Новое собрание рассказов
Артём СУЛТАНОВ
Не убавь ни слова
Рассказы
Золотые руки
- Степановна –а!
- Аюшки?
- Свиняюшки! Студентка ещё одна до тебя прибыла. Пристрой давай.
- А чо это опять я?
- Поговори ещё!
Степановна упёрла в новоприбывшую нетрезвый взор.
- Ну, пойдём, что ли, коли приехала, - сказала она. – Чтой-то ты хилая такая? Тоже, что ль, из консерваториев? Как зовут-то тебя?
- Магдалена... – пискнула Магдалена Партитуркина, первая скрипка студенческого симфонического оркестра под управлением маэстро Хабибуллина.
- У! – поразилась Степановна чудному имени. – Точно, видать, из консерваториев! Ну, пошли, Мадлена, задам я тебе работёнку-то... У нас тут работёнки-то на всех хватит. Ваших-то на дальнее поле услали, на автобусе. Из-за тебя одной автобус уж гонять не будуть, керосин-то жечь... А ты чего опоздала-то?
- Да я станцию проехала лишнюю, на электричке... – сказала Магдалена.
- А... Проспала, что ли?
- Проспала, ага... – бесхитростно соврала Магдалена. Не рассказывать же о том, что засмотрелась на берёзовую рощу и не могла от неё оторваться, пока вместо рощи не оказались за окном развалины древних колхозных коровников.
- Ну, пошли, свёклушку будем пропалывать. Свёклушку-то любишь кушать? А если любишь кушать, то люби и пропалывать! А то как жа? Ты что ли будешь кушать, а мы тут за тебя пропалывай? Нет уж!
Степановна шла впереди Магдалены и, размахивая словно бы сросшимися с её могутным плечом граблями, выдавала всё новые и представляющиеся ей остроумными умопостроения. Магдалена уже перестала её отвечать, озабоченная лишь тем, чтобы вовремя уворачиваться от граблей.
Полчаса такого похода увенчались достижением дальнего края колхозных полей, уходящих в обе стороны куда-то за линию горизонта, как море, и только где-то совсем далеко, сбоку голубела еле различимая полоска леса.
- Вот. Свёклушка! – гордо заявила Степановна, сняв с плеча грабли и словно указкой обозначая ими фронт работы. – Можешь приступать.
И Степановна, повернувшись привычно, как солдат стройбата (правда, через правое плечо), вознамерилась «отчалить».
- А грабли? – робко поинтересовались Магдалена.
- А? – приостановилась колхозница. – Ты что-то сказала, Мадлена?
- Грабли... Я думала, Вы их для меня несёте...
- Не-ет, милая, это мне щас надо листья под яблоньками сграбливать. А тебе они и ни к чему: ты – ручками, ручками... – Степановна нагнулась к грядке и вытащила одну из недавно проклюнувшихся свёколок. – Вот она свёклушка. Её пропалывать надо... «Пропалывать» знаешь что такое? Вы там у себя в консерваториях, наверно, и не проходили ещё? «Пропалывать» - значит «выдирать». П;няла?
- Понял;... – сказала Магдалена.
- Ну и хорошо, если п;няла, - удовлетворённо подытожила Степановна, даже и не заметив диссонанса. – Приступай! – И ушла.
Партитуркина поправила сползшие на кончик носа очки и приступила.
Три часа пролетели быстрее филармонического концерта. Степановна, пришедшая принимать работу по прополке своей личной, между нами говоря, грядки, аж грабли уронила.
Скандал был страшный.
О студентке, которая выдрала все до единой свеколины, оставив одни сорняки, колхозники вспоминали ещё не один год. И вздрагивали.
12 октября 2006
Книгочей
Карл Маркс тоже любил рыться в книгах. И это единственное оправдание моему книжному сумасбродству.
С детства мне было гораздо приятнее общество хорошей книжки, нежели тусовка сверстников. В разные годы, правда, понятие «хорошая книга» менялось порой самым кардинальным образом, от переводных похабных детективов до Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Но, поскольку сверстники остаются сверстниками, а книжный океан неисчерпаем, выбор мой сохраняется неизменным.
Посещение библиотеки превратилось у меня в некоторую зависимость, хотя и не такую вредную, как наркомания или алкоголизм, но тоже сильную. Всё мне казалось – вот-вот попадётся такая книга, что прямо всю жизнь мою перевернёт! Что это может быть за книга, я и сейчас решительно не представляю. Может быть, что-то философское...
А воровать книги из библиотек я стал единственно из-за невозможности все полюбившиеся фолианты купить, ну и заодно ввиду отсутствия за библиотечными богатствам должного надзора. Читателей в библиотеке всегда до неприличия мало, проще сказать – кроме меня, как правило, и не бывало между стеллажами никого. И стоило ещё и библиотекарше отлучиться за каким-нибудь заказанным мной томом Юлиана Семёнова или Станислава Лема, как я оставался один на один со своим искушением, которое глядело на меня со всех полок и бороться с которым я был не в силах.
Обычно я прятал приглянувшуюся книгу под ремень, после чего, зарегистрировав официально взятые «фолианты», мелкими шагами шёл домой, где ворованное складировалось под письменным столом. Сразу «проглатывать» упёртую литературу особой необходимости не было, ведь никто этих книжек у меня уже не требовал. Вот они у меня и копились, пока их количество не превысило критического значения и «бомба» эта подстольная не «рванула».
Мама полезла как-то ко мне под стол (очевидно, просто заинтересовавшись огромной, в три или четыре колонны, грудой незнакомых книжек), и в тот же день мне был устроен форменный кирдык.
Кирдык закончился тем, что назавтра же с утра я попёр всю эту кладовую знаний, еле упиханную в самый большой наш чемодан, обратно в библиотеку.
Наглости прямо заявить о возврате ворованных книг я в себе не нашёл, поэтому просто выложил тихонько содержимое чемодана на подоконник в «предбаннике», а зайдя внутрь, сообщил, что какие-то, мол, книжки лежат почему-то на окне...
Я так думаю, что таких «происшествий» в наших библиотеках случается предостаточно, поэтому библиотекарша не выказала особой радости, хотя и поблагодарила меня за сообщение. Меня до сих пор терзают смутные сомнения: может быть, она догадалась, что это я притащил упёртые источники знаний на подоконник?
Так или иначе, но с тех пор книжек из библиотек я больше не воровал, хотя рыться в них по-прежнему люблю не меньше Карла Маркса.
21 января 2007
ЖЭК как зеркало окружающей действительности
Таких цифр в счёте за свет нам видеть ещё не приходилось. Точнее, конечно, - чисел. А ещё точнее – тысяч рублей, которые якобы «нагорели» за электроэнергию.
Ну зря ли моя мама всю жизнь твердит, чтобы попусту не жгли свет, выключает за отцом обрекаемые им на забвенье телевизор, радио и компьютер, а я так вообще приобрёл привычку (впрочем, скорее полезную) машинально гасить лампочку, выходя из уборной, и меня тянет сделать это даже на выходе из общественного туалета, например, на вокзале.
Мама посмотрела на счёт-фактуру, и проблема моего досуга на сегодняшний вечер была решена: я отправлялся в ЖЭК на «разборку».
Дорога в наш ЖЭК, если идти от нашего дома, лежит через школьный двор, и каждый раз, когда я мимо этой школы иду, душа моя радуется тому, что я иду мимо, а не работаю в школе, скажем, учителем математики, как одна моя однокурсница (она, кстати, именно в этой-то школе и работала, пока, к счастью, не вышла замуж и не уехала куда-то в район). Не знаю, смог ли бы я найти хоть какие-нибудь рычаги воздействия на оболтусов и оболтусих, вечно курящих за углом школы (и сегодня сигарету «стрельнули»!) и ежеминутно с важным видом вещающих неимоверную чушь в свои мобильные телефоны.
Мне с этим «будущим страны» противно и тягостно даже в трамвае рядом ездить, не то что в будущее идти. Когда стоишь близко с таким «молодым-незнакомым», всё время ловишь себя на нелепом страхе, что он вдруг плюнет тебе в лицо и ещё заржёт, как это они сейчас умеют, прямо по-лошадиному. Может быть, мне просто повезло, но среди моего окружения, когда я был в том же младом возрасте, никого подобного не бывало.
Такое поведение, какое сейчас демонстрирует наша «поросль», характерно для обитателей «мест, не столь отдалённых», что вполне объяснимо: вместе с блатным шансоном, ежедневными криминальными новостями и бандитскими сериалами должны были измениться и «потребители».
После школьного двора располагается сквер, там молодёжь постарше, но столь же скверная. Похоже, всё наше общество пало жертвой блатаризации, она, видимо, является обратной стороной, побочным эффектом свободы. Хотя у нас и свобода получилась какая-то чересчур особая, небывалая и неслыхалая.
Молодёжь в сквере почти моего возраста, и мне это неприятно. Я невольно представляю себя одним из их поганой компании, и на душе становится соответствующе погано. Просто так проводить время жизни, абсолютно впустую, зря, чесать языки и забивать друг другу уши тупыми скабрёзностями... – по моим представлениям это просто ад! Я и минуты не способен находиться в подобном обществе, куда приятнее хоть газету почитать, не говоря уже о хорошей книге.
Вообще пресловутая «роскошь человеческого общения» именно оттого и роскошь, что нормальных, вернее, подходящих тебе собеседников найти нелегко, а со временем (и особенно – с умственным ростом) всё труднее и труднее. Просто так перекинуться несколькими словами с первым попавшимся человеком ещё получается, а длительное общение со знакомыми (родственники хочешь не хочешь являются исключением) начинает тяготить.
А чтение – занятие в этом смысле гораздо более «надёжное», что ли. Ведь создание литературного произведения предполагает некоторую работу, вследствие чего текст содержит в себе «концентрацию», «углавнение» размышлений автора...
Но что-то меня уже совсем утянуло в назидательную философию. Тем временем я уже дошёл до нашего ЖЭКа и вознамерился, открыв дверь, сразу же очутиться внутри. Ни себе фига! В помещении ЖЭКа столько народу, что первой моей реакцией становится – присвистнуть и закрыть дверь, не зайдя. И лишь потом, с трудом подавив желание закурить (я, как всегда, терплю уже почти неделю, дабы потом от одной сигареты получить максимум удовольствия), захожу внутрь.
Батюшки! Я и не предполагал, что это небольшое помещение, по площади едва ли не всего лишь вчетверо большее нашей квартиры, способно вместить столько штук людей! Люди к тому же (собственно, и я тоже) в зимней одежде, и кроме всего прочего (тут уж и кроме меня) почти все непрерывно говорят, перебивают друг друга, перекрикивают собеседника, - по этой причине кажется, что народу в ЖЭКе ещё больше, чем их набито в реальности.
Вливаюсь в общий хор, пытаясь определить, куда занимать очередь и кто последний.
Большинство, конечно же, «по закону подлости», стоит именно туда, куда нужно и мне: в бухгалтерию. Но тут же выясняется, что и другая очередь, к паспортистке, тоже меня ожидает: на стене объявление, где сообщается, что в бухгалтерию необходимо предоставить справку о составе семьи.
Разговоры в обеих очередях в основном на одну тему: какого хрена жилец сам должен подавать справку из соседнего кабинета, когда проще, быстрее и дешевле перебросить все данные из одного компьютера в другой? Однако не всё так просто: у паспортистки оказалось – информация не в компьютере, а на картоне, каждая квартира на отдельной карточке.
- Они умные, но в свою пользу! – говорит дедок с палочкой, из тех дедков, какие в любой очереди и при любом режиме чувствуют себя как рыба в воде и способны, кажется, говорить сутками напролёт. После длительного общения с такой «рыбой» твоё восприятие мира становится ощутимо упрощённым, но одновременно – мир становится более понятным. Только вот сам ты некоторое время пугаешь окружающих несуразным для тебя старческим брюзжанием.
Ещё один точно такой же дедок входит с улицы, вопрошая с порога то ли в шутку, то ли серьёзно, то ли – просто как всегда:
- Паспортистка здесь проживает?
- Здесь, здесь, заходи! – слышатся голоса из очередей. У нового посетителя оказывается среди присутствующих куча знакомых, с которыми он незамедлительно начинает калякать со всем положенным ему Богом достоинством.
- Ну, как твои дела старпёрские? – обращается близстоящий дедок-«рыба» ко вновьприбывшему.
- Наши дела как сажа бела! – с готовностью откликается тот. У него уже, очевидно, на все случаи жизни заготовлены отклики. Простите за тавтологию, но тут уж она составляет существенную часть лексикона.
- Дела у прокурора, у нас – делишки! – выдаёт, не в силах промолчать, ещё один вариант на поставленный вопрос кто-то из очереди.
Повисает длительная, не короче «мхатовской», пауза; правда, в отличие от своей знаменитой «коллеги», она вовсе не драматична, напряжения не увеличивает. Все стоят и только радуются хоть какому-то отвлечению от своего стояния.
- Ну, а ты как живёшь? – находится, наконец, «пришелец».
Подумав, что называется, «самую малость» - секунд двадцать,- обладатель клюки изрекает не менее крылатые слова:
- Живём, хлеб жуём! – и при этом улыбается настолько фернанделевской (она также называется «лошадиной») улыбкой, что можно догадаться: его ветеранской пенсии хватает не только на хлеб.
- Нас е..., а мы крепнем! – вдруг ни к селу ни к городу добавляет он и смущённо замолкает, сам почувствовав, что переборщил. Но, если не придираться к отдельным словам, можно согласиться, что это выражение как нельзя более точно характеризует сложившуюся в стране ситуацию.
Стоять, очевидно, придётся долго, никак не меньше трёх часов. В кармане у меня Гедеоновский Новый Завет, но освещение здесь совсем негодящее, читать невозможно. Пытаюсь слушать через наушники маленькое FM-радио – оказывается, здесь ловится только «Шансон», а он и без этого слышен из-за двери «КАССА». Да я этих блатарей только под дулом автомата слушать могу. Хотя вот приходится и без автомата...
За невозможностью приобщиться к Богу через печатное Слово пытаюсь приобщиться через мысль: начинаю про себя читать «Отче наш».
Я давно заметил, что эта универсальная молитва очень эффективно «увязывает» мозг молящегося с реальной окружающей действительностью, и по её окончании человек получает сильную духовную подпитку, как если бы красноармейцу 30-х годов выдали мандат с личной подписью Сталина: это «окрыляет».
А если произносить мысленно молитву «в час по чайной ложке», медленно, растягивая каждый слог, то можно убедиться, что окружающий мир тоже «слышит» это твоё внутреннее бормотание и даже определённым образом на него реагирует.
«Отче наш, сущий на небесах...»
Молодая мамаша, играющая среди очереди со своим укутанным ребёнком непонятного пола, точно в этот момент пискляво говорит ему:
- А где папа? Где наш папа, а? Во-о-он он где, папа-то наш!
«Да святится Имя Твое...»
- Вот именно! – вырывается из «контекста» очередьных разговоров особо громкая реплика.
«Да придет Царствие Твое...»
- Царёв! Кто Царёв? Где он? Идите сюда! – продолжает окружающая среда свою реакцию на мою молитву.
«Да будет воля Твоя...»
- Вольному воля, а спасённым – рай! – из вовремя распахнутой двери в конце коридора вырывается из по радио Дима Маликов.
Может быть, это сатана мешает мне, отвлекает? Несгибаемо двигаюсь дальше:
«...на земле, как и на небе...»
Вокруг смолкает гул очередников, пауза повисает с таким видом, будто бы все прислушиваются, какая же реакция последует.
Дверь в конце коридора снова хлопает, и ясно долетает обрывок фразы:
- Да спуститесь же вы с небес на землю, у нас бюджетная организация!
Идём дальше.
«Хлеб наш насущный подавай нам на каждый день...» - я твёрдо уверен, что никто и ничто не в силах меня выбить из этой надёжной колеи.
Но – не тут-то было: распахивается дверь бухгалтерии и выбравшаяся с трудом сквозь толпу на середину помещения дама с золотой фиксой зычным голосом объявляет:
- Говорю один раз! Чтобы потом не переспрашивали! Перерасчёт будем делать сразу всем, автоматически. Найдена ошибка компьютера, в ведомости за следующий месяц всё будет учтено! Можете идти домой!
Народ воспринимает перемену своей участи так, будто все молились вместе со мной. Толпа расходится с отчётливо читающимся на лицах торжеством справедливости.
Меня выносит на улицу вместе со всеми, и я двигаюсь домой, размышляя о том, что «ошибка компьютера» - это, вообще говоря, вещь немыслимая.
И лишь потом понимаю – ясно, «в упор»: ведь молитва-то подействовала! Пусть радио там только на «Шансоне» фурычит, в Бог-то – Он везде фурычит, даже в нашем ЖЭКе!
7 февраля 2007
Прошедший мимо жизни
Мне придётся всё это записать, просто чтобы всё время об этом не думать. Тем более что от думания ничего не меняется, а лишь усугубляется беспочвенность этого думания; а записанное приобретает иное свойство: им может воспользоваться кто-нибудь ещё, на худой конец – даже и я сам.
Хочется порассуждать о том, что случается постоянно, и в данный момент тоже: об упущенных возможностях. Ведь я сейчас мог бы сочинять какой-нибудь денежный детектив или потакающий вкусам публики бестселлер, а не этот неизвестно какого жанра текст, к тому же с ещё неясной судьбой.
Возможности мы упускаем вечно.
Начиная с детсада, когда можно заняться одновременно музыкой, рисованием и всеми видами спорта, а не гваздаться в песочнице вместе с такими же, как ты, обормотами, и заканчивая кладбищем, где бы ты мог лежать с достойными людьми, а не с теми же обормотами из детсада.
Но вот так начнёшь рассуждать да примерять – оказывается, и изменить-то ничего по большому счёту невозможно. В центре всех событий по-прежнему будешь оставаться ты сам, и ты будешь под действием этих событий мутировать, деформироваться. И ты будешь привыкать к ним. Вот что самое непоправимо главное: ты ко всему привыкаешь! К плохому – ладно, даже жизнь облегчается. Но – и к хорошему: отсутствию очередей, цензуры, читательскому интересу, выходу новой книжки и т.д.
Что бы я мог с собой сделать, чтобы быть более «состоявшимся», что ли? Хотя – это ещё вопрос, что считать «состоялостью» - попадание в телевизор? Хрена лысого мне это надо?
Много денег – верный путь на «перо» к бандитам. Много славы – вообще несообразная жизнь, когда ищешь на Земле место, где бы тебя никто не знал и где ты мог бы почувствовать себя (ненадолго!) нормальным человеком. Много ума – окружающие кажутся дураками. Много совести – гипертрофированно замечаешь свои и чужие ошибки, жизнь становится сплошным кондуитом.
