В чём ошибался Ницше? - Дмитрий Гендин

Перед началом деконструкции господина Ницше скажу пару хороших слов о нём. «Ницше и пустота» – это выражение Хайдеггера, который весьма ценил «Ничто» (как и российский академик философии Чанышев), стало знаковым. Ужас никчёмности весьма присущ в душе каждому философу. Против философа всегда существовала злоба (ressentiment). Философов ненавидят учёные (в действительности пустоголовые), деятели религии (очень часто маловеры). «Даже университет приютил философа под тем условием, чтобы он поменьше занимался обнаружением собственной философии, чтобы побольше занимался чужой философией, историей философии». В полном смысле философами были только Сократ и Христос.
 Хайдеггеру повезло больше, чем Ницше. У Хайдеггера была очаровательная жена и два сына. Встречи с «Ничто» не были частыми, потому что в жизни был смысл – любовь. Хайдеггер аккумулировал какую-то энергию с высокой степенью КПД из этого вакуума. Именно любовь. Любовь к членам семьи, где он был мужем и отцом. Любовь к мышлению. Само мышление Хайдеггера не было пустым. Оно было любовным, значит, свободным, нравственным и творческим. Смысл не пропадал за понятием жизни.
У Ницше не было жены. И ничтожность его мысли вполне очевидна. Пустота в этом последнем. В конце концов, ни так плох ницшеанский фашизм Муссолини, сравнительно мирный, как ересь (относительно христианства) неверной борьбы с иудаизмом, провозглашенная Гитлером (см. мою «Сказку про Гитлера»).
Ницше – хороший стилист. Филолог по образованию, он не чужд эстетических чувств. Велика его мысль: «Красота – это предчувствие счастья». А счастье в любви. Краснота женщины – это любовь мужчины (и наоборот).
Ницше опрометчиво завидовал гусарскому нахальству каких-то Заратустр, которых он видел в бабниках и пошляках. Сам Ницше был робок, ненавидел себя за это. Таким образом, мы насчитали у него две ошибки, которые привели его к одиночеству.
Ницше – это немецкий Достоевский (со славянскими корнями, скорее всего). Красота пасёт мир. Тут согласились бы они оба. Но для Достоевского (его же Заратустрой был физический Пушкин) красота – это духовно-нравственная, а относительно тождества любви и красоты – благоговейно-романтическая красота-любовь. Это «начало Аполлона» (+ Христа и Сократа) в эстетике Ницше. Сам Ницше почему-то (оттого, что путал чувственность и чувствительность) больше любил оргии «в честь» Диониса, которые очень похожи на наши дискотеки своей поддельностью чувств, имитирующих инстинкты – это изобретение беспомощности перед смыслом действительности. Нет более робких и неестественных людей, чем танцоры ночных клубов. Слава Богу, нашим дискотекам ещё далеко до разврата оргий Диониса, бессмысленным и жестоким, потому как не естественным для живых людей.
Нравственный вопрос «Генеалогии морали» и «Преступления и наказания» не мог не быть поставлен в безбожном 19-ом веке? Что же скажет нам Фридрих Родионович Раскольников-Ницше? Это дитя раскольников Западной (= «Закатной», запад – это там, где заходит солнце) Церкви.

Дмитрий Гендин.
 10 декабря 2007 года.

Ф. Ницше. Генеалогия морали.
Рассмотрение второе. «Вина», «нечистая совесть» и всё, что сродни им.

Аргументы автора и моя их критика. Сначала подробно, потом более кратко (главное бывает всегда в начале: как находка, так и изначальная ошибка).

