Кукольник

   КУКОЛЬНИК

   сказка

   Виктор К. приехал в небольшой приморский город, и, оставив на квартире свои вещи, вышел вечером на набережную подышать свежим воздухом. Здесь уже было довольно много народу, работало множество аттракционов, крутилось огромное колесо обозрения, надувные чудовища и драконы скалили на посетителей свои страшные пасти, а в глубине их бесстрашно прыгали дети, визжа от ужаса и восторга. В другом месте стояло несколько телескопов, и отдыхающим предлагали посмотреть на Луну и на звезды. Еще здесь были тиры с цветными мишенями, движущиеся машинки под сводчатыми навесами, пещеры ужасов с вмурованными в их стены черепами и множество открытых кафе, украшенных разноцветными гирляндами и шарами, из которых непрерывно лилась веселая музыка. Виктор К. потолкался среди постоянно прибывающего народа, поглазел на ловких фотографов, которые предлагали желающим сфотографироваться под искусственными пальмами, или даже, одевшись в костюм средневекового рыцаря, запечатлеть себя на фоне средневекового замка. Устав от праздничной суеты, он постоял некоторое время на пристани, с удовольствием вдыхая запах моря и свежести, и любуясь ночной панорамой города, a потом решил возвращаться домой, как вдруг неожиданно, в дальнем конце набережной, наткнулся на странный аттракцион. Это был миниатюрный кукольный театр, помещенный внутрь небольшого черного ящика, которым мастерски управлял чрезвычайно бледный человек, до глаз заросший густой всклокоченной бородой. Он непрерывно дергал за веревочки, пропущенные через крышку черного ящика, и ловко управлял куклами, говоря попеременно то мужскими, то женскими голосами, озвучивая таким образом действие нехитрой пьесы. Это была странная история про поэта, невеста которого изменяла ему с разбойником по имени Родригес. Самого поэта звали Альбертом, предмет его воздыханий – Матильдой, и странный бородатый кукольник, дергая за веревочки, которые были у него привязаны ко всем десяти пальцам, заставлял кукол то падать на колени и признаваться в вечной любви, то лить горькие слезы, то, наоборот, сгорать от ревности и от предчувствия страшной мести, которая должна постигнуть невесту и ее соблазнителя. Этот бледный и страшный кукольник, кажется, был ко всему еще и чревовещателем, потому что разговаривал не только за несчастного поэта и его ветреную невесту, а также за коварного, похожего на мексиканца, одетого в широкополую шляпу и кожаные штаны и куртку Родригеса, и даже подражал ржанию лошади, которой на сцене не было, а еще голосам и смеху людей, которые в его небольшом черном ящике попросту бы не поместились. История любви несчастного поэта Альберта к своей ветреной невесте Матильде пользовалась, кажется, у зрителей довольно большим успехом. С десяток детей сидело прямо на набережной напротив черного ящика, а поодаль стояли люди постарше, которые, как и дети, восторженно хлопали в ладоши, полностью поглощенные незатейливой, в общем-то, историей, разыгрываемой внутри волшебного черного ящика. Виктор К. тоже поддался магии этого странного кукольного спектакля, такого, кажется, старомодного и нелепого на фоне современных дорогих аттракционов, слепящих своей роскошью и подавляющих зрителей громкой и наглой музыкой. Он был несколько огорчен, когда кукольный спектакль наконец-то закончился, и бледный бородатый кукольник, молча собрав в большой черный цилиндр заработанные деньги, которые щедро бросали туда зрители, пересыпал эти деньги в карман, нахлобучил цилиндр на голову, и, закинув за спину свой черный ящик с закрытыми внутри него куклами, молча повернулся, и, ни слова не говоря, не поблагодарив даже зрителей, торопливо пошел в дальний конец набережной. Виктор К., сам не зная зачем, пошел следом за ним. Кукольник, сутулясь и сгибаясь под тяжестью своего черного ящика, который был закреплен на старом потертом ремне, переброшенном через плечо, дошел до самого конца набережной, где стояла полукруглая арка с колоннами, а затем повернул в одну из аллей, засаженной по сторонам зеленым подстриженным кустарником. Вокруг было много народу, и Виктор К. без труда шел следом за кукольником, не опасаясь быть увиденным им. Они дошли до здания летнего кинотеатра, и кукольник завернул за его угол, где в стене была небольшая дверь, ведущая, очевидно, в подсобные помещения. Кукольник открыл ее, и зашел внутрь со своим черным ящиком, оставив Виктора К. одного. Не понимая, зачем он это делает, Виктор, после мгновенного колебания, завел внутрь следом за ним.
