Трудное счастье гл. 11 - 14

— Проходи, Танюша!.. Шурик там – на веранде, – встретила ее на другой день мать Шурика Евдокия Ивановна, маленькая, полненькая женщина, с большими голубыми, еще недавно такими живыми, а теперь печальными глазами.
ЕЕ лицо, обрамленное светлыми волосами, казалось слегка побледневшим и припухшим.
На ней было безрукавное платье-халатик, мелкими, красными цветочками по темному полю.
По вырезу, огибая шею и сбегая по груди до самого края подола, тянулась узкая желтая полоска. Такие же полоски украшали вырезы на руках у плеч.
Двигалась она мягко, бесшумно, точно плыла в воздухе. Нет. Никакой неприязни или затаенного недоброжелательства не уловила Таня в ее взгляде. Напротив из глаз ее сквозь глубокую печаль сочились на нее материнские тепло и ласка.
Таня прошла к двери на веранду и отворила ее.
Шурик, в майке и шароварах сидел за маленьким столиком и подперев подбородок ладонями, по-видимому, скучал.
— Таня, это ты? Проходи, пожалуйста! – оживился он, каким-то чутьем узнав ее.
Она ступила на веранду и с удивлением огляделась вокруг. Веранда была превращена в настоящую уютную комнатку.
Здесь были стол, стул, кровать и даже книжный шкаф. Только стены этой комнатки были необычны: от перил до крыши по тонким нитям тянулись плети красных вьюнков.
— Я знал, что ты придешь, – говорил Шурик, нащупывая стул и подвигая к ней.
— Это почему же? – удивилась она.
— Потому что у меня все ребята уже перебывали.
— И Ракитина? – невольно вырвалось у нее.
— Нет, Ракитиной не было. – вздохнул Шурик и едва приметная тень промелькнула по его лицу.
— Ну, чем ты Шурик, занимаешься? – перевела она разговор.
— Чем занимаюсь, – усмехнулся он горько. — Чем я могу заниматься?.. Птиц вот слушаю, да слоняюсь из угла в угол.
Она помолчала.
— Шурик! – несмело тронула она его руку. — Я понимаю… Я тебе больно делаю своими вопросами… Но ты не обижайся… Я никак не могу привыкнуть… А отчаиваться тебе не надо… Тебе нельзя отчаиваться ни в коем случае.
— Эх, отчаивайся не отчаивайся – что толку-то? – перебил он ее и безнадежно махнул рукой.
Она не нашлась, что ему ответить на это и снова замолчала.
— Ну, а врачи что говорят? – спросила, наконец, она.
— Что говорят… Говорят надо лучами лазера операцию делать, а это можно только через три года.
— Но ведь всеже можно? – робко заметила она.
— А что с этого толку? – вдруг выкрикнул он так, что она вздрогнула.
— Три года!.. Что я эти три года буду делать? Как учиться? Как жить?.. У мамки с папкой обузой на шее, да?..
Он уронил голову в свои ладони и некоторое время сидел так, не двигаясь.
Подавленная истинностью его слов, она тоже молчала.
Нет. Никогда она не думала, что убеждать отчаявшегося человека так страшно тяжело. Еще вчера ей казалось, что она все сможет сделать для него, как та девушка.
Уговорит его, заставит поверить в хороший исход, не допустит поддаться отчаянию. Сама будет помогать ему, поддерживать в трудные минуты.
А вот теперь она сидит перед ним жалкая растерянная и не знает, чем ему помочь.
Все ее немногие доводы рассыпались с первых же его возражений, как песочный домик от порыва ветра.
Отчего это так случилось?.. Может, от того, что она просто глупая?.. А может оттого, что ей еще никогда в жизни не приходилось кого-нибудь убеждать?..
В это время дверь на веранду отворилась и появилась Евдокия Ивановна.
— Шурик, вам чайку с вареньем принести? – спросила она.
Поток воздуха, хлынувший в раскрытую дверь, шевельнул ее волосы и Таня увидела серебристую прядку у нее на виске. Раньше ее как-будто не замечалось.