1. Человек – «животное, которое смеет обещать». Этому противостоит «сила забывчивости». «Активная… забывчивость» есть «охранительница душевного порядка, покоя, этикета. Без забывчивости не было бы 1) счастья, 2) надежды, 3) гордости, 4) никакого настоящего («есть только миг между прошлым и будущем», что бы сказал на это Ницше? «миг», в смысле ничто, а не того, за что «можно держаться», как можно держаться за бесконечно малое?). Человек, ничего не забывающий ни с чем не может справиться.
Ницше наталкивает на мысль, что обещания можно (а по Ницше здесь: «можно, следовательно, нужно») забывать. Память – это несварение (=забывание по Ницше) данного однажды ручательства, активное нежелание отделаться, непрерывное воление однажды позволенного. Для Ницше это слабость. Сейчас часто можно слышать подобное обвинение: «Ты живёшь прошлым 1) своим личным, например, в детстве, значит, ты инфантильное ничтожество, и 2) историческим, например, в «старой формации», грубо говоря: в СССР так и было, но сейчас ВСЁ по-другому», мы остался в ХХ веке, ты старомоден».

Отсюда (из демонизации памяти, абсолютизации забывчивости) вытекает по Ницше то, что человек становится роботом: он исчислим, регулярен, необходим, «ручается за себя как за будущность». Эта связь показывается примерно так: не могу чего-то забыть, постоянно думаю об этом, откладываю задуманное, и в этот перерыв начинаю развивать каузальное мышление, учиться видеть цели и средства. Все когнитивные механизмы, само рассуждение выходят из памяти. Однако Ницше так и не показал нам мотивацию начинающего развивать своё мышление («сократическое начало» в «Рождении трагедии из духа музыки», т.е. сама философия). Собственно, ради чего я помню, ради чего берегу нечто прошлое, но помнимое, зачем вставляю (приставляю) в этой воли памяти ещё какие-то другие волевые акты. Это воля к власти над прошлым? Но любой человек знает, что в банальном смысле «пошлого не воротишь». Машина времени не может существовать логически («убил дедушку, когда путешествовал в прошлое»). Однако такая мысль Бердяева о другом: «Наше истинное будущее только в прошлом». Здесь имеется в виду не ручательство за будущность (оно никому не ведомо), а надежда («2»), которую Ницше считает положительной вещью, раз прикрывает ей забывчивость, которая ему так нравится. И опять же вопрос о мотивации. Зачем помнить? Но есть память мечты, память мечтаемого. Верность мечте – это тоже некоторое ручательство, обещание мечтать. Можно ли сметь обещать себе свою мечту по Ницше? Да, ведь ему любезно счастье («1)»). Но нельзя забывать о счастье, нельзя предавать мечту-о-счастье. Только такая память даёт надежду (на её исполнение), она оправдана, она взывает к активности и рождает необходимое когнитивное развитие. Это достойно сверхчеловека.
О чём же стоит забывать? Наверное, о плохом: обиды себе и другим. Но в каком-то смысле любимое Ницше забывание работает в нелюбимом им христианстве: 1) смирение и прошение («яко же и мы оставляем должникам нашим») приводят к забываю чужих грехов, а 2) личная исповедь – к забываю своих грехов, напастей, бед (отчаянье – грех), что, в конечном счете, даёт радость освобождения-забывания и прощения (не то же, что поощрение), + не-повторение грехов. Ницше неожиданно становится христианином.

2.1. История как метод критики морали. Обосновано ли это? «Всё пошло с дурного Х, развивалось плохо, поэтому сейчас оно ничуть не лучше», – разве это аргумент? Если родители Ницше был бы садистами, если у Ницше была горькая первая любовь, если даже эти утверждения были бы верны, а не мною только что придуманы, то вытекало бы из этого что-либо в отношении автора разбираемой книги, самой этой книги, её аргументации? Нет, ровным счётом ничего.
 Зачем сам Ницше подрывает себя?
2.2.
«Автономность и нравственность исключают друг друга». Ницше ссылается на это, но не доказывает этого тезиса. Но, напротив, в чём-то опровергает его:

- Ницше превозносит гордость («3)») и хулит обладателя высшей нравственности за гордость: он «смеет обещать», «имеет своё мерило ценности», «сознаёт собственную свободу». Последнее и означает автономность, т.е. здесь она приписывается нравственному человеку как грех.
- Нравственный человек есть держатель долгой и нерушимой воли. Разве в этом не заключается лучшая сторона понятия «воля к власти»? Безвольный и ничего неспособный удержать, может ли он иметь волю к власти?
- Нравственный человек награждает доверием, даёт слово «как таковое», смеет «дать пинок под зад» тому, кто не исполняет обещанное, обещает принципиально невыполнимое. Ницше здесь иллюстрирует заповедь «не суди, да не судим будешь», т.е. опять становится христианином. В чём он тут против Христа, так это в том, что не видит ценности «(пере)данного слова» (обещания ли, информации ли, научной теории ли, не важно, хотя сам по образованию филолог: любитель слов и их передачи), отрицает возможность «праведного суда», хотя сам судит (например, когда осуждает немецкую инквизицию).

3. Совесть= «Вжигать, дабы осталось в памяти: лишь, то, что не перестаёт причинять боль, остаётся в памяти». Отсюда все пыточные (аутодафе) от первобытности до времён Ницше.
Однако психология говорит обратное: плохое мы быстро забываем. Мой директор говорил: окончите вы школу, и эти свои школьные годы будут «самыми светлыми в вашей жизни», всё плохое забудется. И действительно, плохое забывается, а вот всё хорошее мы помним с благоговением. Одному сумасшедшему после выздоровления сказали: ты же хотел с крыши спрыгнуть, а он расплакался: если бы ты НЕ НАПОМНИЛ, я бы не плакал, нет, этого не было со мной. К тому же единственное клеймо, которое ставят современным людям – это прививка от оспы.
 Без обоснования Ницше утверждает:

- Суровое, серьезное и жесткое – суть одно. Суровый текст Ницше жестко? Да, например, для христианина, но зачем же сам Ницше позволяет себе суровость, раз она есть жестокость.
- Торжественность, тайна, мрачные тона – суть ужас, а ужасы от угрозы наказания. Тайна любви, торжественность праздника суть мрачные тона или ужас?!
- «Все религии в глубочайшей своей подоплеке суть системы жестокостей». Кто более жесток: христианин или большевик времён 1917-21 годов? Безбожник или святой? Тот, кто стремится к святости, или то кто стремиться от неё?

4, 5. Понятие «вина» (Schuld) этимологически произошло от понятия «долгив экономическом смысле» (Schulden). Почему не наоборот? Где доказательство, хронологический анализ источников? В самом же примере Ницше слово «вина» короче слова «экономический долг», а в этимологии не может образоваться более короткое слово от более длинного: что короче, то и первым появилось. Так в русском языке «блуд» был раньше, чем «заблуждение». Заблуждение уподобили блуду, метафорически сравнили с чем-то более опасным, в какой-то степени отождествили, приблизили: «заблуждение как блуд». Из этого следует, что блуд сознавался как «более первичное» зло, нежели какое-то заблуждение. То, что блудник заблуждается на уроках математики – никого не интересовало, но то, что заблуждение в уме относительно того или иного вопроса, скажем, богословия, приводило к блуду, заставило сконструировать понятие «заблуждение» в связи с понятием «блуда». Не наоборот.
Теория Ницше, что долг моральный произошёл от долга экономического. Ссылка на «товарные отношения» как метод предвосхищает марксизм. Мы наказываем, требуем «сознания вины», потому что есть предпосылка: «всё можно возместить», мы вымешаем злобу, мы требуем того последнего, чем ручался должник, что вернёт долг: рука, жизнь, свобода, место в царстве мертвых (в египетской религии и только он в период упадка принципа Маат, католики давали индульгенции, но их светские люди не могли друг другу перепродавать, РПЦ сейчас исповедует бесплатно всех желающих). Последним основаниям можно (должно?) верить, а раз они нарушены, их следует (должно) взыскать. Если договорились о возмещении, то давай исполнять договор.
 «Око за око», – это опять же не девиз христианства, а то, что само христианство оспаривает: «ударили по левой, подставь правую щёку».
Во-первых, Ницше не нравится принцип неотвратимости наказания (память – См. 1 пункт, право). Во вторых, Ницше считает, что наказание доставляет 1) удовольствие, 2) больше удовольствия, чем доставило преступление (слово «больше» действительно близко экономике, ну, а математика вся лишь из экономики, лишь часть экономики и ничто более? Но тогда нет логики, потому что без математики нет логики, а без логики нет аргументации, зачем же книги писать?). Ссылка на французское выражение «делать зло из удовольствия его делать». Очевидное наследство де Сада в теории Ницше, и пролегомены для Фрейда. Ницше – последователь де Сада, предшественник Фрейда. Теоретически у них одна проблема: боль других как моё удовольствие.