Но кто же может выработать рецепт правильной жизни? Если главное – это иметь возможность выбора пути, надо ли уставлять путь все перекрёстки указателями единственно верного маршрута? Не разнообразная ли картина жизни – конечная цель Создателя? Чтобы Он мог в любого персонажа этой картины войти и пожить в нём. В таком случае упущение нами иных возможностей видится совершенно законным. Это упущение надо принять как должное, необходимое качество человеческой жизни.
Некоторые возможности упускаются, так сказать, на благо. Например, если мне где-нибудь на прогулке, или в походе в магазин, или в электричке попадается разбитная молодёжная компания, в моём воображении автоматически начинает проворачиваться сюжет того, как эта компания до меня «докапывается», а потом на меня нападает. Сначала на ум приходит грандиозная драка (я – против всех сразу, причём пренепременно всех и побеждаю), затем наступает очередь «мирных» исходов, когда я остроумно разрешаю конфликт без применения кулаков...
В реальности же, конечно, и им на меня наплевать, и мне на них соответственно.
Так что возможность подраться – из цикла «Не очень-то и хотелось».
А вот возможность что-то присовокупить копящимся в недрах письменного стола (вернее – «Рабочего стола» в компьютере) своим размышлениям упускать не хочется.
Ну, я и не упускаю.
26 января 2007
Так и запишем.
Рассказы, почти дословно записанные со слов очевидцев.
Окололитературная история.
Молодой критик О., слушатель Высших Литературных Курсов, приехал сдавать сессию из Казани вместе с женой.
В общежитии Литературного Института им. Горького мужской и женский туалеты на этаже разнесены в разные концы длиннющего коридора. Комната критика О. находилась ближе к мужскому, и жена критика О. иногда, экономя время, посещала его (в смысле – мужской туалет, а не критика), конечно, попросив заблаговременно, чтобы муж сначала проверил, что помещение безлюдно.
И вот как-то раз стоит критик О. в коридоре, облокотясь на стенку, караулит, чтобы никто не мешал его супруге отправлять её естественные надобности.
И вдруг в коридоре показывается его знакомый и коллега по перу, монгольский писатель с позабытой сейчас (да и тогда не громогласно звучащей) фамилией, который, очевидно, имея столь же естественные надобности, намеревался проследовать в мужской сортир.
Критик О., не вдаваясь в излишние подробности, просит:
- Слушай, друг, подожди немного, а?
Но монгольский писатель, побуждаемый всё возрастающими внутри него надобностями, рвётся в вожделенное помещение, не прислушиваясь к аргументам сдерживающей стороны:
- Слюшай, в чём дело? Мине нада!
- Минуту, одну минуту подожди, пожалуйста, будь человеком! – умоляет сдерживающая сторона в лице критика О.
Монгольский писатель решительно отказывается прислушиваться к голословным уговорам наследника Белинского и Добролюбова и переходит к активной фазе атаки:
- Да я уважаемый человек! – кричит он на русском и нерусском. – Да у меня одиннадцать изданных книг!
Как будто можно на законных основаниях не пускать в уборную авторов менее десяти книг! Конечно, и это утверждение не приближает писателя из братской страны ни на один мелкий шаг к заветной цели.
Конфликт уже грозит обрести международное звучание, когда виновница происшествия, мадам О., выходит, наконец, из помещения, ставшего предметом разногласий.
Монгольский писатель расплывается в понимающей улыбке.
Конфликт исчерпан.
13 марта 2007
По грибы
Один художник увлёкся вырезанием по берёзовому грибу, чаге. Берёзовый гриб – уникальный материал, и художники его очень уважают.
И вот этот художник стал со всех окрестных берёз чагу срезать, ну и использовать для своих благородных художественных целей.
А чага растёт очень медленно, да и вообще её на берёзах не так чтобы завались. И вскоре наш художник обнаружил, что все известные ему и бывшие в его досягаемости берёзы он уже «оприходовал», а больше берёзового гриба нету.
И тут он оказался случайно возле психбольницы на Сеченова, и через забор увидел здоровенные берёзы и на них чаги. Недолго думая, он перемахнул через забор и, убедившись в отсутствии поблизости психов, полез на берёзу.
Вдруг, что называется, «откуда ни возьмись», а откуда ещё, если там кругом одна психбольница, - выходят прямо к берёзе несколько человек в белых халатах и ласково так спрашивают:
- А чевой-то ты, мил человек, на берёзе-то делаешь, а?
- А грибы ищу! – охотно говорит наш художник.
- Ах грибы! Так мы и думали! – говорят белые халаты. – А вот ты давай слезай, и мы тебе тогда такую грибную берёзу покажем – просто загляденье!
- Правда? – обрадовался наш «грибник». И слез, дурак, с берёзы прямо в белы руки санитаров.
Ну, дурак не дурак, а из дурдома-то его только на следующий день выпустили.
3 апреля 2007
Чёрным ходом
В том же общежитии Литинститута в бытность мою студентом оного появлялся и жил время от времени некто П. Сейчас П. уже выпускник этого почтенного вуза, вовсю печатается в толстой периодике и вполне заслуженно считается состоявшимся поэтом, а тогда он был «приходящим жильцом», каким-то чудом пробирался ежевечернее мимо весьма бдительной охраны и ночевал на свободных койках, коих в общаге хватало.
Охрана на нашего «непризнанного коллегу» уже наточила здоровенный зуб и каждый же вечер его пыталась отыскать по всей общаге, и, если находила, - ему приходилось довольно туго: с него требовали 20 рублей. Поскольку деньги эти П. всё равно занимал у нас же, студентов, а отдавать долги в общагах вообще не принято, экономически целесообразнее было прятать П. от охранников, что мы и делали.
П. был хорошим поэтом, и лишь благодаря этому студенческая братия его принимала как родного. Он же обладал непостижимым даром жить так, что все ощущали себя его должниками, тогда как он никому должным себя не ощущал. Он приходил вечером, по-братски разделял с вами ваш скромный (тем более – нескромный!) ужин, курил ваши сигареты и удивительным образом чувствовал себя как дома, и это в общежитии, где и «коренные жители», по нескольку лет обретающиеся в казённых клетушках, подобным похвастаться не могли.
Однажды П. пропал на целые сутки. Мы уже стали беспокоиться, не случилось ли с ним чего (он не появлялся и в институте). Но на следующий вечер наш «приходящий жилец» появился, причём с весьма загадочным видом.
- Хочешь, покажу ход через крышу? – неожиданно предложил он мне, закурив после ужина и, очевидно, придя в благодушное расположение.
- Давай! – легко согласился я, хотя, если подумать, на кой мне ляд нужен был ход через крышу, когда я совершенно законно ходил через парадный вход.
Мы пошли наверх, на восьмой этаж, за лифт, и сквозь отогнутые прутья дверной решётки пролезли в тёмную неизвестность чердака. Там было ужасно намусорено, валялись огромные бетонные глыбы непонятного происхождения и вообще было весьма неуютно. Стоявший здесь же большой набивной с почти непробитой обивкой красный диван вовсе не вписывался в интерьер, но не становился от этого менее реальным.
- Они тут вчера замок повесили! – сказал П.
На двери с оторванной ручкой висел в одной петле здоровенный запертый замок, весь покрытый вмятинами и царапинами, но героически выстоявший натиск. Только петля не устояла.
П. зло пнул дверь и с обидой проворчал:
- Заперли, гады, дверь! Я полчаса с ней возился. У меня был коробок с двумя спичками всего, но я зажёг кусок пенопласта, и при этом свете нашёл тут прут металлический и всё им здесь разломал!
Я представил себе эту картину и аж вздрогнул.
Вскоре П. поехал жить на дачу Евтушенко. Я его больше не видел.
4 июня 2007
Dreamuzik
Он бы всё отдал ради этой музыки. Когда звучали её пассажи и переливы, состоящие, казалось бы, из самых обыкновенных нот, тех же, которые образуют и какого-нибудь «Чижика-Пыжика», всё остальное в жизни Тимура становилось неважным, как сюжет сновидения, не имеющего ничего общего с реальностью.
Но в том-то и было дело: ведь Музыку эту Тимур слышал во сне! Слушал, слушал и к утру забывал столь основательно, что и трёх нот подряд не мог бы сыграть. Играл он с музыкальной школы на гитаре и фоно, и флейту освоил самостоятельно - да что толку.
Когда звучала Музыка, Тимур полностью осознавал, что спит. Тем не менее, от этого сознания он не просыпался, но мог мысленным влиянием изменять обстоятельства сновиденческого интерьера; например, когда он сосредотачивался на звучании определённого инструмента, соответствующий музыкант тут же становился более зримым, как будто попадая в луч некоего прожектора.
Так бы желал Тимур эту Музыку записать! И не для славы своей (он бы и не решился взвалить на себя лавры композитора такого уровня), а просто чтобы каждый мог бы услышать её и испытать те же изумительные чувства.
Причём записывать нужно было только нотами: микрофонов-то в голову не засунешь.
Сначала он попробовал представить себя во сне дирижёром, но даже палочки дирижёрской в руке не смог образовать, не то что пюпитра с нотами. А у музыкантов в оркестре пюпитры были, он видел их с места несуществующего дирижёра. В этот раз он только даром потратил время.
Но потом усилия Тимура начали давать плоды: он стал видеть себя различными музыкантами и всё время сна мог смотреть на ноты той или иной инструментальной партии. Но странное дело: во сне Тимур был уверен, что досконально запомнил всю партию, а проснувшись, снова и снова лишь попусту черкал по чистому нотному листу.
Окончив играть, все музыканты оставляли ноты на пюпитрах и выходили в двери на противоположном конце зала. Тимур несколько раз пытался забирать ноты с собой, но они намертво прирастали к чёрным железякам пюпитров.
А ещё позже в зале появлялся необычный даже для сновидения человек: лысый и длиннющей бородой ярко – рыжего цвета, - и собирал все пюпитры вместе с нотами в одну охапку, словно подсолнухи.
Сколько Тимур ни пытался увидеть себя во сне этим странным человеком, ничего не получалось
И тут ему вдруг вспомнилось, как во время сдачи экзаменов в школе он за считанные часы вызубрил огромный перечень исторических дат вместе со съездами КПСС, просто три раза переписав его.
Тимур снова представил себя одним из музыкантов и вместо того чтобы играть, стал переписывать ноты своей партии на неведомо откуда взявшиеся чистые листы.
И где–то к концу третьего переписывания нот действительно почувствовал, что накрепко запомнил всю партию.
Проснувшись с полной уверенностью в этом, он сел за стол и быстро и точно воспроизвёл все ноты, занявшие почти девять нотных листов.
Эйфорию Тимура по поводу удачного завершения работы прервал стук в дверь. Стук был властный и какой-то закономерный.
За дверью стоял тот самый – лысый и рыжебородый из сна. Не говоря ни слова, этот человек выхватил из рук Тимура пачку нотных листов, и в то же мгновение Тимур проснулся окончательно.
И больше никогда про свою Музыку даже не вспоминал.
Июнь 2001
.
Похоронная команда
Тело было предано земле.
И.Ильф, Е.Петров
- Вы знаете, зачем Вас вызвали? – в голосе следователя не было ни капельки ненависти, ни даже презрения, а обычное рабочее раздражение, да и то еле различимое. Он видел во мне объект приложения своих умственных способностей, не более того.
Пауза затянулась, как петля.
Следователь, в свою очередь, затянулся сигаретой (у меня уже вовсю дымила трубка), и побарабанил пальцами левой по столу. Неслабые у него пальчики-то, подумалось мне. Если за глотку схватит – мало не покажется...
- Лично мне, - неожиданно нарушил он тишину, - ваша деятельность в какой-то мере даже... понятна... Ну, не то чтобы понятна, а... ну, в общем, я как-то немного сочувствую вашим взглядам, вашей организации...
- Какой ещё организации? – спросил я с удивлением. – Вы первый человек, с которым я беседую за последние два года, если не считать продавщиц в нашем гастрономе!
- Иди ты! – протянул следователь. – Ты что же, в одиночку собираешься такое дало провернуть?
- Дело это, как Вы изволили выразиться, - начал я, решив проигнорировать его «тыканье», хотя он был раз в двадцать младше меня (ему на вид было лет сорок), - дело это провернётся само собой, когда для его совершения созреют народные массы...
- Массы, массы... – проворчал он. – Да какие массы? Во всей Москве пятнадцать тыщ населения, какие массы?
- Количество значения не имеет, - сказал я назидательно, держа руку с трубкой несколько наотлёт, как на знаменитом своём портрете.
- Да кем ты себя возомнил, клон ты несчастный?! – вдруг закричал он.
Я молчал, внешне сохраняя полное спокойствие, и только трубка хрустнула между сжатыми пальцами. А может, это и пальцы хрустнули, организм-то у меня ещё молодой. Сейчас этот щенок успокоится, видали мы таких принципиальных...
Что я говорил? Минуты не прошло...
- Простите, господин Новый Сталин. Накипело...
- Ничего...- произнёс я. – За прежние ошибки надо платить.
- Ну вот – вынесете вы его из Мавзолея, - совсем уже спокойно сказал он, - и что?
- Будем жить дальше! – сказал я и встал, показывая, что разговор окончен.
Господин Новый Дзержинский остался сидеть за своим пустым столом.
Улица была пустой и тихой. Изредка появлялся из-за угла, упреждаемый звуками собственных шагов, одинокий озирающийся прохожий и поскорее стремился затеряться в мышиных норах проходных дворов. Ещё живы были в людях воспоминания об Эре Террора, начавшейся как раз с приходом к власти того, кто лежал сейчас в Мавзолее.
И ведь началось всё с правильных слов, народной поддержки, каких-то вроде бы созидательных на первый взгляд действий... А кончилось – вот чем... Чтобы хоть как-то увеличить народонаселение, решено было (точнее сказать – решили было) клонировать некоторых обитателей прошлых эпох, мозги которых хранились (даже странно как-то такое говорить о самом себе) в лабораториях биологов. Но – что мы могли изменить? Ведь мы сейчас – обычные люди, маленькие, смертные, как все остальные. «Короля делает свита»... Что я без моего окружения, без моего тогдашнего народа?
Я не могу даже одного-единственного дела довести до должного завершения: похоронить, наконец, этого монстра, по вине которого мы оказались в таком положении.
С Лубянки я иду пешком на Красную Площадь.
Возле зелёного памятника каким-то двум мужикам, на котором почему-то написано «Пожар» (может, это пожарные?) я встретил старого знакомого, ещё по прошлой жизни.
- Иосиф Виссарионович, - сказал старый знакомый, - а согласитесь: ведь это у него была гениальная идея – объявить себя после двух президентских сроков царём! А, батенька?
- Да, - говорю я. – Жалко, мы с тобой не додумались до такого, Владимир Ильич!
И мы со старым знакомым поворачиваемся к Мавзолею и в который раз читаем на его гранитном боку: «ПУТИН».
4 декабря 2006
Не убавь ни слова
Армия даром не прошла. Мне дали вторую группу инвалидности и назначили пенсию, которой хватает на неделю нормальной жизни.
С трудом, отупевший после стройбата, я закончил мехмат университета в родной Казани и даже умудрился поступить в аспирантуру одного полуоборонного НИИ.
Через две недели от неслабой нагрузки на мозги (я переводил статьи из американских математических журналов) началась постоянная мигрень. Уже и цитрамон не помогал. Я почувствовал себя в тягостном затянувшем меня омуте, мне было страшно сознавать, что уже ничего в моей жизни не изменится и что даже в науке мне удастся сделать не больше, чем будет предусмотрено спущенным сверху планом работ.
Как последний шанс, пришло по почте извещение из Литературного института – я, с третьей попытки, прошёл творческий конкурс!
Всё бросил, рванул в Москву, на волне невероятного энтузиазма сдал экзамены и поступил, набрав всего на 2 балла больше проходного. Помог будущий мастер, на семинар к которому и поступал, - прижизненный классик, «динозавр» отечественной поэзии, пробасивший на собеседовании (я уже выходил, но услышал): «А он мне понравился...» и этим решивший всё дело.
И вот именно в общежитии Литературного института и началась основная канва этой истории.
Я мылся в душе после тренировки по тхэквондо, проходившей прямо в общаге и считавшейся занятием по физкультуре. Эти тренировки, вполне возможно, и стали причиной происшествия в душе (и в д;ше, и в душ;!), но разве так уж важна истинная причина? Только архивным изыскателям нужно всё разложить по полочкам, на каждую пробирку наклеить бирку, чтобы их умные монографии не выглядели высосанными из пальца, каковыми они по большому счёту и являются.
Но о чём это я?
Вода струилась по моему измолоченному кулаками спарринг-партнёров телу, и моему побитому мозгу вдруг почудилось такое...
Я знаю о собственной впечатлительности и всегда настороженно отношусь ко всему, что вижу и слышу, и не всегда принимаю всё это за реально существующее.
Фантазия моя может, вполне вероятно, работать и вне непосредственной связи с управляемой частью моего мозга (собственно говоря, не только моего, а вообще человеческого мозга, не один я такой!). Я, например, перед сном частенько сочиняю в голове музыку, и после некоторых усилий музыка начинает звучать сама по себе, да какая! Иногда и засыпать жалко, хочется слушать ещё и ещё...
Но вот что мне послышалось в шуме душевых струй:
«Ты должен жениться и родить ребёнка. Твой сын станет Иоанном второго пришествия, без его появления не может прийти Иисус...»
Это прошло одним единым потоком сознания, но отпечаталось в мозгу так прочно, что не было и тени сомнения в подлинности полученной мною телепатемы.
Я простоял под душем ещё минут пятнадцать, ожидая возможных телепатических приложений, но не дождался.
Поднялся наверх, в свою уютную комнатку, и в полной прострации улёгся на кровать. Соседа моего не было. Он целыми днями рыскал по Москве в поисках работы, заодно пытаясь познакомиться с какой-нибудь москвичкой. Зовут его Толик Житков. Житков убеждён, что он вполне может вот так просто познакомиться с хорошей девушкой и счастливо прожить с нею всю свою житковскую жизнь. И ведь познакомится, скотина, вот что самое обидное! И будет счастлив, что самое смешное. Потому что простой как двадцать копеек, и счастье у него соответственное.
Я лежал на своём продавленном ложе в абсолютной тишине, за которую привык считать тот однообразный непрекращающийся шум, который стоит в коридорах всех общаг мира. И на душе у меня было что-то такое всеобъемлющее, общечеловеческое, даже сверхчеловеческое...
Что ж это было такое? Очередное сумасшествие. Самый простой вариант. Тем более что совершенно понятно, что в таком случае делать, известен и результат: снова буду после эти таблеток ходить споко-о-о-ойный и ни о чём не думать вообще.
Но – один шанс из миллиона! Есть он или его вовсе быть не может?
