голове: «Он может учиться лучше». Так говорила первая учительница, Ольга Николаевна, преподаватель начальной школы. И теперь ещё эта клятва любимому, единственному, близкому человеку в классе, Изабелле! Но только лишь мне как казалось на тот момент близкому человеку. И что теперь? Училище, производственная специальность и всё та же низость, жестокость от сверстников. Как учиться? Как себя повести? Чем заняться, чтобы прийти к своей клятве, завоевать её расположение. Абсурд. О чём думаю, если одни лишь родители и могут мне, чем помочь. Да и могут ли? Ведь мне уже 14. В Афганистан нужно пойти служить! Нужно доказать ей, что ты настоящий мужик. Но меня не возьмут сейчас. Не возьмут.… Стремиться нужно! Нужно стремиться попасть. Стать тем, кого берут защищать интернациональный долг. Да и домой придёшь, не в восторге от этого аттестата родители будут. Была, ни была, будь, как будет…

                ***

- Кто выше метр восемьдесят, выйти из строя! - командует старлей перед строем Еланьской танковой учебки.
Выхожу, надеясь на то, что это к подготовке в Афганистан, группу набирают.
- Вы выше метра восемьдесят, по нормативам не можете обучаться ни механиком танка, никем иным из экипажа. Посему эта группа, а точнее, формируется рота санинструкторов.
Как хотелось спросить: «В Афганистан?» но никто, в том числе и я этого не сделал, в надежде единственно этого, возможного варианта в связи с близким расположением учебки, путей доставки нас в части. Все молчали.
Первый раз летел на самолёте. Ни черта не помнится. Лишь тревога перед неизвестностью. И пересыльный пункт, но не в Афганистане, а в ГСВГ.
- Чёрт! - выходя из самолёта, многие из нашей группы санинструкторов выражали своё недовольство исходом путешествия, и тайной столь тщательно удерживаемой администрацией учебной части.
- Ты Сань, думал, что сюда попадёшь, что в Германию?
- Нет - отвечаю, с недовольством выстраиваясь в строй на получение пайков. Смотря на строения вокруг площади, начинаю твёрдо осознавать, что те четыре часа полёта, не что иное, как остановка во времени. Ведь приземлились мы, чуть ли не раньше того времени, как отрывались от земли. А потом, и говорят, что «торг» сразу не начнётся. Два, три дня просидишь, пока тебя в часть определят…

  Тем временем, мимо уже проносились тёмные очертания придорожных деревьев, кустарников и заросших ими полей, деревень пригорода с полуразрушенными, старыми домами и скотными дворами. Свидетелями кипящей в них, когда-то жизни.


                * * *

   ПХД, кухня полевая, расположилась в перелеске рядом с полигоном. Медики, разумеется, там же. Прямо не служба, а малина. Малая палатка санчасти, машина рядом, «буханка», и хирург Сергеич сидел у палатки на раскладном стульчике, потягивая сигарету под раскалённым солнцем тёплого майского дня. И наша, большая палатка на некотором удалении от медицинской. Вместе с поварами. Скука несусветная. Нам санинструкторам, лишь дежурство возле вышек стрельбища, да бессонные ночи с жареной картошкой и немецким пивом из ближайшего бара.
- И что так немцам наша тушенка нравится? - говорю
- Потому и нравится, что пиво нам сваливают, аж полтора вещмешка бутылок накидал нам немец! - Мы же не против! - сдавая карты, говорит «дед» Лёха Питерский, такой же «дед» как и я.
До дембеля месяц, не более.
   Весенний призыв на исходе. Буквально позавчера ещё молодым прививки штамповали в  городе Пархим на пересылке.
- Мужики! А помните как одна «овца» на пересылке? Вода на бочка! Бочка на вода! Мы с Сергеичем сразу и не поняли о чём речь. А он, сука, русский позабыл, косит под недоразвитого, гад - говорю мужикам отбиваясь в карты, в «дурака».
- Фигня это Сань. Я возил таких гордых «пастухов горных» не раз в дурку. Они там быстро русскому учатся! В миг на русском такие лекции выдают! - и добавляет, говоря на ухо.
- Давай заряд танковый в лесу запалим.
- А никто не заметит? Боязно как-то. И как ты его запалишь? Что, спичку поднесёшь! - спрашиваю. Все засмеялись.
- Да мы в лес утянем, там яма есть солидная, и сосны редкие. Пороховую соломку расстелем в дорожку, он и запалится. Кто заметит, что заряд сгорел? А никто. И считать их никто не считает. Стрельбы же. Да и уйти оттуда, как два пальца обо…ть. В миг на ПХД будем. Никто и не поймёт, что произошло. Мне этот заряд танкист один подогнал ради хохмы.
- Ладно. Давай, всё равно скучно и заняться нечем. Только во время стрельб. Шума меньше будет.
- Да ладно! Что? Струхнул?
- Говорю, пойдём, сожжем. Отстань - отвечаю.
Вечереет, в палатке нашей лёгкий дымок от сигарет. Выхожу, а там… Звёзд в небе немереное количество! И все яркие такие! Рядом с палаткой бочка капроновая двухсот сорока литровая. Полевые кухни вокруг. На них солярка в банках консервных по образу ночных фонариков солдатского производства.
- Ты зачем прямо из этой бочки доливаешь в банку с горящую? Бочка же весь день под солнцем - говорю одному молодому латышу, ответственному по кухне на эту ночь - Это же опас…
-Чёрт! - в следующий миг взрыв потряс округу.
Стою и не понимаю. Горю ведь, горю! Чёрт. Миг какой-то проходит, и я в песчаной яме лицом вниз лежу и думаю. Я мёртв?! Ничего не чувствую. Светло и тихо. Как всё это произошло? Чем тебе не Афган? Хотел беды? Получил.
- Чёрт? А-а-а! Делайте что-нибудь! - кричу.
Вокруг собрались все, кто слышал этот взрыв. Никто не понял, что произошло. Но то, что Саня, своим туловищем закрыл распространение взрывной волны горящей солярки, от автомобиля с боеприпасами, говорили все. А латышу ничего, бочка выстрелила и вырвалась из его рук. Пролетела под палаткой и исчезла в темноте. Минуты, казалось не проходит, боли жуткие по лицу и рукам. Жжение невыносимой боли. До медицинской палатки чуть ли не несли на руках. В мыслях лишь одно. Что теперь? Лица нет. Рук не узнать! Как Изабелла, любовь моя меня примет? И как жить? Как её добиваться?
- А-а-а! Делайте что-нибудь! - время, казалось, было вечностью. Теряешься во времени и словно засыпаешь от боли. Просыпаешься, чувствуя прохладу, то ли сметаны какой-то или мази, приходишь в себя. Ночи бессонные. Молчание, дням счёт потерян, в невозможности произвести какие-либо мимические движения. Борьба со временем.
- О Белла! Как ты красива! В свободном платье, бежишь по полю в свете солнца!
- Сестра! Что вы делаете? Почему спите! Смотрите что с больным! Быстро его в реанимацию! Под капельницу его! Бегом сестра!
В это время я лежал в бессознательном состоянии, в луже крови на пружинной кровати с содранными всеми, без исключения корками на теле, всех двенадцати процентов ожоговых ран. Сестра взглянула на меня страшными глазами. А мне было легко, словно рай посетил после мук многодневных. Сущая эйфория. Ощущение неземного полёта…

                ***

   - Саня! Ты что заснул? Твоя остановка! - слово испугом окатило, холодом по телу, то ли, и правда, это был сон. Да, видно заснул под пиво. Автобус остановился возле моей деревни. Прямо на повороте, до которой ещё было метров пятьсот грязной, суглинистой тропинки по полю. Молодец Серёга, помнит ведь где мне выходить.
- Спасибо Серёга! - в автобусе уже почти никого не было. Да и на улице светало прямо на глазах. Зарево солнечное убирало ночной дождь, словно в сторону по небу отводя. Даруя мне возможность, дойти до деревни не намокая.
Автобус удалялся, а мысли вновь уносили меня в прошлое.
Бревенчатый, постройки пятидесятых годов двадцатого века, дом, словно врос в землю, окружённый разросшейся, неухоженной сиренью. Облетает, сереет облик. Лист шифера съехал на веранду, покосившеюся от сгнившего напрочь нижнего, несущего бревна, лежащего прямо на земле. Дождь слегка моросит и капли воды, падая с крыши веранды наземь, продолжают насыщать влагой гниль былого добротного строения. Перед домом заброшенный участок земли, заросший сухостоем былого летнего травостоя. Забора круг уже почти не было. Лишь покосившиеся столбы с остатками поломанного тына, навязанного алюминиевой проволокой обозначали края участка. За ним с пяток деревьев-яблонь старого сада, словно в ряд, в строй солдат выстроились, чернели скелетами поломанных ветвей. Листва буро-коричневого, местами чёрного цвета формировала плодородие земли. Дом словно основное дерево старое, так же как и листва теряет краску своих наличников. Оконца небольшие, в полтора локтя, обмазаны по краям стекол замазкой, иссохшей от солнечных лучей, смотрят на меня. И, кажется, что они говорят мне: мы много знаем, мы многое видели, многое рассказать можем о жизни этого дома. Заходи, дай нам света, ухода, добра…
…Старенький дом, угол косой, дверь заскрипит.
Печь и плита, старый комод, фото висит… .

  Слева от выхода в сени умывальник с мыльницей чугунный. Ведро внизу. Справа от порога ухваты, кочерга, веник берёзовый, облетевший, банный. Ныне половой. Тут же корыто с сечкой, с почти прорубленным дном от частых заготовок пиши скотине. Половицы к центру комнаты провисли. Дом состоял из одной этой комнаты, сеней да веранды. Тяжеловата плита, стоит в центре, что сошлась с печкой верхом при их довольно близком расположении. Большая трещина по всему стояку. - Теперь тебя, плита, растапливать нельзя. Небось, труба от тебя отказалась, повиснув на перекрытиях потолка – говорю, словно живому организму. Потолок невысокий, около метра девяносто. Подхожу ближе, смотрю. Так и есть; трещина сантиметра полтора. Но ведь можно это поправить. Взять глины и замазать трещины. А щель и вовсе не проблема. В подвале видимо столбы просели и всё. Это нужно сделать прямо сейчас.
Перед печкой на полу кольцо. Открываю люк и спускаюсь подпол. И свет есть, даже домкрат отцом оставлен здесь. А вот и швеллера кусок. Ну-ка, подставим, да поработаем чуть.
Одного часа было всего лишь достаточно, чтобы плита приняла нужное положение. Немного глины, в качестве замазки швов и всё! Плиту можно и пробовать протопить! Да и ночевать сегодня здесь придется…

                ***
   - Ну-ка, подъём! Марш умываться, завтракать и на улицу!
- Мама…. Спать охота.
- Хватит спать. Замодеете, задохнётесь. Марш сказала! - слегка вскрикнув на нас с братом, скомандовала мама.
Брат, Мишка сразу вскочил, как самый примерный. Да он и старше меня на шесть лет. Школу заканчивал отличником, в институт готовился. Лишь мне, эх, ещё предстояло проучиться в школе этих шесть нудных лет.
По дому и, правда, разносился тяжеловатый запах. Становилось немного неуютно. Вчера резали порося, а к ночи разделывали тушу. Вот к утру часть мяса на тушёнку в чугун ли в два больших да в печку, разогретую на угли красные.
Вот и приходится эвакуироваться на время готовки вкуснящих шкварок…
- Санька! Давай крепость строить! Снега хватит, смотри, сколь навалило! - скомандовал мой деревенский приятель Вовка.
- Не могу! Отец сказал тропинку к колодцу вычистить - отвечаю.
- А что твой брат делает? Чё, ему не почистить?
- Он занят учёбой на веранде. Смотри! Вон он за стеклом рожицы корчит.
- Не расстраивайся! Сейчас я за лопатой сбегаю. Вместе почистим, и крепость будет у нас. Снег то липкий, отличный! - убежал.
Жаль, только на два дня приехали. Вчера играть некогда было. Поросёнка резали, папе помогать нужно было. А вообще, Вовка прав. Успеем, пока родители разливают тушёнку, да закатывают крышками, мы и построим то, что нам нужно. А, на следующие выходные…

Я словно провалился в некую бездну воспоминаний. И ничего уже не сдерживало сорвавшихся в галоп коней памяти, ничто не могло удержать вожжи моей судьбы, стремящейся к жизни.


                ***

  Больничная палата, и среди потока солнечных лучей, с одной из коек поднимается рука. Словно просит подать бумагу и ручку.
- Саня! Зачем тебе мучиться. Давай мы письмо напишем, если хочешь! Ты ведь письмо хотел написать? Да?
  Рука чуть приподнялась, махнув в согласие, успокоилась. На лице лежащего никаких эмоций.
- Хорошо Саня! Сейчас такое письмо состряпаем! Закачаешься! Пусть любят и ждут!
Рука приподнялась и замахала в разные стороны в знак явного отрицания.
- Не волнуйся. О болезни никто ничего не узнает. Мы тебя таким героем нарисуем! Пусть попробуют не ответить!
   Из глаз лежащего скатилась слеза.
- Да перестань ты. Разве ты не написал бы кому из этой палаты, будь тот в твоём положении? Не отвечай, верим и знаем тебя. Нам Ваш каптёр рассказывал кто ты и кто у тебя. То есть, кто тебя ждёт.
  Глаза заливала горькая слеза. Слеза не за то, что девушки у меня нет такой, а за то, что они думают, будто она меня ждёт. А она не ждала. Ни одного письма не прислала в ответ отосланных писем ранее. Конечно, если это любовь, а не выдумка одного, одинокого человека.
- Слушай! Вроде бы классно получилось. «Ты ласточка первая в мае…» - он читал, читал слова, сказанные всеми теми, кто был здесь, в этой палате. Сколько людей! Сколько прелестных мыслей было в нём! Хотелось бы его родным послать. Но явное, такого рода любвиобилие, лишь могло дать родным ощущение тревоги. По сему я отвернулся и заснул. Видя прелестный сон: Под лучами солнца, она бежала по полю, счастливая и весёлая.
- Счастливчик! Мы послали - через некоторое время подошёл агитатор написания письма - Ты же не против.
   Я понял, что каптёр дал им адрес её из моей записной, что у него хранилась. Да, ведь я лукавил в том, что она ждёт, что пишет, и будет встречать. Но почему было так не сказать?! Ведь многих ждёт кто-то из девушек. То почему не представить, хотя бы на срок службы, что ты не один? Почему хоть на время нельзя реализовать частицу своей мечты? Ведь одна из частей этой злосчастной мечты уже реализована. В армию, прямо из военной кафедры института. А ведь ребята предлагали остаться. Даже в стройотряд устроили комсоргом. Даже в санаторий отправили на время призыва! А ты дурень, лежишь здесь и гоняешь бред в голове своей бестолковой. Да пусть послали письмо! Приеду, моя будет, однозначно будет моя…
  Была выписка. Потом, через месяц с лишним дембель. Но письма, пусть и не столь желанного, как писали другим ребятам любящие девчата, но хотя бы отписки какой, не пришло.

               
                ДЕНЬ ВТОРОЙ



Теперь, питаясь тёплой кровью
В себе не ведает потерь.
Кристалл сильнее ранит болью.
Ведь он не знает слова, дверь.
Он в сердце, твёрдой, острой глыбой
Вершит рубцы, волнуя гладь,
И память рваной паутиной
По венам мастер посылать.
Скажите, мастера науки,
Любить при каменной душе,
Что современник скажет, внуки
О жизни в этом шалаше?
Под холст и в сердце острой гранью!
Вот крыша, просто «Супер-стар»!
А телу каторга, к растленью.
Ты весь горишь, внутри пожар.
Спиртное, слабо - «детский лепет».
Лишь гром и молнии разряд
Тебя влечёт, но тихий шепот
Лишь слышишь. Этому и рад.
Нет веры в большее, надежды
Пожалуй, тоже не сыскать.
Осталось только лишь одежды
В элитном магазине брать.
Идёшь, берёшь, а голос свыше:
-Не станешь это одевать.
Тебе сегодня серой мышью
В любви желательно предстать.
Не занимаясь поеданием
Своей измученной души,
К своим мечтам, отнюдь недавним,
К забытой сказке поспеши.
Не отвергай чудес желанных
Ненужно с верой в упокой
Стремиться к краске одеяний.
Устрой кристаллу вечный бой.


Гиря настенных часов опустилась максимально, как только ей было возможно, пала на спинку дивана. Часы встали, и в доме воцарилась зловещая тишина. После прошедшего дня и былых воспоминаний страшное одиночество одолело дух. Плита остывала, кирпич уже не давал тепла дому, чтобы в нём было достаточно уютно. Дом умирал. Умирал в бессилии, умирал в отсутствии былых, когда-то присутствующей здесь надежды на будущее, присутствия семьи и добрых в нём, заботливых отношений. В доме отсутствовала жизнь, и моё одиночество этому дому добавляло лишь новые нотки грусти.

«Водки испить, хлеба вкусить, в сени пройти.
Крынки, ухват, как ни смотри мать на пути.
Выйду я прочь, не обернусь, как ни проси.
Боль на душе, камнем в груди: - Мама прости!»

Строки душу теребят, уходят силы, и нет уже сил, находиться в этом старом доме. Угли превратились в пепел. Как и всё былое, что с ним связано.
Ждать когда Вовка появится? Зачем? Ехать на утреннем автобусе. Ехать туда, где последний раз видел мать, отца и любовь свою безответную Изабеллу.
Что было здесь, ни к чему не привело, ни к чему ценному в жизни не прибило того, тот ручей, что стремился к любви. Пустое. Пустое, ни к чему не обязывающее окружение обстановки прошлого века.
- Тетя Зина! - подойдя к калитке, я окликнул соседку.
- Да, Саша! Никак уже домой. – донеслось из-за угла дома, где тетя Зина что-то делала по хозяйству.
- Поеду. Вовке передавайте привет. Скажите, что у меня всё хорошо.
- Ну вот. Так и не свидитесь…
- Ничего! Свидемся ещё. Вам здоровья, да чтобы Вовка почаще наведывался, не оставлял Вас в одиночестве. До свидания!
- Хорошо! Езжай, мы присмотрим за домом.
- Спасибо за всё! – произнес я, словно прощаясь с прошлым навсегда.

К повороту на деревню приближался автобус. Неужели, ко всему, сегодня на маршруте Николай. О Боже! Прямо провидение, какое. На душе муторно ещё и этот субъект вдобавок. Только бы не сорваться в обсуждение своих проблем, похождений пред этим человеком. Словно вампиром, тянущим из тебя оставшееся светлое было его даже присутствие. Держись Саня! Молчи, чего бы тебе это ни стоило.
- Откуда ты, прям на дроге?
Вот ведь гад, не может выполнять свою работу не задевая никого своим лепетом, совершенно в этот момент противным и нежелательным. Вновь ему всё нужно знать. Вхожу в автобус, сажусь молча. Сажусь на то же место, что и ехал сюда, туда, откуда ждал добрых в новый день меня толкающих воспоминаний. Тщетных воспоминаний, в жизни ни к чему не приводящих. Да, ничего не вышло. Лишь одномоментные, добрые. Миг среди минут, часов, дней, и многих лет прошлого. На что надеялся? Дурак. А мимо проносились поля, заброшенные дома вымерших деревень. Полуразрушенный скотный двор, возле которого совсем ещё недавно паслись овцы, а ныне в сплошь заросших кустарником полях. Всё не так как было раньше. Словно война прошла, но боле жестокая, более страшная и ненавистная человеческому сознанию. Новый век, сумасшедший век с жесточайшим образом, вымирающим прошлым. И новая попытка обрести любовь. Новая попытка что-либо доказать.