— Да, конечно, мама, – оторвал Шурик от лица ладони.
Евдокия Ивановна ушла.
— Поседела твоя мама, – проговорила Таня.
— Плачет она по ночам, – хмуро ответил Шурик. — Я потому и перебрался сюда.
Он поднялся и, вытянув вперед руки, подошел к шкафу. Пальцы его побежали по гладким корешкам томов.
— Знаешь, я слышал, слепые читают руками. – Заговорил он оживленно.
— Я попробовал, но у меня что-то не получается.
Он вытянул один томик и провел пальцами по его тесненному заглавию.
Это было сочинение Чарльза Дарвина.
— Ничего не выходит. Даже крупных букв не чувствую. – проговорил он огорченно. — Раньше мечтал стать биологом, а теперь… Все это теперь – мертвый груз… Хлам!.. Макулатура! – проговорил он, ставя книгу на место.
С тяжелым сердцем возвращалась Таня домой.
Чем Шурику помочь? Как его успокоить? Что сделать такое, чтобы он забыл про свой недуг?..
«Рыжик, Рыжик. Что ты можешь?.. Бессильная ты девчонка… Зайти разве к Петьке?..»
Петька сидел на крыльце и читал книжку.
— Петь, я только что от Шурика, – подсела она к нему. – Ой, Петя!.. Какой он стал злой, раздражительный!..
— Понятно, – согласился Петька, загибая угол страницы. — Будешь раздражительным, если зрение потерял.
— А что же сделать, Петя?.. Чтобы он не был таким?..
— Что тут сделаешь? – вздохнув тот и, закрыв книжку, на минуту задумался. — Знаешь что?.. Надо не оставлять его в одиночестве… Чтобы он не задумывался. Надо почаще ходить к нему и не только тебе или мне, а всем ребятам… Я поговорю с мальчишками, а ты с девчатами.
… Надо установить над ним шефство: читать ему что-нибудь, приносить записи музыки, что-нибудь рассказывать ему. Словом, всячески его отвлекать… Чтобы он не задумывался над своей слепотой.
На следующий день в доме Бражниковых творилось что-то невоображаемое. Из открытых настежь окон на всю улицу гремела музыка, слышались голоса ребят, смех, хлопанье в домино.
Евдокия Ивановна ушла на огород и там копалась целый день. Мешать ребятам она не смела, но и оставаться в доме при таком шуме не могла.
— Ивановна! А, Ивановна! – окликнула ее соседка через забор.
— Это что у тебя в доме за шум?
Женщины подошли друг дружке и, держась руками за штакетник, разговорились.
— Это к Шурику ребята пришли… Тяжело ему теперь бедному. Вот они его и развлекают.
— Мужайся, Евдокия. Жалко парнишку, – сочувственно качала та головой.
— Нервный он стал. Прямо беда, – жаловалась Евдокия Ивановна, уголком косынки вытирая глаза.
— Мужайся, Евдокия, мужайся. Всякое в жизни бывает, – утешала та, не зная чем помочь.
Как-то в бытовку к Федору Панкратовичу заглянул сосед по участку Тарасов, небольшой плотно сбитый мужичок.
— Ты мне, Панкратович, одолжи с десяток изоляторов. Мои кончились… Как на базе получу – отдам, – попросил он.
Федор Панкратович порылся в общей куче проводов, болтов, обрезков резины, выкопал изоляторные чашечки и подал их Тарасову.
Тот сложил их в свою холщевую сумку, но уходить не торопился: сидел на табурете, покуривая.
— Ну, что, Федор – как парнишка твой? – спросил он, наконец, отгоняя бугристой ладонью дымное облачко.
Федор Панкратович, разбиравший полевой телефон, отодвинул в сторону детали, разложенные по столу, вынул из лежавшей рядом пачки папиросу, тоже закурил и помахал в воздухе зажженной спичкой, разгоняя дым.