Уснул, заплутав в противоречивых мыслях.
На следующее утро первые пятнадцать минут был уверен, что всё вчерашнее невероятное происшествие мне приснилось. Пока не увидел на столе Библию с закладкой и не вспомнил: душ, новый Иоанн, Господи Боже мой!..
Перечитал ещё раз заложенную страницу и успокоился.
Захарии можно не торопиться. «В летах преклонных» я буду ещё не скоро...
23 ноября 2006
Лечебная Сфера, или Легко ли быть молодым?
- Сестра!
- Василий Кузьмич, подождите, я отчёт пишу.
- Но он же нам спать не даст!
- Кто?
- Да Семислонов же!
- Опять? Что на этот раз?
- Челюсть, говорит, ломит... зубы, что ли...
- Какие зубы?! У него ни одного зуба нету! – Медсестра Люба положила ручку и двинулась по коридору в сторону проблемной палаты.
Больной Семислонов в последнее время доставлял персоналу геронтологической клиники «Мафусаилов век» столько хлопот, сколько все остальные, вместе взятые, с 1913-го года включительно. Впрочем, сам-то он был аж с 1909-го...
Ябедник Василий Кузьмич семенил впереди, продолжая шепеляво, но с достоинством:
- А ещё он чешется всё время... Чешется и чешется. Двумя руками...
- Двумя руками?! – изумилась Медсестра Люба. – Он же на левую сторону парализованный! Вы уверены, Василий Кузьмич?
- Да он ещё вчера из паралича-то вышел! – тряся головой, заверил жизнерадостно Василий Кузьмич. – А мы думали – это так, временное улучшение...
Илларион Ферапонтович Семислонов, уже, очевидно, начесавшись вволю, смирно лежал на своей койке и умиротворённо созерцал потолок.
- Семислонов! Поднимите левую руку! – с места в карьер ринулась Медсестра Люба.
Жест Семислонова подозрительно напомнил Медсестре Любе Дорогого Леонида Ильича, как если бы Дорогой Леонид Ильич, стоя на Мавзолее другого Ильича, одновременно лежал бы в койке Иллариона Ферапонтовича.
- Это что же получается, больной Семислонов, а? – сделав большие и будто бы строгие глаза, сказала Медсестра Люба. Но и сама почувствовала, что выбранная манера не совсем соответствует ситуации. Такими глазами естественнее было бы смотреть на больного, напрудившего в постель, чем на больного, у которого вдруг пропал паралич.
- Жубы! – сказал, а точнее, шкажал больной Семислонов.
- Ну откуда у Вас зубы? – ласково сказала Медсестра Люба. – Успокойтесь, Илларион Ферапонтович. Ваши вставные челюсти у старшей сестры в сейфе, обе...
Больной Семислонов широко открыл рот, и атеистка Люба воскликнула:
- Господи помилуй!
Во рту «неистового Иллариона» ясно были видны мелкие белые свежепрорезавшиеся зубы.
Медсестра Люба дрожащими руками накапала себе валерьянки и одним глотком воспользовалась служебным положением. Потом пару секунд помялась в нерешительности и – объявила общую тревогу.
Дежурный Врач примчался через минуту, протирая заспанные глаза прямо через очки. Узнав причину вызова, попросил себя ущипнуть и, вполне удовлетворенный результатом, проследовал к больному Семислонову.
Минут через десять он вернулся и спокойным, даже слишком спокойным голосом попросил у Медсестры Любы «валерьяночки», что и было накапано.
Не дожидаясь вопросов, доктор сказал:
- Не то чтобы я не доверял самому себе, но такие решения на всякий случай лучше принимать коллегиально.
- А предварительно? – спросила Медсестра Люба, вовсе не из любопытства, а «по работе».
- Предварительно, - сказал Дежурный Доктор, без малейшей иронии глядя на Медсестру Любу сквозь двояковогнутые стёкла своих очков, - больной Семислонов помолодел лет на двадцать-тридцать, и имеются все основания предполагать, что процесс только начался и будет продолжаться.
Медсестра Люба настолько неудачно уронила на кафельный пол пустой тазик-стерилизатор, что эхо гулко гуляло по коридорам аж до самой семислоновской палаты.
Семислонова «взяли в оборот» всей медицинской премудростью, какую только смогли предоставить в стенах геронтологической клиники. Вообще-то клиника «Мафусаилов век» была одной из самых передовых в своей лечебной сфере.
Кстати, о Лечебной Сфере: именно она, а точнее «Сфера Галочкина Плюс» становится в дальнейшем основным фигурантом нашего повествования.
Злые языки утверждали, что Сфера профессором Галочкиным была создана при посредничестве инопланетян, которые якобы доктора Галочкина похищали на целую неделю. В связи с этим лично я имею заявить следующее: всю упомянутую неделю профессор Галочкин был со мной на рыбалке в районе Камского Устья, и никакие инопланетяне к нему не приближались, по крайней мере, я их не заметил.
Иллариона Ферапонтовича таскали на процедуры в Лечебную Сферу раз пять или шесть, вместе с остальными «мафусаиловцами». Но никакого особенного эффекта эти воздействия на него тогда не оказали, равно как и на его «коллег» по преклонному возрасту. Разве что немного нормализовалось давление, но это списали на «эффект пустой облатки», то есть на действие семислоновского самовнушения.
Лечебная Сфера была погружена в автофургон и отправлена на доработку, а профессору Галочкину объявили выговор с занесением, хотя из выговора, как мне поведал профессор, он запомнил только слово «инопланетяне». Но поскольку мы с вами уже выяснили их полную непричастность к созданию Лечебной Сферы, то нечего об этом и говорить.
Ну и что же оказалось, как выражается главврач «Мафусаилова века» Тулды-Сюлды Коновалович Мафусаилов, «в каществе конещного итога»? Чем успокоилось сердце Медсестры Любы, привыкшее к халявной валерьянке?
А вот чем.
Внутреннее расследование, проведённое под руководством Медсестры Любы самою же неоднократно упомянутой Медсестрой Любой, обнаружило следы пребывания в кабинете с номером... непонятно каким, потому что его краской во время последнего ремонта замазали, но номер не так важен, как то, что в этом кабинете как раз и стояла та самая Лечебная Сфера... так вот, обнаружило расследование следы пребывания больного Семислонова, причём неоспоримые и материальные, а именно: тапочки с инициалами «И. Ф. С.», а из людей с похожими инициалами Медсестра Люба смогла вспомнить только Иосифа Фиссарионовича Сталина.
Семислонов отпирался недолго. Да, после первых лечебных сеансов в Сфере он почувствовал себя настолько лучше, что сумел обыграть своих товарищей по палате в «мысленное домино», где на кону стояло перенесение победителя в Лечебную Сферу на час. И – что самое важное: самовольное принятие целительных процедур незапланированно затянулось на всю ночь, ибо Илларион Ферапонтович был вероломно (хотя, как оказалось потом, - ему же на пользу) забыт внутри Лечебной Сферы своими обдоминошенными сопалатниками, и вспомнили они о нём только утром, перед самым обходом, и тащили обратно в превеликой спешке, отчего и тапочки оставили в кабинете.
Лечебную Сферу срочно вызвали обратно, профессора Галочкина в не менее авральном порядке выманили из Штатов и назначили замминистра здравоохранения.
Когда их (Сферу и Галочкина) в одном самолёте везли на секретную базу в г. Наукограде-3,14 (как выезжаешь на федеральную трассу – третий поворот направо, но не говорите никому, что это я вам рассказал!), - самолёт исчез в неизвестном направлении.
Злые языки, хозяевам которых хотелось бы пожелать использования их языков в качестве «сицилианского галстука» (кто не знает, что это такое – и не надо, лучше спать будете), так вот, злые языки снова, конечно, вспомнили об инопланетянах и долго муссировали подробности безрезультатных поисков самолёта, печатали в газетах показания очевидцев, различающиеся и цветом летающих тарелок, и смыслом сказанных при похищении инопланетных слов.
Но и они ничегошеньки не знают о том, где теперь Илларион Ферапонтович Семислонов, которого, впрочем, опять все зовут Лариосиком. А вот я его только что видел: он пытался пройти в кино с младшей внучкой, но внучке пришлось идти одной. Билетёршу не обманешь: до 16-ти – ни-зя!
8 января 2007
ВВ
- Не, это не гексаген! – уверенно сказал Таренко. –Если бы был гексаген – то, во-первых, запах был бы совсем другой. Я от гексагена-то взрывов нанюхался уже – будь здоров!..
- А во-вторых? – мрачно спросил Виктор, потянув носом пропитанный кисловатой гарью воздух, в котором будто ещё присутствовали и страшный звук взрыва, и сам страх от этого звука.
- Во-вторых – разрушения были бы на порядок меньше. Ты погляди! – Таренко обвёл рукой в резиновой перчатке развалины коттеджа, посреди которых они стояли.
Что и говорить, последствия взрыва впечатляли. Если бы «мир насилья» был разрушен вот так – не то что «до основанья», фундамент-то вообще едва угадывался, - никакого насилья мы бы до сих пор слыхом не слыхивали.
- Но это и не пластид! – продолжал эксперт. – После пластида запаха-то вообще никакого нету. А разрушения тогда были бы послабее раза в два...
- Да знаю я! – сказал Виктор. – Я так, уточнить хотел...
- Уточнять будешь, когда всю деревню отработаем, - проворчал Таренко. – Не мне тебя учить, капитан, но при наших темпах ночевать придётся где-то тут...
Виктор даже вздрогнул, оценив такую перспективу.
- Сколько ещё их осталось? – негромко спросил он.
- Этот пятый, значит – ещё семь... – заглянув в блокнот, ответил эксперт.
К вечеру успели-таки осмотреть все двенадцать «мест происшествия». Но кроме того факта, что все двенадцать коттеджей, как под копирку, были подорваны с использованием одного и того же – неизвестного пока – взрывчатого вещества, «уточнять» было нечего.
Экспертизу провели особым порядком. Все прочие дела были временно похерены, всех до единого сотрудников Безотчётного Отдела вытащили из отгулов и отпусков и всей когортой упёрлись в глухую стену обстоятельств происшествия и увязли в гиблом болоте фактов.
Факты наметились следующие: двенадцать коттеджей в дачном посёлке Долларовка выглядели с некоего момента так, будто попали под ковровое бомбометание, чего в окрестностях города Санкт-Путинбурга, конечно, допущено не было. При этом все опрошенные свидетели, те, с которыми разрешили общение врачи, заявили, что слышали только один взрыв. А потом ничего не помнят. Погибших двадцать пять человек.
Виктору к такому началу расследования было не привыкать. Обойдя всю Долларовку, он установил ещё один очень интересный факт: во всех подорванных коттеджах эпицентр взрыва находился в камине.
Камины были разные: от относительно простых изразцовых до мраморных с золотыми швами между плитами.
Злоумышленник ходил по Долларовке и засовывал в камины взрывные устройства? Ой ли? У каждого коттеджа – двухметровые заборы и аналогичные охранники, не говоря уже о собаках.
Что же остаётся?
Дрова.
Виктор Семёнов, капитан из Безотчётного Отдела, почувствовал, что напал на верный след. Он не знал, какой частью своей интуиции он этот след распознает, но, вполне вероятно, что только благодаря этой способности его и на работе пока держат.
Своя поленница имелась возле каждого коттеджа. От взрывов их, конечно, слегка разметало, но не настолько, чтобы нельзя было понять, у какого дома какая поленница располагалась.
Тут же обнаружилась новая зацепка: во всех раскиданных дровах присутствовало по два-три полешка весьма необычного вида, а именно – синеватого какого-то оттенка, а на солнце срез отсвечивал как «компашка».
- Очень необычная фактура! – только и сказал Таренко, увидев загадочное полено.
Одну из синеватых чурбашек – самую маленькую, какую смог отыскать, - Таренко отнёс к обрыву возле речки и устроил небольшой следственный эксперимент, а именно – бросил чурбашку в горевший на берегу рыбацкий костёр.
Рвануло так, что отлетевшей из костра головешкой стоявшему на краю обрыва Виктору опалило кончик носа.
- Все замеры я, конечно, сделаю, - сказал Таренко, но и так ясно: это то самое, что мы искали.
- Я понял, - буркнул Виктор, потирая «атакованное» место. – Теперь осталось найти того, кто эту дрянь всем подложил.
- И где он её взял, - добавил Таренко, озирая близрастущие деревья. Деревья были все как одно клёнами, не американскими, а теми, которые с семенами-«вертолётиками».
- И древесина-то вроде везде одна и та же, - сказал Виктор, - почему же она бабахнула-то?
(Автор тоже теряется в догадках, почему же она бабахнула, и предлагает читателям продолжить начатый рассказ или хотя бы придумать логичное объяснение происшествию в окрестностях города Санкт-Путинбурга).
8 января 2007
Опросный лист
1. Считаете ли Вы, что Ваша жизнь состоялась?
2. Почему нет?
3. Хотели ли бы Вы быть:
а) умнее?
б) богаче?
в) влиятельнее?
г) моложе?
д) красивее?
е) здоровее?
ж) счастливее?
4. Является ли, по-Вашему, счастье относительным понятием? абсолютным?
5. Счастье, на Ваш взгляд, необходимо любому человеку или его заслуживают только избранные?
6. А Вы, как Вы думаете, заслуживаете счастья?
7. А я?
8. А почему нет?
9. А в глаз не хотите?
10. Почему это я не должен Вас бить?
11. Ну куда же Вы, респондент?
12. Кто хочет ответить на двенадцать вопросов о счастье?
11 января 2006
Вся правда о круглике
Всем и каждому известен этот покрытый разноцветными полосками плод. А также – с чем его едят.
Если кто выпал из реальности и не помнит, с чем едят круглики, могу напомнить: да хоть с чем! Круглик – самая универсальная еда на свете: посолил его – он по вкусу как солёный огурец с чесночком, сахаром посыпал – точно спелый ананас... Да что я вам рассказываю, вы и без меня это прекрасно знаете.
А тут у нас на днях случился переполох: младшенький, седьмой сынишка был в лагере «Вашистов», на них напали «Нашисты» и сломали всю бытовую технику, в том числе и «Круглик-Машину». Ребёнок остался без кругликов, а равно и без любой другой еды на целых три года, а когда приехал домой, вдруг говорит мне (мы как раз всей семьёй обедать сели):
- Слушай, Третий Папа, а откуда вообще появляются эти круглики?
Мы с двумя другими отцами переглянулись, я говорю:
- Ты ешь, ешь, Номер Семь, не отвлекайся. Круглики-то разбегаются!
- Но откуда они появляются? – продолжает бредить Семёрка. – Почему все их едят, а никто не интересуется: для чего они нам нужны, кто нас ими кормит и зачем? И что будет, если мы перестанем их есть хотя бы лет сто-двести, а?
- Только с голодухи такие мысли могут прийти, да и то – к Младшим Номерам, - говорит Первый Папа. – Нам-то такие глупости уже не страшны, слава Путину! – и сразу три круглика заглотил.
- Да я же не против кругликов, - поедая круглик, сказал Седьмой. – Я ж так просто... Интересно же...
- Интересно – куда наши мамы подевались, - вдруг говорит молчавший до сих пор (с рожденья!) Второй Папа.
Какие такие мамы?
Первый раз услышал это слово...
Ну что, ещё по круглику?
9 января 2007
Накануне
Аристарх Евграфович попробовал суп специальной пробовательной ложкой и остался супом доволен. А он всегда проверяет сначала, хорош ли супчик, а то, знаете, всякое бывает. У Толстомясовой, купчихи первой гильдии, вот недавно тоже сели обедать, не попробовавши, - так всем семейством и расплевались: повар-то, каналья, с пьяных глаз и переперчил, и недосолил, и ко всему прочему подал не в пятничной супнице, как должно в пятницу, а в понедельничной! Что называется, «дай дураку волю – войдёт и с чортом в долю!» Эту неизвестную дотоле домочадцам и потому воспринятую со вниманием поговорку Аристарх Евграфович только что сам и выдумал. Он любит что-нибудь эдакое иногда сочинить кстати и к месту ввернуть. Иногда и получается.
Пока прислуга разливала суп, Аристарх Евграфович вёл нравоучительную беседу. Младшие дети – Костик и Оленька – слушали внимательно, хотя больше, конечно, только делали вид, нежели усердно внимали в самом деле. Старшие – Михаил, Клавдия и Анисья – те даже и вида не делали, глядели равнодушно, зевали напоказ, Михаил поймал муху в кулак и держал её под столом, время от времени поднося кулак к уху и слушая, как жужжит.
Аристарх Евграфович, так же как предвкушал сейчас суп, предвкушал и блистательную будущность своих чад.
Михаил, конечно, пойдёт по государственной линии: просто-таки царские замашки порой демонстрирует! На днях так наорал на кучера, с таким достоинством и непререкаемостью – прямо невозможно было и ожидать подобного comprehension* от гимназиста!
Анисья, скорее всего, сделает карьеру по музыкальной части. На рояли она, правда, только «Петя-Петушок» играет, но шарманку слушать так любит – по всему заметно: музыкантша будет. Или музыкальная критикесса, по крайней мере. А что, тоже неплохо: вон у соседей, Капернаумцевых, один знакомый музыкальный критик, говорят, одного известного музыканта, первую скрипку областной оперы, довёл своей рецензией до нервного срыва и клиники! Важная должность, однако!
Об остальных детях Аристарх Евграфович в этот день, да и вообще, подумать не успел: революционные крестьяне ворвались в столовую с топорами и вилами и ликвидировали его семью и весь его класс.
23 апреля 2007
-----------------------------
* - понимание (фр.)
Сказка о том, как маленькие дети привыкли сказки слушать.
Жил-был Пушкин.
Когда Пушкин был маленьким, ему в няньки отдали крепостную старушку малохольную, за ненадобностью в полевых работах. Звали её Арина Родионовна.
Арина Родионовна была старушка положительная: ляжет себе и лежит, никому не мешает. А что бормочем что-то не переставая – так то сказки народные; а не хочешь слушать – вольно ухи воском заткнуть.
Но Пушкину даже нравились эти сказки, особенно с бодуна. После пяти выпитых кружек он начинал требовать девятую, потому что с математикой у него было туго даже на трезвую голову. И тут Арина Родионовна ему и начинала вещать:
- Жили-были парень с девушкой у самого зелёного леса...
А Пушкин – знай передразнивает:
- Жили-были старик со старухой у самого синего моря!
И так далее.
Наслушается Пушкин сказок до того, что они у него уже и в голове кудрявой не помещаются – и давай чернила переводить! Пером скрипит – во всей деревне скрип стоит! Гуси бегают ощипанные: перьев-то много надоть! Девки крепостные в очереди на вакансию музы возле сеновала столпились.