Однако в чём здесь удовольствие не ясно в принципе. «Садист» и «фашист» – это ругательные абстрактные понятий довоенного и послевоенного психоанализа соответственно, и ничего более.

«Никакого празднества без жестокости», – резюмирует Ницше как девиз древней морали. Но ведь именно в празднике люди «освобождают свои инстинкты» (больше всего грешат: карнавалы в средневековой Италии), а эти «инстинкты» и должны быть освобождены по Ницше. Беда в том, что на таких праздниках освобождения всех инстинктов и творится жестокость, Ницше прав, потому как сам «инстинкт» – жесток. Во время пьяной вечеринки всегда бывает драка. Если верить Бахтину, то на карнавалах, (где можно было блудить, врать, есть и пить вина без меры), там больше всего было жестокости: побивали кого-нибудь палками для забавы (не для серьёзности же, ибо карнавал). «Ледяное «Нет» отвращения к жизни» должно бы заставить нас быть пацифистами. Именно отрицание этого отрицания развязывает руки жестокости, вандализму, агрессии. Почему нужно избирательно «не стыдиться каких-то инстинктов», почему я не могу воспользоваться своей жаждой крови? (клыки, когти, какие никакие есть, почему бы ни пустить их в ход)? «Рождён, чтобы убивать», – а почему бы и нет? Разве мораль не пытается обуздать аффект мести, самосуда, реактивного ответа, жестокости, саму злобу?

Вот чем Ницше мог повлиять на германский национал-социализм. Хотя сам Ницше писал с гордостью: «Мы, немцы, явно не считаем себя особенно жестоким и бессердечным народом…» После Гитлера как читателя Ницше немцы уже так не говорят…

Боги «придуманы как зрители жестокости». Да, для Греции, где боги были наиболее безнравственны и в этом похожи на людей. Грехи были зрителями жестокости их богов, а не наоборот.

И все другие главки:

Аргументы Ницше.

«Ностальгия по кресту». Это загадочное «спасение христиан», зачем оно? Но разве сам Ницше не мечтал о спасении в искусстве, о спасении в философии, о спасении в книге? О спасении в культуре будущего?

«Дефениции подлежит только то, что лишено истории». Есть истории определения цели наказания. Классификация наказаний по их целям. Неполная, случайная, смешанная. От «обезвреживания и упреждения будущей угрозы преступления » до войны (и расизма).
Наказание никогда не исправляет. Пример тюремного заключения. Наказание – всегда всего лишь месть. Но есть ещё «когда-либо», «иногда», опровергающие Ницше. Ради исправления одного человека могут существовать тюрьмы, и исправлением одного они оправданы все, – Д.Г.
По Ницше фашизм плох, но Нюренбергский процесс не менее плох: «наказание как праздник, именно акт насилия и надругательства над поверженным, наконец, врагом». Да, что-то ужасное есть в празднике 9 мая и памятниках всем войнам, всем солдатам. Согласен. «Не будет героев, не будет войн». Но психологическое наказание, каковое проводит Ницше, не менее ужасно и ещё насильственнее: насилует душу, а это по самому же Ницше страшнее.