                ***

- Такси! Такси! - возле меня остановилась потрепанная, в «синий металик» цвета, «шестёрка»
- Куда?
- По области!
- Куда именно? Дорого. Цены знаешь?
- Нет проблем. Ищем заплутавшую любовь! Поехали! - отвечаю водителю, протягивая ему тысячную купюру, из до армейских запасов.
- Заправимся только. Не против? - спрашивает водитель.
- Обязательно! И ещё за розами в цветочный магазин, и ликёрчику по солиднее с шоколадом для дамы, остановись где-нибудь.
- Сделаем!
Мать её, говорила, что она успела замуж выскочить, родить дочь и развестись за время моего отсутствия. Теперь, живёт где-то в деревне Палкинского района, работая участковым врачом. И подруги её в один голос: «Да, одна она сейчас! Брошенная всеми и вся. Даже мать её прогнала, когда дружка себе нашла». Собственно, этого уже было достаточно, чтобы можно было её найти достаточно быстро. Но почему её мать встретила меня с таким удивлением, будто я из того света вернулся? Может никто и не получал моих писем. А может она, её мать не передавала ей письма мои? И что это за дрянь такая, что бросил Изабеллу, одну с ребёнком в какой то глуши. Что происходило здесь, в этом мирке в моё отсутствие? И почему моя мать ничего не сказала, лишь отвернулась и завела разговор на иную тему, лишь я упомянул, что буду искать Белку? Хотя, я мог её понять, и без этой новости, пережившую возвращение сына совершенно изменившегося, и телосложением и душой. Она переживала, держала в себе всё. Хотя я и разговаривал на разные темы с ней об учёбе, работе. Она же, не разу не спросила, что случилось и почему рука забинтована.
Всю дорогу до районной больницы, о которой говорила её подруга, я искал слова. Что сказать? Как объяснить? И помнит ли она тот мой выпад на последнем уроке? Чёрт! Годы идут. Пять лет прошло с того момента как я её не видел. Словно день один пролетел. Все пять лет о ней. Господи! Ребёнок, это же здорово. Да хоть и не мой. Но как её уговорить! Как возможно было ей сорваться в неизвестность? Ведь представляю, знаю, что ей одиноко, плохо. Разве мать родная имеет право не знать адреса своей дочери?! Нет. Не думай об этом. Ведь у тебя всё нормально, институт, армия, институт. Всё так, как и задумано. Успокойся! - успокаивал я себя. В руках букет алых роз и бутылка бананового ликёра, самого лучшего на это время, по мнению продавцов. Шоколад особый, плитка детского «Алёнушка». Боже, я же даже не знаю, как звать её дочь! Сразу это не разрешишь. Солнце светило ярко, мне бы сиять от счастья, но тревога какая-то на душе…
Жигуль остановился прямо у приёмного покоя.
- Сестра, скажите! Здесь работала по распределению одна девушка, звать Беллой! Извините, фамилию не знаю. Подскажите, пожалуйста, как мне её найти? - спрашиваю девушку в белом халате, едва ли войдя в приёмный покой больницы.
- Да есть такая! А Вам зачем? Может я чем сгожусь? - спрашивает девушка, смотря в окно на машину, где на торпеде лежал большой букет роз.
- Нет, девушка! Вы милы, но у меня интерес более значимого характера. Отнюдь не флирт, извините!
- Не уж-то свататься?!
- Типа того! Скажите, пожалуйста, как её отыскать?
- Доброго характера? - допытывалась сестричка.
- Разумеется! Пожалуйста, девушка, подскажите! - уговаривал я, явную защитницу интересов Изабеллы.
- Хорошо! Но только, если интерес добрый и столь серьёзный, помогу Вам.
Девушка взяла чистый лист бумаги, и подробно рассказывая как проехать к медпункту необходимой деревушки, зарисовала направление выезда из районного центра и место нахождения деревни, мною разыскиваемой.
- Спасибо сестричка! Вы самая лучшая подруга! Но не более! - слегка чмокнув её в щёчку, выскочил на улицу. Машина слегка дернулась, словно подражая моему нетерпению встречи, поехала по указанному, на импровизированном плане пункту назначения…
Воспоминания наплывали с новой силой, по мере приближения к ней, желанной, ненаглядной любви. И первый, самый главный момент, словно ворвавшейся в душу, момент явления любви. Первой, единственной, под песню Eagles – Hotel California, вновь звучащей в этой, как казалось счастливой машине, как и на том, когда мне и было то всего тринадцать лет, вечере, любовь, вновь и вновь занимала сознание. Словно воля Господа способствовала моему движению к ней. Рвала душу с невыносимой силой и тягой к ней. При всём при этом, безответной любви, уже более пяти лет. Хотелось не ехать в машине, а попросту лететь над ней, впереди неё, обгоняя, объединяя времена всех наших встреч школьных, случайных, всех без исключения моментов жизни, связанных с ней в любых отношениях или просто взглядах. Словно время нашло своё единение. Перед глазами пронеслось всё, что было ранее. И затрещины от неё, столь милые на сегодня и невинные, и взгляды все на неё за восемь лет пребывания в школе с ней за одной партой. Первое фото, первого класса, когда нас, первоклашек, сфотографировал отец, словно объединив навсегда этим фото. И списывание на контрольных, и все, всё, всё, без исключения собралось в моей голове. Все мелочи, что с ней связаны, вызывали лишь восхищение в ней как в идеале человека.
Машина остановилась как раз возле медпункта, где она должна была работать. На часах было без пятнадцати двенадцать. Солнце светило, словно хотело объять всеми своими лучами эту встречу. Словно возрадовалось небо в своём сиянии в этот момент. Даже, казалось, что сирень, распустившаяся рядом, с верандой медпункта, повернулась в сторону предстоящей встречи, всеми своими фиолетовыми и белыми соцветиями.
- Свободен! Спасибо! - сказал я, водителю выходя из машины, взяв в руки букет, бутылку ликёра и шоколад.
На медпункте висел замок, и я, решив не дожидаться, когда она сама придёт, предпочёл спросить о времени работы медпункта у дамы, что возилась на участке, огороженном невысоким забором, за медпунктом.
- Извините, пожалуйста! Подскажите, как у Вас медпункт работает?
- А Вам кого? Или заболел кто? - отвечает женщина.
- Да, заболел! Уже пять лет тяжело болен!
- Сколько сейчас времени? - спрашивает женщина, словно поверила тому, что кто-то тяжело болен.
- Без четверти двенадцать!
- Обождите! Белла приходит в аккурат к двенадцати.
- Спасибо! - значит, мне и не придётся её далее искать. Воистину Господь постарался подгадать моё появление здесь именно в тот момент и в то место, когда и куда она должна была подойти. А сердце, словно выпрыгнуть хотело. Я озирался вокруг, не представляя себе по какой из трёх, ведущих к медпункту тропинок, пойдёт она. Сам себя, успокаивая, я присел на корточки, посмотрев перед собой, задавал себе единственный вопрос: - Всё ли ты правильно сделал?
Время! Что ты со мной делаешь? Почему так тянешься в этот такой для меня важный момент моей жизни?!
На горизонте, словно лучами солнца рождены, появились два силуэта. Я встал, закрыв на мгновенье глаза пред слепящим солнцем, и вспоминал: Что я ей сейчас скажу? Если она не получала моих писем? А может…
Я открыл глаза и оторопел на минуту. Передо мной, метрах в тридцати, мне навстречу шла Изабелла со своей дочерью, своей, необычайно похожей «копией», с той, маленькой девчонкой, первый раз севшей со мной за одну парту. Только немножко младше, чем она сама была при нашей первой встрече. Всё те же длинные русые волосы, милые черты лица и всё та же достойная лишь королевы походка приближалась ко мне.
- Здравствуй Белла! - я протянул ей цветы, и мы с пол минуты просто стояли и молчали. Её дочь прижалась к ней и смотрела на маму во-просительным взглядом.
- Откуда ты здесь? - ответ, был неожидан для меня. Разговор не клеился.
Она достала ключ и стала открывать дверь. Я попытался к ней приблизиться, но она всем видом, движениями отвергла мимолётное поползновение.
- Проходи! – она повернула в замке ключ, элегантно, как только это могла сделать Изабелла, сняла висячий замок с входной двери, прошла внутрь медпункта, пропустив вперёди дочь. Я прошёл следом.
- Зачем ты здесь? - вновь спросила она.
Я не знал, что ответить, как себя вести в этот момент. И ничего большего, лучшего не смог сказать, как:
- За тобой, за Вами! - осёкся я, смотря ей прямо в лицо. Белла отвела взгляд на дочь.
- Ты сумасшедший!
- Я обещал! Поэтому я не мог не выполнить своих обещаний! - говорил ей, думая, что она хоть что-то помнит из всего того малого, что происходило между нами.
- Зря ты Саня приехал!
- Почему зря? Нет причин к моей необязательности!
- Я не об этом! - настаивала Белла.
- О чём же? Что случилось? Почему… - хотел сказать, что неприветлива.
- Я не могу объяснить сейчас ничего.
- Скажи тогда, когда ты мне что-либо объяснишь? Чего такого в том, что я к тебе приехал?
Она молчала, боль накапливалась внутри меня. Взгляды наши желали нас, тела словно отвергались неведомой силой. Её глаза были полны грусти, и безысходности.
- Белла! Ведь можно всё начать сначала! Нужно жить! Нельзя так просто существовать вдали друг от друга, строя виртуальные замки!
Она словно не слушала меня. Смотрела в глаза, словно прогоняла. Не хочет видеть, и не говорит причин. В совершенном смятении, я не понимаю, что и делать. Ложу шоколад на стол, а она его отталкивает.
- Нет. Не нужно.
- Да, что с тобой такое? Объясни мне, пожалуйста! Вот так вот просто свидеться, без всего, без приветствий, поцелуев, даже дружеских?!
В ответ, она понюхала букет роз, слегка прижав его к себе, и молча протянула назад. Внутри меня всё уже кипело. Её молчание я никак не мог ожидать. С минуту, вглядываясь в её глаза, я начинал осознавать, что весь мой бред с обязательствами-клятвами, для неё было не более, чем мелочью. Лишь для меня это было достижением её, как некой величины. Как возможности вновь видеть её, быть с ней. Казалось, вот она, свободна, она твоя. Но разве мог я предположить, что есть некая сила, имеющая право на подобного рода, отказ. Или это вовсе не отказ, а некая отсрочка. Тогда чего? К чему эта отсрочка? В чём причина? Или это всё. Конец. Нет, я не верю. Не верю, что так может быть.
- Прощай! Но ты ещё узнаешь, что Санька способен на большие, великие дела! Надеюсь, что мы ещё увидимся, и ты мне всё же дашь ответ. Положительный или отрицательный!
Тогда я еще не знал, что её действия были обусловлены определенными на то время обстоятельствами.
Выходя из медпункта, совершенно подавленный, тут же, подарил букет той самой женщине, копавшейся на участке по соседству. С силой подбросил бутылку ликёра через левое плечо, как это делают на свадьбах, только с букетиками. Бутылка с грохотом разлетелась по асфальту у медпункта. Как ни странно, но на небе, прежде безоблачном, появились облака. Уходил и совершенно не думал, об институте, о том, что нахожусь в сорока километрах от родного дома. Ни о Белке, ни о ребёнке уже не думал. Создалось жуткое состояние. Я не мог думать, принимать каких-либо решений. На душе было пусто, словно приходило осознание бесполезности моей никчёмной душонки. «Мёртвой души». Шёл по дороге человек, словно механическая игрушка. Не замечал машин, нахлынувшего майского дождя, ни наступления ночи. Невозможно было, и представить подобного невнятного ответа. Я шёл и шёл, пока не увидел впереди огни городской черты. Сел на обочину, даже не от усталости, что прошёл более тридцати километров, а оттого, что не знал, что мне делать дальше? Как дальше жить? Что делать с любовью своей? Сколько лет она ещё станет меня досаждать своей безответностью? Вставая и продолжая свой путь, лишь повторял одни и те же фразы. Но ничего уже не мог изменить. Сколько людей на земле подобное терпят? Спрашивал я себя, приближаясь, всё ближе и ближе к дому. Вот и утро встречает меня городской чертой. К встрече с городом и злые ощущения, и холодно и мерзко…. А цветы? Они то в чём виноваты? С каким волнением я ещё в детстве далёком покупал первые цветы маме. О Боже! Как глуп я был тогда! Стеснителен был в том магазине. Впрочем, так же стеснителен, как сейчас, то есть уже вчера. Бабушка ещё рассказывала о том, сколько цветов и по какому случаю покупать нужно. Да. Видимо одна розочка была искусственная. Ведь небывало так, чтобы женщина не брала цветы. Бред.
А маме не по нраву искусственные. Сколько всяких разных цветов на даче с ранней весны до поздней осени цветут. Мысли путались в голове.
С армии

Последние годы советского времени, последние островки устаревшей системы давали возможности рабочему классу не думать о проблемах с заработком, всё шло, как казалось на тот момент своим чередом, стабильно ещё кое-где повышая благосостояния граждан. Шел 1989 год, теплая осень.
    Монотонная работа в бригаде по упаковке, сборке комплектов офисной мебели, занимала всё рабочее время молодого работника. Пусть работа с каждым днём становилась привычнее рукам, но тем ни менее, она обязывала не отставать от сторожил работающих на конвейере.
Мимо нас, занятых работой, то и дело пробегала девушка. Её все звали Валентиной. Она пробегала, проверяла работу, озаряя каждого своей улыбкой, словно дарила каждому, вне зависимости от дня календаря «Валентинку». Мне тоже очень нравилось, что у нас на конвейере работает такой светлый, весёлый человек. Собственно говоря, мне, только что пришедшему из армии, не тронутому в этой новой, после армейской жизни мужчине, очень хотелось познакомиться с ней поближе. Но, между нами было, непреодолимое для меня на тот момент, отличие. Она была старше меня на пять лет, и была замужем, имела двух дочерей. Мужики рассказывали мне о ней всякое, больше, конечно, хорошего, а сами «клинья подбивали». Было забавно видеть как она, то и дело, отшучивалась, отсекая всякого рода посягательства на её честь. Наверное, за это качество, её все и ценили. Как, то руководство, так и наша сборочная бригада мебельного комбината. Однажды, проходя через проходную, а это было уже поздно вечером, мы работали допоздна, она нагнала меня и попросила провести до дома, прямо, почти в присутствии членов нашей бригады. Поскольку нам, как оказалось было по пути, я не долго думая согласился. В коем-то веке женщина просила меня её провести?! Сначала я даже немного опешил, идя молча, смиряясь с тем, что боролся внутренне победить свою застенчивость перед опытнейшим, скажу, человеком в общении. Я не знал, что она нашла во мне. Но через некоторое время пути, мне показалось, что различий-то у нас почти и нет. Единственное, что меня смущало, сдерживало в общении, это её замужество. Кто он, я не знал. Ни как его зовут, ни возраста, ни статуса. Наступать на неё словом, ли что просить, я просто боялся. Практически, для меня это был первый, самый, что ни есть настоящий опыт общения с женщиной знающей жизнь. Мы шли и больше всего она меня расспрашивала об армии, о том как там служилось, о том как… Вообще, я не интересовался её внутренним миром, больше она была заинтересована мной. В данной ситуации, иногда мне даже хотелось пропасть, провалиться на месте, в своей несостоятельности при общении на темы морали. Но какая может быть мораль, если она, замужняя женщина вяжется ко мне?! Да. Она красива. Отказывать ей, всё равно, что в лужу сесть, подумалось. И решив не отпираться от общения с ней в будущем, дойдя до её дома, договорились встретить в иной обстановке. Лёгкий её, и мой, ответный, наискромнейший, такой неумелый поцелуй, в нежную лёгким пушком щёчку, её развеселил. Она скрылась за дверями подъезда.
Я шел к своему дому, и недоумевал. Как можно, так вот быстро сойтись, пусть до скромного, неумелого, но, поцелуя? Ложился спать, а на душе закралась тревога. Как завтра на работу явиться? Вдруг проговорится кому? Затюкают ведь в бригаде. А вдруг до мужа дойдёт? С такими мыслями я лёг спать.
  Новый день, солнечный, такой же весёлый, как и улыбка Валентины встретил меня. Казалось, что лето играло солнечными лучами. Мама была в поездке, проводником работала. Отец был на даче, чинил погреб, будучи на выходных. И я хозяйничал дома в гордом одиночестве, но с прекрасным настроением. Я не заметил пролетевшего времени до начала смены. Когда пришёл на конвейер, обнаружил, что Валентина, как ни в чем, ни бывало, всё такая же, совершенно не подавая вида, относительно нашего вчерашнего общения, дарила всем подряд, налево и направо свои улыбки – «Валентинки». Вот это самообладание, подумалось. Как гарцует! Прям завидую её жизнеутверждающему характеру.
Смена, словно пролетала. Мне казалось, я летел, а не работал. Хотелось побыстрее закончить. Но смена, есть смена. И как быстрее не работай, а уйдёшь вместе со всеми.
Сегодня домой мы шли порознь. Значит договор вчерашний в силе, подумал я. Придя домой я переоделся и вышел в назначенное место. Место было глухое, безлюдное, среди частного сектора, рядом со старыми заброшенными складами. Вдоль дороги, у забора были скамейки, по хозяйски устроенные для обитателей этой, «забытой богом» одноэтажной улицы. Я ждал, и мне хотелось уже не так как вчера, скромного поцелуя, а настоящего, полного понимания чувств влюблённости. Встреча оправдала мои надежды. Мы целовались как голубки, казалось, вечность проскочила в то время, минуты счастья в поцелуях. После, мы долго гуляли, и через некоторое время я почувствовал, что она хочет мне сказать нечто важное, но не знает как это сделать. Она стала рассказывать о муже-пьянице, о детях, что нужно в школу на следующий год подготовить. Я слушал, и всё больше и больше не понимал. Зачем она мне всё это пересказывает? Слушая молча, я силился подобрать нужные слова, чтобы подвести разговор к тому, вокруг чего она, чувствую вертит, а сказать боится. Прошел час, ещё один, на небе звёзды начали появляться, вопреки свету уличных фонарей.
 - Скажи, что тебя мучит? – не сдержался я. А она, словно ждала этой фразы и…
 - Понимаешь, я тебя хочу.
 - Это не секрет – отвечаю – я тоже тебя хочу. Вплоть до того, что здесь и сразу.
 - Нет. Ты меня не понял.
 - Как это я тебя не понял? – спрашиваю.
- Я хочу не секса, а любви. Я ребёнка хочу – выпалила Валентина, введя меня в явный тупик.
Э-ка! Такой скорострельности в общении, я никак не мог ожидать. Ни тебе развода, ни сватовства, ни знакомства с родителями. Сразу ребёнка. Я поперхнулся. Хотел слово сказать, как она прикрыла мне рот своей милой ладонью и продолжила.
 - Ты неправильно понял – словно прочтя мои мысли – Этот ребёнок мне нужен самой. Для моей семьи.
 - Всё равно не понимаю. Зачем… - она вновь меня остановила
 - Я хочу вернуть своей семье моего же мужа. А ты очень похож на него, когда мы женились. Лишь ты мне можешь помочь в этом деле.
Я присел на скамейку у забора, в частном секторе, где мы гуляли. Пытался переварить сказанное. Этакий шаг никак не мог вселиться в моё сознание как в воспитанного матерью, этически, нравственно подкованного человека. Минуты две мы сидели молча. Валентина, словно искала слова, чтобы объяснить мне как можно точнее, качественнее смысл сказанного, чтобы не навредить этой недолгой нашей связи…
  - У тебя уже двое детей. Неужели тебе не тяжело одной? – спрашиваю
  - Ты не понимаешь ещё, что с детьми не может быть тяжело. Да, я согласна, что поначалу годы ночами не придётся спать, болеть с ребёнком вместе, всякие неприятности, как и все победы радости, переживаешь с ним вместе. И это счастье быть нужным кому-то.
  - Вот и я о том же. Пусть я ещё не осознаю того счастья, о котором ты сейчас говоришь, пусть соглашусь на разрешение твоих нелёгких вопросов. Гарантии ведь нет никакой. В итоге ты остаёшься с ребёнком, моим ребёнком. Каково мне будет жить потом, после того как ты исчезнешь из моей жизни? Не знаю, правильно ли будет так поступить. Не знаю.
Тебе не легко сегодня. Я ныне свободен от каких-либо обязательств…Да даже если ты ничего не потребуешь после от меня, каково мне будет нести по жизни этот крест?! Ты задумывалась? Хотя…Не знаю. Ты красива. Мила, что ангел, честна со мной. Почему? Почему ты мне веришь? Не знаю. Могу ли я на такое пойти сегодня. Это не пирожок испечь в печке. Потом век расплачивайся, и кари себя за то. Что не смог быть отцом своего же, родного дитя. Нет. Ты меня в тупик ставишь. Да, я не встречал ранее такой красивой, милой девушки. Но неужели никак нельзя обойтись без того, без рождения новой жизни? Как она будет жить? Может быть моя жизнь даст ему большего, чем ты…
  - Но у меня прекрасные дочери. Отличницы в школе, ни в чём не нуждаются.
  - Это ты сегодня так говоришь. А что завтра, через пять, десять, двадцать лет? Не факт, что они не узнают об этом, да хоть мельком, нашем сговоре.
  - Так ты согласен?
  - Подожди, не торопи. Ты мне очень нравишься, я бы жил с тобой, но как? Это же не по-божески, прости. Не перебивай. Ты сама меня вынудила об этом сказать. Не так уж я прост, каковым мог тебе показаться поначалу.
  - Но ты честен. Ты же никогда никому об этом не скажешь.
  - Клясться этому, нет, не стану. Но и игнорировать свою тягу к тебе не могу. Хочу тебя, это факт – потянулся поцеловать.
 И увиделось небо ночное, чистое. И волосы её накрыли мне лицо, словно ангела крылом, обдало меня лёгким ветерком. Даже после такой беседы, о вещах, казалось мне, запредельных моему нынешнему положению, мне не виделось никакого подвоха. Лёгкость, нежность её малиновых, столь сладких губ, вливалась в меня неким ладаном счастливых секунд её обладания. Обладания ею в этот, к несчастью, столь короткий вечер, без надежд на какое-то продолжение, который после совершенно перевернул мою жизнь, выстроил то, что неимоверно должно было случиться. Ещё тогда, в этом сладострастном поцелуе, я не мог себе представить, на что подписываюсь. И это, не скажу, что была ошибка, это был серьёзный, несущий за собой огромные последствия шаг. Подвоха, правда, как после выяснилось, в этом не было. Шаг с величайшей ответственностью перед данным ей, этому ангелу, словом. Но, дорога оказалась расплата. Эту дороговизну данного слова, я осознавал, горазд а позже.
   Годами, пятью, десятилетиями расплачиваясь за связь по обоюдному согласию, катилась жизнь под откос… Возможно, если бы я был тогда лет на пять старше, или познавший уже нечто подобное, пусть отдалённое, не столь серьёзное решение, я бы не совершил этого шага. После армейская жизнь показывала свою истинную реалию, своё истинное лицо.
  Но тем ни менее, через месяц она пропала из виду. Она уволилась с этой работы, казалось, навсегда пропала из поля зрения моего пути.  Со временем, этот случай уходил на второй план, его замещали реалии жизни. Но память об этом ангеле, сущем ангеле во плоти, всегда была в моей душе. Некая внутренняя борьба совести с реалиями жизни продолжалась всегда. Она продолжается и ныне, даже спустя, более чем пятнадцати лет я не мог поступиться данному в ту ночь обязательству. Я часто задавался вопросом: «Что в человеке может быть сильнее любви?». Ответ всегда стоял перед глазами. Следование его основам, помогало и помогает жить дальше. И что это, за что борются иногда люди, но не находят этого в себе, я скажу позже. Расскажу, как умею, о том, что пришлось увидеть, чем пришлось испытать это качество, качество человека, а не свиньи. 
  «О боже! Зачем мы даём друг-другу столь великие, обрекающие подчас нас на муки в одиночестве, обязательства?!» –  скажу я позже, через десятилетия. И всё-таки буду неправ.

                *   *   *

    Мебельный комбинат разваливался, теперь он уже не был как целостное предприятие.
То с одной стороны предприятия появлялись коммерческие склады, то с другой стороны открывались, неизвестно чьи. А тут и вовсе началась частичная распродажа комбината. Ждать, пока тебя выкинут на биржу труда, смысла не было. Коммерческие, частные фирмы давали шанс начать жизнь заново. Я решил попытать себя в видео-прокате. Благо, этим делом занимался мой давний, ещё с до армейских времён, приятель. Он был старше меня на четыре года, и ему удалось нажить некий капитал, на торговле видеокассетами. Собрав группу единомышленников, они сняли в туристическом тупике, при железной дороге, прямо на перроне, один из двух корпусов. Они выглядели, как неоформленные к применению по назначению развлекательные центры. Им и оставалось-то всего, в одном из 4-х небольших, квадратных метров около 50-ти каждый, организовать дискотеку, а во втором, ради раскрутки, видео-салон. Вот там-то мне и предстояло радовать, развлекать туристов, приезжающих в город.
Поначалу время летело, деньги сыпались словно с неба, казалось я не успевал бегать, менять фильмы в видео-центе города. После, насмотревшись всей той мути, что редко уж под конец обновлялась, захотелось заняться серьёзным делом. Мысли о создании бара в этом месте, сидели в моей голове с самого начала работы здесь.
  - Игорь – в каморке за стеной дискотеки, мы часто обсуждали варианты усовершенствования развлекательного уровня приезжающих.
 - Что ты хотел? – спрашивает, фактический хозяин этого корпуса.
 - А как мы будем развиваться дальше? – меня интересовало дальнейшее развитие. Порядком, надоевшая порнуха, что приходилось показывать ради достойного приработка, в  обыденности, толкала на великие дела.
 - А что ты предложишь? – заинтересовался он.
 - Ну, бар, к примеру, на первом этаже.
 - Перестань. Какой бар? В поездах по два ресторана. Нам их не переплюнуть ни при каких обстоятельствах. Да и смотри – он достал журнал расчётов, аренды, оплат за то, сё. Практически дав мне понять, что живём мы, вопреки далеко идущим планам, не так уж и хорошо. А точнее сказать плохо.
Это меня без сомнения расстроило. Заработок с каждым месяцем падал. Поезда стали приходить реже и реже. Долго это продолжаться не могло. Приходил конец моей надежды, да собственно говоря надежде Игоря, разбогатеть на этом поприще. По городу видеосалоны, так же терпели убытки. Жизненный уровень, вопреки обещаниям с телеэкрана, вопреки великим, как казалось ранее свершениям в государстве, падала. Родственники говорили мне, «Бросай ты эту коммерцию, нужен начальный капитал» Мама говорила, что пора жениться. Отец частенько говаривал, что бобылём нестоит оставаться. Как он говорил?! «Мы с мателью в твоём возрасте брата твоего родили. Бери пример! Институт окончил, на заводе теперь, в начальники выбивается». Это они всё правильно говорили. Меня не ругали. Кто же думал, что армия мне подкосит жизнь в тот момент, когда нужно было наверстывать своё в деле перестроечном. Всё было правильно. Друг мой машины гонял из Эстонии, ли ещё откуда. Женился на этом поприще. Влад был моим давнишним другом. Мы начинали ещё на автобазе работать, до армии, водителями на «Зилках» с круглыми кузовами-мыльницами. Да и после армии, я начинал работу с этого. Тогда-то я и перешел на мебельный, в поиске достойного заработка. Но что-то сейчас шло не так как хотелось. И то, что я не сказал родителям о Вале, казалось правильным. А жизнь не находила своего пути. И как оно могло быть иначе? Все качали деньги, лопатой гребли в дом, а у меня ничего не выходило. Подёргавшись в поисках достойной работы, удалось лишь устроиться, как в то время было возможно, по знакомству, в одну из столярок при заводе железо-бетонных изделий. Всё казалось, налаживалось; но память меня не отпускала в надежде повстречать подобного Валентине ангела.
  В один из вечеров, когда я был в гостях у бабушки. Приехавшей из деревни на зиму в город, а этот день был весенний, нужно было готовиться к переезду в деревню. Бабушка очень хотела вернуться в свой дом, в котором она прожила практически всю свою жизнь. Да сюда она приехала, как мне представлялось, только лишь по причине жилищного вопроса. Ей по потере кормильца, по льготной очереди была выделена комната в двухкомнатной квартире с поселением. Мама мне говорила, что комната эта, рано или поздно будет моей. Поэтому я довольно часто приходил помогать ей с её соседом, больно сильно пьющим, старым человеком, который даже и в туалет-то не мог культурно сходить. Родственники его практически забыли. Приходили редко. Так вот в один из вечеров в гостях у бабушки я застал соседку, Татьяну с восьмого этажа, добрейшей души девушку. Они познакомились задолго до того, как я об этом узнал. А бабушка, ничего лучшего не придумала, как пригласила меня, выступая в качестве свахи. Увидев её, я немного опешил. Быть гостем, в полном смысле этого слова, осознавая её большую значимость для бабушки, в силу её каждодневной ей помощи, чего я не мог предпринимать, как-то даже и совестно было. Откуда ни возьмись, на меня напала дикая застенчивость. Не проронив ни слова, я прошел на кухню, выложил в холодильник закупленные продукты.
  - Ну ладно, тётя Саша, я пошла! – послышалось в прихожей.
  - Саша! Ты что там спрятался на кухне? Ну-ка иди познакомься со своей соседкой – подначивала меня бабушка.
Я вышел в прихожую и увидел, ранее встречавшуюся невзрачную девушку. Не знаю, что было со мной, но желания общаться у меня явно не было.
  - Ну я пошла – сказала Таня, и скрылась за входной дверью.
  - Что же ты Саша? Чего стесняешься? Она такая добрая, обходительная. Чего ты так неприветлив с ней? – продолжала бабушка.
  - Да ничего я не неприветлив. И перестаньте меня знакомить со всеми! То мам говорит, то ты сватаешь. Ненужно. Я сам найду себе подругу – всячески отговаривался я от бабушкиных нравоучений.
   - Она на день рождения свой тебя приглашает – продолжает бабушка
  - И что?
  - Не будь тюфяком, зайди к ней. Знаешь в какой квартире живёт?
  - Знаю. Перестань бабуль. Там в холодильнике всё, что ты просила, я пойду.
  Осень золотила свет листвой, на душе было скверно от своей же застенчивости. Пойти на день рождения просто было нужно. Пожалуй даже необходимо было сходить. Она в моё отсутствие за бабушкой ухаживала, а я… А что я? Я работаю. Ладно, схожу. Кажется у неё через неделю день рождения. Схожу. А сейчас загляну к Владу. Интересно, как у него дела обстоят с машинами? Интересно, какая у него она сейчас… К дому его я увидел старенькую иномарку, и Влада копающегося в салоне машины.
  - Привет! Что другую пригнал?
  - А ты ещё не решился съездить за машиной?
  - Чего, подкалываешь? На что я куплю даже такую старушку? Какого года? – спрашиваю.
  - Да, семьдесят восьмого «Датсун».
  - Япошка, что ль?
  - Ну.
  - Поехали куда, прокатимся? – обходя автомобиль, рассматривая его, словно нечто неимоверное.
  - А может в район? Девчонки ждут. Я был у них вчера. Они прям тают, когда я приезжаю. Но одному не в кайф. Поехали поддержишь меня.
  - Нет Влад, туда я не поеду. Видел твоих девчонок, ездили же уже, показывал, не нравятся мне они.
  - Да ладно. Брось чего они тебе не нравятся? Что бабу не хочешь?
 - Я этого не говорил. Поехали.
 - Ты то, когда машину купишь? – спрашивает меня любуясь своей машиной, словно подругой Влад.
 - Накоплю и куплю. Делов-то…
 - Да, ха-ха. Делов.
 - Двести баксов достаточно. Пригонишь, продашь за триста или четыреста. Дураков сегодня хватает.
Мы выехали из города практически в ночь. Я надеялся, что мы вернёмся часа через три. Но поиски его подруг явно затянулись, и мне уже захотелось домой.
  Так проходили дни, недели месяца.