Напишет поэму – и сразу к царю её, цензурировать. Царь от дел государственных оторвётся, почеркает карандашиком – Пушкин дуется, ругается: мол, щас такой пасквиль сочиню – декабристы октябрятами покажутся!
Но Арина Родионовна Пушкина успокоит, выпьет с ним кружечки по три, сказку новую расскажет...
Вот так русская литература и пополняется своими шедеврами.
Тут и сказочке капут, а кто слушал – вери гуд!
21 мая 2007,
Казань, Дача
Вспоминая Хармса.
От фонарного столба падала тень, несуразно кривая из-за неровности дороги.
«Вот так и жизнь наша», - подумал Аристарх Евграфович.
Что он имел в виду: что наша жизнь – дорога, а мы на ней – столбы? Или что тень кривее даже самого столба, а дорога крива не только здесь, но и у следующего столба, и между столбами, и такова жизнь?
Это так и осталось непрояснённым, поскольку Аристарх Евграфович решил сменить имя, а заодно и отчество, и стал Ираклием Матвеевичем. Пока же мы с читателем настраивались на новую волну (а мысле-волны, как известно, располагаются по алфавиту), Ираклий Матвеевич уже закончил думать мысль о жизни и начал новую, об электричестве.
«Ведь вот какая удивительная штука, - думал Ираклий Матвеевич, в бытность свою Аристархом Евграфовичем обучавшийся на физфаке университета. – Ведь пользуемся электричеством «на всю катушку» - и освещение у нас, и телевизоры-компьютеры, и трамваи-троллейбусы-метро, - а толком не знаем: как оно устроено-то? А Никола Тесла его вообще живым существом считал...»
«Или вот ещё одна хитрая штука, - продолжал разглагольствовать про себя Ираклий Матвеевич. – Счастье. По-английски, скажем, оно «happyness», то есть для них счастье, получается, - побольше нахапать. А нам, получается, - только какую-то часть хапнуть. Вот поэтому мы, наверное, и беднее их...
И так что-то обидно стало Ираклию Матвеевичу за нашего человека вообще и за себя в частности, что он даже передумал быть Ираклием Матвеевичем и, став снова Аристархом Евграфовичем, пошёл домой.
20 мая 2007,
Казань, Дача
Показалось.
Я отъехал от Казани.
Электричка была совсем новенькая, на сиденьях шпана не успела нацарапать ни одной буковки, стёкла в окнах были целы и чисты, и даже алюминиевые багажные полки имелись в полном наличии, к вящей ненасытности охотников за цветметом.
Девушка появилась в вагоне уже перед самым отправлением, она заметно запыхалась, очевидно, бежала «во весь опор». И тем не менее почему-то решила пройти почти полвагона и сесть напротив меня, у окошка. Усевшись, она сразу же уставилась в окно. Честно говоря, меня это даже как-то кольнуло: обычно девушки хоть краем глаза да глянут на меня, потом, правда, уже редко какая заинтересовывается.
А эта – ноль вниманья, фунт презренья. Ну, и я тоже на неё не стал смотреть. Сидим оба-два и смотрим в окошко.
Проезжаем кремль.
И тут: кр-р-рах-на-гор-р-рах!!! – кремль взрывается, весь, снизу доверху и по всему периметру, и разлетается мелким кирпичным крошевом. Это происходит очень быстро, я даже не успеваю испугаться, и когда успеваю, тоже сижу молча, потому что девушка напротив вообще и ухом не ведёт, смотрит и всё, как будто в кино пришла и про бандитов киношку глядит. И мне перед ней как-то неудобно разоряться, в голову лезут сомнения: может, у меня просто галлюцинации? Это ведь даже очень хорошо, если у меня галлюцинации, а кремль никто не взрывал! Хрен с ним с моим рассудком, на мне (вернее, во мне!) заживёт как на собаке, а кремль-то жалко!
Тут вокруг стали галдеть остальные, обычные, пассажиры, все показывали пальцами в окна, бегали по вагону и нажимали зачем-то кнопку вызова милиции. То есть можно уже было понять, что никакие у меня не галлюцинации. Потом кто-то дёрнул стоп-кран и электричка с лязгом и шипением остановилась, некоторые даже упали в проход, впрочем, и сами этого не заметив.
Прошло минут десять полного хаоса, и тут вдруг на нас со странной девушкой обратили внимание. Ведь мы с ней так и сидели молча и тихо, я – под её влиянием, а она – неизвестно почему.
Какой-то заросший щетиной дядя в брезентовой рыбацкой робе замер и уставился на нас с соседнего сиденья:
- Смотрите! Эта парочка! Это их рук дело! Смотрите!
Девушка невозмутимо встала с места, осмотрелась вокруг и каким-то отработанным движением, совершенно без напряжения, прямо с пола, оттолкнувшись только одной ногой от моего сиденья совсем рядом со мной, сиганула в открытое окно. Просто-таки «стивен-сигалула», потому что даже Стивен Сигал так, наверное, не смог бы, хотя бы оттого что не пролез бы в электричкино окошко.
Народ опешил, выдержал некоторую паузу и, видя, что я сигать следом не собираюсь, накинулся на меня. Выдравшись не без труда из цепких брезентовых рук щетинистого дяди, я удрал в тамбур, где, лихорадочно пометавшись секунду-другую, сорвал стоп-кран. Дверь открылась, я выскочил из электрички и помчался по единственной, уходящей в сторону Волги, дороге.
Минут через десять я догнал свою странную попутчицу. Она неспешно, нога за ногу, шла вдоль дороги, будто гуляла.
- Девушка, подождите! – начал я, приблизившись к ней, но она никак не отреагировала. «Может, глухая?» - подумалось мне. Но тут она ответила:
- Мне с тобой не о чем говорить! – почему-то она слишком быстро перешла на «ты», буквально с первой произнесённой фразы.
- Ты думаешь? – продолжал я разговор. – А мне кажется...
- Я не имею права! – перебила она.
- А кремли взрывать ты имеешь право? – возмутился я.
- Нет, - сказала девушка. – А мы и не взрывали кремль, мы проводили эксперимент с человеческим сознанием, тест на внушаемость.
- Ты что, инопланетянка? – спросил я.
- Я из параллельного мира, - объяснила девушка. – В вашем мире наша прародина, Атлантида по-вашему, затонула, и ваша цивилизация развивалась из менее развитого корня.
- Понятно, - кивнул я.
- Извини, - продолжала она, - но мне придётся почистить твою память.
Она сделала какой-то жест рукой, и в ту же секунду я проснулся у себя дома, причём на часах и календаре было утро следующего за описанным дня.
Кремль стоял целый и невредимый, я специально посмотрел на него в бинокль.
Так что, если вы думаете, что прочитали этот рассказ, - вполне возможно, что вам это тоже только показалось.
21 мая 2007,
Казань, Дача
По мотивам
Пушкинскими словами
Видел я (по телевизору) трёх президентов.
Первый переквалифицировался из генсеков ЦК КПСС, неправильно ставил в словах ударения и чуть не уморил нас голодом и трезвостью.
Второй играл на ложках и падал с моста, потом играл в войнушку в центре города, а под конец устроил нам неожиданный подарок под новое тысячелетие.
Третий вроде и говорит правильные вещи, особенно когда зарплату себе в пять раз повышает, но почему-то хочется убежать от него чёрт-те куда и накрыться одеялом.
Так, как будто бы, видно, что человек он неплохой, но просто попал немного не на своё место и уже порывается уйти. А свита его, пригревшись на тёплых местечках, мёрзнуть в будущем не желает и поэтому активно удерживает свою Курочку Рябу на золотоносном посту.
Всё замерло в окружении, что же будет дальше.
Как будто что-то действительно может кардинально измениться.
А нынешних серых кардиналов и по телевизору не показывают.
15 мая 2007
Зощенко пересказывает Жванецкого
Есть у нас грузин. Фамилия его Батнидзе, а зовут его Нодар.
И вот он сдавал экзамен. А экзамен принимал доцент Тазюков, Марат Робеспьерыч. Он не то чтобы тупой, он просто медленно иногда соображает.
И вот входит наш грузин, даёт зачётку, берёт билет, сидит готовится. Время ему отвечать – он идёт к доценту.
- Как Вас зовут? – говорит доцент.
- А Вас? – говорит грузин.
- Меня, - говорит доцент, - зовут Марат Робеспьерович Тазюков. А Вас как зовут?
- А меня зовут Нодар Авасович Батнидзе, - говорит грузин.
- А! – говорит доцент. – Ну, слава Богу. А то с Вашим папой мы в своё время намучились...
27 мая 2007
Тайны разведки
- Сашок, курить есть? – еле слышным шёпотом буквально «прошелестел» Тагир, не отрывая взгляда от немецкого берега. То есть берег-то был, конечно, наш, но в том случае, если фашисты победят в войне, и этот берег к ним отойдёт, и вообще всё, что у нас ещё осталось.
Сашка, в усердии высунув лиловый от химического карандаша язык, рисовал на карте немецкие укрепления.
- Сашок! – снова позвал Тагир.
- Потерпишь! – беззлобно «отшил» напарника Сашка. – Ты для мусульманина и так слишком дымишь!
- Это всё война проклятая... – попытался оправдаться Тагир.
- Рассказывай – война... – отмахнулся Сашка. – Тебе дай волю – будешь дымить как паровоз. А здесь хоть я тебя ограничиваю...
Александр нанёс на карту какие-то последние штрихи и с довольной усталостью выдохнул:
- Всё, кажись.
Он бережно сложил тонкий бумажный лист и упрятал его в планшет. Потом подмигнул Тагиру:
- Ладно, уговорил, давай газету.
Тагир с готовностью вытащил из кармана обрывок желтоватой, но плотной газеты.
Сашка углядел краешек текста и поморщился:
- Фу! Немецкая же! Где ты взял?
- Да тут в кусту валялась...
- От них и дым противный!
- Ничего! – засмеялся Тагир. – Всё лучше чем их читать!
Едкий дым заполнил лёгкие, Тагир блаженно поднял взгляд кверху... И вдруг, задохнувшись, застыл с открытым ртом и выпученными глазами.
Сашка поглядел вверх, но ничего особенного не увидел.
- Померещилось... – сказал наконец Тагир. – Как будто, знаешь, такое круглое... О! Вот опять оно, вот, вот, смотри скорей! – закричал он почти в полный голос.
- Тише ты! – зашипел Сашка на напарника. Но тут и он увидел: в небе, почти прямо над ними, крутясь и кувыркаясь, будто играя само с собой, болталось радужной раскраски металлическое блюдце размерами на глаз с деревенскую избу, и рядом с ним вспыхивали и гасли яркие жёлтые и оранжевые протуберанцы.
- Матерь Божья! – сказал Сашка.
Тагир что-то прошептал по-татарски, сходное по смыслу.
- Это ещё что за хренотенище? – пробормотал Сашка, даже цигарку недокуренную бросив от неожиданности.
И тут, прямо на их глазах, «блюдце» исчезло. Но теперь взгляды разведчиков «пристрелялись» к объекту, им остались видны лишь тонкий контур неведомого аппарата и мерцающие на нём слабые отсветы.
Не больше двадцати секунд длился «эффект небытия», после чего «блюдце» как ни в чём не бывало появилось на том же месте во всей своей красе.
- Что делать будем? – деловито спросил Тагир.
- Предлагаю разнюхать, что это фрицы намастерили! – проговорил Сашка, провожая взглядом блюдце, которое уже «пошло на посадку» и аккурат в сторону немецкого аэродрома. – Тут, Тагирка, ба-а-альшим караулом пахнет!
- Да... – согласился напарник. У Тагира было восторженное, но одновременно и встревоженное лицо. Он всплеснул руками, едва не выронив автомат, и зачастил шёпотом:
- Я, маленький был, книжку читал, один англичанин, Герберт какой-то, придумал...
- Уэллс, - сказал Сашка. – Я тоже читал. «Война миров», да, называется?
- Точно! – обрадовался Тагир. – «Война миров». – Он посерьёзнел: - А ты что, тоже думаешь, что оно – оттуда?
- Откуда – оттуда?
- Ну, из космоса...
- Брехня! – решительно отрезал Сашка. – Писательские выдумки! Это они, сами фрицы, учудили, зуб даю! Они знаешь какие головастые, гады! В штабе писарь один болтал: мол, бомбу какую-то новую разрабатывают, так она одна может сто тыщ народу одномоментно укокошить!
- Ай! – поразился Тагир. – Сто тыщ?! Айда быстрей, пока эти шайтаны бомбу не сделали, может, успеем их первыми разбомбить?
- Разбомбить мало, надо ещё и секреты их у них выведать... Пошли! – сказал Сашка, и они двинулись по знакомой тропинке в направлении аэродрома.
- Весна уже вовсю вступила в свои права, сквозь войну и смерть, вопреки любым людским затеям, вылезла повсюду и освежающе, оживляюще зазеленела первая трава.
Тагир шёл и думал об одном: это наша родная земля, и хоть как, ценой ли собственной жизни, - как угодно, а надо у врага Родину свою отбить! Силён враг, умён, хитёр, воюет умело, зараза... Но нет такой силы, которая заставила бы нас отступиться, бросить землю родную на поругание захватчикам!
Аэродром был небольшим, но охранялся как бункер Гитлера, и теперь было ясно, почему. Часовые стояли через каждые сто метров, по периметру тянулись колючие проволочные заграждения... Впрочем, для опытных лазутчиков, какими за годы войны стали Тагир с Сашкой, вся эта показушная бдительность особенно сложной преградой не являлась. Разрезав возле самой земли две проволоки, Тагир пролез на территорию аэродрома возле хозблока, подождал Сашку, который, бесшумно матерясь, отцеплял рукав телогрейки от металлического чертополоха.
- Фу, черти, наворотили «колючки»! – зашипел Сашка, догнав Тагира. – Хорошо хоть не заминировали...
Тагир не понял:
- Почём ты знаешь, что не заминировали?
- Если бы заминировали, мы бы с тобой уже вместо «блюдца» летали! – невесело пошутил Сашка. – Нет, брат, здесь вообще почему-то ни одной мины нету. Я ведь их без миноискателя чую, у меня какой-то нюх на них...
- Да? – удивился Тагир. О такой способности напарника он раньше не слышал. Ну да на войне-то каких только умений в себе не откроешь. Главное – чтобы помогали бить врага, а остальное неважно!
Из двери хозблока вышел пожилой немец с окурком в зубах и, утробно напевая нечто бравурное, потащил к забору бак с помоями.
Наших разведчиков «фашист со стажем» заметил, но немножко поздно: Тагир уже держал у его горла нож из тамбовской стали, а Сашка совал, затыкая бравурный марш, в рот немцу кляп.
Завладев фрицевской формой, они поступили «классическим» образом: Сашка, которому «костюмчик» пришёлся впору, выступил в роли конвоира (тут реквизит кстати пополнил заимствованный у старого оккупанта «шмайсер»), а Тагир – в роли конвоируемого. Оккупант же начал уже привыкать к роли пленного и в связи с этим лежал под кустиком с кляпом во рту, связанный по рукам и ногам.
Толку от него как от «языка» оказалось немного: он знал только, что на аэродроме проводятся какие-то секретные работы, сути которых никто кроме начальства не ведает. Что касается «летающей чашки», как он выразился по-немецки, то видел он её один раз и приписал её появлению перед собой действию самогона, потому что со шнапса такого ему не мерещилось.
В самом дальнем конце аэродрома действительно была заметна (если так можно сказать) повышенная секретность. Охранники с собаками, рвавшимися на поводках, сновали туда-сюда, отсекая от остального пространства крохотный пятачок соток в десять, окружённый трёхметровым забором и, как определил своим необычным чутьём Сашка, двойным минным заграждением.
Именно там находился летательный аппарат, из-за которого началось всё это приключение. Аппарат было видно и из-за забора, и было бы видно из-за втрое более высокого забора, поскольку у него были очень длинные шасси, мощные, мудрёного устройства и многочисленные, по всему нижнему кругу «чашки-блюдца». Сразу над шасси располагались сигнальные огни, и в двух местах между ними имелись входные люки (ещё только надписей «Вход» и «Выход» не хватало, подумал Тагир). К обоим люкам были придвинуты трапы, по которым деловито, как муравьи-альбиносы, бегали техники в белых халатах поверх формы. Военные чины без халатов передвигались самоувереннее и потому медленнее.
Среди немцев наши разведчики сразу заметили высокого худого человека с чёрными кудрявыми волосами и зеленоватым, видимо, от истязаний, лицом. Его вывели из «блюдца» со связанными впереди руками, под дулами автоматов.
От взгляда Тагира не укрылось также, что при появлении этого человека Сашка как-то по-особенному вздрогнул и даже мелко задрожал.
- Ты чего это? – шёпотом спросил Тагир, но напарник только сплюнул под ноги и ничего не ответил.
Кудрявого вывели за сверхохраняемую зону и повели к стоящей наготове легковушке.
Как только легковушка отъехала, Сашка вытянул обе руки в сторону «блюдца» и что-то неразборчиво прошептал.
Много разных невероятных вещей видел в жизни Тагир, но чтобы взрывать мины на расстоянии, да ещё чужие...
Вся окружность заграждения взлетела на воздух практически одномоментно. От звука взрыва заложило уши, ударная волна сшибла всё и всех на километр.
И тут сдетонировало «блюдце»; гром был не столь сильным, как от мин, но вот зрелище получилось примечательное: фонтан яркого, слепящего света ударил вверх, за облака, и там «растёкся» на полнеба радужной, похожей на бензиновую по цветам, плёнкой, которая через несколько секунд бесследно исчезла.
Ударной волны совсем не было.
Тагир посмотрел на Сашку и не узнал друга: у Сашки поразительным образом изменился цвет лица на такой же зеленоватый, как у пленника из «блюдца»; и даже само лицо изменило черты.
Тагир испугался. А Сашка положил руку ему на плечо и тихо, внушительно заговорил:
- Мы ошиблись. Ваша популяция не готова к тому, чтобы принять достижения нашей цивилизации. Мы приносим свои извинения вашему народу за то, что едва не отдали в руки ваших врагов технологию двойного назначения, которую они захотели использовать исключительно в качестве оружия. В мая тысяча девятьсот сорок пятого года по вашему летосчислению вы одержите победу. А мы снова пойдём на контакт только в будущем, возможно, в следующем веке, когда, по нашим расчётам, вы придёте к миру на всей вашей планете...
Сашка замолчал и через минуту стал обычным Сашкой, каким был до этого.
- Чего это со мной было, а, Тагирка? – спросил он ошалело.
- А чего? Я ничего не заметил! – сказал напарник. – Курить надо бросать!
Лейтенант Тагир Фазылзянов погиб спустя два месяца после того дня, в июне сорок третьего.