Слабый аргумент, с которым Ницше соглашается. Машина наказания сеет коррупцию в судах и полиции, развивает доносительство. Ну, да чтобы в полиции не было коррупции нужна специальная полиция по борьбе с коррупцией полиции, а затем антикоррупционное ведомство 3-го, 4-го, эн-го порядка. Но чем больше у людей в среднем совести, тем меньше у них этих порядков полиции: у древних норвежцев вообще не было полиции: все всё про всех моментально узнавали: свои грехи исповедовали перед всей общиной викингов. Так в русских деревнях также все всё про всех знали, был один священник на всех, поэтому грешить как-то было сложнее, бессмысленно то есть, а не из-за угрозы тотальной изоляции. .Двери всегда держали открытыми, накрывали для возможных путников. Как бы это объяснил Ницше?
«Нечистая совесть» – ничто в сознании судей. Но почему в христианском праве есть возможность исповеди, а «светском» есть вопрос: «признаёте ли Вы свою вину?» Беда в гражданском праве, что «совесть» нельзя доказать, верифицировать, а не в том, что она не пытается её учитывать: есть же смягчающие и отягчающие явления, есть состав преступления, презумпция невиновности.
 
То, что любой преступник объявляется «врагом народа», было сформулировано после Ницше, а не до него. Сталин всё-таки жил после Ницше, возможно, что абсурд абсурда, миф мифа ему пришёлся по вкусу: раз Ницше говорит, что право устроено так, значит, мы его так в СССР и устроим. Опять же «Павлик Морозов» не всегда синоним правдолюбца, но даже его антипод, т.к. адепт не права вообще, не адепт права, а классового права: отец был «кулак», поэтому виноват. Бывает право, лишающее прав и лишённое смысла. А само постоянное копание в жизни отдельно взятого Павла Морозова, не есть ли доносительство частного прошлого в общее настоящее-будущее? Собственно, зачем нам постоянно про него твердят, доносят, что он плохой? Должен лия донести на доносчика, обличить обличителя, сказать всем, что некто суть тот же «Павлик Морозов»?
Но, например, сбившаяся отсылка к Спинозе тоже есть своего рода доносительство на Спинозу. Кстати, в «Этике», 3ей части, 17-ой теореме нет тех слов и ДВУХ схолий, на которые пытается ссылаться Ницше.

Бог благ. Но он вынужденно благ, т.е. Бог подчиняется принципу блага? Или благ, потому что на то Его Божья воля? Читайте «Точно изложение православной веры» И. Дамаскина. Бог суть благо, это одного и Его имён.

Ссылка на тёмных и дремучих русских, так любимая Марксом и Фрейдом … «я не должен быть делать этого», – они покорялись наказанию, как покоряются болезни, несчастью или смерти (с чего это такие аналогии?), с тем храбрым и безропотным фатализмом, каковым, например, ещё и сегодня русские превосходят нас, западных людей, в жизненном поведении».

Ну, да мы более живые. Глава «Фаталист» из «Героя нашего времени» Лермонтова разумеет не фатализм рока древнего грека. Это не деструктивный фатализм. Православная установка «всё, что не делается, всё к лучшему» не есть в прямом смысле слова фатализм, как Промысел Божий у русских – не есть протестанское предопределение. Православие в этой форме выступает как высшая форма оптимизма, а не пессимизм. Кстати, хуля пессимистов, Ницше, тем не менее, опирается на главного из них, зависим от него, – Шопенгауэра. Сам Ницше называет свой мир, своё время: «злейшим». Почему же нельзя был заразить всех своим «жизнерадостным оптимизмом», лично для себя освободить все пороки, а не просто сходить к какой-то проститутке, как это сделал Ницше, поле чего и сошёл с ума?

Беда уму учит, но глупости. Это так. Вопрос здесь в том, как эту беду решить, как решить ситуацию. Только беда учит уму. А глупости может научить всё, что угодно. Умный человек не впадёт в отчаянье, а сознание греховность предполагает, что отчаянье – ложный путь, что отчаянье – это худшая страсть. Есть беды, которые настраивают на позитивный лад доселе спавшее сознание: от Будды до Набокова (жили в богатом доме, потом отказались или потеряли всё, потом сами всё богатство во всех смыслах вернули). Мышление возможно только для решения ситуаций в целом, их частей – задач, иначе и нет мышления. Глупость, приведшая к беде, научает быть мудрее.