***

- Саня! Приехали! Тебя до площади, в центр? - спрашивал Николай, перебирая корешки билетов.
- Да, и лучше к подъезду, на четвёртый этаж, в тёплую постель под байховое одеяло! - выпалил я «речёвку» Николаю, и вышел за сигаретами, пока тот собирал квитки билетов в аккуратную стопочку. На часах было без четверти двенадцать.
- О! Верочка вновь меня встречает! Мне пачку моих лёгких. Помнишь какие? - в окошке киоска была та же девушка, что и перед отъездом. Я подал ей деньги и добавил:
- Ты Верунчик, наверное, одна только здесь и работаешь!
- А Вы пойдёте торговать ко мне? - отвечает, подавая пачку сигарет.
- Нет. Спасибо Вера! У меня хорошая работа. Я лучше на себя поработаю.
- Мы бы сговорились… - ближе хочет познакомиться, подумал я.
- Не сегодня, извини! - оно и верно было. С таким настроением, что сегодня, в гроб лечь остаётся. Нет, Саня! Нужно себя лечить. Может водки взять? Хотя... Это лишь на один вечер. Зачем брать? В холодильнике дома стоит. Рассуждал я, садясь обратно в автобус к Николаю, чтобы максимально быстрее, без пересадок добраться до своей коммуналки. Да и не берёт она меня, с тех пор как матери не стало. Ну вот, опять ты о грустном…
- Остановись пожалуйста здесь, у этого магазина. – сказал я Николаю, всматриваясь в витрину супермаркета.
- Зачем?.
- Пока не знаю.
- Хорошо.
- Пока! Езжай. – Я вышел, а автобус чуть дернулся, отъехал от тротуара и скрылся, удаляясь в потоке транспорта.
Я зашёл в магазин, и сразу обкатил внимание не на то, к чему и за чем я стремился, да и стремился ли я к чему, а именно на китайские мягкие игрушки. В самом углу, на узенькой полке стоял плюшевый щенок. Маленький, с глазками-пуговками, из замши коричневого цвета с грустной мордочкой. Словно просил меня, купите, я буду Вашим лучшим другом, лучшим слушателем. Меня и в карман можно положить, прямо к сердцу. Я всегда такой, какой есть.
С того момента, это игрушка уже никогда со мной не расставалась. Он, этот щенок, и друг, и слесарь, и самый прекрасный собеседник. Его сочувственная мордашка не могла быть брошенной где-либо в чулане, быть забытой. Такое впечатление было, что кто-то заглянул мне прямо в душу, чтобы вернуть мне её часть в этой маленькой игрушке, и время от времени возвращать меня в детство, которого было так мало.
- Бобик ты мой – произнёс я, давая имя своему новому другу.


                8 марта

Я положил Бобика в карман, и по пути до дома предался воспоминаниям о перипетиях перестройки и о работе в тур фирме. Память. Как ты меня достала, своей скрупулезностью! И почему? Почему ты меня так часто ныне досаждаешь? Эх! Знать бы ответ. Хотя…
К тому времени, как появилась возможность, устроится на автобус в туристическую фирму, я успел поработать во многих местах. Было перестроечное время, усердно доказывающее мне о несостоятельности честности в подходе к труду, самоотверженности в нём, о отсутствии уважительного отношения к подчинённым, уважения к их знаниям и отсутствия должной оплаты за труд. Всё это сводило меня с ума. Злоба на власть формирующих коммерсантов, формировалась некой глыбой в сознании. Правительство занято дележом недр, и высокодоходных производств. Время вакханалии не давало ни возможности качественного образования, ни возможности организовать честный бизнес, без воровских замашек. Время опускало честь и совесть в грязь машинного масла, в понятия под именем «быдло». Учёба? Да. Возможно, это и была главная ошибка. Ошибка того, что бросил я её после истории с Белкой. А тут пресечена, стала и возможность работать по специальности. Она была резко отвергнута одним и руководителей столярной мастерской. Даже работа в органах внутренних дел была сопряжена с необычайно лёгкой возможностью пасть, под сговор, в опалу начальства. Которое, в сою очередь, было подчинено той же вакханалии. Она же, словно на молодом необъезженном коне беззакония нового государства въезжала в мозги народа. Единственное, что мне удалось приобрести за всё время перестройки и передела собственности это водительское удостоверение всех категорий, двадцатилетний опыт работы в любую погоду, на любой технике, и нищенское, бесперспективное существование, с выбором работы на любом из предприятий города. Работу выбирай, не хочу. Любая, на любой вкус. И вот, я водитель старого Икаруса, такого же старого и столь же заброшенного как моя жизнь. А мне хотелось быть ближе к людям, к истории. Да, я смотрел на автобус и думал: «И эта чахотка ещё каким-то чудом заводился, поднимается на подушках, и довольно резво ездит.» И когда я сливал воду, подлезая дотянуться до краников, по виду его фермы он шёл в сравнение с нижним бревном веранды бабушкиного дома. Водичка и дорожная соль делали своё дело. Начальство видело, что мне приходилось, в буквальном смысле, мучиться с ним. Но мне ничего не оставалось другого, кроме как поддерживать автобус в рабочем состоянии и верить начальникам, чтобы встретить людей и насладиться цивилизованным общением в очередной поездке по местам исторических событий разных времён. Начальству я верил. Верил потому, что оно решило пригласить меня на корпоративную вечеринку в честь 8-го марта. Хотя, как мне объясняли грузчики, это случается довольно редко. Чтобы после двух недель работы и на вечеринку?! Меня это тоже несколько удивило. Но, придя, домой в предвкушении приятно проведённого вечера, среди экскурсоводов, кладовщиц и другого более достойного люда, начал собираться, словно на некое свидание среды череды нескончаемо тёмных дней, недель и лет. Времени почти не оставалось, слегка прогладив свой свадебный костюм, восемь лет, пылившийся в шкафу, примерил. Он оказался кстати. Без галстука, в красной как кровь рубашке. Накинув поверх пиджака дублёнку, и добавив к этому обязательный писк классики, чёрные ботинки с немного зауженными носами на каблуках в полтора сантиметра, стал выглядеть вполне представительно. Пошёл на праздник. По дороге в арендованное, на время празднования, кафе купил букетик из различных цветов.
Я и не предполагал, что на вечере я чуть ли не единственный, если не считать руководителя, выглядел более чем привлекательно, и принёс цветы, каждой даме по разному цветку, что за мной, иначе и не скажешь, увязались аж две дамы, намного старше меня. Одна из них, просто клад для молодого сотрудника, главбух. Вторая тоже ничего и телом и положением. Завсклад, должность, которая всегда пользовалась, да и пользуется популярностью сегодня в фирмах. После нескольких тостов, и поднятий бокалов во здравие и благополучие слабого пола, меня потянуло на улицу, покурить. Я задумался, классная компашка собралась, однако. Ничего ж себе, такие, вроде уважаемые люди, и липнут сами. Ни повода, на слова, а они ж как с цепи сорвались. Мужиков тут прут пруди, а им меня подавай. Э-э-э, нет ребятки. Не на того напали. У меня свои черви в голове. Затягиваясь «Аполлоном», начинаю продумывать путь отступления. А-то ведь и не поймут меня. Но тут, я ощутил резкий толчок в плечо, что пришлось сделать пару шагов вниз, по ступеням при входе в банкетный зал кафе.
- Ты чего это заигрываешь с Иркой? - я не успел повернуться, как в получил в челюсть очередную порцию чьей-то ярости, или нежелания моего присутствия. Но на этот раз я и не пошатнулся. В сознании вскипало всё прошлое, обиды и боли, тумаки и избиения, как в школе, так и в ПТУ, где я учился на столяра. За время переосмысления всего происходящего я получил ещё один столь же посредственный по силе, но довольно резкий удар в лицо. После этого, я повернулся в сторону обидчика, сделал пару шагов вверх по ступеням, и с разворота, получилось с верху в низ, и как раз в челюсть, ответил резким ударом. Тут же подскочили другие гости и заломили мне за спину руки. В свою очередь, я и сам был не рад такому исходу. Мой обидчик улетел от моего удара метров на шесть в кусты. Более, его никто не видел. С вечера, меня увезла к себе кладовщица. Я даже, был немного напуган от самого себя. Я не думал, что могу в свою защиту привести столь значительный довод, и с такой силой. А её это ввело в восторг. Всю ночь я не мог внутренне успокоиться. Она же просила ещё, а у меня в голове, что вам бабы нужно? Только дом и мужика на ночь. Типа, даже и жить так. Но без любви, без взаимного понимания, не могу. Не имею права так поступать после пережитого. Это слишком просто. А им, этим старым девам видать, что большего то и ненужно. Только бойня и секс?
Кто бы мог подумать, что я стану причиной косых взглядов, и кулуарных пересудов. Я тогда искренне боялся за того человека. Боялся, что мог в легкую челюсть свернуть, а он заявляется потом, через две недели, и начинает извиняться передо мной, что вёл себя недостойно. После это-го случая, я решил не вступать больше в споры, с возможностью подраться. Да и работа на предприятии с ухаживанием за великовозрастной вдовой, с ощущением косых взглядов в мою сторону, не прельщала. Единственным выходом было, вернуться на большое, ещё живое государственное предприятие. Да и стабильность выплат, недорогое питание вполне соответствовали моему нынешнему положению. Возможность реализоваться в честности пред контрольно-ревизионной службой, как мёд была на душу после постоянного неверия начальничков в самоотверженность работяги. Стабильность. Как она ценна для каждого. Как не хочется быть неприкаянным, слоняться по дням, неделям, месяцам и годам жизни одиноким волком. Это стало уже невыносимо. Хотелось семьи, Хотелось реальной жизни. А реальная жизнь лишь показывала нелицеприятные и злые картины, порой даже мерзкие, с отсутствием нот радости. Итогом лишь воспоминания, и нищенская, законами облеванная жизнь.
По мере приближения к своему жилищу, злость в душе лишь возгоралась с новой силой. От подобных воспоминаний хотелось продать всё, что есть и удрать куда-нибудь на необитаемый остров. Связаться с дикаркой, незнакомой с этой совращённой цивилизацией. Жить новой, доселе неизвестной никому с собственно выработанными законами острова, жизнью. Где превалировала бы честь, совесть и самоотверженность во главе всех законов, средь понятий этики и духовности.
Ключ с лёгкостью повернул личину разработанного дальше некуда, накладного замка коммуналки. И передо мной явился неустроенный быт, с изрядно поддатым соседом, тут же пригласившим меня выпить с ним по поводу возвращения из мест не столь отдалённых. Мужик то он был хоть куда. Ему бы поменьше заноситься на спиртном, он бы и зону не топтал. К слову, умнейший мужик. Но сегодня, я не был в состоянии бороться за здоровый образ жизни.
- Минуту Юра! Дай сначала к себе зайти, переодеться.
- Только сразу давай ко мне. Одному не в кайф давиться.
В комнате было жарко, я открыл форточку, переоделся, и, прихватив из холодильника бутылку дорогущей водки, которую приобрёл как-то на «Воздвиженье креста Господня», на годовщину смерти матери, но так и не осилил, отпив лишь стопку. Пошёл к соседу.
- Наливай! - сказал я Юрке, заходя в их комнату. В комнату, где проживали Юрка, его жена Татьяна и их дочь, что уехали на неделю к деду на дачу погостить.
- Что-то странный ты сегодня, какой то! То отказывался постоянно, а сейчас говоришь, наливай. И пАзырь нехилый. Расскажешь в чём дело?
- А нужно? Зачем тебе это? Наливай и всё тут!
- Да ладно, что ты? Может, помогу чем! Соседи ведь.
- Ты прав! Со-се-ди! Ближе друг к другу, чем любовь, брат родной, провались он пропадом. Всех ближе сосед! - отвечаю, опрокидывая рюмку, глотая одним глотком. Про себя, пропади всё пропадом. Юрка выпивает, и достаёт из холодильника открытую банку шпротов.
- Хлеб нужен? - спрашивает
- Да пару кусков положи - Юрка достал из хлебницы буханку хлеба, отрезал несколько кусков и положил их рядом со шпротами.
- Расскажи! Интересно ведь - говорит, наливая по второй.
- Длинная история.
- А нам некуда торопиться. Литр на кону. Времени валом! Давай по второй. «Между первой и второй перерывчик небольшой»; говорит, раскладывая рыбку на хлеб.
-Хорошо! Слушай…
- Помнишь ты меня спрашивал, как я оказался в таком дерьме как эта коммуналка?
- Давай! Ещё, может песенку, напишешь, я тебе такой сюжетик подгоню! Закачаешься!; сжав кулаки, показывая тем, образ боксёра, просил Юрка.
- Что? Никак мои тексты кому приглянулись? - отвечаю.
- Так твоя «Нет, не так», на зоне под гитару в самый раз по теме. Шикарная песня получилась, скажу.
- Потом Юр! Ты хотел узнать почему я здесь, а не в уютной обстановке семейной? Я же тогда, когда ты спрашивал, промолчал. А было всё так…
-23-е февраля, ненормированный рабочий день задержал меня на работе до девяти вечера. Иду домой, отличное настроение. Ведь впереди два дня в полном твоём распоряжении. Вот приду сейчас, ванну полную наберу воды, отмокну, за все дни тяжёлой работы в приятной телу обстановке. Никто не мешает. - рассуждал я - Двухкомнатная квартира и я один в ней, занимающий половину всей квартиры, хозяином, пусть одиноким, планировал, куда схожу завтра, что буду делать в свои выходные, с кем познакомлюсь. Глядишь, и наладится всё после столь неудачной женитьбы на Светке. Семейное счастье, было ли? А мать - Вам, молодожёнам повезло, можно сказать. Жильё есть отдельное, взаимопонимание. Одним словом, ГОРЬКО! - словно скомандовала мама. И нам со Светкой ничего не оставалось, кроме как целоваться до упаду! – Теперь я спокойна за сыновей - говорила мать. Свадьба удалась. Здесь было всё. И тамада в стельку пьяный, и танцы до глубокой ночи и счастливые, весёлыё молодожены, неразлучные, чуть ли не все два дня празднований. Охотников на молодую жену хватало. Первейшая краса-вица одного из районов города, выходила в свет, в семейную жизнь, играя длинными, льющимися чёрными волосами на глазах гостей. И как я дурак, раньше на свадебные фото не смотрел? Стоило «разбежаться», чтобы видеть, что свадьба была, чуть ли не величайшей ошибкой жизни. У молодой глаза хитрые, словно задумала что. У тёщи, на всех фото прищурены глаза, тесть и вовсе в сторону смотрел на всех фото. Не то, что материны глаза, добрые, с надеждой смотрела на будущее. А что ещё нужно было родителям?! Оженить сыновей и спокойно жить, пожинать плоды воспитания, внуков нянчить. Отцовы глаза, словно и свадьба не у меня, а у него. Наравне с сыном серьёзны, вдумчивы и в то же время веселы черты лица. Пять лет, работа, халтура, работа, халтура и нет де-тей. Спрашивает меня, почему нет детей, жёнушка милая? Обследоваться посылает, ничего не находят. Врач даже усмехнулся: - Вы милок, жеребец необъезженный! Удивлён, что у Вас двойни нет или тройни!; Тем временем: «Милый! Я это хочу, иное хочу». Где пропадаешь? Гуляешь? Считаю свой ежемесячный заработок. Ну, прям банкир, не иначе. Трехкратное ускорение по росту заработка у меня, чем у соседа, что тянет троих детей, да ещё и всей семьёй каждый год на «юга» мотаются. Решил я повременить. Поставил свою старушку «копейку» в гараж, перестал халтурить. Думаю, поживём - кА на одну зарплату, да её учительскую. Пора и о детях задуматься. Приходил, газету в руки, диван, телевизор. Может так до неё дойдёт, что нужно почаще друг - друга видеть! А она, один день дома нет, второй, третий. Ругань, ругань и вдруг, беременность! Дурак я, возрадовался, что жизнь теперь пойдёт как у людей. Заботы, памперсы, игрушки. Здесь любой воссияет и забудет все разногласия. «Пуще» прежнего работать стал. Деньги в каждом кармане, куда не кинься, сотню, пять сотен тянешь. Подумать только, это было в 95-м. Да и Бог с ним! Что было, то ушло. Сегодня День Советской армии. Пусть уже и не Советской но, как и прежде праздник армии родной, на душе.
Вот и подъезд мой, этаж первый, тёмный. Черти! Опять лампочки побили. Зато руку не обманешь, сразу личину замка находит - рассказывал Юрке свою историю. А сам думал, зачем?
-А дальше…
День «советской армии»

– Привет Санёк! - раздался голос из-за шахты лифта.
- Кто там? - оборачиваюсь. Чувствую толчок в грудь и вместе со мной в квартиру вваливаются трое изрядно выпивших бугая.
- А мы с тобой хотим праздник отметить! - отвечает один из них, сопровождая свои слова ударом в печень. Болью сковало тело в правом боку. Не осознавая уже ничего, я не мог сказать ни слова, только молча, отрешенно от всего сущего сносил их удары до того момента, пока пере-до мной не был представлен нож. К тому моменту, в комнате уже проходился явный «Ленинский обыск» с разгромом мебели, выбрасыванием всего, что было в ней просто на пол. Слышались, какие то вопросы, относительно моего якобы предательства, каких то моих сочинений операм – ментам. Я ничего не мог разобрать, твердя; « Вы ошиблись, я ничего не на кого не писал!» Как только нож уже был около горла, в дверь квартиры кто-то позвонил. Нападавшие опешили. Один из них и вовсе напугался происходящим;
- Мужики! Вы, что на «мокруху» идёте? Мы об этом не договаривались.
- Заткнись! - огрызнулся, тот, что с ножом: Иди лучше, узнай, кого там чёрт принёс в первом часу ночи?
- Иди сам открывай! Я в такое не ввязывался! Я ухожу!
- Никуда ты не уйдёшь! Будешь с нами до конца. Кто там, Олег! - крикнул он в след третьему, пошедшему посмотреть в глазок и выяснять, кто звонил.
В какой то миг, все трое покинули комнату. Я был, некоторое время свободен. И практически, уже не соображая, бросился в окно. Резко открыв раму, срыв цветы на пол, прыгнул в низ…
Юрка встаёт, повернувшись к двери, одним ударом пробивает насквозь её кулаком.
- Что с тобой?
- Убил бы этих ублюдков, сразу, на глушняк! - отвечает.
- А дверь то при чём? Зачем дырку то сделал?
- За нас! - поднимая стопку, произнёс Юрка.
В этот момент мне показалось, что пьём не водку, а воду. Ни меня, ни Юрку эта стопочная чехарда явно не брала в оборот. Вспомнилось, как мы с отцом выпивали на годовщину смерти матери. И после двух бутылок «Смирновки» на день Интернированных в годы ВОВ, мы сидели и смотрели друг на друга как два идиота. А брат боялся тогда прийти. Он думал, что мы напивались, что отец очень сильно болел, отходя после, принесённого мною Французского коньяка или дорогой водки. Вот мы с отцом, и Бобиком, пили эти коньяки на троих. И только я да мой Бобик знали, что утром, после хорошей выпивки, отцу было явно лучше. Сердечная аритмия, болезнь непредсказуемая. Ещё и одышка, не давали отцу жить полноценной жизнью после смерти жены, моей матери. Ходить было тяжело, и помыться ходил, что сын сиди рядом с ванной, на всякий пожарный случай. Бывало, я и злился на отца, когда соседи приносили всякий суррогат к нему с предложением совместной выпивки. Помнится, об угол холодильника одну бутылку водки разбил. Так метка и осталась на долгие годы, как напоминание не пить гадости.
- А чего там дальше было? Разбор полётов намечался? Нет? – спрашивает Юра
- Было! Менты, 6-ой отдел, прогнали меня, за пьяницу приняли, как кролики, в своей загородке закрывшись, были в ночь с 23-го на 24-е февраля того года. Бандюки мне помогли немного. Нашли тех. Немного развели. Вот, только всё равно продать пришлось свою половинку квартиры, а с ней и остатки хорошей жизни.
- Купил бы получше, поцивильнее жильё!
- Не до того было! Три с немногим месяца лечения. Вдобавок ещё и передали, что грохнуть хотят, уже наверняка. На майские праздники то-го же года, обещали. А жил то я в это время, у отца. Вот брат и подначивал отца, выгнать меня из дома. Вдруг хату мне отец отпишет. Разругались мы с отцом. Боялся он, что я в квартире большую сумму денег держал. Пришлось с деньгами ночку на вокзале заночевать. Весело?
- Да не особо! Сколько денег на руках было?
- Начало века! Четыре тысячи баксов. Но этим история не закончилась. Пару лет назад и вовсе одному из бывших киллеров заказывали меня за две штуки баксов. Смешно было, что заказывали моему человеку грохнуть меня же. Ну, тот не дурак! Или проваливайте, или две Ваши «бэхи» на запчасти отсюда, прямиком покатятся, а от заказчиков и волосинки не останется.
- Наливай Юра!
- А брат что?
- Да ему вовсе на меня плевать. Знаешь, что он мне прямо в глаза говорил?
- Что?
- А, на кой тебе квартира, если ты один? Заметь! Железная логика. При том, он даже не помог вывести мебель из места проведения «Ленинского обыска» комнаты. Сиди в дерьме и не вякай. Вот тебе и старший брат! Подожди Юра. Мы некультурно пьём.
- Почему?
- Давай на троих!
- Перестань, нам самим мало будет.
- Не волнуйся, он только дышит нашей атмосферой. Он не пьёт. Мал ещё, но быть третьим может – доставая из кармана Бобика
- Перестань! – возмутился Юрка – Зачем тебе эти сантименты?
- Один я, а с ним…
Мы пили водку, и с каждой рюмкой казалось, что всё сильнее и сильнее тебя ненавидят все, с кем ты сталкивался по жизни. Все, кто желал твоей смерти, казалось, сжимали кулаки от своей ярости. Доказательства уже были попросту не актуальны. В жизнь вступал принцип: « Кто сильнее и богаче, тот на коне». А «в чём сила?», спросил один из героев фильма. В том, что честь не в моде, самоотверженность не на коне; рассуждал я про себя. На часах было около пяти вечера.
- Слушай! Давай бабу тебе подгоню! «Примачком» под бочёк к подружке - предложил Юрка.
- Ты, что думаешь, мне слабо толковую подругу найти? Да и батя мне предлагал «примаком» к кому подъехать. Пробовал. Не по мне это. Своё жилище должно быть.
- Да нет. Просто ты всё один и один. Сколько лет уже?
- Много. Да был у меня, и не один, горький опыт знакомств.
- От чего ж горький? Что, евнух что ли?
- Не подкалывай! Для жизни нет! Пару раз пытался связаться. Получилось так, что одну муж в пьяном бреду убил, даже не ведая ещё о моём существовании. Вторую, сама отказалась общаться, когда её мать парализовало. Думала, что я виновен. Бред, какой то. Каждый раз как неудача постигает, Белку, первую любовь вспоминаю. Прямо проклятье, какое то на мне. Или держит чем?!
- Может и держит. Объяснялся с ней?
- Пытался. Много раз пытался, встречался. Но определённого ответа так ещё и не получил. Совести своей обязан. Не предатель я перед собой.
- А сколько лет она тебя «терроризирует», эта первая любовь?
- Да нет! Не терроризирует она меня! И как это возможно, если я с ней не общаюсь? - отвечаю.
- Сколько лет то уже?
- Уже к четверти века подтягивает!
- Ну, нифига ш себе! И за весь этот срок, она ничего определённого тебе не сказала?
- Ничего. Кстати. Не знаешь… Ну ты был там… в местах не столь отда-лённых. Ты бы оставил свою жену с ребёнком в деревне на произвол судьбы? Не отвечай Юра. Знаю, что и с зоны ты её обеспечивал бы по полной.
- Разговора нет. Конечно же! Наливай Саня. А как могло случиться, что парализовало мать одной из твоих подруг?
Расскажи, почему она подумала, что ты виноват? - с интересом говорит Юрка.
- Понимаешь, я вообще думаю, что в этой истории, не без воли Всевышнего обошлось.
- Тем более интересно! Расскажи.
- Нет, Юра, не сегодня. Потом, как ни будь! Давай лучше, какой фильмец посмотрим. У меня подборочка новая, на DVD имеется о Джеймсе Бонде. Он проще с женщинами обходился.
- Ха! И они с ним! Выдумка, фильмы наивные. Наливай!
- Тогда по последнему глотку, и я пошёл; я проглотил содержимое рюмки, закусив остатком бутерброда со шпротами, встал, прихватив Бобика собираясь уходить.
- Стой! Возьми, тут осталось. Утром пригодится! - Юрка подал бутылку с остатками водки, на пару рюмок. – Тебя пробить нужно.
- Как это? Открыть способности к защите.
- Пробит уже. На этот счёт не беспокойся Юр. Был случай один. Одним ударом, пред всем окружением силу показал. И так показал, что сам испугался. Думал, что убить могу одним ударом. Страшно эту силу в ход пускать. Страшно - взяв бутылку в руки – Навряд ли это поможет, ты же знаешь, что я никогда не опохмеляюсь.
- Да ладно. Пригодится. А пускать силу в дело, иногда и полезно.
- Может тебе. А в моей душе, в кулаке не то, что черти могут проснуться, а дьявольская сила. Нельзя её выпускать. Вот и стараюсь, лучше не применять, иными методами решать вопросы – и я вышел.
В моей комнате было прохладно. Я поставил бутылку и Бобика на круглый, самодельный столик в центре комнаты, закрыл форточку и лег на кровать. Взгляд остановился на иконе в углу комнаты.
- Прости меня Господи! - я отвернулся к стенке и попытался заснуть, совершенно позабыв, что собирался смотреть фильм о Джеймсе Бонде. Но сна не было ни в одном глазу. Ворочаясь, то на один бог, то на другой, я силился в поисках решений в своей незавидной жизненной ситуации. Вспомнив, что договаривался встретиться с братом в ресторане, или в баре при нём, собственно говоря я об этом и не забывал, просто не лелеял надежд на встречу, решил собраться и посвятить этот вечер, в большей степени, встрече с рестораном. Но, не для продолжения банкета, а чтобы послушать хорошего приятеля, или скорее друга, исполнителя песен, работавшего там же Дмитрия. Хорошо он песни поёт, душевно. Рассуждал я, натягивая на себя самые «цивильные» веши, и убирая в карман моего нынешнего приятеля Бобика.
- Боже! Как мне нравится классический стиль?! Но, дорогой стиль! Одна рубашка под сотню баксов; смотрясь в зеркало…