Полковник Александр Рахленко работает на «Мосфильме» консультантом в сериалах о войне и видит по ночам удивительные сны.
28 мая 2007
Пациент
Трамвай шёл с вокзала. Обычный, дребезжащий стёклами и лязгающий на поворотах подпольными железяками.
Народу было немного. Маршрутки, язви их в шину, всех пассажиров переманивают, как объяснил Колдунову кондуктор. Колдунов оказался единственным в вагоне, кто заплатил за проезд живыми деньгами, а не махал высокомерно проездным. Поэтому кондуктор узрел в нём родственную душу и стал изливать ему свою.
За этим-то тягостным для Ивана Колдунова занятием их и застали сирены и мигалки правительственного кортежа. Пять одинаковых тёмностекольных машин остановились разом, но только у одной из них открылась дверца, выпустив всем знакомого в городе человека.
Весь транспорт, включая вышеуказанный трамвай, при появлении кортежа встал. Мэр, властным жестом отметя; доводы своей охраны, с достоинством, но всё же бегом, преодолел расстояние от лимузина до трамвая. Он смотрел только на Колдунова, и все немногочисленные пассажиры тоже вылупились на Колдунова, а Иван глядел в свою книжку, которую держал на коленях.
- Ты приехал? – сказал мэр. Он стоял за окном трамвая, держа в руках кепку.
Колдунов оторвался на мгновенье от книжки и кивнул.
- Всё нормально?
Иван снова кивнул.
- Я позвоню, можно? – спросил мэр, подобострастно глядя на Колдунова.
Колдунов пожал плечами и снова уткнулся в свою книжку.
Приехав в гостиницу, Иван отключил трезвонящий телефон, снял с себя одежду и сразу всю без разбора бросил на полу. Потом залез в ванну с водой, включил тонкой струйкой горячую и уснул.
Проснулся он часа через два, от телефонного звонка. Звонок был необычным, по громкости сравнимым с трамвайным, а по ритму – с пулемётной очередью. Да и какой другой звонок мог бы исходить от вырубленного из сети аппарата?
Колдунов не спеша выбрался из ванны, завернулся в махровую простыню и прошлёпал тапочками к телефону.
- Мне сообщили, что ты уже прибыл, - раздался голос в трубке. Голос был полон такой власти и силы, что неподготовленный человек, услышав его, легко мог бы упасть в обморок. Но Иван слышал его уже неисчислимое количество раз и поэтому сознания не потерял.
- Я готов, - сказал он тихо. – Присылайте машину.
- Как обычно? – спросил голос.
- Да. Всё как всегда, - ответил Иван и повторил: - Я готов.
- Готов коров! – сказал кому-то рядом с собой телефонный собеседник. – Давай к нему бригаду, да чтобы без глупостей!
Через пять минут серо-голубая «скорая» без звука, только с полыхающей холодным тревожным светом мигалкой, влетела во двор и встала, едва не высадив заборчик у палисадника.
Трое рослых санитаров и маленький бородатый врач выскочили, будто на учениях МЧС, отработанными ловкими движениями пересекли пространство до подъезда, и вот уже топот их устрашающего фасона сапог наполнил лестничные пролёты.
Каждый раз старался Колдунов сделать момент «забирания» менее для себя болезненным, но всё оставалось по-черномырдински «как всегда»: санитары отрабатывали свои грошовые зарплаты честно – и добросовестно тузили Ивана, хотя он ровным счётом ничего не предпринимал в качестве сопротивления.
Вот и сегодня ему «намяли бока» чисто автоматически, что называется – «ничего личного, работа такая!»
С сиреной, мигалкой – со всеми понтами привезли к дверям приёмного отделения.
И врач-«приёмщик», который со спринтерской готовностью выскочил на крыльцо, был будто бы Колдунову давно знаком на лицо (рифмоидный бред?), по имени, правда, Иван его не знал.
- О! Старый знакомый! – просиял врач, улыбаясь во всю допустимую ширину здоровенной своей хари.
Иван ещё не забыл, как в прошлый «раз» аналогичный этому доктор, напившись казённого этанолу, грозился его (не этанол, а Колдунова) сдать, как он выразился по-почтальонопечкински, «в поликлинику для опытов», подразумевая спецлабораторию ФСБ, где с «пациентами», подобными Ивану, плотно работают на предмет создания всяких гадостей массового поражения.
- Ты распишись вот здесь, - сказал принимающий врач, подсовывая Колдунову разграфлённый незаполненный лист, - а я сейчас сам всё оформлю, чтоб тебя не напрягать...
Иван безучастно повертел в пальцах ручку и подписал «карт-бланш».
Странно, но когда Ивана привели в отделение и его окружили незнакомые, но обладающие до боли известными чертами характера люди, Колдунов совершенно успокоился. Как ни крути, а он сейчас попал на своё место, как пазл в головоломке встаёт в одно-единственное уготованное ему пересечение координат. Может быть, это место – не самое лучшее, что есть в прайс-листе у Бога, и даже не самое лучшее из тех, где уже бывал сам Иван, но Богу виднее.
Громко и отчётливо проорали приглашение на ужин. На Колдунова ещё не были выписаны нормы, да и есть ему совсем не хотелось, и он направился к телевизору.
У телевизора, как всегда, сидели наиболее здоровые психи, по крайней мере у них не наблюдалась «связь с телевизором» - современное проявление шизофрении, когда человеку кажется, что всё, показываемое по любому из каналов телевидения в любой момент времени, напрямую рассказывает лично о нём любимом.
Среди «здоровых» верховодили несколько «хроников», все нюансы диагнозов которых были уже давно изучены врачами и занесены в их толстые диссертации. Они («хроники», впрочем, и диссертации тоже) чувствовали себя в дурдоме как дома, друг друга знали по десятку лет и стояли друг за друга горой по всякому мало-мальски удобному поводу.
Колдунова они безоговорочно приняли в «почётные члены» своего Верховного Совета, усадили на лучшее место перед телевизором.
Иван не столько смотрел на экран, сколько следил за реакцией на доносящиеся от телевизора звуки со стороны ошивающихся в ближайшей части коридора психов.
Если даже псих был совсем незнаком Колдунову, всё равно Иван мог легко догадаться, о чём псих думает, потому что все мысли тут же отражались на внешнем психовом облике.
А шла программа «В мире животных», и разработанный голос Николая Николаевича Дроздова был слышен во всех закоулках отделения.
- Жертва прекрасно чует хищника, но делает вид, что не замечает его! – вещал Дроздов, и не нужно было смотреть на психа в клетчатой рубахе нараспашку, чтобы догадаться, что он вообразил себя тигром. У него даже глаза пожелтели, хотя, скорее всего, они у него такими и были от здешних таблеток.
Для Колдунова начался особенно бурный период. Каждый день прямо с утра его вызывали к завотделением, где собирались на совещание все врачи. Потом Ивана «подселяли» к одному больному, а затем к другому, иногда успевали и к третьему. Всех этих больных к вечеру выписывали, и больше в отделении Колдунов их никогда не видел.
А сам он к вечеру оказывался абсолютно, безнадёжно, неизлечимо болен. Врач-новичок, не знакомый с «феноменом Колдунова», опустил бы руки и признал бы свою полную беспомощность. Но феномен этот проходили уже лет десять как, на всех кафедрах психиатрии во всех медвузах мира. И основным фактором данного феномена было то, что утром Иван Колдунов просыпался совершенно здоровым человеком.
- Знаете, коллега... – говорил Ивану завотделением. – Я, конечно, Вам очень благодарен за само Ваше существование, я пишу на Вашем материале уже вторую диссертацию... Но мне как учёному всё-таки хочется разобраться до конца в этом вопросе: ну в чём суть Вашего свойства перенимать чужую болезнь и расправляться с ней в своём организме? Почему Ваш дар столь специфичен? Почему ему подвластны только исключительно психические болезни? И почему болезни эти не лечатся Вами в самих их «носителях»?
- Профессор! – отвечал Колдунов. – Если бы я мог ответить хотя бы на один из заданных Вами вопросов, то я смело мог бы претендовать на Ваше место, Вам не кажется?
- Дорогой мой! Я бы с радостью уступил Вам своё место, только бы эти вопросы получили свои ответы!
В общем, разговоры с завотделением были довольно-таки ни о чём, болтовня одна.
Когда последнего (кроме Ивана) больного торжественно проводили на выход, в объятия ликующих родственников, совершенно здоровым, Колдунов минут десять послонялся по пустому коридору и умер. По крайней мере, со стороны так это и казалось: он не дышал, пульс не прощупывался, мозговой деятельности не фиксировал ни один томограф.
Но врачи, специализирующиеся на «феномене Колдунова», были уже в курсе этого «фокуса» и относились к нему как ко вполне закономерному этапу своей работы. В палату к Ивану даже и не входил никто в эти три дня.
Через три дня Иван Колдунов проснулся. В помещении больницы, в специальном зале заседаний, завотделением в этот момент как раз доказывал, что три дня – срок не случайный, обильно цитировал Евангелие и особенно упирал на слова «...на третий день воскрес».
Больной проснулся, как всегда, совершенно без памяти о своей прошлой жизни. В принципе, ему могли сейчас внушить, что его зовут совсем по-другому, но общепринятое обозначение медицинского феномена спасало его от этого неприятного опыта.
Иван Колдунов прогулялся по городу, сел в поезд и поехал в следующий по составленному врачами списку населённый пункт.
Работы у него хватит ещё надолго.
19 июня 2007
Дебет-кредит
Искушение было слишком велико.
Кукушкин аккуратно разложил пачки с деньгами по своему столу. Это – официальная зарплата. Это – на раздачу «в конвертах». Это – на взятки куда следует, чтобы «чёрную бухгалтерию» «не обнаружили». А вот эта, последняя и самая толстенькая, - чистый «доход» Кукушкина.
Бухгалтером Кукушкин стал, можно сказать, случайно. Его соседа по коммуналке, дядю Сигизмунда, за растрату полумесячной зарплаты всего хлебозавода приговорили всего к полугоду тюрьмы, что и решило дальнейшую судьбу Кукушкина. Кукушкин (кстати, по протекции дяди Сигизмунда) легко поступил на бухгалтерские курсы и окончил их без особого блеска, не хватая звёзд с бухгалтерского неба. И потом всю жизнь свою он ждал именно такого вот момента, когда его незаурядный (как ему казалось) ум и его хитрость при посредничестве счастливого случая позволят ему стать, наконец, самому по-настоящему счастливым. Не из-за денег – Кукушкин не был столь наивен, - но при их наличии у человека появляется больше свободного времени, а именно оно, как следует из социологических опросов, является мерилом людского счастья.
Кукушкин даже цифры и числа терпел только потому, что они обозначают деньги, а без этого он всю математику и на дух не переносил бы.
Дверь бухгалтерии открылась и кто-то без всякого стука проскользнул внутрь. Кукушкин не стал пугаться, потому что таким макаром даже гендиректор к нему никогда не входил, а входил один-единственный посетитель, правда, обладающий куда более обширными, в некотором смысле, правами, нежели даже гендиректор. Это был Павлуша, четырёхлетний сынок гендиректора.
Павлуша, деловито кивнув Кукушкину, проследовал в угол, к стоящему там телевизору, включив его, забрался с ногами в кресло и принялся молча и угрюмо орудовать пультом.
- Павлуша, а что, у папы сейчас нельзя смотреть? – робко поинтересовался у «младшего босса» бухгалтер.
- Сависсяние... – лаконично ответствовал телезритель, не отвлекаясь от чередования «Симпсонов», «Дома-2» и питомцев Регины Дубовицкой.
Так они и стали сосуществовать: Кукушкин за своим столом, со свежеупакованными банковскими пачками «нала», а Павлуша – в виртуальном мире телевещания, где царь и Бог – Филипп Киркоров, а счастье будет тому, кто первым пришлёт сто крышечек «Пепси». На деньги «младший босс» внимания никогда не обращал, так как и дома, и на папиной работе встречал этих бумажечек предостаточно и основательно к ним привык.
Поэтому когда шеф-старший вызвал к себе Кукушкина, тот со спокойной душой оставил в своём кабинете телемана Павлушу и ушёл «на ковёр».
Каково же было его удивление, когда, вернувшись, он не досчитался одной пачки «бумажечек», и именно той, самой пухлой, в коей содержалось его кукушкинское счастье!
Павлуши в момент обнаружения пропажи в бухгалтерии уже не было, он минут за десять до этого досмотрел «Пиратов XX-го века» и отчалил, и Кукушкин мог поклясться, что карманы у «младшего босса» были пусты: мальчик он был крупный и быстро рос, так что одежда почти всегда была ему в обтяжку, пачка стобаксовых купюр ему в карман просто не влезла бы.
Бухгалтера Кукушкина «переклинило». Он сидел за своим столом и безостановочно перекладывал туда-сюда липшие к вспотевшим ладоням тугие пачки.
Дело в том, что протеже дяди Сигизмунда был с детства ужасно мнительным: во всём видел Знаки Судьбы и всякое такое. Вот и теперь в исчезновении «своего» «гонорара» он узрел не что иное, как грозный Божий перст. «Ведь говорила мне бабушка: чужое брать нехорошо!» - думал перепуганный до коликов в душе бухгалтер.
«Младшего босса» ему удалось увидеть только на следующий день, но толку от Павлуши было мало.
- Павлик, ты вот такие кирпичики вчера здесь видел?
- Видел... – юный телелюбитель почувствовал какой-то подвох в том, что его называют не как обычно, но по его виду невозможно было понять, пропал ли «кирпичик» американских рублей без павлушиного вмешательства или есть варианты.
- А не трогал? – уточнил Кукушкин.
- Очень надо... – почти презрительно протянул «младший босс», подражая то ли Барту Симпсону, то ли «вождю краснокожих».
«А ведь действительно, - мелькнуло в мнительной голове бухгалтера, - у него ведь с рождения этих «кирпичиков» до чёртовой гибели! Тут дрожишь над каждым баксом, утаиваешь, приписками занимаешься... А он вырастет – и фирму унаследует, пальцем о палец не ударив!»
Павлуша вдруг захныкал.
- Я не хотел, сквозь слёзы и сопли донеслось до Кукушкина. – Я не думал, что оно... Я как Настасья Филипповна хотел...
Кукушкин не понял, что имел в виду «младший босс». «Идиот» в его библиотеке стоял непрочитанным; кажется, половина томов в его полном собрании Достоевского вообще были неразрезанными. И фильма с Яковлевым в главной роли он, в отличие от телемана Павлуши, тоже не видел.
Кукушкин вышел из бухгалтерии в полной прострации. Он давал своему «внутреннему негодяю» последний шанс, но теперь твёрдо решил с ним покончить и жить с этого момента честно и благородно.
Павлуша выгреб остатки пепла от сгоревшей денежной пачки из печи (дом был старый, во всех комнатах сохранились во вполне исправном состоянии изразцовые печи).
Несмотря на то, что эта его выходка (как, впрочем, и все предыдущие) сошла ему с рук, особенного удовлетворения он не испытывал. И расхотел быть бухгалтером, хотя раньше была у него такая задумка.
7 июля 2007
Страна Дураков
Сведения о существовании этого удивительно государства столь противоречивы, что многие исследователи отказывают ему в существовании вовсе.
Говорят, что если ехать из Парижа на восток, то рано или поздно дорога вдруг начнёт трясти карету, а кузнецы окажутся вусмерть пьяными и не смогут вам подковать ни одну из лошадей, а на все ваши ругательства и угрозы будут только глупо смеяться.
Если попробуете разыскать местное начальство, потом об этом пожалеете. Во-первых, найти адрес управы почти невозможно: некоторые «аборигены» примут Вас за шпиона, собравшегося убить их любимого урядника, другие – просто этого адреса не ведают, а третьи – не понимают вообще, о чём их спрашивают.
Верная примета данной страны – наличие на дорогах большого количества дураков, причём как движущихся, так и сидящих в засаде на пути. Эти последние, обычно с разукрашенными без особой фантазии дубинками, - твёрдые последователи своего давнего прародителя – Соловья-Разбойника. Увидев приближающееся средство передвижения, они громко свистят и потом, очевидно, требуют за прослушивание свиста деньги, угрожающе помахивая полосатой дубинкой. И, что удивительнее всего, - другие дураки, те, что сидят в средствах передвижения, эти деньги платят!
Если остановитесь в деревне или в городе на постоялом дворе – будьте готовы к тому, что к Вашему приезду совершенно не будет готово местное население, и образ их жизни, в том числе жизни ночной, ничуть ввиду Вашего наличия не изменится. А именно: музыка из ближайшего кабака будет греметь так, что её будет слышно версты за три, и Вы сможете только удивляться – как ещё не оглохли слушатели её внутри заведения.
Дворники своим благородным занятием себя почти не утруждают, а в полном составе слоняются по окрестностям и пугают собак нечесаными бородищами и нецензурными песнопениями.
Женщины здесь (а их всех, невзирая на общественное положение и внешние данные, называют отчего-то «бабами») очень коварны, впрочем, это их делает только привлекательнее. Они очень охочи до иностранцев, однако, уехав за границу, начинают «ностальгировать», то есть хаять всю заграницу и превозносить всё родное, и в конце концов бросают мужа-иностранца и с половиной его денег возвращаются на Родину со всей возможной помпой. На Родине они быстро снова становятся неотличимыми от остальных сограждан, опускаются и «идут по рукам», но до конца дней своих ведут себя как генеральша в доме бедных родственников.
Так что если соберётесь ехать – попрощайтесь со всеми близкими. Большая вероятность, что Вам захочется в этой дикой стране навсегда!
17 июля 2007
Выбирая пути
В большом читальном зале архива было прохладно, а на улице – жара несусветная, всё-таки июль.
Игорь Единорогов сидел за столом, обложившись пудами пухлых папок, где огромные грозные печати «Совершенно секретно» перечёркивались другими, меньшего размера, но с куда большей властью: «Открытый доступ». Документы начала Великой Отечественной войны в таком количестве были рассекречены только неделю назад, и Единорогов, как журналист, не мог пройти мимо такого грандиозного события.
Он благоговейно перелистывал пожелтевшие, но ещё вполне крепкие листы, встречая на них то подпись Сталина, то наименования населённых пунктов, которые навечно врезаны в память страны «благодаря» тем страшным боям, что там шли... Игорь уже почти забыл и о своей статье, и о том, что в два нужно быть на совещании у главреда...
И вдруг – он не поверил своим глазам: в одной из папок с наименованием так называемого «Большого Бюро» вместо документа наличествовал лишь жалкий обрывок по левому краю, вблизи прошивки! А вот и ещё один «огрызок» документа, и ещё, и ещё!
Архив Большого Бюро подвергся варварскому расхищению?! Да о таких происшествиях Единорогов сразу же должен был сообщать архивариусам!