— В Одессу надо везти, на операцию лазерным лучам. Да врачи говорят через три года можно. Так что…
Он не договорил, поперхнулся, и закашлялся.
— Но ты, Федор, всеже не теряй надежды. Последнее дело – надежду всякую. Потерять…
— Да нет, ничего, – прокашлялся тот. — Меня другое беспокоит. Что делать с Шуркой, когда учебное время придет?.. Читать, писать не может, а дома сидеть без дела – тоже не выход… Изведется мальчишка от скуки…
Он сбил ногтем пепел с папиросы и затянулся.
Тарасов молчал, что-то про себя соображая.
— Слушай, Федор, – проговорил он наконец. — Я дам тебе один полезный совет… Есть специальная школа для слепых. Там таких как твой разным наукам обучают… У них и грамота такая есть – точками, наощупь… Пальцами читают. И как это у них здорово выходит!.. Вези-ка ты своего парнишку, да устраивай туда. Чем так без дела он будет у тебя три года сидеть, так лучше чему-нибудь научится… Вези, Федор. Может еще и спасибо мне скажешь…
— Это где ж такая школа, – оживился Федор Панкратович.
— А тут – недалече… В Н-ске… Семь часов езды на поезде… Да я тебе и адрес подробный дам. Там у моих знакомых дочка учится. Тоже совсем слепая… Такая развитая девка! На чем хошь играть умеет: хошь на акардеоне, хошь на пианине. Там их всему обучают…
— Да, это интересно, – проговорил Федор Панкратович. — Тывот что – достань адресок, а я подумаю…
— Достану, – пообещал Тарасов, поднимаясь и закидывая за спину сумку с изоляторами.
Он ушел, А Федор Панкратович долго еще сидел, жуя зубами давно погасшую папироску.
— Да, конечно, – размышлял он про себя. — Просидеть три года без дела от всего отстанет. Надо устраивать. Надо съездить самому, поглядеть, что за школа, а там и решать…
Он сунул окурок в стоящую тут же на столе консервную банку и мучительно сжал ладонями виски.
— Эх, Шурка, Шурка!..
И на лбу его проступила глубокая резьба морщин.
— Ольга Ивановна приехала!.. Ольга Ивановна!.. Собирайтесь в школу… Ольга Ивановна велела!..
Маленькие босоногие гонцы неслись по поселку, заглядывая во дворы и сообщая радостную новость.

– 12
Ольга Ивановна, их классный руководитель, красивая полная женщина, с тюрбаном темных волос на голове, широким, сильно загорелым лицом и карими глазами в щелочку, сидела в классе, окруженная девчонками.
На ней было нежноголубое, ладно облегающее ее фигуру платье с короткими рукавами.
Она хорошо отдохнула за отпуск и в ней теперь вместо привычной строгости было больше добродушия.
— Ольга Ивановна, а мы по вас соскучились, – ластились к ней девчонки.
— Ольга Ивановна, а вы опять будете у нас классным руководителем?
— А как вы отдохнули, Ольга Ивановна? – засыпали они ее вопросами.
— Ну, конечно, буду. На кого же я вас променяю? – отвечала она.
— Хорошо отдохнула. На Кавказе была. На гору поднималась… Внизу зелень, сады цветут, а наверху – снег…
— Ой, и не боялись! – визжали они.
— Растрепали вы меня, девчонки. – поправляла она волосы. — Идите лучше по местам. Все расскажу в свое время.
Мальчики входили более степенно. Здоровались, садились за парты.
— Все собрались? – обвела Ольга Ивановна взглядом класс.
— Ракитиной нет и Бражникова.
— А что с Ракитиной?
— У тетки в городе гостит, а Бражников – беда с ним, Ольга Ивановна, приключилась… Зрение он потерял, – спешили они сообщить наперебой.
— Я знаю, ребята… Я все знаю… Я у него была… Я и вас сюда собрала, чтобы поговорить о нем… Но прежде о школьных делах… Ребята! Не за горами учебный год. Поэтому мы должны навести в школе порядок: помыть парты, окна, полы; где что подкрасить, где что подремонтировать; в кабинетах, подклеить книги, карты, подготовить учебные пособия… С этой целью давайте проведем субботник…
— Давайте! – откликнулось несколько голосов.