               
Лена

- Ты любишь меня?
- Люблю. Как тебя не любить? За одну только веру, что ты веришь, мне стоит любить, благотворить.
- Я не могла себе и представить, что женщина в вашей семье равноправна. У нас издревле жена мужа во всём слушается. Дед бабу бил, отец мать, и муж мой, мать его защищает.
- Лена! У вас вообще феодализм какой-то! Вот ты говоришь об этом, а для меня это, словно ты из древности. Ты что и вовсе жизни иной не знаешь? Бред, какой-то несёшь об избиении. Да и вообще! Что за мужик такой, что на женщин руку поднимает?
- Не знаю. Я думала, это норма. Он всегда такой! А как напьётся, и вовсе не подходи. В прошлом году за товаром его в Москву отправила, а он товара не привёз, пьяный приехал ещё и меня избил. Хорошо сын у дедушки с бабушкой находился. Не видел ничего. А через два дня мать пришла. Его защищать стала чистого такого, безобидного. Меня винила, что торговать не вышла в эти два дня.
- Что за мерзости ты мне рассказываешь? Ты давно замужем Лена?
- Да как паспорт получила, так меня и выдали за сына знакомых родителей. Мне и не заботило ничего. Ни о жилье, ни о чём ином.
- Слушай! А веры, то Вы какой? - спрашиваю одеваясь: Это явно не по христиански. И вообще перестань об этом. Разводись, если жить хочешь.
- Саша! Я тебя встретила. Мне больше никто не нужен. А с мужем я разведусь. Завтра же заявление подам. Ты мне глаза открыл.
- Перестань. Просто, твой рассказ у меня в голове не укладывается. Невозможно так. Разводись и мать не слушай. Со мной не пропадёшь, у меня есть своё жильё. Это наш дом. И сын мне родным будет. Никто тебя больше не обидит. А обидит ещё хоть раз, до развода, сразу ко мне, к отцу моему беги. Или я или отец откроют. Никто тебя не обидит… Никто! - целуя в губы.
Словно солнце улыбнулось средь одиноких, скучных буден, была эта встреча. И Белка, первая любовь была не у дел. Словно крылья выросли у меня. И полетели дни ожидания неминуемого счастья. День, второй на подъёме. Звонит, говорит, что на развод подала, скоро разведут. Через два дня встретиться должны мы…
- Алё! Саня! Можешь подъехать в центральный отдел милиции? Только быстро!
- А зачем Гена? - спрашиваю, зная, что звонил мой друг по училищу Генка. Он в милицию, пошёл работать, водилой на дежурке. При отделе рулит. Мы с ним хоть и не часто, но встречались. По пиву, байки всякие. Одним словом, дружили как два пацана, хоть и виделись очень даже редко. По ночам в баню к нему, на отцовскую дачу, иногда. А тут, среди белого дня, и без объяснений.
- Очень надо!
- Хорошо. Еду.
На душе стало тревожно. Никогда он меня не вызывал к себе на работу, и так срочно. Я шёл в раздумьях. Может, натворил что. Зачем я ему понадобился. Ехал на автобусе, пассажиры кругом и счастливчик, с мыслями о грядущей счастливой жизни с Еленой.
Автобус, еле ехал, «резину тянул». Генка просил быстро, а я тут еле-еле тянусь. Вот и вокзал, вот и отдел. А вот и Генкина «дежурка».
- Что случилось Ген?
- Тут понимаешь, тут дело такое…
- Ну, говори, зачем звал? - допытывался я.
- Ты Ленке звонил?
- У меня нет её телефона. Она мужа боялась, сказала, что не даст номер, пока не разойдётся. Что с ней? Что случилось? Ну, говори же! Гена! - чуть ли не умолял я уже его.
- Да. Ты только успокойся! Присядь в машину!
- Гена! Ты меня не успокаивай! Говори, что с Ленкой случилось? - уже злее и яростнее настаивал я на его рассказе.
- Нет её больше.
В этот момент, словно сердце остановилось. Онемел язык, что ни слова я уже не мог выдавить. Отойдя в сторону от машины, к толстому тополю. Облокотившись, стоял в недоумении, в полной прострации. Через несколько минут подошёл Генка. Дал прикуренную сигарету. Мы стояли молча ещё минут пять.
- Там сейчас эксперты работают. Ты не был у неё дома?
- Никогда. Она приходила. И не ко мне, а к бате моему. Она звонила, и говорила когда была свободна - говорил я трясущимся голосом.
- Возьми - Генка подал, какую то бумагу.
- Что это?
- Я эксперту сказал, что мой друг её любил. Он мне копию заключения дал, хоть и запрещено так делать.
- Зачем мне теперь это? Зачем мне это, если её не вернёшь?
- Прочтёшь, поймёшь. Сегодня весь отдел в шоке от этого убийства. Такого убийства, вся милиция лет двадцать не знала. Да и это единственное, что я могу для тебя сделать. Извини - в машине заработала рация. Вызывали водителя в дежурную часть. Генка ушел. А курил одну за другой, и не мог никак свыкнуться с этой ужасной новостью. Не решив, возвращаться домой, я пошел к отцу. Благо он жил не так далеко. Он знал её. Просто, я его с ней знакомил и предупреждал, что если кто и придёт, то это может быть только Лена. И только он мог мне на оставшийся день составить компанию.

                ***

Какой уютный ресторан. Свет свечи отражался на стекле бокала. Я сидел, потягивая сигарету, и пил коньяк под горький шоколад, растягивая удовольствие на два, а то и на три часа. Как, то, было и ранее, когда я приходил в ресторан слушать Диму. А он, пел о дружбе, о любви, о родных. Официантки недоумённо смотрели на меня и Бобика, «собутыльника» на сегодняшний вечер, о чём-то шептались, когда Дима объявлял на весь зал: «Эту песню, я посвящаю своему другу, присутствующему в зале Александру!» Пожалуй, это самое приятное ощущение, когда тебя просто уважают. Но сегодня был очень важный вечер. И он принёс мне, похоже, что новое разочарование, новые проблемы жизни, новое падение. И как бы сегодня ни получилось, какое бы решение не было бы принято, в сознании твёрдо были впечатаны предсмертные слова матери: «Никогда ни с кем не судись, и никогда не давай хирургам тебя оперировать». Именно эти слова мне почему-то вспомнились, и именно сегодня, когда сюда должен был прийти мой брат. Хотя… процент того, что он придет ничтожен. И как было не верить брату родному, ведь обещал.





 







                ДЕНЬ ТРЕТИЙ


  Тик-так, тик-так, тик-так, прислушиваясь к наручным часам, прижав их на минуту к уху. За час до нового дня я ждал его прихода. Завтра будет год, как не стало отца. Я хотел поговорить с братом. Предварительно договорившись с ним о встрече ни у него дома, ни у меня, а в этом отдалённом от шумных проспектов ресторане. Или в баре соседнем, недалеко от его дома. Только бы пришёл, не повёлся бы он за своей супругой. Но время неумолимо летело. И я уже начинал твёрдо осознавать, что брат не придёт. Смотрел в глаза-пуговки Бобика, предварительно посаженного передо мною на столе Бобика, вместо брата. Телефон молчал. Никто не приходил, не мог спросить меня о странном собеседнике, и не звонил. Я вновь прислушался к часам.
- Нет! Не так. Всё не так! - ответил я золотой секундной стрелке. А по залу ресторана уже с началом дня звучала песня в исполнении Димы:

«…На корабле своих желаний
Я в небо, к звёздам улечу.
На поиск милых глаз сияний
Амура в помощь приручу…»

Красивые песни, и мысли, возникающие при их прослушивании, смешивали в подсознании всяческие события жизни. Предательство брата, неудачная женитьба, погоня за любовью, «дружеская» игра на День «Российской» армии, и другие нечеловеческие выходки, всё смешивалось в некий комок злобы. А в сознании, осталось, как мне казалось, последнее желание, что та моя надежда на любовь, у которой парализовало мать, когда – либо позвонит мне на сотовый, или пошлёт SMS. Как странно! Всё по полочкам, и в то же время, свалено в единую неприязнь невозможности разрешения проблем. Там подсознание, там сознание, а здесь песня.

«…Здесь нет предательства и мести
Я бросил это за корму.
Плыву, лечу к звезде-принцессе,
Лишь к той, что скажет мне: - Люблю!

Звезда! Попутный ветерок.
Звезда! Маяк средь песни строк.
Звезда! Единственный залив
Где на душе живёт прилив…»

Нет, Дима! Бред какой то. Всё не так. Если бы было, хоть немножко, похоже моё движение к любви, как в этой песне, ведь всё больше, ползком по грязной тракторной колее… - положив деньги расчёта за коньяк на стол, и спрятав в карман Бобика, я вышел фойе. Зеркала окружили меня, словно разобрали на части, несколько изображений. Стало чуть неловко, оттого, что я уходил из ресторана в одиночестве. Ах, нет. Я не одинок. Со мной есть Бобик. Боже! Какая же банальность. Он молчалив…. Набирая номер одной из девушек, нет, скорее дам, я вышел на улицу и столкнулся с таким же унылым и мерзким ноябрьским дождём. Нет. Выключить телефон. Час ночи, идиот! Или….
- Алло! - в трубке появился вполне оживлённый голос.
- Слушай, извини. Я так поздно звоню - отвечаю.
- Да перестань! Приходи ко мне! Мы тут с девчонками поспорили, что сегодня ночью мне позвонят! Так ты, считай, что победитель! Давай к нам!
- Ну,… нет.
- Это ты мне?
- Нет, нет! Мне просто на работу сегодня с обеда, пить нет сил больше. Если только молока пару литров. Выпил бы!
- Но, ты победитель! Завтра, то есть вечером звони. Надеюсь, что буду дома.
- Хорошо! - сказал я, и выключил телефон.
Какую то глупость выдумали. Подумалось.
Зачем вновь испытывать разочарование? Неужели мне этого опять хочется? Разве, что разбавить жизнь новой любовной историей. Но мне уже столько лет, что в этом возрасте мой отец уже ходил, держа меня за руку, своего сына. А теперь его нет. Нет отца, и нет у меня сына, который должен бы быть, и идти со мной рядом. А я читал бы ему на ночь сказки, отвечал бы на его наивные вопросы, столь прелестные, милые почемучки. И почему брат, который оттяпал Отцовскую квартиру, не решился со мной поговорить о наследстве, в этом ресторане, как договаривались, на нейтральной территории. Струсил. Пал под бабскую юбку. Почему он практически отказался от общения со мной? Почему он отказался? С каждой минутой, часом казалось уже и не трусостью его, а элементарным предательством перед нашей, прежде хорошей, дружной семьёй. Видимо тетка, сестра двоюродная матери, была права, что он помогал уйти отцу на тот свет. Как жутко! И сны, снящиеся ночами, как подтверждение. А верил ведь, до последнего момента, хоть в детстве и ругался с ним, но любил брата. Родной брат, а во сне помощник отцов по копке участка. Эх ты, братишка! Связался с дьяволом. Недаром мать умершая, её, супругу твою, во сне моём ругала: «Что ж ты, гадина, наделала…» А женушка валялась в пороге балконной двери, и в злобе, как мать шакала, слюни кровавые пускала. «Окрысилась» сволочь, брата в оборот взяла, а ведь мать рада была за нас. Да только слабые мы, дети, пред дьявольской любовью. Нет, не такую любовь я искал, ждал и жду. Единственную, видимо в том же дефиците как при советах, вещь цивильную. Такую ищу. И разве можно это, необычайное чувство сравнивать с какими-то дефицитами? Хотя, столь высокое чувство, необыкновенное, не каждый заслуживает. Может и мне оно недоступно, что рассуждаю иногда такими сравнениями. Но как хочется, Боже! Как хочется быть уверенным во взаимность, искренность отношений. Есть где-то. Возможно, кто и любит меня. Но как мне себя заставить влюбить в того, кто любит меня? Нет. Нужно жить. Хоть и грустно, хоть и пусто, но ещё не мертво. Это маленькое скотство, это маленькое зло.

* * *

Отцовская квартира, и до боли знакомая мебель. Истинно домашний уют объял меня в свои объятия. Добром и живой, казалось, негаснущей жизнью олицетворялось это место. Именно здесь мы признались друг другу в любви. Именно здесь Лена поверила в счастье. Именно здесь ожила надежда на счастливую совместную жизнь с Леной. Казалось….
- Здравствуй Папа!
- Здорово, коль не шутишь! - с лёгкой иронией произнёс отец, и добавил - Что такой хмурый? Случилось что? Чай будешь? Только, что кипятил.
- Нет. Спасибо! Как твоё здоровье? Два дня не виделись.
- Ничего, терпимо. Только ночью, позавчера кто-то ломился в двери. Я не открыл: меня, словно холодом прошило, словно молния внутри меня прошла после отцовых слов.
- Так, глазок же в двери. Не смотрел?
- Ты же знаешь, пока я дойду, вечность пройдёт. Да и было уже далеко за полночь. Баба какая-то пьяная, грязная в одной рубахе ночной, со спины видел. Я открывать не стал.
- Зря не открыл; с болью на сердце каря самого себя, что не был в эту ночь у отца, сказал я. А потом, зачем ему рассказывать, что произошло с Леной? Старый человек и он прав со своей точки зрения, что не открыл двери. Кто мог представить такой расклад событий.
Я с ужасом представил, как она искала защиты этой ночью.
- Что ты так помрачнел? - спросил отец.
- Ничего, отец. Всё нормально - отвернувшись и выходя из комнаты на кухню, произнёс я. За окном, на детской площадке двора резвились дети.
Я достал из кармана бумагу, что дал мне Генка и прочитал текст.
« …множественные переломы костей рук, ног, грудной клетки, черепа. Ожог третьей степени головы, двадцати процентов тела. Изнасилование.
Трупное окоченение произошло 30-35 часов назад…» Эх ты Генка! Зачем ты мне дал эту отвратительную бумагу.
Прикуривая сигарету, зажег от той же спички и этот злой лист бумаги.
- Ты что? Мне пожар хочешь устроить? - спросил отец, почуяв
дым от сгоревшего в пепельнице листа бумаги.
- Нет, папа. Просто, эти бумаги не должны существовать на этой никчемной планете - а на улице, как и минуты назад была жизнь. Как и прежде веселились дети.
Через некоторое время зазвонил сотовый телефон. Я достал его из кармана.
- Опять, какая то рекламная акция, SMS-ки шлют нужно и ненужно, всем подряд.
- Навыдумывали всякие телефоны. Смотрю телевизор, радио, бандитизм кругом, воровство. Во что страну превратили! - с недоверием произнёс Отец.
- Удобно пап! Где бы ты ни был, можно созвониться!
- Как у тебя на личном фронте? Ты о Ленке говорил недавно. Как у Вас дела?
- Нормально отец, нормально…
Вновь зазвонил телефон. Опять сообщение, предложение зарегистрироваться в службе знакомств. Отвечу, ведь ничего не теряю.
С Белкой ни черта не получилось, с Ленкой тоже нет. Может хоть там мне представится шанс обрести любимого человека, вторую половинку души своей. Но как это возможно, ведь нет здесь возможности увидеть друг-друга? Хотя, почему не попробовать? Доброе общение, адреса, письма ещё никто не отменял. Просто нужно, что-то делать. Набирая свои данные в службу знакомств, с горечью вспоминая всё былое, я продолжал свой нелёгкий путь.
- Тебе нужно, что? В магазин схожу, куплю.
- Нет, Саша. Если только вот этих таблеток, принеси завтра, или как сможешь - подаёт мне маленький листочек, рецепт на таблетки.
- Хорошо! Я пошел? Завтра буду рядом, на вокзале, утром занесу. До свидания.
Сколько ещё таких попыток будет? И почему я себя виню в смерти Лены?
Я шёл по городу и со страхом, боязнью навредить новой SMS – знакомой, писал ей правдивые высказывания о себе. О том, что ни с кем не связываюсь в момент общения с ней. И это была правда. О том, что верю в будущее только с тем человеком, с которым общаюсь в данный момент. И это была правда. Готовился ко всему, но не к тому, что могло случиться в дальнейшем. Не готовился к тому, что могло произойти в её судьбе, в судьбе человека, рассказывавшего о себе, свою, столь же горькую историю…
Детский сад, и дети играли в присутствии воспитателя. Смотрю на это, и вспоминаю. А есть ли у меня воспоминания о детском саде? Об этом безобидном, насыщенном, казалось бы, воспоминаниями отрезке жизни? Но в этот момент, мои мысли прервали метла дворника, сметавшего осеннюю листву, девочка из группы ребят, резвившихся за забором, и слабый, на удивление теплый осенний, казалось плачущий дождь.




                Плачет дождь…
С работы, и вновь автобус, толкотня…
 - Здравствуйте, Татьяна Васильевна! – встретив знакомого человека, с которым мне приходилось работать в системе УВД.
  - Так ты ещё не разобрался со своей?
  - Нет – отвечаю
 -  Столько лет платишь, и до сих пор ты не знаешь твой ли ребёнок? – с нескрываемым удивлением произнесла знакомая женщина, преподаватель гражданского права в юридической академии.
Случайная встреча, краткий рассказ о жизни вверг в недоумение мою спутницу.
 - Дурачок же ты! Давно бы разобрался…
 - Не знаю, как быть. В управлении образования сказали, что архив у них не сохранился, доказать, что я пытался учувствовать в воспитании уже не удастся. Да и то, что случалось со мной время от времени, никак не могло способствовать сближению меня с ребёнком. Как будто само время говорит, что нет у тебя детей.
 - Да брось ты! Подай на генную экспертизу. Сейчас недорого.
 - Наверное, так и сделаю. Во всяком случае, появится возможность хотя бы сфотографировать ребёнка. Да и к наследственным делам нужно отнестись серьёзнее.
 - Позвони, как там получится. Помогу, чем смогу. Удачи! – прощаясь – Мне выходить
 - До свидания – попрощавшись с этой милой женщиной, что старше меня лет на пять, я поехал до своей остановки.
Да, похоже, что ждать того, что сердце в бывшей супруге ёкнет, не приходится. Да и к любви я совсем, как-то плохо стал из-за всего этого относиться. Не замечать что ли…
   Плачет дождь за окном из памяти час былой, как ныне плачет дождь. Может оттого, что душенька малая брошена на улице. Играет с метёлкой дворника, в наивности своей мышления. А рядом дети: «Дяденька, возьмите себе котёнка!». Дворник мёл тротуар, отгоняя котёнка наивного небрежным движением метлы.
Плачет дождь за окном. В памяти день вчерашний, полон впечатлений, а ныне плачет дождь. Может оттого, что три душеньки брошены в коробку, в кустах, возле пятиэтажки – хрущёвской постройки. Женщина пожилая принесла им что-то поесть. А котята, в наивности своей, играют в прошлогодней листве. Кошка, вылизывает грязь, сидя рядом с передним колесом автомобиля «Мерседес» одной из последних модификаций. Люди мимо проходят, жалеет кто, кто погладит, кто брезгливо кинет словом: «Расплодились…» - уйдёт проч. А человек ли он, тот что «расплодились» сказал? Нет. По виду человек. А может лишь оболочка человеческая?
Плачет дождь за окном, послав свежесть иссохшим душам от солнечных нескончаемых дней. Малым душам влаги послал, не ведающим ещё горечи потерь друга, подруги, любимого, любимой.
А что их ждёт? Этим душам нет пути жизни более достойной, чем побираться по бачкам помоек, в надежде лишь выжить, в надежде лишь видеть этот свет, жестокий свет. Возьми котёнка, следом два его место займут, как-то было при вокзале. Появился котёнок. Забрали его добрые люди. Следом другой появился. И так бесконечно шло бы, пока милиция не нашла причину столь странного поведения животных. Что-то не то. Не так всё должно быть…
Плачет дождь за окном. Старушка под зонтом, держит на руках дворнягу. Не торопится куда-либо идти. Одна лишь цель, один лишь путь, путь созерцания этого, жестокого мира. Мира, на который дьявол наложил своё вето, уничтожая надежды на торжество добра, справедливости и потребности этих, столь разных, человеческих и живности душ.
Плачет дождь за окном. Под грибком собрались дети. Кукла у девочки в руках. Обращение жестокое: «Что не ешь? Что не пьёшь? Что не спишь?» – то ударит оземь куклу свою, то под дождь её положит. Ах, вот и к себе прижмёт...
Плачет дождь за окном. А из-за сетки забора детского сада: «Дяденька! Возьмите себе котёнка…»
А в парке пред гостиницей мамы и их дети.
Прошло тринадцать, нелёгких лет. Полных одних лишь неприятностей, фактов борьбы за элементарное существование, за право на жизнь.
   Нужно бутылочку пивка взять. Всё ровно не надышишься… Пол жизни прожито, а что? Что самое хорошее сделано в ней?! Может пришла пора порядок наводить, чтобы всё по чести было, да по совести, а не во славу бесовской похоти, алчности?! Да. Нужно попробовать ввергнуться в эту гадкую жижу неприятия разбора мерзостей, что пришлось испытать. Точно. Начну с отдела опеки. Да. Именно они. Именно там люди должны понимать, как сложно продолжать жизненный путь, не будучи отцом. И это в сорок-то лет. Ай-яй-яй! Как всё же я запустил свою жизнь. Законы должны помогать. А если нет, как оказывается для нас законов, по понятиям пойду. Плевать. Благо эти дела, становятся мне ныне ясны. Понятны как никогда. Ай, камера ты моя камера. Что ж ты  меня держишь эти нещадные годы меня. И не отчий, а точно сказано, что некий казённо-коммунальный дом. Камера, «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Прав Высоцкий. Здесь можно гнить с величайшей лёгкостью. Стоит лишь прозевать очередь в ванную комнату – рассуждал я открывая дверь квартиры – и первые нарывы, язвочки на теле обеспечены. Стоит лишь чуть-чуть опустить руки…
    Глупо, казалось бы, посягать на правку съеденного временем прошлого. Посягать на правку того, что никогда, и ни при каких обстоятельствах уже не сможет смениться. Но попробовать нужно. Дело чести, дело совести. Или… понятий?