Игорь вскочил со стула и двинулся по узкому проходу между столами, решительно размахивая пострадавшей папкой.
Человек, сидящий за третьим не доходя до архивариуса столом, вдруг повернулся к Единорогову и одним взглядом указал на свободный стул рядом. Единорогов, впрочем, почти не заметил этого жеста, он уже набрал воздуха в грудь, чтобы окликнуть архивариуса, но тут случилось нечто, заставившее Игоря отложить первоначальный план. Призывавший его внимание посетитель архива неожиданно сделался полупрозрачным – так что сквозь него стали различимы контуры стула и даже рисунок паркета. Причём можно было с уверенностью утверждать, что такую штуку со своим телом и одеждой таинственный незнакомец проделывает сам, по собственной воле!
Единорогов сделавшимися мгновенно ватными руками установил несомую папку на столе незнакомца и при посредстве не менее ватных ног присел на краешек соседнего стула. Как профессионал в своём с достаточным опытом, он умел делать выбор между менее «ужасно интересным» и более «ужасно интересным». Воровство, конечно, давний бич России, и бороться с ним следует даже в стенах архива, но человек, становящийся, если ему приспичит, призраком, - это, в любом случае, оригинальнее!
- Слушаю Вас, - тихо, «по-архивному», сказал Игорь, пару секунд проманипулировав правой рукой в нагрудном кармане футболки.
- Э, нет, диктофон будьте добры выключить, - сказал так же тихо незнакомец, уже совершенно видимый и ни в малейшей степени не призрачный.
Игорь молча проделал ещё раз то же движение.
- Господин Единорогов, - проговорил незнакомец с укоризной. – Не стоит начинать наш контакт с обмана. Несмотря на то, что Вы и сейчас свой диктофон не выключили, моего голоса на записи не будет.
- Вы – призрак? – ляпнул журналист первое что пришло в голову.
- Ну что Вы! – протянул собеседник. – Я не менее реален, чем Вы. Просто я сейчас находился на границе Вашего и своего миров, понимаете?
- Понимаю! – соврал Игорь.
- А если понимаете – садитесь рядом со мной и подождите минуту. У нас произошло небольшое расхождение с расчётным временем...
- Это что же, ваша работа? – выставив папку, спросил Единорогов.
- Вы о чём, собственно? – явно наигранно, сощурив глаза, сказал «призрак».
- А вот, посмотрите... – Игорь положил свою папку на стол и раскрыл её. Но – удивительное дело: никаких обрывков в папке уже не было! Все документы находились на своих местах и выглядели на первый взгляд совершенно правдоподобно.
Однако от взгляда Единорогова не укрылись некоторые изменения, произошедшие в текстах документов.
- Позвольте... Как же так?.. – начал он обескуражено и замолчал, перелистывая прошитые «единицы хранения».
По глазам собеседника было видно, что он имеет ко всему этому прямое отношение.
- Я Вам, конечно, могу рассказать, как это выглядит, так сказать, «с нашей стороны», но не обещаю, что всё это покажется Вам правдоподобным.
- Я весь внимание! – без малейших сомнений сказал журналист, садясь за стол «приглашающей стороны».
- В нашем мире, идущем почти идентично вашему примерно до Первой Мировой войны, не произошло Октябрьской Революции, - заговорил «призрак».
- Ничего себе начало! – аж присвистнул Игорь.
- Казалось бы, хорошо? – продолжал собеседник. – Германия разбита, царская Россия процветает, присоединяет южные и западные республики... Но – экономический рост, так скажем, «не в ту степь»: ни тебе крупных заводов в Сибири, ни дорог, только церкви по всей стране да сельское хозяйство...
- И когда Гитлер пошёл войной... – уже догадался Единорогов.
- Совершенно верно... – грустно кивнул гость. – Мы там имеем сплошной Третий Рейх. Америка была завоёвана в пятидесятом, Африка в пятьдесят третьем, Австралия ещё держится...
- А какой там у вас год? – спросил Игорь.
- Пятьдесят четвёртый... – сказал «призрак». Он помолчал, потом добавил: – Но мы теперь решили все перебраться к вам, так что заодно и демографическую проблему вашу решим.
- А что же у нас-то произошло? Как вы у нас революцию устроили?
- Нам пришлось проникнуть в третий параллельный мир, где время идёт в обратном направлении, причём быстрее, чем у нас и у вас. От этого и возникли расхождения между нашими мирами...
- Но сколько было жертв! – воскликнул журналист.
-Соблюдайте тишину! – надтреснутым голосом провозгласил седовласый архивариус, строго взглянув сквозь очки на нарушителей порядка.
- Ведь миллионы... – тихо произнёс Игорь.
- Все погибшие «по нашей вине» рождались потом в нашем мире с сохранением памяти, - совершенно серьёзно заявил собеседник, глядя прямо в глаза Единорогову.
- А гитлеровцы?
- Гитлеровцы – в том мире, где время течёт назад.
- И тоже – с сохранением памяти?
- Конечно. Но там это – ненадолго!
- Ну вы, блин, даёте! – только и нашёлся сказать журналист. – А что если гитлеровцы...
- Тс-с! – сказал архивариус.
2 августа 2007
Для наглядности
Секретарша министра ещё никогда не видела шефа таким разгневанным. Даже когда на прошлой неделе она перепутала голоса его жены и любовницы и он чуть не «погорел» на личном фронте – и то он орал потише!
- Больше никогда не пускайте ко мне этого... изобретателя! – выкрикнул министр. Последнее слово он произнёс с особенным презрением и сарказмом.
Упомянутый «изобретатель» - молодой, но с ранней сединой, человек, обладающий пронзительным взглядом и кричащей расцветки галстуком, - только что проскользнул мимо мимо секретарши со столь несчастным видом, что ей стало его жалко.
«Что он, интересно, такого наизобретал?» - подумала секретарша министра.
Чтобы выяснить это, ей пришлось задержаться после работы и залезть в компьютер шефа, на который передавался сигнал с камеры, на всякий случай установленной в укромном уголке обширного министерского кабинета.
Поиски не составили особого труда, она буквально за полминуты нашла нужное место в видеофайле.
Молодой изобретатель появился в кадре с куда более воодушевлённой физиономией, чем во время своего не очень триумфального ухода. В руках у него была плоская пластмассовая коробочка с двумя кнопками – белой и чёрной.
- Господин министр! – горячо заговорил посетитель прямо с порога. – Мне удалось решить проблему бюрократизма!
- Ну?! – удивился министр. И лицо его выразило, пусть и краткую, веру в то, что данная проблема вообще разрешима.
- Смотрите! – проситель положил коробочку на стол перед министром. – Устройство очень простое, хотя содержит ряд новейших разработок нашей лаборатории... В частности, они позволяют настроить прибор на биополе любого человека, для большей наглядности мы позволили себе сделать настройку на Ваше биополе...
Брови министра поползли вверх, впрочем, уползли недалеко. Он был, скорее, заинтригован, нежели раздосадован визитом беспокойного изобретателя.
- Принцип действия, можно сказать, «прямой»! – почти захлёбываясь от восторга, продолжал суматошный энтузиаст. – Приборы располагаются в магазинах, на остановках общественного транспорта, в офисах. Заранее объявляется имя того чиновника, деятельность которого подвергается оценке. Если чиновник вызывает доверие у опрашиваемого, он нажимает белую кнопку, и чиновнику автоматически... ну, скажем, на рубль прибавляется зарплата...
- Так, так!.. – поощрительно кивнул министр.
- Ну, а если деятельность нашего «объекта» вызывает какие-либо нарекания и голосующий нажимает чёрную кнопку... Мы вот тут, для наглядности...
И тут изобретатель взял и нажал чёрную кнопку.
Министр внятно икнул.
- Извините... – сказал изобретатель.
- Вон!!! – заорал министр.
Посетитель выбежал в дверь, позабыв забрать своё изобретение. Министр нажал на чёрную кнопку и снова икнул.
- Ну, наука!.. – сказал министр и выкинул чудо-прибор в окно.
Секретарша долго потом искала его (прибор, а не министра) в кустах и на газонах, но так и не нашла.
2, 18 августа 2007
Типы личности
Я был вне себя. Я был так зол, что с обувной полки стали осыпаться тапочки.
- Ты что, ничего не понимаешь? – закричал я (шёпотом, чтобы у соседей было меньше поводов обсуждать мои проблемы), - ты не понимаешь, что поступила подло?!
- Я просто хотела тебя заполучить, - сказала она достаточно громко, чтобы соседям всё-таки было о чём посудачить.
- Но ты же сама потом будешь сожалеть о том, что натворила! – продолжал шептать я.
- Твоя соционика – собачья чушь! – заявила Инга, переходя в атаку.
Я просто задохнулся от возмущения. Это же надо: она нарочно подгоняла свои ответы на тесты, которыми я выявлял её соционический тип, и получилось, что она – «Гюго», дуал моего «Робеспьера»!
Конечно, я понимаю, что эта соционика – не истина в последней инстанции. Более того: она слишком упрощённо трактует всё человечество. Ведь может же, например, родиться на свет человек, который ни одному из шестнадцати соционических типов принадлежать не будет, а будет из себя представлять нечто семнадцатое?
Но, с другой стороны, всё-таки не дураки же соционику придумали! Всё-таки человек либо экстраверт, либо интроверт, и третьего варианта здесь не дано. То же – с остальными характеристиками человеческого нрава. Так что моё желание подыскать себе спутницу жизни, подходящую мне по всем параметрам, и в том числе – по соционической совместимости, - вполне законно.
И вот ведь что интересно: Инга-то меня устраивает во всём! По крайней мере – пока. Я, конечно, не могу ручаться, что когда-нибудь в будущем моё к ней отношение вдруг не изменится, но тут уж всё в руках Божьих.
А ведь если она не «Гюго» - у нас с ней не будет полного взаимопонимания, как она этого не понимает?
Я с детства хотел жениться. Больше, чем жениться, я хотел только стать писателем. Ну, писателем худо-бедно стал, - вот, пишу... А женитьба-то – дело серьёзное.
Ведь остальные люди или притворяются простыми, или действительно не понимают всей важности этого... даже как назвать-то, не сразу выберешь: «акта» - неоднозначно, «процесса» - неточно, «события» - вот! Именно событие это, и потом ведь происходит со-бытие, сосуществование, совместное прохождение всей оставшейся жизни – и твоей, и всех ваших потомков!
А вокруг посмотришь – и ужаснёшься: половина браков «по залёту», другая половина – по принципу «как честный человек...»
Вот я и решил: никакого форсирования событий, только честное исполнение воли Провидения. Браки совершаются на небесах, так что нечего самодеятельностью заниматься.
И перестал совсем дёргаться по этому поводу. Сталкиваюсь где-нибудь с какой-нибудь «феминой» - и не предпринимаю ровно ничего, чтобы «продолжить и угл;бить». Фемина носиком покрутит – и «отваливает». Ну и слава Богу, говорю я себе. Значит, не про нашего козла в саду ягодка росла.
А Инга мне встретилась (а теперь-то мне вообще кажется, что она просто так всё подстроила, чтобы я её встретил) в нашем пристанционном магазине.
Я туда на велосипеде раз в три дня ездил, да и сейчас, собственно, тоже езжу – за молоком для утреннего кофе; мы же – вся семья, и Инга тоже – кофеманы.
И вот стою я в очереди, поминутно глазами стреляю в велосипед, от которого только кончик руля в окошко виден. А сзади стоит Инга, но на ней не написано, что она Инга, на ней написано только «Yes» спереди и «No» сзади, это у них мода нынче такая дурацкая. Стоит это «Yes–No», стоит, и вдруг как заголосит!
- Ой! – караульствует, - люди добрые! Кошелёк где-то потеряла!
Ну, у нас люди хоть и добрые, но – в свою пользу. Шапки по кругу пускать никто не стал, и даже кепочки бейсбольной. Повздыхали, посочувствовали – и снова уткнулись в прилавки, благо там есть на что смотреть, не в Сэсэсэре живём.
Я тоже отвлёкся на покупки, а когда пришёл домой – обнаружил в своей сумке толстенький ингин кошелёк.
Правда, меня немного насторожила сумма, оказавшаяся внутри (она ведь из-за неё так убедительно убивалась!), а именно – 17 рублей 20 копеек. При нынешних ценах по меньшей мере странно, что она пошла в магазин с такими деньгами. А толстым кошелёк был из-за набитых в его кармашки картонных рекламок всяких магазинов, ресторанов, выставок, театров и отдельных лиц.
Едва я выскочил из дому, как столкнулся с той же самой «Yes-No», шедшей мне навстречу с горестной гримасой на несчастном лице.
Ну, и завертелось, как говорится у классиков. Тут ничего оригинального судьба мне не преподнесла: созвоны телефонные, кафешки-киношки, встречания, провожания сначала до подъезда, а потом всё дальше и дальше...
Вскоре я уже не мог представить себя без неё. Сработала одна из самых древних и уловистых западней (или западён? – в нашем языке их тоже хватает). Любовь переключает разум на некую программу, для которой логика и здравый смысл имеют куда меньшее значение, чем, например, запах духов. Эта программа, вероятно, сидит в нашем общем подсознании, потому что срабатывает в различных мозгах практически одинаково. Пока человеку не застит взгляда его Объект, он высказывает вполне себе объективные (pardon за тавтологию) суждения о том, что невозможно полностью раскрыться в общении только с одним человеком, что ответственность, которая появляется с рождением ребёнка, слишком велика, чтобы вообще сделать возможным появление этого ребёнка на свет...
Но – «любовь нечаянно нагрянет»! И вроде бы и голова у человека осталась той же, и мозги в этой голове никто не менял, - однако будто всего человека подменили так, что он и сам этого не заметил!
Никаких логических построений! Они рассыпаются пуще карточных домиков от одного взгляда Объекта, не говоря уже о Её мнениях. Слово Её, даже недосказанное, даже невысказанное, предполагаемое, - превращается в закон, по сравнению с которым Конституция – нелепый набор ничего не означающих каракулей.
Инга оказалось тонким психологом. Одно из главных правил, используемых женщинами в издавна идущей охоте на мужчин – «Запретный плод сладок!». Ох, как же мужчина разохочивается, когда ему говорят «нет»! Он напрочь забывает даже, что он вовсе не охотник и даже не пёс-загонщик, а – дичь!
Я даже курить почти бросил, потому что Инга оказалась некурящей (бывают ведь и курящие Инги!). Курил только когда уже совсем «прижмёт», когда ночью сниться начинает, что «бычок» подобрал и затягиваешься...
А Инга почувствует курильный дух и говорит:
- Опять курил?
Я говорю:
- Да я так, просто чтобы не хотелось...
Она подумала и заявляет:
- Тогда я за тебя замуж не пойду. Ты и супружеские обязанности будешь так же выполнять, «просто чтобы не хотелось»!
Вот змея, а?!
Они ведь нас, простофиль, на свои ножки и грудки ловят как на «воблер» судака, а сами между тем все эти «любовные утехи» только терпят, не придавая им в отношениях почти никакого значения!
Вот интересно, что лежит в основе их инстинкта материнства? Очень похоже, что все рассуждения о любви, семье как ячейке общества, продолжении рода и заботе о сохранении фамилии – базируются на физиологических особенностях женского организма. Есть аппарат деторождения – вот и требует он дать ему поработать. Всё просто.
Я помню, как в детстве я не на шутку задумался над сократовской шуточкой: «Женись. Если попадётся хорошая жена – станешь счастливым человеком, если плохая – станешь философом». Тут, как говорится, «треба разжувати». Вот-первых, эту сентенцию можно воспринимать как жалобу философа на свою несчастливость в супружестве. Во-вторых, счастье – категория абсолютная, она не может зависеть от каких-либо конкретных отдельных факторов. И счастливым вполне может быть и холостяк или (что тоже часто встречается) разведённый. А в-третьих, и самое главное: уж куда «безопаснее» не деласть столь категорического шага, не жениться, потому что женившись – ты уже «затачиваешься под развод», пусть даже только в виде предположения. А перед одиночкой все пути-дороги открыты, правда, рано или поздно он всё-таки вынужден будет упомянутый шаг сделать, но не для того, чтобы тупо стать счастливым, а для того, чтобы сделать счастливой любимую женщину. Есть ведь разница?
Я не хочу сказать, что Инге пришлось «плыть против течения», во мне она не встретила такого уж железобетонного сопротивления. Ведь для общества, для государства, для человечества в целом – необходимо наличие следующего поколения землян. Хотя в этом вопросе есть разные нюансы: и землян уже слишком много (россиян, правда, призывают прибавить), и ответственность за всю жизнь и судьбу другого человека, твоего ребёнка – тяжёлая, хотя, говорят, и приятная, ноша...
Я вот здесь сейчас постараюсь «научно доказать» важность и нужность отцовства, а в жизни-то никто этих доказательств для себя не ищет. У женщины существует инстинкт материнства, а у мужчины – инстинкт завоевания женщины, вот и вся диспозиция.
Что же касается соционики, то мне кажется – это настоящая, истинная штука. Просто мы и сами не замечаем, что она «среди нас» работает. Мы подсознательно выбираем друзей и «не выбираем» врагов именно по своим соционическим типам. Может быть, даже, например, в трамвае рассаживаемся по возможности в соответствии с соционикой! Хотя это уж перебор.
Но вот мои родители уже сорок пять лет как вместе, и хотя во времена их молодости ни о какой соционике ещё и слыхом не слыхивали, но оказалось, что их соционические типы – «Достоевский» и «Штирлиц» - являются дуалами!
Соционика настолько безошибочно в отношении современных людей, что, очевидно, вполне действовала и между Адамом и Евой.
Про этих «дуалов» я хочу порассуждать подробнее. Ведь в их истории есть жизненная правда, во всей своей полноте проявляющаяся и в наши дни: рай пара имеет, пока никто третий и с недобрыми намерениями не вмешивается в их отношения.
К сожалению, «кто-то третий» (и далее по порядку) присутствует где-то поблизости всегда. А уж недобрые намерения у нас считаются чуть ли не за обыденную привычность.
«Третьими» оказываются, например, родственники твоей жёнушки. Они и сами это своё отношение за недоброе не считают. Просто не прощают тебе ни твоего нежелания воровать «в семью», ни постоянное сочинительство, не приносящее большого материального прибытка, ни даже твою интеллигентность. Но одновременно с этим они считают, что их безграничную тупорылость во всех вопросах мироустройства, «разборчивость» в литературе не более чем у свиньи в апельсинах и почти клептоманское подбирание на работе всего что плохо или не столь хорошо лежит, - всё это я должен принимать как должное и молчать в тряпочку для протирки очков.