Наказание работает только когда оно суть устрашение, подавление инстинкта-страсти, а это есть приручение. Но в то же время это наказание не работает: наказуемый не делается «лучше». Ницше приписывает наказанию обид единственный механизм, который заведомо не работает, в чём же тут мысль? А что значит «стать лучше»? Почему Ницше так категоричен в этом отрицании?

Предвосхищение психоанализа. Ницше суть – основатель психоанализа (постулаты Фрейда были уже у Ницше). Вот они:

«Я считаю нечистую совесть глубоким заболеванием (притом, что сам Ницше закончил свою жизнь в психушке, подписываясь как «танцующий бог»; невольно вспоминаются слова Делаланда: «Как сумасшедший мнит себя Богом, там мы считаем себя смертными», – Д.Г.), до которого человеку пришлось опуститься под давлением наиболее коренного из всех изменений, выпавших на его долю, – изменения, случившегося в тот момент, когда он окончательно осознал на себе ошейник общества и мира».

Давит мир и общество или давит само изменение под этим давлением?

Но личность тем и отличается от социализированной индивидуальности, что может действовать во благо общества, вопреки негативным тенденциям общества. Пример тому – сам Ницше.

Не ясно, что есть «глубокая болезнь», и что такое «болезнь»? Почему здесь есть этот контекст: болезнь и мораль суть едины? Это весьма спорно. Кант почему-то никогда не был госпитализирован в психушке, ровно как и монахи, аскеты и т.д. в чём тут критерий здоровья? Общество лечит, изолирует психопатов, только потому, что они опасны, это тоже своего рода наказание, но и исправление. Те же аргументы, приводимые Ницше против морали и права, могут быть обращены против «психиатрии» и «психического лечения» по Ницше.

«Инстинкты» и есть то, что делает нас рабами мира, и есть приспособленчество. Этого Ницше не заметил и в начале главы. У него получается, что природа придумала мораль, освобождающую от природы, чтобы его закабалить для природы

Фробениус: «инстинкты – это изобретение беспомощности перед смыслом действительности».

Вторая параллель психоанализу, его постулат, сформулированный Ницше.

«Все инстинкты, не разряжающиеся вовне, обращаются вовнутрь – это называю я уходом-в-себя человека: так именно начинает в человеке расти то, что познее назовут его “душою”».

Что значит обращение инстинктов вовнутрь: может это более эффективная как раз таки разрядка?

Какие исторические факты можно привести, если мы занимаемся историей роста типичной «души»? Сам Ницше пишет, что у животных есть душа? Эта душа тоже появилась как отказ от инстинктов? Или у человека уже была душа? Но Ницше говорит, что она возникла как какая-то прослойка «между двух шкур» (между Бессознательным и Сверх-Я=Супер-Эго (суперэгоизма) на языке Фрейда). Грубо говоря, бессознательное в сознательном – это логический парадокс. Тоже что «круглый квадрат», это непонятно, что такое.
 Это в том же смысле «душа»? Что у человека потом появляется две души, одна растёт над другой?

Как можно заглянуть в душу человека, жившего за 6000 лет до тебя, если уже с близкими, с современниками, это есть проблематичная задача. Откуда Ницше берёт уверенность в своём знании чужой души? Что такое коллективная душа?

Страдание человека в себе, следовательно (спорное следствие), от себя, а это в свою очередь от войны с инстинктами, от насильственного и не постепенного отказа от них, инстинктов, которые только и предавали силы, страх пред другими (но Ницше, однако, сам против такой формы уважения, уважения перед силой над кем-то). Ницше нужна бессмысленная сила, насилие, жестокость, которое даже не пытается испытывать «рессентиментов», как-то оправдываться, т.е. Ницше не нравится связка добра и зла, где зло мнит себя добром, и ему нужно чистое зло, не нуждающееся в оправданиях своего совершения? Только удовлетворение инстинктов приносило радость. Но радость может быть только, если выражаться ницшеанским языком в «выращенной душе», а удовольствие не радость.