— Хорошо, когда лучше провести, в какой день?..
— В следующий выходной, Ольга Ивановна.
— Нет, в субботу…
— Нет, лучше в выходной. Все будут дома – незанятые…
— Я тоже думаю, что в выходной лучше будет, – согласилась Ольга Ивановна. — Одно, что все свободные будут, другое – может кто и родителей приведет…
— Ольга Ивановна, а краску свою приносить?.. А тряпки?.. А гвозди? – посыпались со всех сторон вопросы.
— Что свое из дома прихватите, а что я у завхоза нашего попрошу… Значит решено?..
— Решено, Ольга Ивановна.
— Тогда сбор в десять часов… Ну, а теперь поговорим о Шурике.
Ольга Ивановна встала и скрестив руки на груди, прошлась между рядами парт.
— Ребята, с вашим товарищем произошло большое несчастье. Он потерял зрение. Это тяжелое несчастье, ребята, остаться полным инвалидом, да еще и в самом юном возрасте… Поэтому давайте решим сейчас – как и в чем мы будем помогать Шурику?
— А мы уже помогаем ему, Ольга Ивановна… Книжки ему читаем и музыку крутим… Мы не оставляем его…
— Помогать-то помогаете, – усмехнулась Ольга Ивановна. — Но как помогаете?.. Что это у вас там за шум целый день?..
— Это мы записи крутим…
Ольга Ивановна покачала головой и села за стол на свое место.
— Нет, ребята… Это никуда не годится такая помощь… Вы же мешаете родителям… Ну войдите в их положение: им и без того тяжело от несчастья, а тут еще вы шум устраиваете… И потом – вы не помогаете ему, а просто нянчитесь с ним. А этого делать нельзя. Этим вы только делаете ему повод лишний раз обратить на себя внимание, поверить в полную свою неспособность… Не развлекать надо его, а помочь ему почувствовать, что не такой уж он пропащий человек.
Вы лучше постарайтесь найти ему такое занятие, которое одновременно было бы ему под силу и отвлекло бы его от тягостных раздумий… И вообще – старайтесь его по возможности вовлекать во всякие мероприятия… Пусть даже он ничего не сможет выполнять, но чтобы он не чувствовал себя на отшибе, в одиночестве.
Вот пойдете на субботник – прихватите и его с собой. Пусть он книжки подклеивает или парты моет…
— Книжки ему читаете – это хорошо. Но и тут не следует читать ему что попало, без разбору… Постарайтесь подобрать ему литературу о сильных людях: о Маресьеве, об Островском…
— Ольга Ивановна, а как Шурик будет учиться? – робко спросила Нина Ивашова. — Он же не сможет писать…
— Надо что-нибудь придумать… Хоть, может, писать за него под его диктовку…
Ольга Ивановна сжала ладонями виски.
— Сказать откровенно, я сама об этом много думала, но ничего толком не придумала, – вздохнула она. — Но будем как-нибудь приспосабливаться к нему. Что ж поделаешь раз выхода больше нет?..
— Ольга Ивановна, я буду читать ему и учебники и книжки… – предложила Таня. — Я люблю в слух читать… Я раньше часто маме читала…
— А я по алгебре с ним заниматься буду… А Мишка Резников пусть по физике… Он у нас лучший физик…
— Мы все ему будем помогать, Ольга Ивановна… И вам тоже…
— Спасибо, Ребята, – растроганно проговорила Ольга Ивановна. — Одному человеку всегда не под силу. А коллективом – всегда выход найдется…
— А теперь, – улыбнулась она — Поскольку у нас еще время остается – я расскажу вам про Кавказ…

– 13
— Полюбуйся, Танюша, на этого героя!..
Федор Панкратович взволнованно прохаживался взад вперед по комнате.