Некоторые поступки моих «новых родственников», хотя и не подпадают под конкретные статьи Уголовного Кодекса, но по моральной классификации лежащие «ниже плинтуса». Например, двоюродный брат Инги, - не хочу даже называть его имя, поминать лихо, - он ищет в газетах объявления о безвозмездном дарении всяких вещей (в основном детских колясок), а потом через эти же газеты эти вещи «реализуют» за твёрдую цену.
И ведь не усовестишь его никак! Законов он никаких не нарушает, да, вообще говоря, принцип его действий – тот же, что во всей современной торговле. Но знай я до знакомства с Ингой, что у меня появится такой вот «родственничек» - трижды бы подумал!
Но ничего, у меня ещё есть шанс его «перевоспитать». Мне всё время приходят в голову всякие коварные сценарии. Снять все его «деяния» на камеру и сделать выпуск «Фитиля»... Или подстроить так, чтобы человек, которому он «втюхает» коляску за деньги, окажется тем же, кто ему её отдал бесплатно.
В конце концов, я ведь женился не на Ингиных родственниках, а на ней самой. И именно к ней должен приспосабливать свой несносный характер.
Кстати, Инга подсказала мне, как «бороться» с соционической несовместимостью. Ведь если интроверту, скажем, ну очень надо стать экстравертом, он ведь может свою тягу к одиночеству преодолеть и... Так же и со всеми остальными категориями.
Всё в наших руках!
2 августа 2007
День мнительности
Сегодня устраивается проверка моему терпению. Не знаю, сам я это измышляю, или это действительно кому-то (или Кому-то) нужно, но по-другому всё равно не получится.
А началось, конечно, утром. Внутренний голос будто ждал, когда я открою глаза, и когда я их открыл – выдал (как всегда, без интонации и безапелляционно):
- Сегодня последний день в твоей жизни.
Как водится, я тут же разрушил эти поползновения во Имя Иисуса Христа, и бесёнок, как и положено ему, заткнулся и пропал. Но кулаки «внутреннего человека» ещё чесались, и я попытался разобраться в сути инцидента.
Строго говоря, такая «акция» имеет природу тривиального террористического акта, и направлена она исключительно на, как любят говорить (не любят, конечно, но говорят) сейчас, например, в Ингушетии, «подрыв и расшатывание ситуации в регионе», в данном случае «регион» - это я. Так что реагировать на подобные демарши ни смысла особого не имеет, ни желания у меня такого нету. Да и реагирую я на это, может быть, совсем не так, как они задумали. Или Он...
Даже в голове не укладывается: чем должны руководствоваться эти незримые подсказчики и комментаторы, чтобы сделать мне этакое «заявление»?
Какой-то день календарного года, очевидно, когда-нибудь да станет моим последним днём, и делать из этого культ по меньшей мере нелепо.
Да и как можно использовать такую жуткую подсказку, что называется, для извлечения пользы? Как себя вести в день, объявленный последним, фактически, в день перед казнью?
Неужто – как живут бандиты? В интервью какой-то из их «бескомплексных» подружек я вычитал, что привлекательность (для неё, конечно) их образа жизни в том и состоит, что они проживают каждый свой день как последний.
Не говоря уже о том, что упомянутым способом времяпрепровождения я рисковал бы навлечь на себя симпатии вышеуказанных поклонниц недешёвой романтики, я и к бандитам никакого отношения иметь не хочу, даже если мой последний день совпадёт с последним днём всех бандитов.
Ну, и сегодня, конечно, - началось...
Когда мы несли лодку к заливу (отправились с родителями поплавать по Волге на нашей пластмассовой зелёной посудине), какие-то сопляки-допризывники попытались до меня «докопаться». В любое другое время я бы вспылил и натрескал им по шеям, невзирая на их численность и высокопоставленность их папаш (может быть, поэтому-то они до меня и «докапываются», как собака чувствует страх человека перед её нападением), но тут на меня просто будто кто мешок надел. Я не среагировал вообще никак, просто по словам из песенки Красной Шапочки – «то есть абсолютно!»! Даже среднего пальца не выставил как бы случайно. Даже не поморщился.
Лоботрясы, впрочем, как всегда, вывернулись из положения. В «тонких сферах» все несуразности и нестыковки нашего мира должны тоже как-то обтёсываться и притираться.
Вот и оказалось, что кричали они своё «Тонкий х...!» вовсе не мне, а своему недолготерпимому приятелю, очень кстати мочащемуся у забора. Я расслышал, впрочем, ещё и слово «Неси!», но и его можно было рассматривать как «Не ссы!», произнесённое не выработавшим ещё командного голоса ртом.
Так всё происшедшее можно без малейшего затруднения списать на мой гипертрофированный слух.
Поплыли мы по знакомому маршруту, за последний перед фарватером остров, где раньше всегда был маленький уединённый пляжик. Однако оказалось, что вода нынче стоит очень высоко, и от нашего пляжика остались одни воспоминания. Он остался под полутораметровым слоем воды, и только небольшой промежуток посреди торчащих в воде облепленных водорослями кустов ивняка указывал на его былое месторасположение.
Прорыскав вдоль всего острова, мы с трудом обнаружили место, где хоть ранее и ступала нога человека, но самого этого человека уже давно не наблюдалось.
В воде у самого берега стояла снятая с петель и недосчитывающаяся уже нескольких верхних дощечек старая дверь. Стучались в неё только волны, но им никто не отворял. Несколько домишек, в живописном хаосе рассыпанных по этой части острова, а также наособицу (как-то даже «особняком», непричастно к этому хаосу) стоящий сарай, сработанный из сваренных между собой крышек от алюминиевых бачков, были абсолютно, вот именно насмерть необитаемы, покинуты, брошены и забыты.
Недавно тут, к тому же, прошёл ураган, оставив по себе огромную поваленную иву, лежащую прямо на вишнёвом дереве, усыпанном спелой вишней. И хотя у нас с собой полной пластмассовое ведёрочко с покупной вишней, но – «халява»!
Забрались с отцом на иву и, рискуя сверзиться вниз, собрали полкило вишен сорта «Островная».
В голове у меня прочно засело утреннее предупреждение, и я особо не усердствовал в сборе халявного урожая.
На обратном пути случилось, пожалуй, самое яркое подтверждение реальности утреннего «телепатического сообщения».
Совсем недалеко от нашего «бивуака», на том же острове, обнаружились несколько «туземных жителей», и среди них – огромная головастая собачища породы «водолаз». Собачища, очевидно, соскучилась по привычной своей «работе» и, когда мы проплывали мимо, бросилась в воду с угрожающим рычанием. То ли она хотела нас «спасать», то ли защищала хозяев от вторжения, - но только я счёл за лучшее развернуться и сделать «крюк» за последний перед фарватером остров.
Настроение было, надо сказать, тяжеловатое почти невыносимо, да и лодка намокла, набралась воды и стала весить килограммов на пять больше. Но к этому-то я уже привык, а вот утренний демарш подсознания никак не хотел выдавливаться из головы.
Я уже в который раз подчёркиваю, что, как ни пытаюсь выглядеть в глазах читателя (да и в своих собственных) приспособленным к жизни христианином, но это не так-то просто, если вообще возможно.
Если бы я был отличным от автора героем, должным на своей шкуре испытывать всяческие умопостроения неуёмного сочинителя, дабы острее показал он читателям всю бесперспективность их хлопот и беспочвенность оптимистического мировоззрения (ну, или пессимистического), - так вот, тогда мне следовало бы как-то «наказаться» за эту свою слабину, укрепиться в вере, попить таблеток там я не знаю...
Но, поскольку автором всей этой нелепой истории является ваш непокорный слуга, то ему совсем не улыбается выдумывать самому себе приключения.
И он, в общем-то, и не выдумывает ничего, хотя ему (то есть мне!) уже не терпится чего-нибудь понасочинять.
Но вот вам истинная правда: на часах 23:55, а я ещё жив.
24 августа 2007
Перспектива
Головастик Гоша сидел в пруду под листиком ивы и скучал.
- Ты чего такой кислый? – спросила Гошу стрекоза Изольда, которой сверху было видно всё.
- Перспективы не вижу! – сказал головастик.
- Какой ещё такой перспективы? – удивилась стрекоза.
- А такой: вот вырасту я, стану лягушонком... А потом?
- Потом – большой лягушкой! – сказала Изольда.
- Чего это – лягушкой? Лягушкой вон – Лялька будет!
Лялька бултыхалась неподалёку, и при взгляде на неё не возникало никаких сомнений, что она будет именно лягушкой, а не, скажем, леопардом. У неё и лапы уже проклюнулись, скоро хвост отвалится... Лялька увидала, что на неё смотрят, и забултыхалась напоказ ещё сильнее.
- А я кем буду? – спросил Гоша. – Лягухом, что ли?
- Ты будешь лягушкой мужского рода! – объяснила стрекоза. – Или самцом лягушки.
- Вот я и говорю – неясна моя судьба... – горько сказал головастик. – Никакой перспективы!
24 августа 2007
О вреде экономии
Корабли инопланетян были похож не на тарелки, а скорее на сковородки, только без ручек. Оказалось, они и раньше постоянно валандались в нашей атмосфере, но никто толком не мог их разглядеть, поскольку летали она по искривлениям пространства, а оно становится видно только в специальный кривой телескоп.
Теперь они особо не таились, потому что были владельцами нашей нефти.
Как случился такой конфуз – никто из наших горе-начальников объяснить не мог. Никто даже не знал: как именно инопланетянам удалось совершить такую сделку? И, собственно, кто мог продать сразу всю нефть планеты сразу?
Верховный Президент Земли, как всегда они делают в подобных случаях, поспешил заявить, что берёт контроль за решением данной проблемы под личный контроль. Но, тоже как всегда, эта дежурная отговорка ни искорки ясности не прибавила.
Инопланетяне были полны достоинства, довольства и хвастливой самовлюблённости, то есть вели себя как всякий другой новоиспечённый приобретатель собственности. Они высадились на Главном Космодроме (раньше это место называлась Гренландия), проследовали в самый большой ангар и устроили там грандиозную всеобщую пресс-конференцию, аккредитацию на которую журналистам пришлось разыгрывать в лотерею.
Внешне пришельцы были похожи на гоголевского Вия: двухсоткилограммовые колоды с корявыми конечностями и сросшимися с туловищами безобразными головами,
вот только веки им поднимать не было необходимости, потому что глаза у них имели устройство по рыбьему типу и не закрывались вообще.
Они издавали нелепые скрежещущие звуки, но электронные переводчики достаточно внятно трансформировали их в человеческую, то есть русскую, речь.*
После обычного обмена любезностями перешли к сути. Инопланетяне планировали выкачать нефть (на это у них должно уйти часа два) и вывезти её на свою планету, где при их уровне развития экономики нашей нефти им должно хватить дня на четыре.
Обговорив детали торговой сделки, перешли к денежным расчётам.
И тут вдруг разразился скандал. Инопланетяне выложили за всю нефть планеты Земля 104 доллара 90 центов!
И не возразил никто! Ведь действительно, пишут у нас и говорят в новостях: «Нефть подорожала до $104.90, «за баррель» подразумевается, но надо ведь типографскую краску экономить и место в «бегущей строке»!
Вот и доэкономились.
--------------------
* - при переводе рассказа на другие языки слово «русскую» заменяется на название той
речи, в которую осуществляется перевод.
7 сентября 2007
Песенка
У одного слона была любимая песенка.
Больше у него не было вообще ничего, потому что слонам никакого имущества не полагается, даже щётка, которой его тёр служитель зоопарка, не была собственностью слона: он своими глазами видел, как ею тёрли и бегемота!
Песенка же любимая была только у слона, так как бегемоту в детстве наступил на ухо (нечаянно, конечно!) белый медведь, сам медведь – тот вообще ко всяким песенкам относился с пренебрежением, а жираф, хотя и тянулся к прекрасному, начинает подпевать обычно со второго, а иногда и с третьего куплета, у него конституция такая.
Слон свою песенку слышал иногда по радио, репродуктор которого висел рядом на столбе. А когда радио долго не передавало его песенку, он начинал дудеть её своим хоботом, как трубой. И тогда бегемот смотрел на него с завистью, медведь демонстративно обхватывал голову лапами, а жираф, некоторое время «потормозив», тоненьким голоском подтягивал:
- А я всё летала,
А я так и знала...
11 сентября 2007
Суд идёт
- Тьфу ты! – сказал судья. – Оказывается, сегодня ещё одно дело!
Прокурор с адвокатом тоже не горели желанием лишний раз повершить правосудие. У прокурора была запланирована поездка с семьёй на пикник, и он уже хмуро предчувствовал, что водки опять не хватит. Адвокат был озабочен менее приземлёнными проблемами: торопился на свидание. Правда, можно было особенно не спешить: объект свидания сидела тут же в зале заседаний в качестве секретаря.
Но работа есть работа: всему составу суда пришлось поскрести по сусекам своего терпения и провести ещё одно заседание.
Истицей была молодая деревенского вида бабёнка в красном спортивном костюме, сидевшем на ней как мешок на пугале. Она всё время утирала нос рукой, после чего переносила часть своего «внутреннего мира» на произведение китайских легкопромышленников. К тому же она шепелявила и часть слов произносила весьма отлично от нормы.
В качестве ответчика пришлось заслушивать её бывшего хахаля, мужичка лет под сорок, проживавшего до переезда в столицу в той же деревне, только, как он выразился, «в другим углу». Он был почти лысый и ни в какую не желал расстаться с мятой-перемятой хронически нестиранной панамкой.
Существо дела составляла неуплата алиментов. Ребёнку истицы, как она заявляла, исполнилось недавно два года, отцом его был записан ответчик, и отцовство своё он отрицал, да ещё с таким отчаянием, словно его (лучше классиков не скажешь!) собирались кастрировать. В отличие от Васисуалия Лоханкина, жена от него давно ушла, против чего он и не возражал, говоря, что она «такая дура, что её нужно закопать – и всё!» Экс-супруга в долгу не оставалась и на каждый выпад ответчика показывала ему кукиш, каковой пыталась передать через судебного пристава.
Ребёнка в качестве свидетеля попросила вызвать истица.
- Я не ослышался? – изумился судья. – Вашему сыну всего два года! Он что, уже бегло говорит?
- Бегло? А на шо ему бегло? Он шпринтер, шо ли? – парировала истица и утёрла нос рукавом. – Говорит, Ваша шесть, как все.
- Ваша честь, законом не установлено возрастных рамок в отношении свидетелей, поэтому никаких оснований отказать в вызове данного свидетеля... – зачастил адвокат, косясь на секретаря. Секретарь сделала строгое лицо и спряталась за монитор компьютера.
Прокурор тут же вскочил и заявил протест. Впрочем, заявил он его просто по привычке, так что объяснить суть претензий не сумел, но всё-таки, надувшись как индюк, продолжал настаивать на своём с упорством, достойным лучшего применения.
Бессмысленный спор между адвокатом и прокурором прекратил судья, которому просто любопытно было посмотреть на двухлетнего свидетеля. Его внуку было уже четыре, и знал он только букву «А», которой только и пользовался во всех случаях жизни, остальные же в него почему-то не лезли.
- Свидетель истца, пройдите! – возгласил судебный пристав.
В зал вошёл мальчик в матросском костюмчике. Если бы судья встретил его на улице, дал бы ему (в хорошем смысле этого слова) лет шесть, не меньше!
Мальчик невозмутимо подошёл к кафедре и, внимательно посмотрев на судью, произнёс:
- Ваша честь, я пришёл на этот процесс, чтобы помочь суду установить истину, которая является главной целью существования разума...
- Скажи...те, - ошарашено проговорил судья, - а Вам действительно два года?
- Да, Ваша Честь, - ответствовал неординарный свидетель. – Я могу предоставить документ, удостоверяющий время и место моего появления на свет.
- Надо же, какие умные дети бывают! – заискивающе сказал адвокат, со значением посмотрев на секретаря.
- Таких детей не бывает! – пробормотал прокурор, но себе под нос, чтобы не услышал свидетель.
Зрители в зале, впрочем, подняли такой трам-тарарам, что ничего, конечно, расслышать было невозможно.
Судья чуть не расколотил своим деревянным молотком кругляш-«наковальню», прежде чем ему удалось восстановить относительную тишину.
- А в каком возрасте Вы начали говорить, свидетель? – задал новый вопрос судья.
- Ваша честь, вопрос не относится к рассматриваемому делу! – тут же вскочил адвокат.
- Цыц! – сказал судья, и адвокату пришлось удовлетвориться таким не совсем юридическим аргументом.
Но ответ свидетеля перевёл процесс в какую-то совсем уже неимоверную плоскость.
- С рожденья, Ваша честь! – произнёс он без малейшей заминки.
Секретарь упала со стула. Адвокат бросился её поднимать, прокурор залился нервным смехом. Судья колотил молотком в кругляш. Зал гоготал в голос.
Ответчик дождался, пока все успокоились, и сказал:
- Ваша честь! Я хочу кое-что добавить про энтого ребёнка. Энтот ребёнок не мой и даже не её, она его с улицы притащила!
Истица стала пунцовее своего спортивного костюма, она замахала руками и завопила:
- Не шлушайте его, Ваша шесть! Это мой ребёнок!
Тут вдруг сам ребёнок взял слово:
- Я должен со всей ответственностью заявить, что моё родство с истицей подтверждается документом – лист дела 22! – размеренно выговорил он.
В зале суда воцарилась тягостная тишина.
Молодая мамаша вдруг бросилась к судебному приставу и, спрятавшись за его широченную спину, заголосила:
- Шпасите меня, Ваша шесть! Я всю правду рашшкажу!
Свидетель-ребёнок сделал страшные глаза и тихо, но так отчётливо, что было слышно в самом дальнем уголке зала заседаний, сказал:
- Мама, ты заболела? Я тебя сейчас полечу...
- Нет! Нет! Не надо! – как резаная заорала истица и бросилась прочь из зала.
Общими усилиями, минут через пять, её удалось вернуть. Заседание суда продолжилось. Истица согласилась продолжать дачу показаний только с тем условием, что мальчика к ней не подпустят.
- Этого ребёнка, Ваша шесть, мне подменили! – надрывно произнесла она, вцепившись в кафедру. – Я его когда родила, то есть не этого, а своего, - мы, Ваша честь, без денег сидели, без работы оба, а тут ещё этот, - она махнула рукой в сторону бывшего супруга, - «поддавать» стал. Ну, я его и понесла в лес...
- В лес?! – ахнула секретарь.
- А чего это Вы шепелявить перестали? – подозрительно спросил судья у истицы.