                Отдел опеки

   Как я ошибался в значимости организации под названием отдел опеки при государственной системе . Какой же я всё-таки был дурак, веря, что эта организация поможет явить миру праведное, честное разрешение человеческих взаимоотношений, чувств истинного детства, материнства, при разумеется, нигде ныне не поддерживаемого законами чувства отцовства. Не говорю, законное решение. Поскольку, прожив, более сорока лет, не могу сказать, что в моей стране хоть один закон работает во благо справедливости. В большей мере они имеют рекомендательный характер. Но об этом позже… Рассказ только начинается. И эта история, лишь предисловие, лишь начало, подход человека к полному осознанию его чуждости этому, столь безнравственному и безбожному сообществу…
    - И что дальше? Ты молодец, что ребёнка поддерживаешь финансово. Спасибо тебе от государства!  – продолжала спрашивать, и хвалить меня новая знакомая, не понимая, что ударяет своей лестью в самое сердце. Хороша дамочка, падкая на мужиков, лишь по внешнему виду оценивая их качества. В силу долгого одиночества, я, вопреки нежеланию, продолжал говорить, рассказывая о своих падениях в жизни. А она всё играла словом, и манила меня зауряднейшей, избитой всеми и вся, пустой лестью.
   - Не льсти. Ненужно пустых слов – мне хотелось просто поговорить. Но, знакомясь, изучая её эмоции; внешне, она всё больше и больше вызывала некое нежелание. Да и богатства большого в понимании духовной жизни я в ней не видел. Порыв к общению таял, как воск свечи, стекающий на стол. Она не была даже отдалённо похожей на некий образ идеала. Не была даже подобием той, обыкновенной в представлении, женщины, которой я мог бы отдаться на всю оставшуюся жизнь. Это не вариант, хоть и была она уже, практически в руках, вопреки порядком надоевшими мне же, моими же рассказами, была игрушкой. В любой момент я мог оборвать разговор, меняя тему. И это не меняло её намерений лечь со мною в постель после посещения этого кафе. Её одеяние не воодушевляло меня. Её обтянутые джинсой бёдра совершенно не стыковались с остальным. Лёгкая, белая кружевами кофточка была словно с чужого плеча. Бюстгальтер просматривался через вязку, вызывая неприязнь обвисшими грудями. «Как я этого сразу не заметил?» Причёска совершенно не шла ей. Её распущенные с завитушками по концам волосы казались париком на строго очерченном образе. Острый, без изъянов, длинный нос при маленьком ротике и голубых, маленьких глазках, замазанных тушью, лишь портил ощущение реальности этого лица. Оно, это лцо, словно наивным ребёнком было нарисовано на припудренном холсте. «Какая же она противная» – подумалось.
  - А ничего. Будешь что? – нагло обрываю, предлагая вновь просмотреть меню, с каждой набегающей секундой, в силу своей, ни бог весть, откуда взявшейся разборчивости, она навивала уныние, бесполезность этой, ночной посиделки. Понятно стало одно. Вечер не удался. Бредовая идея была знакомиться на танцах. С каждой секундой в сознании рождалась мысль быстрее избавиться от неё. А она, как ни странно, как я ни старался сбить разговор, была явно заинтересована мной. Осмотревшись, взглянув на себя в костюме, на спутницу, пытался найти хоть что-то общее, хоть что-то связывающее нас в эту ночь. Но это было тщетно. Сознание отворачивалось от спутницы. Жестоко рвало все связи прежнего приглашения в это кафе. Что со мной? – подумалось – что-то очень серьёзно сдерживает меня. Сдерживает от элементарного, физиологического действа. Что это было, я никак не мог понять. Лучшего выдумать не смог, кроме того, что вызвал такси, и отправил её по указанному ею же адресу. Пошёл по городу, через детский парк. И… . Вот оно. Оно самое желанное чувство, которого я был лишён. Нет. Это не детство. Это была боль за отсутствие реализации отцовских чувств. Сколько раз, за последние годы, я приходил сюда, и смотрел на детей, на отцов, на здоровые семьи. И как их я реализую? Как я реализую свои способности, заложенные всевышним в каждом мужчине. Эти дамы, с того собрания неудачниц и неудачников не могут меня понять.  Лишь тем, что отправляю спутницу домой, не давая ей возможности блудить по городу в поисках неприятностей. Да, разве она это поймёт? Ей ведь не 15 лет. Хотя, по общению, по её потребностям она была очень похожа на меленькую куклу, на несовершеннолетнего ребёнка. Посидеть и решить, что делать. Нрав не терпит лжи, не терпит творящейся круг гадости. И опять один. Опять борьба. Нужно в суд обращаться, нужно генную экспертизу делать, нужно брать из отдела опеки при управлении образования их решение о моём праве на участие в воспитании ребёнка. Но как это было давно. Пока я разбирался со своим проблемами, пока карабкался, хватался за жизнь, я много потерял времени. Очень много прошло дней, недель, месяцев и лет. Боже! Как много времени ушло….
    Утро было солнечное. Как и в прошлый раз, десять, далёких лет назад, я решил пойти в отдел опеки при городском управлении образования, чтобы взять документы о признании за мной права отцовства. Пусть прошло много лет, пусть эти годы ни коей мере не давали мне возможности вернуться к вопросам семейственности. Нужно идти в отдел опеки, собрать документы, свидетелей и в суд. Всё. Хватит глумиться над совестью. Начинаю «войну»
 - А-га. Кажется здесь.
   На здании школы-лицея висела вывеска «Управление образования». Буквы золотом, блестели на солнце, словно давали надежду каждому входящему. Управление образования, занимало лишь один этаж левой части трехэтажного здания. Двери в кабинеты новые, как и прежде, признаком законности ушедшей, советской системы, обитые чёрной кожей, с вывесками под органическое стекло. – Вот она, надежда моя – подумалось, открывая дверь произвольно выбрав вывеску, «Архив».
  - Разрешите? – сидящие за столами, за рядами по стенам пачками документов дамы, не сразу ответили. Они были заняты работой.
 - Сегодня не приёмный день – нехотя ответила одна молодушка.
 - Извините, я лишь поинтересоваться.
 - О чём?
 - Скажите, где ныне находится «ОТДЕЛ ОПЕКИ»? Вижу, что здесь его нет.
 - А они переезжают сейчас. И Вы вряд ли найдёте сегодня их стабильное место обитания.
 - Как это? Этот отдел сейчас не работает? Как это возможно?
  - У них сейчас время переезда, а по некоторым вопросам, вы можете проконсультироваться в другом кабинете, через два от нашего. У вас что?
 - Нет, простите, и действительно, понимаю, что вы не имеете отношения к опеке, я спрошу там.
 - Хорошо. До свидания.
 - До свидания.
Я вышел из кабинета. В душу закралось сомнение. У них переезд и как ни странно, именно сейчас. Сколько, подумалось, совпадений, препятственного характера попадается мне на пути?! Это неслучайно. Это что-то недоброе.
  На двери указанного кабинета, никаких вывесок не было. Я постучался.
  - Разрешите? – спросил при входе.
  - Пожалуйста, проходите. Вам что? – Ко мне обратился мужчина лет пятидесяти, считай, что тут же, за дверью, в каких-то двух метрах от входа, разбирающий за столом какие-то бумажки – присаживайтесь
  - Да я, собственно говоря, может быть и не к вам. Вообще, я в поисках кого-либо из отдела опеки.
  - Они переезжают, вы не в курсе? – повторяя, видимо заученную здесь всеми фразу, отвечает, по прежнему не поднимая на меня взгляд. Мужчина седовласый, но показался он мне каким-то проникновенным, добрым, что ли, что не отверг меня, предложил присесть.
  - Я знаю. Но мне хотелось бы пояснить кому цель моего визита. Если бы кто меня смог выслушать, тогда и возможно, мой следующий шаг не доставлял бы ни мне и никому хлопот- видя, что этот человек обстоятелен, может выслушать, начал  было свой рассказ.
  - О чём именно – немного перебив меня.
  - Об участии в воспитании. Скорее тут уже не сколько само участие, а приведение к законности многого того, что доселе было и остаётся беззаконным в отношении многих, в том числе детей, матерей и меня, разумеется.
 - Интересно. Расскажите. Я внимательно вас слушаю.
 Мой рассказ занял не более, как показалось, десяти минут. Пытаясь более точно высказаться, не уходя на всякие условности, на жалость, я практически рубил, как говорится «правду-матку» с плеча. Он слушал, и в его лице менялось выражение лица. То это была ненависть, что казалось, он меня сейчас выгонит. То это была жалость. Иногда, мне даже показалось, что он, прошедший и видевший многое за свои немалые годы, вот-то всплакнёт…. 

                *   *   *
-Люба! У меня дело к тебе есть. – спрашиваю одну даму, совершенно случайно встреченную на улице, идя в раздумьях как быть, как выехать на прогулку с сыном.
- О! Привет! Давно не виделись. А наверное с того времени как я с Пашкой общалась.

Между нами говоря, когда мой друг по училищу, гулял с Любой, я был несколько год за друга, что он нашёл для жизни такую красавицу. Невольно было даже завидовал ему. Но время было неумолимо. Пашка, к этому времени жил уже с другой, а Люба…

- Как сама-то? Неужели у Вам ничего не вышло? Я так давненько с ним не виделся. Закрутился в делах.
- А мы по-дружески разошлись. Собственно говоря, мы не враги друг-другу и сейчас. Встречалсись как-то. Так…пообщались, в кафе посидели. А что ты хотел? – спрашивает.
- Понимаешь, я тут через управление образования возможность общаться с сыном, как бы отсудил. Так хочу, чтобы ты свидетелем была того, что мне не дают общаться с ребёнком.
- Так сколько ему сейчас?
- 3 года – отвечаю.
- Да, самое время. Но не понимаю, почему так у тебя всё сложно? У меня с моим намного проще. Какой бы ни был, пусть общается. Сын сам решит кто ему ближе по духу. А ты и не пьёшь, и не ****ун какой.
- Перестань хвалить меня. Меня не интересует твоя заинтересованность в моём вопросе. Будь просто женщиной, матерью, чтобы непредвзято оценить происходящую ситуацию.
- Нет проблем. Когда назначили время общения?
- В 10.00 в субботу сможешь быть свободна? Благо погода стоит, прям на моей стороне. Тепло, солнышко…- говорю, в надежде, что Люба будет свободна в этот день.
- Хорошо. Я в принципе свободна. Могу и поприсутствовать.
- Договорились! – дружеский поцелуй в щёчку и – Пока! Торопиться нужно. Я заеду к Вам в субботу в 9.
- Хорошо Саш, пока!

Мы разошлись. Решение управления образования на руках, свидетель есть. Пусть теперь попробует отвертеться. Думалось, пока я работал те дни до ожидаемой мною субботы, как дня великого, в смысле явления таки миру этому отца. Летнее солнце светило, радовало меня каждым своим явлением средь городских зарослей хрущёвок и теней, что преследовали меня круг и около, но были позади солнечных лучей.
 Счастье, осознания своей правоты, хоть после доказательства её через государственную структуру, но так реально, что работа спорилась, время пролетело в миг.

- Люба, ты постой пожалуйста на этаж ниже. А как мы выйдем с сыном, так и подсобишь мне чем. А-то я не представляю как, куда вести ребёнка – заметно нервничая
- Да, не волнуйся ты так? Себя ребёнком не помнишь? – говорит.
- Я всё помню, прекрасно. Но…как-то неловко. А вдруг она и даст таки мне с ребёнком общение. Пусть и сама поедет. Мне не жаль. Просто волнуюсь.
- Успокойся! – повторила Люба входя в подъезд заветного дома. Места проживания моей бывшей супруги с сыном. 

- З-з-з-зинь! – открывается дверь. На пороге стоит моя бывшая держа за руку сына.
- Вы ещё не одеты? Я приготовился, всё как указали в управлении. Ты же сама согласилась! – недоуменно.
-  Мы никуда не поедем. Сын приболел, да и мне нужно по делам, а потом, нас родственники ждут. Я не могу!
- Как? Я уже не первый раз приезжаю, и ты всё время мне отказываешь в общении – протягивая  ребёнку маленькую плюшевую собачку.
- Нам не нужны игрушки – зло отведя мою руку и практически перед носом моим закрыла дверь.
 Вот так. Как бы ты ни приезжал, что бы ты ни делал, всегда ты плохой, а она супер-мать – подумалось, спускаясь по лестничному маршу.

- Да уж! – произнесла Люба – Ей явно ума не хватает, твоей бывшей.
- Поехали Люба отсюда! – произношу ускоряя шал.

Я ехал оттуда словно оплеванный. Люба что-то говорила. Советовала будто. Ругалась на мою бывшую. Но я практически не слышал её. На душе не было места к осознанию правильности действий матери ребёнка. Была боль. Злая боль, что вот уже несколько недель как в едином порыве ты хочешь вырвать ребенка из лап коварства для элементарного общения с ним отца, а тебе это недоступно. Водки взять, заглушить боль. Сверкнула мысль.

- Люба – говорю
- Что?
- Что ты сейчас  делать будешь?
- Да, собственно говоря, дел больших у меня нет, разве что бельё погладить, вчера стирку затеяла …
- Позволь, мы сейчас поставим машину возле моего дома и к тебе зайдем.
- Понимаю. Тебе сейчас трудно. Давай, пойдём ко мне, расскажу кое-что. Новостей много. Да и ты, что о Пашке расскажешь..

Так пролетел очередной день. «Не солода нахлебавши», пустой, совершенно не реализованный в добром русле его понимания.

   

                ***

   На работу идти после полудня, значит можно спокойно выспаться.
Ночь, словно лапой зверь, нежно трогает меня после каждого захода солнца. Взгляд её на меня - взгляд кота, жёлтым глазом луны в окно комнаты. Усами своими, мерцанием звёздочек на их кончиках, убаюкивает волнением волн пространства, опьяняя меня, завораживая. Смотрит миг один хитро`, увлекая меня в размышления, ложась на плечи тяжёлым бархатом тьмы. Будто шерстью своей нежится по шее, мягкой прохладой через открытое окно. Миг иной с силой давит на плоть, заставляя лечь спать.
Ночь – тревогой незримой окружает сознание, лечит мысли дневные, убаюкивает. Нет, будто тонкое, пронизывающее слух звучание её проникает в меня, и в тот же момент возбуждает к действию, к работе над умственной незрелостью, слабостью пред её мощью независимой, высокой и далёкой. Где твой горизонт? Не восток, и не запад, а тот горизонт, где нет ночи. Где твоя истина, где ты прячешь наши сны? За тем горизонтом наши мечты, желания, чудеса, описываемые тобой. Ведь знаю, что есть этот незримый горизонт, иной мир, в который мы очень часто отправляемся. По воли ночи уходим в этот мир, за эти горизонты. Мы ложимся, закрываем глаза и открываем этот неведомый мир. Что ночь покажет нам сегодня? Что расскажет о нас? Куда поведёт?
День, светлый день…


                ЛЕЙЛА

- Привет! Тебя как звать? – SMS пришла. И со странного номера.
У нас в городе таких номеров нет, подумалось.
- Александр – отвечаю.
- Ты из РОССИИ? Из какого города?- ответом, чуть ли не сразу. Словно абонент находился в соседнем доме или в соседней квартире.
- Россиянин, из Пскова – отвечаю.
- А я Лейла. Мы с мамой приехали в Россию из Грузии 7 лет назад – если бы я знал, к чему может привести это, очередное, моё SMS знакомство? Но тогда, я ещё не знал, что это будет связано с большими переживания-ми за человека, которого и видел то лишь только на фотографии. Но как это было прекрасно, супер доверительно. Мне казалось, что мы общались как истинные брат и сестра. А ведь ещё вчера была мечта о Белле. С Ленкой пытались что-то начать. А тут, так вот, и сразу, практически в омут сломя голову. Но я уже ничего не мог с собой поделать. Её слова, словно душу свою мне открыли, словно некий ручей проливался в моё сердце с каждым SMS. Я их ждал. Теперь, не желая брать вина или водки, чтобы залить боль, ждал от неё SMS.
- У меня нет Российского паспорта, а тут требуют большие деньги за паспорт - в один из дней пришла мне ответом SMS- кА.
- Так давай я тебе вышлю денег, сколько тебе нужно - сразу же, в ответ пишу. Вдобавок: - Хочешь, огромный букет роз пришлю.
- Ты что? Приедешь? Не вздумай. И адрес не скажу и не встречу.
- Почему? Чего ты боишься?
- Не могу принимать столь дорогие подарки от незнакомого человека.
- Почему незнакомого? Мы же друзья. И фото твоё говорит о том же. Почему друг не может тебе помочь?
- Перестань. Так неправильно.
- Почему?
- Я сама должна добиться правды. Не мешай.
- Но букет цветов за мной.
- Не знаю, как тебе это удастся, попробуй, если не завянут в дороге. Ведь 1500 км. От Вас до нас. А на паспорт я и в Москве заработаю. Я уже нашла там работу. Не мешай, пожалуйста.
Да-а-а. Задал я себе задачку цветную! А сказал, сделай, расшибись, но пришли этот обёщанный букет. Не верит, но наверняка, хоть и невольно будет всё-таки ждать. Нужно по городу прогуляться, внедриться в человеческий муравейник мелькающих лиц. Смотрю, и будто не вижу лиц. Не люди, а машины собранные современностью из костей, суставов и всё поглощающих мышц, обгоняют, встречаются. Или ползя, уносят в даль последнюю человечность глаз, опершись на костыль, словно на последнюю в жизни опору. Мимо меня, мимо неспешного шага в раздумьях найти огромный букет роз и о способе его пересылки. Нет, не так как ранее дарил цветы, буду поступать. Но как? Делал ведь и молчал, не полу-чая ни словом знака благодарности, ни жестом. И это верно, так и верно то, что если обещал, всегда нужно выполнять. Пусть горько было на душе, но выполнял. Да, иначе и мыслить нельзя. Просто нужно делать – шел я, и рассуждал про себя.
А тем временем, в ряду киосков у стоянки автомобилей, слева от супермаркета взгляд поймал букет роз, и не один. Именно такой объёмный букет мне и нужен. Подхожу, прицениваюсь, понимаю, что было верхом легкомыслия польститься, даже подумав, купить такое количество роз на те деньги, что были у меня в бумажнике. Тщетно пересчитывая, пытаясь, словно расщепить каждую купюру, попавшую между пальцами, словно она может сказочно превратится в две, или три сотенные, тысячные. Решить вопрос покупки всех, что за стеклом киоска, роз. И как бы это не выглядело абсурдно, да и вовсе, мысль скользнула поганая, противозаконная, решение должно быть иное. Но оно есть. Словно шестым чувством верю. И почему-то именно здесь и именно сейчас будет найден ответ как решение столь сложного вопроса. Полторы тысячи километров, скользнула в сознании мысль. Я смотрел на розы за стеклом, словно юный мальчишка, стесняющийся войти и спросить. Мимо проходили люди, и мне уже стало немного не по себе, как в какой то момент на стекле явилось отражение между мной и розами, между розами и проходящими мимо людьми, вывеска на здании за моей спиной. Словно люди в этот момент решили разойтись, подарив мне слово: «ФОТОГРАФИЯ». Я обернулся, и действительно, как я не догадался сразу? Теперь то я знаю, что делать. Теперь я ей не только букет вышлю, а и себя частицу, частицу сердца, своей любви, искру желанную. А западёт она в душу? Не знаю. Но верю. Верю! И потом. Ведь иного способа, доставить целыми и невредимыми цветы, не представлялось, да и не думаю, что самый богатый человек не сможет иным способом доставить цветы, не обронив ни одного лепесточка. Это может только фотография. Она сможет оказать мне неоценимую помощь в этом деле. Пусть это и считается в народце как «дёшево, но сердито», зато это будет мой, самый большой букет. Нет. Это не букет будет. Это будет огромная охапка цветов. Это прекрасно. От таких цветов никто не откажется. Вот только, осталось фотографа уговорить, и продавщицу, на подобного рода, можно сказать, маленькое чудо…
Красивое фото должно получиться.
Как ни странно, уговорить фотографа на то, чтобы он вышел и сфотографировал меня с охапкой роз на фоне других цветов, не пришлось. Мы вошли в киоск к цветочнице. Я стал объяснять причину нашего появления, а продавщица смотрела на фотографа так, будто они сто лет не виделись. Некоторое время, после моего пояснения, состоялось молчание. Они смотрели друг на друга, фотограф и цветочница, словно молча в любви признавались. Немного погодя я:
- Извините. – негромко произнёс
- Что Вы хотели? – словно очнувшись ото сна, продавщица повернулась в мою сторону. Внимательно всё выслушала, посадила меня в самый цветочный угол. Собрала все розы из ваз, немного встряхнула, чтобы не промокнуть от стекающей по стебелькам воды, и дала их мне. Роз было много, и в таком виде, с разами в цветах и была запечатлена моя, извиняюсь на тот момент, физиономия. Почему так? Да потому, что только минуту назад, в этом киоске родилась ещё одна любовь. Не знаю, знаковое ли это событие, но фото с розами получилось красивое.
- Эта фотография не может, не понравится Вашей возлюбленной! – с гордостью произнёс фотограф, и передал мне в руки выполненный заказ.
Всё. Ничего не стану редактировать. Хорошая фотография – подумал я. Пошлю такой, какая она есть. Чем дольше думаешь, тем хуже для нас обоих. Нужно быстрее посылать. Терпеть пустую переписку я уже не мог. Хотелось максимально приблизиться к ней, пусть даже через это фото. Нужно сокращать расстояния. Помоги Господи! Редко прошу тебя. Помоги!
- Я не имею морального права позволить тебе ехать в Москву на заработки ради паспорта. Я более Вас живу в России. И как мне не знать, чем чревата это твоя работа. – написал я ей, на очередное утверждение о правильности решения, ехать в МОСКВУ на заработки.
- Перестань, всё равно поеду, и ты меня не сможешь остановить.
- Я в Москве тебя найду. Никакая грузинская диаспора не сможет тебя спрятать.
К тому времени, я уже ощутил непреодолимую тягу к этому человеку. В всём её разговоре, в интонации, я видел столь близкого человека, что в моём сознании он мог лишь сравниться с материнским.
- Я спрячусь. Не найдёшь – Отвечала Лейла, постоянно настаивая на моём спокойствии. И на том, что это дело ей под силу.
- Короче, ты меня не уговаривай. Беру отпуск и еду за тобой. Эти вопросы, горазда легче решаются здесь. И ненужно будет тебе, русской девушке, обращаться ни к каким диаспорам за защитой. Не майся дурью. Возвращайся к матери.
- Нет.- продолжала настаивать.
Не прошло и недели, как Лейла уже слала SMS-Ки с московского номера, не желая слушать никаких моих уговоров о невозможности подобного подхода к решению вопроса о приобретении Российского гражданства.
- Слушай, ты не оставляешь мне выбора, как приехать в Москву.
- Зря только деньги выкинешь. Тебя ко мне не пустят. Мне уже четыре варианта работы предложили.
- Не глупи!!! – уже чуть ли не со злости писал я SMS – Ты мать одну оставила?
- Не твоё дело.
Не желая ругаться, я решился позвонить её матери, хотя в этой ситуации, возможно, я и не был полностью прав. Но, твёрдо осознавая, что Москва для таких приезжих, как Лейла, была явным капканом, как и для многих десятков, или сотен девчонок, польстившихся на лёгкие за-работки, а как следствие попавших в рабство с лёгкой руки работодателя.
- Алло! Извините пожалуйста, Вы мама Лейлы?
- Да, а кто это? – в динамике телефона раздался пожилой голос.
- Это Александр из Пскова. – отвечаю.
- А, да, знаю. Что Вы хотели?
- Ваша дочь сейчас в Москве?
-Да, обещала позвонить.
- Хорошо. Позвольте у Вас спросить. Сколько лет Вы живёте в России?
- Ну, семь. И что?
- У меня к Вам просьба.
- Какая?
- Вы меня простите, но я живу в России более 37-ми лет, и как мне не знать, с чем олицетворяется город Москва. Отзывайте ее, пожалуйста.
- Почему Вы просите меня об этом.
- Она меня не желает слушать. До свидания.
Не прошло и двух недель, как зазвонил мой телефон, и голос Лейлы мне сообщил: - Ты что наделал?
- Что – спрашиваю
- Мою мать парализовало
- Ты где?
- Дома, в Камышино. Не звони мне больше, не хочу тебя слышать! – злобно произнёс голос Лейлы. Именно голос. Такой незнакомый, но та-кой приятный, с небольшим грузинским акцентом, милый голос, даже вопреки сказанному.
Потому-то я и не верю, что она могла это сказать это, в спокойном расположении духа. Явно там не обходилось дело без окружающих их родственников, тёток. А «сарафанное радио» как я уже довольно давно знал, что это могло и не только парализовать, а и убить человека.
Время пролетело и не сном, а сплошными размышлениями, воспоминаниями о прошлой, совсем недавней любви. Я взял фотографию Лейлы, положив её в паспорт, в нагрудный карман. Вышел их комнаты, закрывая дверь комнаты на замок, уходя на работу.
- На работу? - спрашивает сосед, выходя из соседней комнаты коммуналки, потягивая сигарету в глубокий затяг.
- Да - не в силах выдавить большего, захлопнул за собой дверь в квартиру.
Асфальт сырой, кот свернувшийся калачиком под грибком детской площадки. Дождь, что бил по стёклу ночью, когда я засыпал, ещё держал меня во сне. Хоть и дождя уже не было, я всё равно, выходя на улицу, чувствовал себя сонным и не мог избавиться от этого чувства, даже умываясь, собираясь на работу. «Рамштайн», запрограммированный в качестве будильника в музыкальном центре, сидел в голове и досаждал «Когда со мною рядом ты лежишь,… раз два три… посмотри…». И большая тяга на то, чтобы покинуть город, уехать из него хотя бы на время, чтобы отдохнуть от всего давящего на сознание, от своих не-сбывшихся желаний. На свободу, на природу, на поиск через спокойное недвусмысленное рассуждение о пережитом, увиденном и как казалось связанным прямо или косвенно со мной…