Изнурение себя моралью – мазохизм. Но вряд ли можно говорить о том, что сам Фон Захер-Мазох был моралистом.

Бог=Случай. Как это понять. Можно как за благость Божьего промысла, можно как аргумент за атеизм… Вопрос в том, что для нас опять-таки важнее: 1) всё случайное пусто, Бог – Случаен, Он пуст, 2) Всё случайное – по Промыслу Божьему, в мире всё – случайно, в мире всё по Промыслу Божьему. Грубо говоря, как горшок не называй, лишь бы в печку не ставили. «Попы случай называют Богом, атеисты Бога называют случаем». Вопрос в том, как относится к случаю: божественный случай не пугает, не хаотичен, не ужасен, а случай как нечто самостоятельное – злой рок, которого так боялись греки, пока были язычниками.



17. Мораль появилось скачкообразно в результате насилия появившегося государства.
С чего друг вспыхнула волна насилия, с чего вдруг взялись эти организаторы и военная знать? Бац, и появились?

Государство созданное по тираническим, унижающим достоинство принципам, та так появилось вообще государство по Ницше, государство террора долго не существует. Пиратские тиранические режимы, где сильная кучка головорезов устрашала бывших пассажиров, исчезали очень быстро. Вырождались в «демократии» или вызывали освободительную войну от тиранов. Пример островов Тихого и Индийского океанов.

«Художники насилия». Это какой-то заводной апельсин получается.

Удовольствие самоистязания. Всё бескорыстное, самоотверженное, жертвующее собою: от жестокости.

Что-то относительно распятия Христова этого не заметно: Христос на кресте не в падает в эйфорию: Он мучается, страдает по объективным причинами, Он, Сын Божий, позволяет себе, пусть и на миг, задуматься о богооставленност, но молитва спасет Его (если бы Он был просто (лишь) человеком, то это было в полном смысле христианским «спасением»).

Выходит, что не-эгоистичность всё же остаётся. Какой прок гражданину провинции Иудеи идти на крест? Эгоизм требовал бы бегства.

Есть два вида наград: награда удовольствием, и только она может быть эгоистичной. Награда радостью никогда не бывает эгоистичной. Радость нельзя предвосхити, нельзя вожделеть радости. Радость морального бытия, радость не бытия эгоистического, но любовного, вот что никак не может быть понято прагматически, утилитарно. Радость не измерима как польза, не измеряется в единицах пользы. Радость – качество, достигаемое из объема, а не количества своего творчества, т.е. не трудного труда, не рабской работы, но свободного творчества, свободного и ответственного. Желание радости не есть эгоизм, но желание наслаждения от удовольствия почти всегда эгоцентрично. Радость достигается с другими, это всегда достижение, творческая победа, радость – духовное, а не физическое или психофизическое, не психологическое состояние. Даже не душевное, но, повторяю, духовное. Радость, другими, словами Царство Божие, и само стремление к радости как Царству Божию не есть эгоизм, потому как туда не пускают по одиночке, но в связи с отношением к ближнему и самому Богу. Мечта о рае – не есть эгоистическая мечта, потому как рай общается только тем, кто отказался от эгоизма, и никакого мета уровня здесь быть не может. Радость соединяет с другими, радость – социальный успех и успех персоны, радость по принципу возможно только после отказа от эгоизма. Зачем же от радости отказываться? От рая, радости отказываются только мазохисты, пессимисты, это справедливо. Но радость не закрывает свои двери. Если ты упиваешься своей радостью и при этом ты один, скажем, гений, но при этом ты отказываешь в радости и гениальности другим, то ты уже не гений, а суть безумец. Отказывать по принципу всем другим в духовности, радости, возможности исцеления, личностного роста, проявления образа Божия, вот высшая форма эгоизма, не эгоизма даже, а отчаянья, безумства. Потенциально мы все призваны к святости, к радости святости. И брак святсоти не противоречит. Однако печаль и слёзы не означают отчаянья и безверия, безнадёжности, а юродство, недосказанность, непонятность не означают невроза, психопатии, шизофрении.