- Да это вон этот, - она указала на ребёнка, - колдует... Ну вот, понесла я его в посадку возле метро, - продолжала она. – Я его там в кусты положила, совсем недалеко от входа в метро, чтобы его нашли, как он заорёт. Ну, а сама домой пошла, чтобы не догадались, что это я ребёнка-то бросила... А потом дома сижу, телевизор смотрю, и вдруг – бац! – показывают эту самую станцию метро, говорят, там летающая тарелка висела, и прямо чуть ли не сто человек её видели, а потом улетела. Ну, я и помчалась обратно: думаю – ребёночка-то мово инопланетяны спёрли! Прибегаю, значит, я к метро, а ребёночек-то на месте! Лежит и улыбается, Ваша честь! А на другой день, Ваша честь, говорить начал...
- Так Вы, свидетель, инопланетянин, что ли? – спросил ребёнка прокурор.
- Извините, но этот вопрос к делу об алиментах не относится! – отчеканил малолетний участник процесса.
- Хорошенькое дельце! – встрял ответчик. – Чего это я должен платить алименты инопланетянину?
Адвокат, наконец нашедший что сказать, вскочил и заявил:
- Ваша честь, вообще-то ни один наш закон не запрещает быть инопланетянином, и нигде не говорится, что инопланетянам не надо платить алиментов!
На том и порешили. Инопланетянин он или нет, решил суд, - а всё живой человек и кушать хочет.
- А если мы здесь этого будем кормить, - добавил судья в окончательном вердикте, - то, может, и нашего землянина там в обиду не дадут!
24 сентября 2007
Благими намерениями...
Найти мужа было легко. Со временем Надежда приобрела в этом не вполне приятном занятии некоторый опыт и научилась использовать в качестве подручных средств самые неожиданные вещи. Например, однажды она волокла наклюкавшегося супруга на собственном плаще, благо что тогда уже подморозило и Витя ехал практически самостоятельно, его только на поворотах приходилось придерживать и в горку пару раз втаскивать.
Виктор пил так безудержно примерно с дефолта 1998-го года, никак не мог примириться с потерей всех сбережений. И пропил он с того времени чуть ли не столько же, сколько потерял, но остановиться был уже не в силах.
Всё это время он знал лишь один маршрут: магазин – скамейка в скверике возле магазина – полная прострация. И из прострации уже Надежда транспортировала муженька домой, где он отлёживался до тех пор, пока снова не был в состоянии добраться до магазина.
И на этот раз долго его разыскивать не пришлось. Он обнаружился в кустах за «родной» своей скамейкой сладко спящим в обнимку с пустой бутылкой.
- Витя, просыпайся, пора домой! – Надежда потрясла мужа за плечо.
- А-а-а? – заворочался Виктор.- Кого? Чего?
- Ох, Боже ты мой, когда ж это кончится! – вздохнула она. – Домой, говорю, пошли, Тихомирнов!
- Домой?! – несказанно удивился Виктор. – Зачем это? – подозрительно прищурившись, спросил он. По его взгляду было понятно, что в глазах у него двоится. Впрочем, это его уже вряд ли могло удивить.
- Вставай скорей, смотри – гроза собирается! – Надежда ткнула пальцем в небо, по которому, действительно, уже вовсю расхаживали разбойничьего вида тучи, а кое-где уже хлёстко хлопали громы-молнии.
- А-а, мне гроза не страшна! – пьяно храбрился Витя. – Я её на одну ладонь положу, а другой... – он попытался ударить одной рукой по другой и не попал.
Кое-как Надежде удалось его поднять, поволочь по истёртому его же подгибающимися ногами маршруту. Не прошли и ста метров, как встретили непреодолимое препятствие: столб. Очевидно, столб был Витей опознан как старый и близкий знакомый, потому что Витя его обнял и чуть ли не расцеловал.
Молнии уже били совсем рядом, гром аккомпанировал незамедлительно. Витя, которому «под мухой» было как в танке, при каждом разряде небесного электричества только невменяемо хихикал и грозил столбу пальцем.
- Отцепляйся давай, хватит уже! – крикнула Надя, схватив мужа за плечо.
И тут молния ударила прямо в них. Надежда увидела, как всё вокруг на мгновение застыло, будто превратилось в одну огромную фотографию. А потом она провалилась в забытьё.
Когда Надя Тихомирнова очнулась в отделении реанимации ближайшей больницы, она сразу вспомнила эту последнюю вспышку.
Но в её памяти оказалось и ещё кое-что, что сначала она приняла было за сон.
Она находилась в кромешной тьме, которая вдруг наполнилась шедшим ниоткуда светом. И в явной связи со светом без источника так же как бы из ничего раздался голос:
- Тебе ещё рано уходить, - прозвучал он уверенно и властно, - ты вернёшься, чтобы спасать других, таких, как Виктор. Ты ведь хочешь этого?
Вот всё, что сохранила её память.
Виктору врачи помочь не смогли.
Похоронив мужа, Надежда уже на поминках обнаружила в себе дар, несомненно тот самый, о котором ей говорил голос во мгле. Сосед Гоша уж очень сильно сокрушался о вреде алкоголизма и плакался, что вот ведь и сам он бросить пить никак не может.
- А хочешь – не пить? – неожиданно для себя самой спросила его Надя.
- Хочу! – уже достаточно пьяным голосом ответствовал Гоша.
Надежда положила ему на плечо руку и сказала только:
- Не пей.
Она впала в какое-то подобие транса, это было похоже как раз на состояние опьянения. Несколько минут она провела в этом трансе, и потом вдруг необычное ощущение враз пропало.
Гоша сидел с закрытыми глазами и молчал. Гошина жена Ира, решив, что мужу уже хватит (она вроде бы и не слышала их краткой беседы), утащила его домой.
А уже на следующее утро Ира примчалась к Надежде просто сама не своя.
- Ты что ж с моим-то исделала, ведьма?! – с порога завопила она. В руке Ира держала початую бутылку водки, которой размахивала довольно-таки агрессивно.
- Что?.. – Надя сразу поняла, в чём дело, но попыталась сделать непонимающий вид, и соседка это тут же «просекла».
- Ты «дурочку»-то не включай, не включай! – подступила она к Наде. – Я ж его к каким только докторам не водила – все только денежки брали, а вылечить даже на два часа не могли!
- Батюшки, Ира, я даже не знала... – совершенно искренне удивилась Надежда.
- Вот тебе и батюшки! Говори, что ты ему нашептала? Он всю водку в доме – пол-ящика! – в унитаз вылил, я вон еле заначку спасла... – Ира продемонстрировала свою бутылку, глядя на неё с жалостью, но одновременно и со страхом.
- Да что я такого сказала? – начала примирительно Надя. – Сказала – «не пей», и всё.
- Так я тебе и поверила! – окрысилась Ира. – Я, что ли, ему «не пей» не говорила? - Она вдруг отвернула крышечку бутылки и приложила горлышко ко рту.
- И ты не пей! – как бы добавила к сказанному Надежда.
Соседка поперхнулась и закашлялась. Бутылка выскочила из её пальцев и хлопнулась об пол, но почему-то не разбилась. Ирина быстро нагнулась, схватила бутылку и поставила на стол.
- Да я и не пью, чего это ты? – испуганной скороговоркой выдохнула соседка и поспешила уйти.
И началась у Надежды жизнь странная, но, так сказать, настоящая. Жительницы её дома, а потом и микрорайона, быстро прознали про её дар «алко-целительства» и потянулись к ней бесконечным потоком. Скоро уже с другого конца города стали приезжать.
Денег она ни с кого не брала, но наши люди, привыкшие к врачам идти хотя бы с цветами и шоколадными наборами, всё-таки умудрялись оставить в её квартире купюры разного достоинства, пряча их под коврик в прихожей или в какую-нибудь из книг.
Неожиданно Надежда почувствовала, что к ней проявляет внимание некая могущественная сила. Уже неоднократно она замечала за собой «хвост», когда выходила на улицу, даже просто в гастроном. Сначала думала – показалось от усталости, но нет – за ней явно целенаправленно следили.
На телевидении о ней сделали нелицеприятный сюжетец, где причисляли её к шарлатанам, нагревающим руки на беде и доверчивости соотечественников. Но большого скандала не получилось, по причине общего недоверия к журналистам и распространённости подобных случаев.
А потом вдруг нагрянули с обыском, всё перерыли и нашли – тут и там помаленьку – довольно большую сумму. Причём уголовное дело за незаконное предпринимательство заводить не стали, а только позвонили и пригрозили: «Перестань, прекрати свои врачевания!» Только этого, видно, и добивались.
Но Надежда уже не могла «прекратить». Она, наверное, легко могла бы получить лицензию, но ей и в голову не пришло это сделать, слишком много было «пациентов» и слишком мало для неё значили её личные, частные обстоятельства.
Надя Тихомирнова поняла, что вторглась в сферу чьих-то многомиллионных (долларовых) интересов. Да и гадать тут было нечего – чьих: производителей алкоголя, «водочных королей», коих в стране развелось видимо-невидимо. Раньше одно государство держало монополию на производство «жидкой валюты», оно же отвечало и за лечение от пристрастия к ней. Теперь же производство перешло в многочисленные частные руки, а на лечение вообще махнули рукой.
Когда Виктор ещё был жив и выпивал только по праздникам, ему тоже предлагали какие-то знакомые поработать на оптовой продаже водки, кажется, «Топаз». Через год, говорили, машину купишь, через два – квартиру... Надя тогда мужа еле отговорила от этого соблазна.
Любая другая целительница на месте Надежды бросила бы свою опасную деятельность или хотя бы сменила врачебный профиль. Но Надежда по-другому свою жизнь просто не мыслила.
Более того: действия могущественных недоброжелателей заставили её перейти на более высокий уровень противостояния. Посоветовавшись с некоторыми своими новыми друзьями, иные из которых занимали не последние места в не последнего подчинения учреждениях, она решила баллотироваться в местную Думу.
К её удивлению, в Думу она попала очень легко. Не столько даже благодаря влиятельным знакомым и избирателям из числа вылеченных от пристрастия к Зелёному Змию, сколько просто благодаря искренности и внятности предвыборных тезисов, присутствовавшим в её выступлениях перед людьми.
Оказавшись в депутатской среде, Надя обнаружила, что она чуть ли не единственная пришла «во власть» без личных корыстных целей. Были, конечно, народные избранники, поначалу честно пытавшиеся «сделать стране хорошо», но и они быстро попад;ли в бюрократические «капканы» и вязли в паутине провол;чек и волокиты.
Депутат Тихомирнова приобрела славу несговорчивой и «себе на уме» особы. Врагов у неё стало куда больше, нежели друзей.
Накануне президентских выборов, когда прошёл слух, что она намерена выдвинуть свою кандидатуру, Надежду Тихомирнову нашли возле подъезда её дома. Из тела извлекли больше десятка пуль. Выстрелов никто не услышал – «работали» профессионалы.
Убийство депутата Тихомирновой, вызвавшее громкую реакцию в СМИ, постепенно забылось и осталось нераскрытым, встав в один ряд со многими другими.
9 октября 2007
Химера
Виктору Семёнову не спалось. Всю голову заполонили какие-то невообразимые монстры всех мастей и размеров, особенно выделялись среди них особи с огромной головой на маленьком тельце или вовсе безголовые, но с одной гипертрофированной ногой.
Телефонный звонок раздался как раз вовремя, когда толпень монстров окружил Виктора со всех сторон и уже почти сожрал.
- Капитан Семёнов! – хрипло выговорил Виктор в трубку, смутно припоминая, что трубка выглядит точь-в-точь как ухо одного из «окружающих» монстров.
- Витя, это я, - отозвался уже усталый, но ещё энергичный голос полковника Волобуева. – У нас случай прямо для тебя!
- Ну наконец-то! – попытался пошутить Семёнов. – А то я уж заскучал...
- Скучать не придётся. У нас семь трупов за три дня.
- Кто да кто? – стал серьёзным капитан.
- Все семеро – профессора истории, нет, вру... – один академик...
- Неужто маньяк-географ объявился?
- Не можешь ты без своих шуточек! – почти обиделся полковник.
- Какие шуточки? Первая рабочая версия!
- Историки все из разных институтов, знакомы лично друг с другом не были, разве только по публикациям. Но – вот тут тебе может быть зацепка! – все они в последнее время являлись пользователями Интернета...
- Тоже мне зацепка... – Виктор вытащил из пачки сигарету и, поколебавшись пару секунд, закурил. – В последнее время всё человечество является пользователем... – сказал он.
- Давай быстрее приезжай! – сказал Волобуев. – Ты что там, куришь? – тут же почувствовал он «преступные действия» Семёнова.
- Уже бросаю... – в нос сказал Виктор, гася сигарету.
- Ты давай с этим не играй! – повысил голос шеф. – Эта зараза посильнее водки! Я вот, например, с огромным трудом бросил, ты же знаешь...
- В пятый раз уже «бросил» - пробормотал Семёнов.
- Что говоришь? – не расслышал Волобуев.
- Знаю, знаю, говорю, товарищ полковник!
В Безотчётном Отделе, несмотря на позднее время, было не протолкнуться. Кроме примелькавшихся Виктору физиономий сослуживцев, попадалось большое количество незнакомых, но, судя по лицам, весьма образованных посетителей. Это были вызванные на допросы свидетели – коллеги погибших учёных. Большинство из них помимо очков носили бороды или усы.
Виктор прошёл в свой кабинет и «запустил конвейер».
Спустя четыре часа поток усатых и бородатых очкариков закончился. Семёнов собрал все протоколы допросов в одну папку, машинально вытащил из кармана сигареты, вздохнул, запер сигареты от греха подальше в сейф, где они составили компанию пистолету, и пошёл к Волобуеву на доклад.
- Ну что, есть версии? – спросил полковник.
Перед Волобуевым стоял ноутбук, с помощью которого начальник Виктора осваивал Интернет, в полном соответствии с веяниями времени, а теперь ещё и в связи с новым делом.
- Все ниточки ведут туда! – указал Семёнов на экран ноутбука. – В прошлую субботу всем мало-мальски известным историкам на электронные ящики пришла ссылка на один и тот же сайт, «химера-точка-ру», там якобы они узн;ют нечто такое, что перевернёт всю их жизнь.
- Некоторым перевернуло... – заметил полковник.
- Сайт, кстати, уже закрыт, - продолжал капитан, - и наши высоколобые коллеги из управления «К» меня клятвенно уверили, что отыскать лиц, его создавших, не представляется возможным...
Так вот, некоторые сразу по ссылке зашли, Яснооков, Мансуридзе и Булочкин – в субботу, Самохвалов, Грибман, Сопренко и академик Учёсов – в воскресенье, - этих уже не вернуть, земля им пухом... К понедельнику в службах безопасности сориентировались, вызвали психологов, вроде бы помогло, суицидов больше не допустили, человек двадцать по нервным клиникам лежат, кажется, вроде бы пошли на поправку...
- Вроде бы, Володи бы... – бормотнул полковник, глянув через плечо на портрет Путина. – А чего они - это, убиваться-то кинулись?
- А Вы посмотрите сами, Владилен Валентиныч, - предложил Виктор. – Вот в этой строчке наберите «химера-точка-ру»... Первые буквы – «си» и «эйч».
- Нет уж, я смотреть не буду, что-то не хочется... – отбоярился Волобуев. – Мало ли что там может быть!
Полковник иногда просто поражал Семёнова совершенно детскими какими-то выходками. Он был, например, до такой степени суеверен, что мог опоздать на встречу хоть с президентом, если встречал на пути чёрную кошку. Хорошо хоть – баб с пустыми вёдрами нынче в центре Москвы не встретишь...
Виктор набрал в рамочке нужный адрес, экран окрасился в ярко-оранжевый цвет, из небытия выскочили и начали размещаться на экране куски текста и картинки.
- Ты уж сам, Витя, посмотри – и мне расскажешь... – боязливо проговорил полковник, отсаживаясь подальше.
- Да тут ничего особенного нет, товарищ полковник, - сказал Виктор. – Мне уже всё про этот сайт рассказали.
- Ну – ты мне коротенечко, - сделал неопределённый жест Волобуев.
- Если коротенечко – очередная псевдосенсация, типа теории Фоменко, помните?
- А, это где Христос в двенадцатом веке вместе с Египетскими Пирамидами, всё в одну кучу? – засмеялся полковник.
- Так вот, эта теория вроде бы даже «покруче» немного, но тоже доказательства, на мой взгляд, хромают...
- А чего же тогда историки взбеленились?
- Привыкли доверять письменным источникам, вот и поверили безоговорочно. В Интернете-то «лазить» начали совсем недавно... А тут к тому же так всё преподносится, что история как наука оказывается совершенно дискредитированной...
- Это каким же образом?
Виктор кликнул по одной из ссылок, и по экрану пополз текст с иллюстрациями. – Вот, видите, тут и Александр Македонский, и крестоносцы, и викинги, и другие персонажи...
- И что с ними не так?
- А то, - сказал капитан Семёнов, - что по утверждениям некоторых учёных, которых здесь цитируют, вся копилка исторических знаний наполнена фальшивками.
- Это как – фальшивками? – удивился полковник.
- По-нашему говоря – дезинформацией. Причём откуда произошёл, так сказать, «вброс» - вообще непонятно! На днях, как здесь рассказывается, группа уфологов (это те, которые «тарелочки» летающие... – Виктор покрутил пальцем у виска, - ...изучают), запускали какой-то свой новый «зонд памяти», как это у них называется: это практически полное на сегодня собрание книг, музыки и фильмов на электронных носителях. И вот они его запустили – а он возьми и сойди с курса! Да так неудачно, что попал в какой-то там «червячный переход» (это у них так по-научному называется, чего Вы улыбаетесь?) – и ушёл в подпространство! А потом выяснилось, что он рассыпался, на «информационные копии» - вот, смотрите, тут так и написано! – и эти копии разлетелись по всему пространству-времени, причём там этот «червячный переход» так устроен, что они все оказались в прошлом! Понимаете, что это значит?
Полковник только иронически развёл руками.
- Это значит, - продолжал ораторствовать Виктор, - что и Нострадамусу привиделась такая копия, и все его предсказания он просто увидел в наших документальных фильмах; так же и летописи все до единой и легенды всякие могли быть написаны такими же «контактёрами», понимаете? Вот драконы, например, - это наши самолёты...
- Ну, - крякнув, сказал Волобуев, - это уж они загнули... А откуда ж вся история-то взялась?
- Бог подкинул, наверное, - предположил Семёнов. – Кстати, они и по Богу «прошлись», эти «ниспровергатели основ». Вот здесь, в самом конце, мелким шрифтом, - показал он полковнику выделенный в отдельный прямоугольничек абзац. – Бог, по их мнению, ещё только появится в конце существования человечества, обнулит время и сотворит, как и положено Ему, небо и землю...
- Ну, вот тогда Он, наверное, и историю напишет, - сказал полковник Волобуев.
18 октября 2007
© Copyright: Артём Султанов, 2007
Свидетельство о публикации №207121400522
Свидетельство о публикации №207121400522
Рецензии