                ***

  Вновь вокзал и за многие годы общения с этим вокзалом, изученная, такая же, как и в детстве, посадочная площадка. День в разгаре, а пассажиров почти нет. Ах, нет. Открываю дверь, и на посадочную площадку вываливается солидная толпа. Именно вываливается, словно подан не автобус, а нечто вроде грузовика-самосвала, взгляды людей, словно одним шагом от ступеней входа в холл вокзала к подножке автобуса. Резво, можно сказать. Чего нельзя никак заметить в самой посадке. Старушка, постоянная пассажирка, с каким то жёстким свёртком, тыкая им прямо в лицо одному солидному мужчине, проталкивается, нарушая очерёдность. Мужчина возмущается таким к нему отношением. Уже вошедший гражданин с рюкзаком за спиной мужик-охотник, расталкивая в проходе пассажиров, то и дело, цепляя рюкзаком за головы сидящих, торопится на задний ряд. Посадочный контролёр требует от старушки билет за большой свёрток. Та в свою очередь, протягивает мне пару конфет карамели, заранее прося меня остановить ей, где скажет. Контролёр возмущается.… Нет. Лучше не слушать, что происходит. Народ поменялся не в лучшую сторону. Выхожу через водительскую дверь. К Верочке сходить, семечек взять, за ведомостью, тогда и можно вступать в неравную схватку с полчищем себялюбивых, безнравственных дачников на одну – две остановки пути, и надменных проявлений в салоне автобуса, по примеру распития спиртного, и нецензурной, громкой говорильни. Оно и видно, почему многим не по нраву возить народ бок о бок, не имея с ним никакой перегородки. По людям сразу видно, в городе проживают или в деревне, за чем едут туда или обратно.
- Привет Верунчик! Семечек за шесть, пожалуйста.
- За рулём и семечки? - спрашивает.
- Это допинг вместо курения. Да и время быстрее катится.
- Ты вроде, никогда не торопился, когда уезжал.
- Народ сегодня не алё! Скорей бы «раскидать» их, тогда уж и о своих желаниях…
- Так уж они тебя обязывают?!
- Не обязывают, грязи в манерах тьма. Видеть противно и слушать их, громогласный бред! - забираю семечки и иду за ведомостью.
А ведь и, правда. Верно, Веруньке сказал, «тьма в народных манерах грязи». Новое государство, новые запросы, новые нравы.
По возвращении в автобус, обнаруживаю, что ещё достаточно свободных мест. Странно и смешно было видеть борьбу этих людей, при посадке в автобус, за место под солнцем. Ну, ничего, парочку, тройку остановок и жить станет легче.
Мальчишка лет двенадцати подошел, и стал наблюдать за дорогой, точно так же как и я когда-то в детстве.
- Хотел что спросить?
- Да, а когда будет деревня Павы?
- Едешь к кому? - спрашиваю.
- К бабушке, она одна у меня.
- Ты и едешь один?
- Да, только Вы не выдавайте меня. Мы с друзьями скинулись, чтобы я съездил к ней. Я и летом её навещал.
- Перед кем мне тебя выдавать? У тебя билет, едешь на полных правах.
- Я из детского дома убежал - опустив взгляд, смотря под ноги, говорит.
- Молодец, что не врёшь. А, то, что убежал, плохо! Нужно воспитателю говорить, где ты. Волноваться ведь за тебя будут. Искать.
- Не станет. Я в один день справлюсь.
- Ты, смотрю, совсем самостоятельный. А что ж так, что одна бабушка у тебя? У неё дом в деревне?
- Не! Она там с другими старичками живёт. А мне нравится к ней ездить. Там дядя Вася есть. Он всегда меня угощает, конфет всегда даёт, мы в шахматы с ним играем.
- А бабушка, что ж к тебе не приезжает?
- Она не может. Больна она, лежит всё время. Ей тетя Таня, сестра помогает, когда меня нет.
Мы молчали несколько минут. Я понял, что этот мальчишка, возможно, что и не представляет, что его бабушка находилась не в простом доме престарелых, а в хосписе. Ведь в той деревне было лишь одно учреждение, где пожилые люди могли жить вместе. Мальчик стоял и смотрел в перёд. В газах его горела искорка надежды, искорка, поддерживающая жизнь не только в нём, но и дар, дарующий другим людям добро, надежду в новый день.
- Там же, наверное, охрана есть. Как ты туда проходишь? Ведь они обязаны сообщить о твоём приезде, и как ты оказываешься незамеченным?
- А там дырка в заборе есть, а дядя Вася меня прикрывает, когда врач приходит. Тётя Таня, почему-то рада моему появлению. Хоть и редкому.
- Сегодня, наверное, день какой-то особенный, что именно сегодня ты к ней едешь?
Мальчик промолчал. Далее, мы уже ехали молча. Вспоминалось детство, свои шалости, которые, ни в какое сравнение не шли с шалостями этого удивительного пассажира.
- Вот и Павы. Тебе выходить.
- А через, сколько времени Вы поедите назад?
- Два часа тебе хватит? - спрашиваю, останавливая автобус и открывая дверь.
- Ещё как! Спасибо!
- Не опаздывай! - мальчишка убежал.
Как мне хотелось в этот момент что-то сделать для этого мальчишки, чтобы не дай Бог, с ним не повторилось ничего, что было у меня. Хотя, его игры в шахматы были интересны для него, в отличии от моих детских игр. Которые лишь уводили детское сознание от действительности, от возможности не думать, что завтра нужно встречаться со своими обидчиками. Нет. У него будет всё горазда лучше, чем у меня. У него всё сбудется, чего он захочет добиться.
А дорога, Российская дорога, лишь слегка ровняется грейдерами, такая же, как и десять, двадцать, тридцать лет назад. Как мать говорила: «Как бык наложил, лепёшек накидал», явно, что не по Эстонии едешь, где, что по асфальту, грунту засыпаешь прям. Видимо и наши водители ценятся во всём мире, что виртуозы в вождении по бездорожью, да ещё и без аварий. Попробуй тут эстонец, покатайся лет этак пятнадцать, слабаки эти прибалты. Всё прилизано, чисто, культурно даже в лесу. А у нас, раздолье, не иначе. Чем не глушь порубежье Псковской - Новгородской областей.
Отдохнуть с пол часа. До отправления время есть. Красотища! Декабрь на дворе, вдоль дороги травка свежая зеленеет, омытая ночным дождиком. Весна, не иначе. Вот и собор. Большой, богатый приход был раньше. Каково строение грандиозное строили раньше! Бог мой! 13-й, 17-й, век. Собор, прям кремлю Псковскому подстать. Мощь, какова, величие былое! А что сегодня? Леса, облепившие собор, полуразрушенные, картины со штукатуркой осыпаются. Да колокола, разбросанные по участкам близ лежащих деревень, со слов одной из пассажирок. « Участок распахивали, так половину колокола лемехом вырыли из земли».
Грибы, лисички в паре метров у дороги.
- Что ж вы! Во времени заплутали? К морозам грядущим на свет проситесь? Разве можно так необдуманно? - заметив среди пожухлой, и свежей, тянущейся к свету травы, жёлтую россыпь.
В автобусе тихо, лишь слабый вой центрифуги двигателя словно убаюкивал меня. «Кимарнём», как отец говорил, минут двадцать. Всё ж, бурные выходные прошли. Настраивая сотовый телефон на возможность разбудить меня перед отправлением.
- А это ещё кто со мной на работе? - произношу, вынимая из кармана вместе с сотовым телефоном небольшое фото.
- Ах, да. Это ты, Лейла! Решила со мной покататься? И как ты здесь оказалась? Я ж тебя, моя красавица, хотел Юрке, соседу показать…
На обратной стороне надпись - « На долгую память моему лучшему другу Александру от Лейлы». Как ты похожа на мою мать! Тот же овал лица, того же цвета карие глаза, нос. Брови, губы, волосы твои осветлённые до пояса. Истинно русская красавица! И никакая ты не грузинка. Ты настоящее олицетворение женственности, настоящее олицетворение русской красавицы. Мить то, русская у тебя! - рассуждал я всматриваясь в фото. Зачем ты поехала в Москву? Ведь уговаривал тебя! Нечего тебе там делать без русского гражданства, без паспорта русского. О, сколько Вас, таких красавиц в борделях испанских, итальянских, турецких. Неужели ты не могла предвидеть подобного развития событий? Ведь писал тебе, не нужно ехать в Москву, лучше же было нам объединиться, наконец, встретиться, объясниться! Да хотя бы в этой, нещадной Москве, пропади она пропадом. Говорила, друзей много у тебя там…. А кто ты для них? Кто ты для своих новых, московских друзей? Неужели не понять, что никакая, будь то грузинская, иная диаспора тебя не спасёт в этой, извечно поедающей души россиян столице! Вот винишь меня, что мать парализовало. А не думала ли ты, что это было, не единственное ли от злого рока спасение твоё от такого «счастья»?! Нет. Не думала об этом, обвиняя меня в своей беде. Меня винила в том, что я матери что-то наговорил, напугал её. Притом, что никак нельзя забыть, тех, слов, что только и мыслишь, чтобы добра лишь дать, спасти от злого рока. « Пожалуйста! Вызывайте свою дочь обратно домой! Вы здесь, в РОССИИ восемь лет. Извините, этого мало, чтобы познать все «прелести» жизни. Я живу здесь более 35-ти. И как ни мне знать этот город! Вызывайте дочь обратно! До свидания» Неужели эти слова могли быть причиной нашего разлада?! И почему ты так была против моего приезда в Москву?! Нет. Я себя не виню. По крайней мере, я теперь спокоен за тебя, что ты дома, рядом с матерью. И никакой турок, ли испанец не насилует тебя, мою принцессу. Нашу русскую красавицу! Пусть я в глазах твоих ничтожество, но ты здесь, ты дома, ты рядом с матерью. И нет большей ценности в жизни, чем родители, которые не должны быть брошены в одиночестве. Никакая иная задача в жизни, не может стать выше заботы о родителях. Простое послушание, а как оно становится ценно, когда ты осознаёшь, что стал совершенно одинок. Когда-то не послушал мать, повернул в сторону, и всё. Многолетнее падение без права на реабилитацию? Да, жизнь не вернёшь, не начнёшь заново. И как мне горько, что я не смог уберечь отца от злого умысла брата, погубить больного человека, алчностью, безответственностью! Горько, что не смог противостоять вывозу отца, против его воли на дачу, где его и не стало. Где он так хотел жить с мамой и нянчить наших внуков. С каким упоением он рассказывал мне о строительстве лестницы. Словно вылавливал из памяти счастливые дни своей жизни. И как мне горько осознавать, что я не смог уберечь Елену от смерти! Нет, Лейла! Ты должна благодарить Господа, что теперь ты рядом с матерью, а не на панели где-либо. И пусть ты меня ненавидишь! Я рад такому исходу! Я рад этому.

                ***

  - Что-то я разоспался. Ну, кА, замолкни будильник! - я выключил будильник сотового, убрал фото и осмотрелся вокруг автобуса.
- С конечной никого нет. Середина недели, декабрь. Я бы, тоже не поехал в город…
  Сколько одиноких на свете. И сколько, не только парней, а и девушек, женщин разных возрастов одиноки. Одиноки полностью, окончательно перед судьбой жестокой. И сидят они, вот такие одинокие дамы пред зеркалом и рассуждают мечтательно:
…На зеркале памятью любящих глаз
Рисую твой образ. Любя.
Но память жестока, и с радугой слёз
Теряется образ. Мазня…

  Вот и парнишка тот, что к бабушке ехал, тоже, по сути, одинок. Но, честно говоря, я и не ожидал таких действий от ребёнка. Пусть это выглядит, наивно ли расточительно для кого. Но разве в деньгах исчисляется внимание к близкому человеку? В таких учреждениях так жить нельзя. А здесь, зараза, брат! Хоть подумал бы о брате. Или Светка, разгульная баба с защитницей тёщей, что ребёнка на алименты разменяла! Как мелочно выглядят они. А мне, дураку, говорят: Зачем на чужого алименты платишь? Глупцы! Зачем доказывают, что это не мой сын, а нагулянный на стороне. Зачем считая меня глупцом, выставляют свою низость? Неужели не понять, что и брат, предавший мать и брата родного, и эта гулёна жёнушка получат по заслугам от Всевышнего. Ведь они уже лишаются золотых качеств, таких как сострадание, как взаимовыручка и многие другие, присущие людям, а не зверям в людских одеяниях. Сказано: «Не в деньгах счастье», а не понимают, что в любой ситуации, взаимовыручка намного выше денег. Огрызаются друг на друга, злятся не задумываясь. Звери! Стадо! Стадо овец, коров и быков, которым не хватает пастуха. Эх, пастуха бы Вам, всем озлобившимся! Всем предавшим матерей, детей, друзей. Отрадно, что хоть в детском доме, жива взаимовыручка. Знают ли его друзья, куда поехал их друг? Да наверняка знают, и помогают ему бескорыстно, не требуя ничего взамен. Потому, что знают, какова жизнь в гордом одиночестве. Пустая, мёртвая жизнь!

               

                ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ


На свободу или попытка №SOS.
Опять пусты надежды
На признанную стать,
На светлые одежды,
Душой не умирать.
В любви желанной птицей
К гнезду в потоке дней
Мне хочется спуститься.
Но миражи теней,
Ветрила, дождик влагой
По телу. Прикоснись.
Мороз мою отвагу
Морозит. Оглянись!
Скажи мне, ради Бога,
Кому была дана
Дарована, что влагой
Своею обдала?
ОбдАла, окатила…
Как шёлка нитью ты
Сердечко мне прошила;
Вчерашние мечты.
Второй любви не может
Родиться средь сердец;
Там страж, мураш по коже,
Хранит святой ларец.
Хрустальный, и холодный
От льда пустых идей,
В стране никчемных знаний,
В стране людей-зверей.
Рычат и вечно скалят
Они свои клыки.
Мне душу злобой ранят
И каждый шаг, в штыки…
Ни в беге и ни в шаге
Мечты не встретил я.
Лишь память в зимнем снеге;
О том, что есть моя,
Единственная мила,
Мой аленький цветок,
Что льды мои пробила,
На голову венок.
Венок терновый свила
Из лет, что долог срок.
Эх, милая, ты мила
Жесток итог, жесток.
Такое истязание
Страдание за новь,
нет, кажется, сомнений,
Не греет ныне кровь.
Пусты мои надежды
На признанную стать,
На яркие одежды,
Душой не умирать…

  Дни тянулись, словно сырая резина, расплывшаяся под прессом проблем текучих, нежелающая подчиняться, но павшая под форму ежечасно, ежеминутно, ежесекундно менялась, сводя сопротивления свои не нет. Затягивали эти дни, всё светлое, свободу рождающее в душе, словно пенка молочная, с детства ненавистная в горле, что тошнило от неё, лишь вкус её касался верхнего нёба. С одной стороны подкрадывалась безнадёга от безденежья, с другой, моя мечта казалось столь далёкой, что нет никакой возможности, дотянутся до теплящейся ещё надежды на хотя бы обыкновенную, ничем не выделяемую от окружающих, прохожих, жизнь. Надежда на семейную, обеспеченную старость и вовсе как утопия выглядит в свете уже ненавистной, сколь зла принесшей мне законопослушности. И как не задумываться об этом, ведь мне уже сорок. Да разве это возможно, когда тебя начинает элементарно тошнить от созерцания проносящихся мимо иномарок и сидящих там, хозяев - малолеток. А ты идёшь, думаешь, что у тебя осталась одна лишь, ещё не уничтоженная всяческими перипетиями забота. Забота воссоздать заброшенную уж лет на пять, старую «копейку». Которая никому кроме тебя не нужна. Которая, отчасти лишь и может привести тебя к любви. Никто, хоть и бахвалились многие, что восстановят её за три сотни баксов не верили мне. Лукавили, поддержать хотели. Сегодня я это понимаю, когда эта сумма осталась уже далеко позади, а день выезда и опробования её на трассе ещё и не в проекте. Боже мой! Ведь люди совершенно чужие, словно чувствовали, что теряется человек, и пить не хочет, и работает, а жизни нет, не видит. Да, иной раз и оденешься прилично, с шиком подражая классическому стилю, натуральными шмотками обзаведясь, пройдёшь по городу. Глазеют девки, знакомые не узнают, а кто узнает, молодость вспоминают. Да и как узнать, если ты смотришь на сверстников, превратившихся в стариков, от неимоверной, скоростной гонки за деньгами. И куда они гонят? Подходят – Неужели ты?! – спрашивают. Не верят, что я могу так респектабельно выглядеть. А на душе понимаешь, что мера то их к деньгам мера, а не по душе, по мозгам. Кругом, и в витринах, в парках, тротуарах, людях одни лишь деньги. Во всём, в этом городе, при сегодняшней политике стало, словно некой догмой, пахнуть деньгами. Пред всем человеческим купюрная вакханалия стала наивысшим смыслом существования. Мелькающие словно на ленте кино-фильма разные лица, их оценивающие взгляды говорили лишь об осуждении, ли удивлении видя столь респектабельного парня и без машины, типа «Мерседес» или «БМВ»! Нонсенс, что он просто вот так вышагивает по городу, по парку, да ещё и в одиночестве. Потягивает дорогое пивко. Не подумает никто, что он выделывается, выставляется. А может именно так, и думают они, сейчас, проходя мимо меня. Но никто из них и представить не может, что это лишь отголоски мёртвого, неживого существования в «камере – одиночке», куда совершенно не хотелось идти. Не хотелось видеть постоянно пьяного соседа, бывшего зека. Не хотелось слышать ночную ругань соседей сверху. О! Как хотелось просто сесть на скамейке, прямо здесь, в парке, в центре города запрокинув голову всматриваясь в ночное, звёздное небо подняться туда от этих мелочных, никчемных людишек. Хотелось покинуть эту злую, алчущую мёртвой энергией своей земную тьму, болото с этими сверкающими в свете реклам из стекла с бетона, машинами. Хотелось тишины. Хотелось свободы. А мысли в прошлое опять. Вновь в то детство, которого ты не дал своим детям.




 
                НРАВ
               
…Было позднее лето. Частые дожди навивали дикую скуку. А поскольку дни тянулись, словно сырая резина, расплывавшаяся под винтом ручного вулканизатора, мне ничего не оставалось, как наблюдать, и помогать отцу в ремонте колеса. Пока они ехали, прокололи колесо на ухабистой, грязной дороге. Родители приехали в деревню. Дорога грунтовая на большем протяжении пути, считай, что от самого города. И я, как самый заправский ремонтник подключился к ремонту. Это было настоящее мужское дело. Да и для меня, восьмилетнего, это было очень увлекательно. Мне хотелось знать, как при помощи какой-то железки, бензина, которым была наполнена молочная бутылка, можно отремонтировать камеру. Мама помогала обряжаться бабушке, но она, то и дело проходя мимо нас, через веранду, где были мы с папой, говорила мне потеплее одеться. Хоть и август был, а на улице было прохладно, и третий день лил непрекращающийся дождь.
  - Сходи, оденься – сказал отец, наливая в ванночку вулканизатора небольшое количество бензина. А мне никак не хотелось уходить. Я хотел смотреть, как огонь лечит резиновую камеру. Но, делать нечего. Нужно слушаться, а-то не разрешит папа с ним в гараж ходить. Было уже такое. Сходил раз, да заболел оттого, что легко оделся.
  Я быстро сбегал в дом, надел джемпер, и опять выбежал на веранду. Бензин в ванночке почти уже выгорел. Когда он погас папа ушел за чем-то под дождь, к машине. Я смотрел на вулканизатор, закреплённый зажимом к табуретке. «Как это эта штуковина запаивает дырочку?» - подумалось. Хотелось самому разобрать. Но лишь притронувшись к вулканизатору, я ощутил боль в пальце.
  - Обжегся? – спросил входящий на веранду папа.
 - Нет.
 - Нужно дать остыть – объяснял мне отец.
К тому времени дождик стих. И редкие капли, падающие, отрываясь от шифера, звучно разбивались, падая в лужицы, вымытые долгими дождями. Запахло свежестью, что вот-вот закружится голова. Озон. Да. Это был озон. Так зовется этот свежий, чистейшего воздуха запах. Это даже и не запах был, а некое ощущение радости, что ли, на душе.
 - Странно, озон, а грозы нет – произнёс папа, и в тот же миг недалеко от дома громыхнул гром.
 - Как нету?! – сказал я. – А, что? Озон появляется только в грозу? – спрашиваю.
 - Да – ответил папа, и, отвернув винт крепежа вулканизатора, унес его вместе с камерой в сарай, где мы давеча разбирали колесо.
Я остался на веранде и задумался о грозе. А почему люди боятся грозы, если она даёт нам озон? Смотря на падающие капли стекающей с крыши воды, размышлял, наслаждаясь этим чистым, столь милым, вопреки тоскливой погоде, деревенским воздухом. Прошло минут десять, как вновь начался дождь. Но этот дождь был сильнее. Поднялся небольшой ветер, с порывами, с всплесками молний буро-чёрная туча сливала наземь воду, словно вёдрами расплёскивала как ненужную на небесах. То смолкала, то вновь выказывала свой, казалось ревностный какой-то нрав. Пусть мне было мало лет. Но я уже знал, что такое ревность. Помню, когда Вовка с Юлькой на речку ходили, Генка очень злился. А я его спрашивал: - Чего злишься? – он отвечал, что ревнует. Вот и дождик с громом злились. Но мне, почему-то, совершенно не хотелось уходить. Хотелось смотреть на погоду, на этот дождь, на молнии сверкающие в небе.
  - Давай-ка домой – сказала мама, выйдя на веранду – Гроза, посмотри, какая туча из-за дома надвигается – продолжала она.
 - Сейчас мам, я немножко посижу и приду.
 - А не боишься?
 - Нет. Чего бояться?
 - Смотри. Молнии непредсказуемы, а порой даже опасны - далее, она рассказывала мне о их нраве, о неких шаровых молниях, что залетают в дома и пугают детей и взрослых. Но все равно мне больше и больше хотелось знать о молниях, как-то даже приблизиться к ней хотелось. По этой причине покидать веранду не хотелось.
Через некоторое время мама ушла, и я решил, что посижу пару минут и домой. Желания  на печке поваляться, с братом в «Акулину» в картишки перекинуться, не было. Хотя мы очень часто играли в эту игру во время долгих дождливых вечеров. Да и папа, наверное, уже собрал колесо. И ничего нет страшного в этих молниях с громом, подумалось… Как вдруг…
 Т-Р-РАХ!!! – громыхнуло, в одномоментном единении с молнией, ударившей в столб стоящий метрах в пяти перед верандой. Холодком окатило, по телу побежали мурашки. И тут я осознал то, что говорила несколько минут назад мне мама. Но страха во мне, как ни странно, не было. Мне казалось, что если огонь лечит камеру, то и молния, видимо, чем-то лечит землю. Я зашёл в дом. Бог её знает, что эта молния может учудить ещё...




    О, детство! Сколь всего интересного можно вспомнить и сравнить с действительностью. Но это не сравнение. Это был нрав. Столь простой, сколь сложный.
И сколь связано будет в будущем, в жизни, с отсутствием боязни грозы, с этой тягой к ней, к нраву столь страшному, зловещему, в реалии многими попросту прячущимися в чуланы и под одеяла. Будто это их могло спасти. И этого, удивительного качества в человеке, казалось, будет достаточно; чтобы увидеть в нём нечто иное от общего понимания человека нормального. Отличного от понимания беззакония, совершенно отличного от смирения пред вольностью беспечно состряпанных законов нового времени, времени становления государственности российской в новый двадцать первый век. Нет. Сказать иначе, иным способом о новоиспечённой законности в государственности, ныне стало практически невозможно.
    Вспомнив о случае в деревне, я вполне уже осознал сколь сильно тянет меня к неведомому. Как тянет меня к человеческим ценностям. К рассмотрению их, и иного, в самых мелочах, всего происходящего круг. Эмоциональное напряжение искало своего предела. Но жизнь этого не давала. Не давала того столь потребного духу ощущения в полном его объёме. А с другой стороны, думалось, достигнешь этого, неимоверно тонкого, возвышенного состояния и что дальше?! Но судьба даёт шанс, даёт возможности рассмотрения всего  и всяк, выходя на новый путь. Выходя на более ответственный путь жизни. 