Шурик, красный, как семафор, стоял у стола с опущенной головой.
— Шурик надумал шутить, – кивнул Федор Панкратович куда-то в сторону.
Таня взглянула и похолодела. В углу стояло ружье. Книжка выскользнула из ее рук и упала на пол.
— Шурик, неужели!.. – голосом, полным ужаса прошептала она.
— Надаело мне, – пробормотал тот смущенно.
— Надоело! – загремел Федор Панкратович. — А нам не надоели твои фокусы эгоист ты этакий?.. О нас ты с матерью подумал? Или мы по-твоему каменные души?.. Мать поседела раньше времени…
Он резко повернул за спинку стул, опустился на него и весь как-то подобрел, ссутулился, опустив между колен сцепленные кисти рук.
— Не в этом выход, сынок, – глухо проговорил он. — Надо в каждом случае быть мужчиной… В войну, когда враг подходил к Москве, нам всем было тяжело… Но если бы мы растерялись начали бы на себя руки накладывать – мы никогда бы не победили… Будь мужествен, сынок… А настоящее мужество не в том, что в трудную минуту ты сможешь поднять на себя руку… Настоящее мужество – это когда тебе больно, а ты смеешься, тебе тяжело, а ты вида не показываешь, тебе невыносимо жить, а ты живешь, у тебя нет выхода, а ты его ищешь… Только такие выходят победителями любого своего недуга.
… И ты у нас должен быть таким. Разве ты – слюнтяй, трус, нытик?.. подумай хорошенько над своим поступком и никогда его больше не повторяй… А теперь иди погуляй с Таней, а то ты ее напугал…
Он с трудом поднялся со стула и, взяв ружье, ушел к себе в комнату.
А они с Шуриком отправились на веранду.
— Ты что – с ума сошел? – напустилась она на него как только они очутились за дверью. — Как тебе не стыдно!.. Мы все жалеем тебя, боремся за тебя, а ты… Эх, ты!..
В голосе ее слышались слезы.
— Мать бы с отцом пожалел, если нас не жалко…
— Да я это просто так… Я просто взял ружье, а он заметил… У меня бы и воли не хватило, – смущенно оправдывался Шурик.

– 14
Когда Таня рассказала Петьке о Шурикином поступке, тот долго молчал. Они шли по уже окутанному вечерними сумерками поселку и оба молчали.
— Наверное, мы и вправду с ним много нянчились, – вздохнул, наконец он.
— Чем бы его занять полезным? – откликнулась Таня.
— Знаешь? – продолжал Петька. — Я вот много думал – писал же как-то Островский книги… Не все же он, наверное, под диктовку писал. Значит можно и Шурика научить писать…
— Конечно, – оживилась Таня. – Островский писал в специальном приборе. Такая рамочка с прорезями для строк… Он сам себе ее изготовил… Я в кино видела, – пояснила она. — Только писать в этой рамочке можно печатными буквами…
— Так это же нам тоже можно такую сделать, – остановился он у калитки ее дома… Я сегодня же сделаю… Петькина идея с письменным прибором для Шурика с первых же шагов потерпела неудачу.
Прежде всего письмо печатными буквами сильно снижало скорость. Затем, чтобы построить букву, Шурику приходилось отрывать руку, в результате элементы буквы оказывались разорванными, что искажало письмо.
— Понять, конечно, можно, но все-таки это не то, – вздыхал Петька.
— Может натренируемся постепенно, – обнадежила Таня.
— Письменными писать лучше, – говорил Шурик. — В письменных рука меньше отрывается, да и писать быстрее.
— Письменными никак нельзя, – снова вздыхал Петька. — Хвостики букв не получаются. Как, например напишешь «в» или «д»?.. Перегородочки мешают…
— А что, если перегородочки сделать подвижными?.. – предложил Шурик. Захотел вниз спустился, захотел вверх поднял…
Некоторое время Петька молча обдумывал идею.
— Попробовать надо, – проговорил он и взяв свое изобретение, ушел домой.