                «КРЫСА»

    Настал вечер. И странное, ощущение охватило дух. Словно поменялось, что-то за какие-то часы одинокого пребывания в скуке, в пустой комнате. Без какого-либо общения, с одной лишь памятью в этой, словно в камере, комнате. И казалось, что действительность не даёт мне видения правильности решений того или иного действия моей жизни. Судьба, словно играет мною, словно восхваляется в своей неопровержимой истине несбыточности более лёгкого пути поиска нового ощущения. И вот он, вечер сегодняшний, что не даёт мне покоя. По стеклу окна бьёт дождик, ветерком гонимый лёгким, вкось. В кровать, спать, совершенно не тянуло. Ночной город манил. Манил в своей нещадности, жадности и в злобе ночной, как к простому прохожему рукой протянутой в просьбе некой. И меня это, некое ощущение единения с этой ночью, лишь подстёгивало; заставляло не останавливаться мысленно, а одеться и идти в город. Идти туда, где не ждут меня вовсе. И не по делам, а так, лишь для поддерживания своей, некой неистовости, к чувству зарождения в теле комочка адреналиновой, ничтожной страсти,  противостоять своим присутствием этой тьме. Как ни странно, ко времени моего выхода из подъезда дома на улицу дождик стих, и ветерок, словно испугавшись кого, заблудился где-то в ночи среди высоких домов. Последние капли, словно в замедленном ритме, вязко пробивая своим полётом тень, плюхались в лужицы, выбитые временем в бетонной тверди, под козырёк подъезда, освещённый голой, без плафона лампочкой. Моль, вылетевшая из подвала дома на свет лампочки, билась о стекло. – Глупая – говорю.
    Свежо. Приятно вдыхать ночную, омытую дождиком свежесть тьмы. О, да! Вдыхать! И чем больше, тем сильнее ощущалось то, что эта свежесть гасит некий жар в груди. Но к чему? Отчего этот жар? От нежелания уснуть? А может от тяги обрести каплю адреналинового ощущения в теле? Или это нечто иное? А может это есть некая телесная свобода. И я вдыхал прохладу. С каждым шагом всё сильнее и сильнее, внедряя в тело её, осознавал, что это не решение проблемы бессонницы. Это, учащённое вдыхание, лишь привлекло в миг явившимися перед глазами искорками, некую слабость моей сути по отношению к величию природного явления. А что есть моя плоть? Как её, испорченную одинокими бдениями перед экраном П./К., в написании очередного отчёта перед совестью, остудить? Отчёты перед тем, что меня унижает. Отчёты перед тем, что жить не даёт в этом обществе; в обществе явившегося передо мной явления «крысятничества», при полном-то доверии, к человеку пострадавшему от неправедного суда, ли обмана. Вот воры – рассуждал я, совершенно не думая, куда иду – почему они распустили подобное явление в своём кругу. Да и как они, воры, при таком раскладе, могут принимать вдруг меня за своего?  Ведь нет на мне клейма истории домов казённых. Или всё-таки есть? Оттого, что я прост, доверчив, в души заглядываю, пытаясь описать боль, страдания? Понимать ведь их боли, тяготы судьбы не каждый может. И не каждый может видеть грань, или даже не грань, а целую дорожищу между законом и беззаконием. Между законом и понятиями. Но, слаб оказался я, не разглядел в человеке гадкое. Просто верил, что в их стране такого,….  В какой стране – подумалось вдруг – есть эта дорога, по которой идут люди, думая о ближнем, замечая прохожих, видя их беды ли счастье на лицах? В какой стране находится тот порядок, за который годами, десятилетиями, веками люди, гниющие в застенках, составляли его. Куда его вынесли, если не сюда. Ведь они вырывали этот негласный закон, вкладывая его в сердца шансонье, иных деятелей своего социального слоя. Они выпестовали этот закон из чести, совести, достоинств человеческих высшего порядка; словно песчинками сооружая некую глыбу качественной, правильной жизни. Не вижу. Но, веря в то, что этот нигде не писаный закон, всё же действует, иду в ночь. Не боясь иду, что в родном городе, от какого-то субъекта крысиной масти, получу перо в бок, буду ограблен, или ещё что более жестокое. Опрометчиво! – говорю себе – верить, что в этой жизни, или в этой ночи этот закон будет верен мне. Но некая уверенность, во внутреннем спокойствии меня толкает идти дальше. Смотреть на звёзды слабо освещённой улицы, смотреть на проезжающие машины разных мастей по мокрому асфальту. Частный сектор справа от меня. Слева новострой втиснулся меж торцами двух девятиэтажек. Влюблённая пара - на часы мельком, и смотрю - идут навстречу загулявшие. С тревогой посмотрели на меня. Что-то увидели недоброе во мне, вполне культурно одетом. Может их испугало моё ночное одеяние; невесёлая, черная рубашка, слегка искрящаяся от света уличных фонарей нитями-блёстками, под тёмно-серым костюмом, с пиджаком не застёгнутом ни на одну из пуговиц. Час ночи. Странный я наверное, со стороны смотрюсь, человек. Но, иду по правильной стороне дороги, по верному пути. Да и тротуар здесь для людей, асфальтирован – подумалось вдруг – не то, что там, грунтовая тропинка с лужами близ проезжей части. Странные какие-то мысли.
А крысу я выслежу. И помогу ребятам. Вреда не будет от пары слов, что мне предстоит произнести по телефону в качестве возможной, новой информации.
  Нет сна, так использую время ради благого дела. «Какая мне польза?» спросит кто. И не в деньгах ценность, а в порядке на этом пути. На этом пути варьирования, словно по острию ножа, нельзя в беззаконии. Нельзя в беспорядке что-либо предпринимать. Нужно быть аккуратным, тонко, исподволь чувствующим слабость окружения, человеком быть. И не пасть в объятия алчности. Вышвырнут, затопчут не выслушивая.  Строгий порядок. Именно порядок нужен. Я даже рад тому, что осознаю это. Рад тому, что хоть где-то в этом убогом мире сохранены принципы порядочности, чести. Нарушь, и сразу страх появится, выходить этак в ночь уже не станешь. Чувства замучают. Замучает совесть, душа не на месте будет.
  А ребята молодцы. Правильно их воспитывает жизнь. И понятия знают, и честь блюдут. А как без неё на столь остром пути жизненном?! Никак. Как, и поэту, или писателю вышедшему в мир, раз вставшему на ступень понимания закона, то есть порядка, нельзя пасть ниже той ступени пути, прежде избранной. Понятие - дело чести. Будь то на войне, ли просто в жизни, сильнее любого сто крат описываемого правильного закона. Это не библия, это жизнь. Ответственная жизнь пред теми с кем ты рядом, с кем ты общаешься, от кого ли чего ты питаешь тело и мысли. Ты поэт, писатель или просто человек. Никогда тебе не иметь иного прозвища, покуда ты на острие сознания. А крыса, она во всех, какие бы ни были, оправдания в объяснениях, остаётся всегда крысой. И где бы она ни обитала, она обязательно нарвётся на заложенную отраву. Закупать, раскладывать её, задача лекарей этой жизни. Что ж. Судья общества, лекарь жизни – довольно близкие, как оказывается выражения по смыслу. Так же говаривал и зэка, зэка политических застенков советского времени. А чем ныне отличается жизнь моя от тех политических, столь болезненных в государственном устройстве людей? Застенки одиночества, и полное осознание своего предназначения с такими, высоконравственными размышлениями о чести и совести человеческой?!… Стало быть, чем не лекарь жизни? Где бы она ни была, хоть в застенках, хоть здесь, она есть жизнь. Наша жизнь. Жизнь по закону, по чести, по совести, а может так, что зовётся: по  понятиям. Как оно? И так ли оно всё просто, как кажется? Нет. Нет, нет, нет.
Всё горазд, а сложнее. Всё горазд, а хитрее.....


- Игорь! Ты видел, здесь очки мои тёмные лежали, кто брал? – нехотя, боясь кого либо в чём-то обвинить спрашиваю сварщика автомастерской. Тревогою по телу проносится ощущение того, что никто, нм за что отвечать, в смысле признаваться, не станет.
- Перестань Саня! Здесь ничего никогда не пропадает – недоумённо, не веря в произошедшее, отвечает.
  И всё бы ничего. Но…

- Саня!
- что?
- Вырезай заготовки. У тебя же здорово это получается – в надежде улизнуть от возни со старым, ржавым Опелем, обращается ко мне Виктор, помощник Игоря, сварщика.
- Подкалываешь?
- Да перестань! Я серьёзно – поворачиваясь к столику на котором стояло с десяток банок с пивом.
- Хорошо. Как рассчитываться будешь? – говорю в след остающимся пить пиво, вместо того, чтобы работать.
  С одной стороны, мне не трудно подготовить «латки», чтобы Игорь продолжал заваривать машину. С другой стороны и время летит в работе, без неё бы проведённое без пользы. А может и в пьянке вовсе. Всё правильно – забирая ножницы со стола, и картонку от стенки бокса выхожу подготавливать детали сварки. Вечер закончился максимально приятно для меня. Тем более, что Игорю понравилась моя довольно качественная подгонка новых деталей кузова.
  - Подожди Игорь! Подбей, подбей здесь – приостанавливая сварочный процесс, говорю Игорю.
- Перестань. Не себе же… - толи в шутку, толи всерьёз отстранялся Игорь от моих советов.
  Да, собственно говоря, я прекрасно понимал, что советы давать я здесь не мог. Но, видя, как рабочий процесс сворачивается под распитие пива, продолжал настаивать делать более качественнее и быстрее. Чтобы хоть чем-то отвлечь Игоря от грядущего застолья.
  Дорога домой оказалась быстрая. Мне повезло со скорым подходом автобуса. И я ехал, думал о том, как под средством своей помощи была подготовлена к эксплуатации моя единственная на тот момент подружка, моя «копейка».



                * * *

- Уже покрасил?! Красивая получилась – проходили мимо машины водители автобусов, расхваливая покраску машины. В чём я сам глубоко не был удовлетворён. Ведь предстояло ещё много всего, чтобы она на полных основаниях могла называться моим и автомобилем, достойным большой дороги. А дорогу большую ждал не только я, а душа моя, и тот человек, о котором я думал с самого начала ремонта. С того дня, когда я плюнул на отсутствие денег, с того дня, когда я влез в долги по самые уши, чтобы сделать себе хоть одну радость жизни и способ, возможность, хоть как-то приблизить Лейлу.. Восстановить свою первую… В сорок лишь лет, первую машину стало делом чести. И она, моя любовь, которая может уже и не помнит обо мне, надеюсь, что вспоминает, в тайном уголке души лелея надежду на мой приезд. Боже! Это же всего лишь мои домыслы. Они ничем не подтверждены. Она обвиняла меня в заболевании своей матери. А я, дурак, как собачонка, словно ёрзаю под ногами, донимая своё сердце надуманной любовью. А может, и ненадуманная, а взаимная. Или опять, вновь встаёшь на те же грабли, что мучили тебя более двадцати лет своим молчанием. Ну почему эти женщины столь необдуманно кидают обвинительные фразы в наш адрес? Почему спешат со своими выводами, а после этого очень долгое время молчат, ничего не говорят, словно ждут милости свыше? Нет. Нужно написать ей письмо. Сообщения её телефон принимает, значит не всё потеряно. Нужно попробовать ей написать обо всём. Не верю в те её слова обвинения. Она не могла их сказать осознанно. Вспылила. Наверняка вспылила.
« Ты далека, далека расстоянием, годами, упущенными в отсутствии общения. Но ни дня не проходит без явления новой сердечной волны от одного лишь упоминания твоего имени. Образ, единожды вселившийся в сознание от созерцания твоего фото незыблем. Незыблем ни при каких перипетиях судьбы. Всегда и везде перед глазами стоит твой взгляд. Всегда перед глазами твои распущенные на плечи русые волосы. Всегда предо мной твои губы, до боли в сердце знакомый с детства овал лица, такой же как и у мамы моей, дарующей любовь нам, детям, как величайшую науку, с которой идти по жизни, невзирая ни на какие трудности. Ты не отвечаешь, словно находишься на иной планете. Словно мои сообщения блуждают по вселенной, разыскивая, нужный адресат, нужную планету. Словно находишься в мире не-доступном мне, далёком, независимом. Хотя, эта самая независимость, внедряемая нам нынешними политиканами, выродками, не дающими тебе гражданства, пыль в наши глаза. Туман из тупых, безнравственных законов, «лишь тормозящие возможность нашего сближения…» - писал я уже сидя в автобусе, в период разрыва между рейсами. В уши лилась приятная музыка от радиостанции, транслирующей старые зарубежные мелодии. И казалось, с каждой написанной строкой, что слова не те, и мысли уводили, уносили, просили писать иное, совершенно не связанное с политикой в разных регионах страны. Да. Мне было прекрасно понятно, что происходило у неё, там, в её родном Камышине. Чего никак я не мог бы допустить в своём родном городе, будучи знаком с большим количеством сотрудников юридических и иных фирм. Ведь работа в милиции не могла быть пустым занятием. А может и надуманно, опять? Вот и вчера, подваривали днище машины у знакомых, напрямую связанных с УВД города и области. Эх, молодцы ребята! Хорошо подсобили. А я дурень, не делал машину раньше. Такие связи полезные оказались. – но мысли уносили к ней. «Душа моя к тебе летит в попытках единения, а тело цепями заковано, в камере-одиночке. Как и твоё, прикованное цепями к больной матери. И никто, ничто не в состоянии порвать мою тягу к тебе. И как это грустно, что встреча никак не может состояться. Как это грустно, что рождены мы, были в разных государствах, столь далеко друг от друга. Что столь долгое время нам не сойтись, и не получить от Всевышнего благодати жить одной семьёй. Близкие по духу, но столь далёкие телами. И поверь, я не могу поверить в то, в чём ты меня винишь. Не поверю, ни за какими доводами не смогу признать, что ты меня винила сердцем. Нет. Такого не может быть. Такое невозможно.
Нежная, добрая! Мы не должны так жить, как мы живём сейчас. Мы заслуживаем лучшего. Нам нельзя теряться. Обязательно нужно переписываться. Пусть оно уже не то, что было, но оно не должно разводить нас по разные берега реки. Молю! Не исключай меня из жизни своей. Будь ты выше всяческих «сарафанных пересудов», коими я лишь и могу считать наговоры, высказанные в состоянии аффекта, в состоянии стресса…»
Нет. Не с этого нужно бы начинать письмо. Как начать его? А вдруг она и читать его не станет? Ведь была подобная попытка. И опять идти напролом, на те же самые грабли, чтобы получить прямо по лбу словами: « Извини! Я не готова…» или простое, злое слово «НЕТ» услышать? Неужели всё повторится? Неужели эта злая скупость, словесная, вновь обрушится на меня в ответ? Нет. Начнём письмо так; «Я не мог не написать тебе этого письма. Я не мог не объяснить тебе всего, что я думаю о происходящем с нами в прошлом и сейчас, сегодня. Почему не сразу? Не имел права, да при чём тут это, совесть не позволяла тебя беспокоить» Нет, не то. Писать о том, что время всё лечит, и со временем находится решение всяческих тупиковых проблем? Бред. Это всем известно. И как мне не доверять ей, её чувствам? Нет. Нужно верить в человека. Ждать, что он сам однажды позвонит, пришлёт весточку. Главное, быть честным пред ней. Даже на столь большом расстоянии в полторы тысячи километров. Но не съездить нельзя. Ближайшая появившаяся возможность, а это, надеюсь, что отпуск, даст мне эту поездку. Я верю, что совсем скоро, скоро…Сердце нужно успокоить. Как бы там ни было, как бы ни было тяжело или неправильно, необходимо её хоть один раз за эти годы увидеть.
Нет. Она не могла так сердцем сказать. Она не такая. Она серьёзная, рассудительная. Она самая лучшая в мире….
И вновь строка рождённая в сознании как отражение окружающей меня осени и её мотивов:
А бабье лето заболело. – закрывая форточку водительской двери -
Сопливым ветерком несёт
Его к ноябрьской метели.
Зима не за горами ждёт.
Поля накроет одеялом,
Деревьям шубки подберёт,
И вновь невиданным узором
Окно любимой закуёт…

  И как это всё же неприятно созвучно с настоящей, мерзкой жизнью в свете возвышенности сознания, в свете элементарной тяги к любви, к её реалиям. Но, опять. Опять эти злые, вечно озабоченные своими проблемами людишки, бросающие деньги за проезд на магнитолу. Опять они свински относятся к деньгам, к труду других людей. Как они меня достали своей безалаберностью, бескультурьем!
- Не кидайте деньги! Разверните. Что Вы мне комочки бумаг накидали?
- Что Вам не нравится?- злобно отвечают.
- Всё по нраву. Извольте не беспокоиться за меня. За собой смотрите – чёрт, злобно получилось ответить.
Так и проходил день за днём. Безбожие и безнравственность накидывали на плечи свою грязную вуаль;
…Благовест смолк.
Мусором в уши
Новый денёк
Портят «каркуши»…
- пронеслось в сознании от постоянного за спиной «сарафанного радио». Осадок никчемности твоего труда. Ныне отвратительного и ненужного настолько, насколько труд водителя автобуса был востребован десятилетием ранее, оседал в душе уже и не пылью некой злой, а глыбой современности безнравственной.
Зазвонил сотовый – Саня, ты что сегодня вечером делаешь? – из наушника гарнитуры доносился голос Димы, исполнителя песен, композитора.
Такие посиделки, слушая всякие музыкальные новости, о которых я предположу, скажет Дима, мне нравились, что бы он ни сказал, и с радостью в душе я всегда стремился влиться в эту нотно-аккордную компанию. Эта компания, была самым настоящим допингом для возможностей духа, для дальнейшего существования как бы вне окружения, вне всего гнетущего и убивающего. Эта компания могла дать смысл, возможность некоторое время не падать духом. Эта компания давала нотки радости и толику некой возвышенности над всем, что так сильно сдавливало душу, прижимало к земле. Может, потому мы и собирались, что жизнь стала более сложна, более изощрённее стали образы любви, дружбы. Нужно было сохранить что-нибудь, хотя бы в память о тех, былых «совдеповских» днях кухонных вечеров.
- Ковыряюсь с машиной. – отвечая - А что? У тебя есть предложения иного характера?
- Да. Мы, то есть местный музыкальным, композиторским бомондом собираемся. У меня дома хотим отметить небольшой юбилей.
- Какой? – спрашиваю.
- Так же как и в прошлом году собирались. Помнишь? А что отмечать, не сомневайся. Я тебя приглашаю. Остальное при встрече.
- Во сколько?
- В 19.00 придёшь? Гитару свою захвати, что новенькое споёшь.
- Хорошо. Но ведь ты в курсе, что я сегодня разве, что Пьеро и могу изобразить. Такой эмоциональный упадок, что самое время петлю вязать.
- Перестань. Мы твой упадок вылечим.
- До вечера!
- Пока!
А вот и путь к концу «рабочего туннеля». Осталось ключик для выхода на свет найти; подумалось, ставя автобус в ряд таких же потрёпанных общественных «скотовозов». Словно звонок из прошлого. Когда собирались друзья на кухне хрущёвки, и в ночь пели новые, неизвестные ещё никому песни, которые вполне могли бы соперничать с, не побоюсь помыслить, что и с любой песней большой эстрады.
А тем временем, на часах уже было около 18-ти. Нужно было поторапливаться, чтобы не опоздать, и не пить штрафной. А это значило, что за каждого посетителя рюмашку пропускай. Тонкие натуры, обидеться могут, если выпьешь и не захмелеешь. Но и расслабиться край как нужно. Музыка, весёлая компания…. А-то, до`жил, что литр водки месяц назад, на спор с горла, и не захмелел. Прямо как воду пил. Собственно говоря, был на эту тему спор среди водителей, однажды в пивном баре близ гаража, обсуждавших семейные проблемы:
- А я свободу почувствовал, когда алименты перестал платить! Дачу перестроил, веранду новую… – восторженно сообщил окружению один из водителей.
- Кто у тебя? Видишься?
- Дочка, чуть ли не каждый день вижусь.
- Ты не знаешь, что значит слово свобода. Впрочем, мне, пожалуй, не стоит ничего тебе доказывать относительно понятия свобода. Ты общался с ребёнком, общаешься, сегодня и будешь общаться. Ты свободен был, есть и будешь. Не о том ты говоришь. О злой, нелюдимой свободе. А именно о частнособственническом эго. Вот если бы ты не виделся с ребёнком, будучи обязанным по закону «отслюнивать» четверть заработка чужому дитяти, в силу совестливости своей, в силу некой обязаловки пред Господом, пред другими детьми неведомо где находящимися, не получающими никакой помощи. Нет. Тебе не понять смыл истинного слова СВОБОДА.
- Что-то ты далеко уводишь. Давай выпьем. Расслабимся.
- Не поможет ни тебе, ни мне эта водка ли пиво.
- А давай на спор. Тебя свалит этот пузырь водки! – показывает мне на бутылку водки с яркой этикеткой, стоящую на стойке бара - Спорим?
- Не свалит и литр – отвечаю – плохо ты представляешь возможности организма, его эмоциональное состояние. Спорим…
Что тогда произошло, все кто участвовал в том споре, признали это чудом. Так себя загнать, говорят, практически нереально. А мне это и не для спора нужно было. А как возможно, доказательство этим людям то-го, что водкой ничего не решишь и никому, ничему не поможешь.
А тем временем, я уже подходил к двери с кодовым замком Диминого дома. Знакомые цифры:
- Саня? Ты что ль?
- Я.
- Заходи…
 За столом, с гитарой уже сидел один человек, молчаливый. Который не представился и весь вечер был словно в ином месте, нежели в компании, таких же, как и он музыкантов, творческих людей. В стороне на диване Рая, певица местная во всём блеске «периферийной подпевалы», Юрий, старейшина этого бомонда, организатор, в прошлом, концертных программ на городском стадионе. В обстановке квартиры с долгое время длящимся ремонтом стояла стабильная тема музыкальности. Пианино, притянутое сюда, на пятый этаж «хрущёвки», служило некой подставкой под большую вазу с цветами и вьющийся цветок с подвешенным по стене за нитки тонким стеблем. Компьютер на узком столике, кучка минидисков, СD, DVD дисков с фильмами. Видимо это диски его дочери. Художество, на стене, напротив, в виде детского рисунка о папе, маме, дочери. Там же и признании в любви, говорящее о семейной идиллии. Синтезатор. Всё дышало композиторской, музыкальной деятельностью здешних жителей. Дмитрий принёс хлеб, любимую всей компанией к пиву, копчёную скумбрию очищенную и нарезанную кусочками. Поставил на журнальный столик по центру комнаты, между диваном, на котором теперь уже сидели я и Дима, и трёх табуреток и стула на который села Рая, осмотрев комнату. Юра пересел с табурета между нами на диван. Незнакомец так и сидел на табурете, молчаливо.
- Давайте за Юрия! У него сегодня юбилей! – сказал Дима, и все подняли заранее налитые водкой бокалы.
Следом, Рая спела песню, как посвящение другу. И звучало ещё много всего, хорошего и не очень. Споры всякие музыкальные…
- Саня! А ты что молчишь? У тебя ведь всегда найдётся, что сказать по поводу и без. Ты, наверное, если не самый пишущий в стране поэт-песенник, но около того.
- Да перестань восхвалять меня! – отвечаю – Хотя кое-что имеется. Правда, не под тему сегодняшнего праздника.
- Не тяни! Сыграй и спой. Покажи что-нибудь – настаивали все, чуть ли не заставляли.
- Вы же знаете, что я лишь на трёх аккордах…
- Престань, не тушуйся – продолжал Дима.
- Хорошо, слушайте. Эту песню я написал пару дней назад. Она была создана под впечатлением увиденного мной холодного, точнее сказать промозглого осеннего утра. Так и называется:

«ХОЛОДНЫЙ ТУМАН»

Зардеет небо в ночь над городом,
А память, солнечным лучом,
Пронзит туман наивных доводов,
любовный сад. И над жнивьем
Она промчится ярким пламенем,
Как будто знойным холодком.
Подкошена любовь желанная
В тумане солнечным лучом.

Ах, осень! Зорями багряными,
Согрей туман прохладных дней.
Ах, осень! В шумную компанию,
Ты проводи меня скорей.

Ты осень песней одинокою
В тумане стала не мила.
В тумане осени неведома
Мне путь-дороженька дана.
Очерчен сад мой злыми тенями
Неверный шаг и вновь беда.
Беда в пути как тень качается,
Она как мёртвая вода.

Ах, осень! Зорями багряными,
Согрей туман прохладных дней.
Ах, осень! В шумную компанию,
Ты проводи меня скорей.

На горизонте загорается
Заря, в душе прохладный дождь.
И лишь луна мне улыбается,
Откуда знать ей, что ты ждёшь…

- Нет, Саня. Грустные у тебя песни. Дай кА гитару. Вот, слушай я тебе спою:
И Дима запел песни на стихи Есенина, заиграл на гитаре так, словно солнце в сердце его пело, словно лазоревыми цветами переливаясь, сотнями радуг голос его звучал, откликаясь в словах нежностью, прелестью раннего утра, весёлого, солнечного луча с пением потерявшегося во временах года соловья. И всё это чудо являлось нам среди горящей золотом, утопающей в сырости осени…
Но люди музыкального склада никак не могут обойтись без обсуждения жизненных проблем, что, собственно говоря, и происходило здесь, даже после столь прекрасного пения Дмитрия.
- Всё, кажется прекрасно. Вот тебя, Дима, хорошая работа. А реализуешь ли ты себя в полном объёме, кроме того, что глотку дерёшь на народ в своём, в этом ресторане «супер» приподнятом? Раньше у меня была возможность, к тебе прийти, послушать. А теперь, где такие бешенные «бабки» я возьму на ту же порцию коньяка? Хотя, так многие из нас вынуждены жить. Пусть даже и есть у кого деньги, но существование какое то бесполезное, жалкое. В смысле, для народа.
- Не говори Саня, деньги деньгам рознь. Одно дело на жизнь, на питание, одежду, детей и так далее. Другое дело на творчество. Этого всегда не хватает. Всем и каждому хочется большего, чем он может оправдать необходимость их в творчестве. А кто и имеет их несметное количество, не зная, куда их вложить, хотя считает себя истинным патриотом своей страны. У него нет твёрдого представления, на какое народное благо их тратить. Вот и получается, что всё больше пыль в глаза пускают, а реально достойные дела ожидают своей очереди в мир иной.
- Верно, говоришь. Спора нет. Но где взять гарантии необходимости того или иного произведения для народа?
- Перестань Саня. Не тебе говорить, что нужно писать. Сам то и не пишешь иногда неделями, пока не выработаешь в сознании некий блок то-го, что явно необходимо сегодня. Я же вижу. Даже песня, которую ты сегодня здесь озвучил, может иметь будущее. Разумеется. При хорошем музыкальном оформлении.
- Не знаю. Ты общаешься в своём, ресторанном поле, поле посетителей ресторанов, бизнесменов, тебе виднее, что нужно им, а не нам и народу труженику. А я в обществе простого народа. Да и иногда, я слишком углубляюсь в собственные чувства, а не в мыслетворчество при народном сознании.
- Ну ты завернул! – откликнулся Юрий – Мыслетворчество народного сознания. Ты что, Господь бог? Способен точно сказать что нужно?
- Нет. Но… - тут подключилась Юлия.
- Да ладно Вам. Поэты всегда были людьми не от мира сего.
- Перестаньте. Ничем не отличаемся от народа. Лишь немного глубже хочется видеть всё вокруг происходящее.
- Но мы сегодня не для этого собрались. Дима! Лучше спой что-нибудь. Надоели эти разговоры. Всё равно они ни к чему не приводят. Поговорим, поговорим и разойдёмся ни с чем.
- Вот раньше было…- продолжил Юрий, снабжая нас новыми, скорее давно забытыми, казалось ушедшими в прошлое, проектами – Саня, а что ты один всегда? Нашёл бы себе подругу и жил бы как все.
- Перестань Юра. Хватит на эту тему разговоров. Поверь, я уже устал объяснять, что не придам себе, совести своей. У меня есть Лейла. Другую мне не нужно.
- Прямо уж, и без бабы обходишься. – донимал Юрок, и остальные подначивали.
- Перестаньте, лучше подскажите какие аккорды подобрать.
Пусть со спорами и песнями, но вечер удался. Прелестный вечер, пусть несколько банален был, с обязательным и столь ненавистным возвращением на круги своя, в камеру заключения, в среду отсутствия взаимного, высокого всеобъемлющего чувства под названием любовь. Обратно к Лейле. Нет, не к ней, а лишь к фото. И к своему молчаливому другу Бобику. Вновь домой, вновь прохождение давно изученного пути. Нет. Сегодня я на такси поеду. Холодная погода не способствовала вечерней прогулке. Сегодня очень холодный ветер пробивается через приоткрытую форточку двери такси, завтра будет снег. Я попытался закрыть окно…
- Не закроете – недовольно сказал таксист.
Теплая компания, холодный вечер, плохое такси.
Молча вышел у подъезда и скрылся за стальной дверью…


                * * *

  В автобусе никого. До конечной остановки осталось проехать ещё километра три через поле и маленький лесок с кустарником у дороги. Но впереди, прямо на дороге я увидел нечто. Останавливаюсь в метрах пятидесяти от этого удивительного явления, а именно от явления на моём пути огромной чёрной птицы, около полуметра от головы до конца хвоста. Эта птица словно хотела чтобы я остановился перед ней. Заглушив автобус, я аккуратно вышел и присел на корточки, рассматривая этого, в моём понимании великана.
Он смотрел на меня, а я на него. Такую большую и, по всей видимости, умнейшую птицу я встречал впервые. Ворон разглядывал меня, словно изучал, или сказать что хотел. На миг повернулся в сторону поля, где всполошилась стайка мелких птиц, и вновь уставился на меня. Он словно всматривался, или пытался со мной познакомиться, но в силу своей боязни по отношению к людям, и в силу многолетнего одиночества сохранял прежнее расстояние. До него оставалось не более семи, восьми метров. Многие, кто рассказывал мне об этих птицах, говорили, что живут они очень долго. Не одно поколение людей встречают они на своём жизненном пути. От этого мне становилось немного даже приятно, что этот ворон; а по виду его, словно чёрная туча черная, большая, явно непривычная взгляду размером птица, живущая более ста лет, запечатлевает меня в своей памяти. В этот момент мне представились события далёкого, советского времени. Представилась большая человеческая беда, Великая Отечественная война, словно некоторое время я побывал в партизанах, борясь против коричневой чумы в лесах родной области, участвовал в восстановлении страны после разрухи. А может быть, и видел, казалось, самого царя, его семью. Мы смотрели уже друг другу в глаза и на фоне осеннего листопада. Все мои беды были столь мелочными, что и не стоили слова, звука в свете событий виденных глазами ворона и пережитых за долгие годы его нелёгкой жизни событий. И новые строки, и память, и мысли о жизни, о судьбе…
    Судьба же готовила ещё одно испытание. Решительность, каковой всегда не хватало, компенсировала вечная тяга к детям, как, то в воспоминаниях об отце. Родная кровь. И как это раньше я не произносил этих слов?! Родная… а так ли она родна, что нет в сердце присутствия кого-либо, души какой, знающей что ты ещё кому-то нужен кроме как денежный мешок. Нет. Пусто на душе.

               
Я любить разучился,
Расплескали года
Всё к чему я стремился,
Что должно быть всегда
В сердце певчею птицей,
Соловьём средь ветвей
В жизни каждой страницей
Серенадою к ней,
К ненаглядной, желанной
В ночь и в жизнь напролёт.
А судьбина в ответ:
«Здесь любовь не живёт.
Не любовь, здесь скелет
Средь разбросанных нот».
Разметала, разбила
Сердца певчий полёт.
Всё судьба сокрушила.
Заковала под лёд
Всё, что было мне мило,
Что давало мне взлёт.
Ныне вороном в чащу,
В чернь хмурого дня,
Тенью с болью гнетущей
Лишь немного паря
По кустарникам прячусь;
Словно жизни боюсь.
Год за годом батрача,
В ночь к иконе. Молюсь:
- Ты прости милый Отче!
Каюсь, мало тружусь
Над собой ради счастья,
Ради милой. Стыжусь…

А тут ещё и Лейла…
  Нет Лейла, хочешь ты этого, или не хочешь? Поеду. Да. Стыжусь за себя, за государство своё, что так неласково приняло Вас. За то, что сам не смог раньше выехать, стыжусь. За то, что слов мало признательных говорил, стыжусь. В первый же отпуск. Не примешь, так Волгоград примет. Теперь, мне не придётся болеть душой столь сильно, как это бывало раньше. Теперь уже не страшно стало, и сойти в мир иной, коль сердце так распорядится. Другого пути мне судьба не показывает. И рассказы отца о том как он во время Великой отечественной войны был интернирован лишь подстёгивали посетить Волгоград. Меня ещё могли бы сдержать советы приятелей не наступать на грабли вновь. Но время покажет. Пусть вновь без любви, но я был, я есть, я там буду. Пока сам не увижу, не оставлю муки совести в покое. И за тебя, и за ветеранов ВОВ, что сегодня доживают свой век, видя вакханалию умов, вакханалию столь «возвышенных» над ними, брошенными на произвол судьбы стариками. Боже! Как мне насточертела ложь!

Но тут случилось то, чего никто ни за что не мог себе представить. Хотя…
 


                Хватит врать.

      Как ты ни дёргайся, а лишь вогнав себя в самую крайность, всплакнув, при этом очень громко прослушивая лучшие композиции, что когда-либо, будучи влюбленным, тебе приходилось слушать, ты ждёшь, что вот-вот сможешь к чему-то прикоснуться более возвышенному, нежели та обыденность и грязь окружающей тебя реальности. Ни разу, ни при каких обстоятельствах явления ли нет музы, ты не в состоянии скинуть груз поблеем, стянувших сердце твоё годами одиночества, молчаливым безучастием окружения. И от этого всё, практически автоматом, заковывается в стены твоей, жалкой комнаты в коммуналке, в стены этой камеры, из которой лишь можно вырваться путём непомерно громкой музыки, что может лишь на миг ослабить напор зла стянувшего сердце, не освобождая от постоянного гнетущего окружения. Не дарам 15 лет зоны чуть ли не максимальная ныне мера наказания. Теперь я знаю, почему именно эта цифра становится роковой для того, чтобы я высказал всё это.
 10 лет унижения человеческого достоинства от родного предприятия, под средством «чистого четверга» выработанного руководством на лжи его обслуживающего, на подставах чести и совести всякими выродками советской системы, продолжающий собирать и собирать несметное количество смертей, гробов, выносимых с предприятия.
 Эх!  Прости меня Николай! Не стало тебя, хоть ты и был моим соседом назойливым, но как не видеть мне того напряжения, под гнётом которого ты пытался жить. И над тобой уже, как и надо мной вскоре, как прежде, как во все года твоего существования, ни разу не высказанная в чём-либо серая толща туч, что убивает надежду вырваться на простор, на свободу честным, совестливым душам. И каждый шаг, секунда…. Десять шагов, минута, день, год и жизнь под тучами скупости и непонимания бесполезно рвущейся на свободу одинокой души…
Крест! Это твой крест на могильном холмике, где гниет твоя плоть, начавшая гнить с самого твоего рождения. Зона! Зона отчуждения.
Проходят мимо счастливые дети, коим не было тебе возможности быть. Проходит мимо светлая юность, коей не было у тебя. Проходит мимо любовь, что игнорировала тебя, бросая в пропасть каждый раз. Проходит мимо желанная зрелость, что не находит больше понимания, потому, что тебя уже как бы и нет и быть рядом ты уже не можешь. Проходит мимо отцовство, коим овладеть тебе, не суждено…
Ты падаешь туда, где гниёт плоть, черви пожирают последнее, что могло бы содержать в тебе жизнь.
Найти оптимизм при окружающей тебя мерзости, толчком для творчества, всё сложнее и сложнее.
Может, кто протянет руку в эту могилу? Нет. Не думаю, что кто-то станет пачкаться…
Слушаешь Круга, и слышишь уже не песню, не слово, а зов.  Куда Анна Герман, Цой и мать родная звала, и продолжают звать. Один лишь зов туда, куда совсем ещё недавно ты не боялся уйти в бесстрашии с какой-то ещё надеждой в груди. В вечность, в эту самую вечность, о которой многие боятся говорить. И я боялся, пока  «Ветер перемен» Макаревича не встал перед глазами серым небом без всякой надежды на просвет.
ХВАТИТ ВРАТЬ!
Всю жизнь все местные начальники врали мне о счастье, о любви, о жизни достойной, при этом ждали и ждут ещё от меня какого-то света и каких-то положительных жизненных решений, при их тучах над честью и совестью, каковой в помине не было у них.
Хватит врать, и я врать не стану.
Сколько можно писать про то, чего никогда не случалось с тобой?
Чему я могу научить, если жизни должной не было, и нет…

 Если бы ты знала, сколь зла и гадости они творят здесь? Хотя, может так и по всей стране. Обещания, подкупы потенциальных избирателей и многое, многое другое внутри предприятий. Жаль, что я не в Москве живу, а в богом забытом месте. В этом, столь досаждающем городе, «псом на привязи» под тучами надменности и высокомерия.
О. сколько бы я ещё сказал об этом месте!!!
Отречения от народа ждут. Нет. Против совести не пойду. Против веры в любовь, никогда. Против того, что дал Господь, никогда не пойду! Как и тогда, когда казалось, что всё кончилось. Когда не стало мамы, первой любви, а потом и Лены, невинно убитой. Господь спасал, строки сердцу диктовал, от отцова рассказа, уводящего, меня прочь от злых мыслей, от превратностей судьбы. Болью боль покрывала прежние потери.

…Вы интернированы были.
Детьми попали на войну.
В Германии рабами жили,
А для России кость во рту…

  Как он, Господь спасал, от одиночества в доме бабушки, в автобусе от народной глупости, от помешательства…. Нет, Лейла. Мне ещё кажется, что я жив. Да и машину на днях испытывать начну. Всего-то осталось, тормоза прокачать, ремни безопасности новые поставить и клапана отрегулировать. Часа полтора работы. Тогда уж, хоть что-то у меня будет своё. Может даже и способное, довести меня к тебе. Хотя…. Нет. Пусть она будет. Пригодится в нашей, дай Бог, совместной жизни.
Прошли дни. Желанный день выезда на трассу был слегка морозный, но ясный и солнечный. Машина, что и следовало ожидать, завелась с пол оборота. Со временем, по мере нагрева двигателя обороты стихли, и в салон стал поступать тёплый воздух. Торпеда была неродная, от «Дат-сун-Шерри120», и она как нельзя, кстати, подходила, как выяснилось. Поскольку довольно быстро отошли от наледи лобовое стекло и треугольники передних дверей, через которые уже ясно виднелись зеркала заднего вида и отражение в них.
- Вот и хорошо - выставив часики фордовские, встроенные в консоль, и воткнув SD-диск в магнитолу, я стал ощущать нечто родное, своё. Лёгкий запах мастики, разносившийся по салону, был словно мёд на душу. Машина оживала. Устроившись поудобнее на сиденье, опять же от другого автомобиля, от Мазды323, вваренные, чётко вымеренные, выставленные знакомым сварщиком, вместо родных «блинов», я стал вслушиваться в песни М. Круга.
- Какие песни?! Песни, заставляющие жить, и любить так, как любил он, как страдал он и многие, многие, многие сидельцы. Сидельцы мест не столь отдаленных, сидельцы позабытых богом и новым правительством, новой, такой паршивой страны, коммуналок. И радость за воссозданный автомобиль. Радость, как за некое созданное десятилетием жизни произведение искусства переполняла дух. И горечь о том, что Лейла была так далеко от меня.
- Поехали! – скомандовав самому себе, я пристегнулся непривычно широким полуспортивным ремнём безопасности, включил первую передачу, и потихоньку выехал со стоянки.
Капот машины сверкал на солнце. Ярко красная её расцветка радовала глаз и воодушевляла к скорости, к её, машины, скорейшей проверке на большой дороге. Благо, что трасса была рядом от стоянки. Стоянка, где, собственно говоря, и доводился автомобиль до логического завершения в его подготовке к работоспособности, находилась на окраине города.
За десятилетия «рулёжки» и днём и ночью, и в любую погоду любого времени года, выработалась уже некая уверенность в вождении. И эта, моя «копейка», выглядела, на фоне прошедшего пути познания дорожных ситуаций, сущим ребёнком. Нет! Она даже некая игрушка для взрослого мужика. Игрушка. Размышлял я, разгоняя машину всё быстрее и быстрее. Прислушиваясь к двигателю, я вспоминал нашу, родителей, первую, ещё новую, в 1980-м году купленную «Одиннадцатую». Как здорово, что это ощущёние, ранее милое, ощущение гордости, некой ребячьей зависти за отца моего, перекочевало в меня. Ну вот, хоть что-то. Хоть что-то мне, пусть и бездетному, не воспитывающему ребёнка, не отцу, но стало сродни былому. Тому, ради чего я, ребёнком ещё, так завидовал своему отцу. И так, же как отцу, хотелось посадить рядом маму, и прокатить с ветерком по просторам. Пусть не теми просторами, что мелькали ранее убранными в зиму полями, а хотя бы свободной от предрассудков дорогой жизни.
- Чо-о-о-рт!
Свет! Ни жарко, ни холодно. Словно тела нет…

- Скорую! Давайте сюда! Мне кажется, он ещё жив! – подгонял врачей водитель, вызвавший скорую помощь, и тушивший загоревшуюся «копейку»
- Быстрее! Адреналин! Прямо здесь! Да, доставайте же, сестра, быстрее! Он уйдёт сейчас! – торопил врач скорой помощи.
-Сколько времени прошло с остановки сердца? – спрашивал санитар свидетеля происшествия.
- Не знаю. Мы только машину потушили и вытянули его из неё. Когда вытянули, ещё был пульс. Вас ждали минут пятнадцать. Не знаю.
- Жив! Давайте его в машину! Капельницу, дефибриллятор приготовьте, он слаб! Он очень слаб. Внутреннее кровотечение. – двери скорой закрылись, и напугав сиреной округу, машина рванула с места аварии.
- Расскажите, ребята, что Вы видели? Как случилась эта авария? Только честно, без фантазий – расспрашивал инспектор ДПС, ребят, считай, что первых, прибежавших на аварию из соседней деревни.
- Машина эта по прямой! А тут такое! Такое! Прям бац! И огонь сразу – перебивая друг друга, говорили ребята.
- Ребята! Вы мне спокойно, не перебивая друг друга, расскажите, как всё это случилось? – вновь переспросил милиционер.
- Так мы и говорим, что эта машина ехала по трассе, а тут трактор из-за кустов прямо на центр дороги выехал. Вот, Лёха видел как эта машина на полной скорости, прямо в трактор и долбанулась.
- А скорость большая была? – вновь спросил инспектор
- А здесь все быстро едут. Не знаем. Но точно, что быстро ехал – отвечали ребята.
- Извините, - обращаясь к свидетелю, вызвавшему скорую помощь – что Вы скажете о скорости этого участника ДТП?
- А что о нём говорить? Здесь тракторист полностью виноват. Вынырнул из-за кустов. Мы видели как он, не снижая скорости, рванул на трассу со своими дровами. Мы во встречном направлении ехали, метрах в двухстах. Удивительно, как только ему удалось выжить в такой аварии?
- Ничего удивительного – сказал инспектор, и добавил – ремни безопасности.
На дороге стоял трактор с прицепом полным дровами, со спущенным левым задним колесом, и с выбитым передним мостом. Жигуль, подъехавший правой, больше стороной под него, был похож, больше, на груду металла. Тракторист сидел, отвернувшись на обочине, прямо на снегу, обняв голову руками. Разбросанные круг битые детали автомобиля, говорили лишь о том, что в такой аварии выжить водителю жигуля, хоть он и сидит, как водитель, слева, практически невозможно.
- Смотри, Лёха! Собачка игрушечная в снегу, на обочине! – один из мальчишек поднял Бобика
- А! Китайская. Фигня! – ответил второй.
- А мне он нравится. Возьму её себе.
- Брось. Говорят, что нельзя ничего брать с аварии – противился приятель.
- Ты посмотри. У него такая приятная, доверчивая мордашка. Возьму, он будет со мной всегда. Я его ни за что не обижу.
- Как хочешь. Пошли, нам крепость снежную достраивать нужно. Забыл, что ли?
- Побежали! – ребята убежали в деревню, находящуюся в двухстах, двухсот-пятидесяти метрах от дороги.



Прошло две недели.

- Сестра, Вам не кажется, что наш подопечный пошевелил пальцами? Кажется, он очнулся.
- Не может быть! – отвечала сестра – Нет, Вам показалось. Все, так же как и две недели назад. - Зачем? - донёсся тихий голос. И добавил – Плесень кругом. Смертью пахнет. Там лучше…
РИТМ

Осколки кварцевых страстей,
что нет в граните твёрже крошки,
терзают будни новых дней,
век жизни одинокой мошки.

Вода точила, гром гремел
тем кварц быстрее, между дел,
и глубже в недра погружался.
Тянуло кварц под ритм к сердцу.

Там, кровоточа, боль снося,
ударом за рубцы ответом,
сердечным ритм творил, неся
свободы свет, неся искусство.

Встречая пасмурный рассвет,
слезы солёное томленье,
ритм замирал, искал ответ,
природу тусклого явленья.

А дни бежали как часы,
они ж, в минуты превращались,
когда на времени весах
морщины с проседью качались.

Под маску ласковым словцом,
под лживый отклик пониманий
терзает ритм себя венцом
несбывшихся желаний…

Искусство станет не у дел
пред ликом страха созерцанья,
как время пашет, то, чем жил
для радости, для счастья.

Все маски, отклики, ничто
не скроет новое явленье,
стремленье в белое сукно
под крышку гроба, гонку в тленье.

В заоблачную неба синь,
в цвета немыслимого мира
от ран, от кварцевого пира,
кровавой нечисти картин.

Одним ударом от морщин,
от сизой, пасмурной седины.
Одним ударом…


А может и так:


                ВПУТИ

…В пути средь испытаний
Минута как урок.
Здесь срок непониманий
Судьбе совсем не впрок…

- С одной стороны, скажу, что я немного поражен твоими рассказами. Смотря на это с другой стороны…. Рассказал ты мне свои истории, и я всё же вижу, что ты мог бы, не зацикливаться на Белках, Ленках и Лейле, а женился бы, найдя здесь, то есть, своём городе себе пассию. И стоило ли мучить себе душу ради того, что тебе явно не принадлежит. И едешь ты сейчас туда, где тебя, возможно и не ждут. Ты очень сильно, порой, веришь тому, что сам же надумываешь. Очень доверяешься людям. А так нельзя. Нельзя так, сломя голову…. Столько мук, переживаний, падений, а ни любви, ни дружбы настоящей не находишь. Сам себе строишь стены, всяческие испытания, а в итоге лишь встречаешь явное непонимание. Сколько можно доказывать судьбе, что, возможно, жить честно, по совести. Нельзя сегодня так жить. Хоть раз соври, или прояви хитрость, сопряженную с нотками безнравственности. Отринут от тебя поначалу, а потом, сам же увидишь того, кто не поверит тебе, лжи твоей. Он, друг, или она, подруга, станут те6е верее всего окружения, доселе лишь пользовавшегося тобой. Обмани дьявольское окружение, если чувствуешь, что оно тебя окружает. Не поддавайся старой болезни, влюбляться раз и надолго. Где гарантии того, что это не начало новой истории? Попробуй, рискни сделать опрометчивый шаг, влюбляясь во всех, кто окружает, ищет твоего благоволения. Ведь не может быть так, чтобы этого не ощущалось в твоей душе. Ответь же, наконец! Что ты молчишь? Вот уже час сидишь, и смотришь в окно, словно там ответ. Но нет там ответа, кроме дождя, полей, лесов и рек, проносящихся мимо со скоростью движения нашего поезда. А минуты текут, дни проходят, годы уплывают – сказал профессор, рассматривая меня, словно сверлил когда я повернулся в его сторону.
- Вот там то, как раз и жизнь. А там где жизнь и есть ответ. За окном этого купе. Здесь, её нет, за этим столиком – ответил я, хлопнув ладонью по столику, так, что зазвенели ложки в стаканах - в этом поезде, на этом пути, который пройден нами в этой долгой беседе. От того и рассказывал Вам. От того и пытался что-то доказать, пусть не Вам, а скорее себе, что лишь кроме как через преодоление всех назначенных судьбой препятствий можно найти дружбу, любовь. Не верю, когда говорят, что любовь со временем превращается в привычку, как говорят. Лгут люди. Лгут сами себе. Я не желаю лгать ни себе, ни людям. Еду. А как там получится? Пусть судьба рассудит – смотря в глаза профессора, словно пытались запомнить его, запомнить внутренний мир этого, столь редкого, скорее, что единственного слушателя, собеседника.
Он профессор. Каких наук, я даже и не спросил. Точнее сказать, я пропустил это мимо ушей, когда мы знакомились, устраиваясь в своём купе ещё в Москве. А он ничего, особо мне и не рассказывал о себе. Единственное, что я понял, это то, что ему представлялась эта поездка по примеру тех, давних поездок, советских времён. Когда он ездил в командировки, будучи молодым ещё специалистом в своём деле. Просто, первый раз в своей жизни я встретил человека, который меня выслушал от начала и до конца. И практически подтвердил, своим послесловием, слова моего отца. «Тяни в кровать всё, что шевелится» - говорил мне отец за пару лет до того, как его не стало. Вот только отец не учёл, что такое возможно, лишь тогда, когда у тебя есть друзья и нормальная жизнь в детском саду, в школе, во дворе, отчего дома, в училище, в армии, и…
Профессор этот хороший собеседник, который умеет слушать, умеет сочувствовать и понимать. И он знает жизнь, в понятиях своей, единственной за все его шестьдесят с лишним лет, любовью. Ему не приходилось гнаться, не приходилось страдать за любовь. По его судьбе, живя среди близких и друзей, таких перипетий предусмотреть, или предположить, было бы невозможно. Оттого то, я надеялся, он и слушал упорно, смиряясь с тем, что хотел, видно было по его глазам, высказать своё мнение в момент наивысшего возмущения от услышанного. Но так ли это было на самом деле. И было ли ему чуждо, в осмыслении услышанного, то, о чём я говорил. Что всё ж, вызывало интерес на протяжении, без малого, пяти часов общения, в пути? И это ли его привлекало, от того и сдерживало от посягательств вмешаться в рассказ.
Волгоград встретил нас тёплым солнечным утром. Мы пожали на перроне друг-другу руки, и молча разошлись в разные стороны.

- Такси! Такси! - возле меня остановилась потрепанная, синего - металика цвета, «шестёрка»
- Куда?
- По области!
- Куда именно? Дорого. Цены знаешь?
- Нет проблем. Ищем заплутавшую любовь! Поехали! - отвечаю водителю, протягивая ему пятитысячную купюру...