   Это действительно были подсобные помещения, которые начинались небольшим коридором, в котором было темно, и заканчивались ярко освещенной комнатой, заваленной всяким хламом. Виктор остановился на границе света и тьмы, и стал наблюдать, за кукольником, который поставил в углу свой черный ящик, и, что-то недовольно про себя бормоча, и даже, кажется, вновь чревовещая и подражая то ржанию лошади, то смеху несуществующей толпы, то даже аплодисментам и возгласам зрителей, широко раскрыл черные дверцы, и отодвинул в сторону миниатюрную сцену вместе с куклами. За сценой была картинка, изображающая мексиканский пейзаж с кактусами, желтой пустыней и какими-то полуразвалившимися постройками, нарисованная на обыкновенном холсте, прибитом к задней крышке ящика.    Кукольник нетерпеливо отодрал холст, под которым оказалось небольшое, очень узкое окошко, и, согнувшись, и не переставая чертыхаться, пролез внутрь этого окошка. Виктор К., по-прежнему не понимая, зачем он это делает, последовал этому примеру. Он с трудом протиснулся внутрь, и долго полз по какому-то темному лазу, пока, наконец, не увидел впереди свет и не выбрался на поверхность, оказавшись в таком же точно помещении, которое только что покинул. Это была заваленная всяческим хламом комната, внутри которой тоже стоял черный ящик (именно из него Виктор только что и вылез), оставленный здесь бледным кукольником. Внутри комнаты не было никого, и Виктор покинул ее, выйдя через коридор на улицу. Здесь тоже были темные, обсаженные подстриженным кустарником аллеи, которые выводили на шумную набережную, по которой прогуливались люди. Виктор взглянул на лица этих веселых людей, и чуть не обмер от неожиданности: это были куклы, гуляющие по набережной вместо обычных людей. Да и сама набережная, и все, что на ней находилось, была игрушечной, заставленной игрушечными аттракционами, с игрушечными кафе, в которых за столиками сидели куклы, и пили из игрушечных стаканов разноцветные прохладительные напитки. Более того, взглянув на свои руки, а потом, ощупав все свое тело, Виктор К. обнаружил, что он тоже превратился в куклу, и ничем не отличается по своим размерам от других игрушечных персонажей, важно прогуливающихся вперед и назад вдоль длинной набережной. Подойдя к аттракциону с переодеваниями в исторические костюмы, он взглянул в зеркало, которое здесь висело, и увидел, что лицо у него стало чужим, и что, более того, оно точь-в-точь похоже на лицо несчастного поэта из кукольного спектакля, который он только что видел! Ужас объял Виктора, он отшатнулся от зеркала, и побежал вперед по игрушечной набережной, совершенно не разбирая дороги, и то и дело натыкаясь на прогуливающихся здесь кукол. Внезапно за столиком одного из кафе он увидел Матильду, которая любезничала с Родригесом, то наклоняясь к нему, и даже вешаясь на шею, то отшатываясь назад, и заходясь в безудержном веселом смехе. Жгучая ревность кольнула сердце Виктора К., он вдруг осознал, насколько же близка ему эта смеющаяся девушка, его невеста, с которой они собирались пожениться в начале осени, и как ему ненавистен этот одетый в кожаную куртку и такие же кожаные штаны хлыщ, эта пустышка, это ничтожество, которое отбирает у него самое дорогое, без чего жизнь уже не имеет смысла! Виктор решительно направился вглубь кафе к столику, за которым сидела счастливая парочка, надеясь уговорить Матильду вернуться к нему, но Матильда внезапно заметила его, и, вскочив на ноги, потянула за руку Родригеса. Оба они обогнули столик с другой стороны, и выскочили из кафе перед самым носом Виктора. Виктор, сгорая от бешенства и жгучей ненависти, которую испытывал он к Родригесу, бросился следом за ними. Однако толпа гуляющих кукол была так велика, что он то и дело терял из виду сбежавшую парочку, замечая их внезапно то в одном, то в другом уголке набережной, и сразу же бросаясь следом за ними. Со всех сторон слышались возмущенные возгласы кукол, которых он в спешке задел, кто-то смеялся ему вслед, кто-то отпускал язвительные замечания, но Виктор не обращал на них никакого внимания, в надежде поймать беглецов. Внезапно он очутился в каком-то кривом переулке, рядом со старой башней, около которой стоял небольшой двухэтажный домик. Матильда с Родригесом заскочили внутрь этого домика, и захлопнули дверь прямо у носа Виктора. С отчаянием он забарабанил руками в дверь, но тщетно, – в ответ с той стороны раздался лишь смех неверной невесты и глухие смешки Родригеса, этого ничтожного наездника, этого разбойника из прерий, который торжествовал над ним победу. Виктор бросился к окну, и через решетку увидел, как Родригес целует Матильду, обнимая ее за стройную талию, и тянет вглубь комнаты, к пышно и безвкусно убранной постели. Силы окончательно покинули Виктора, и он упал перед окном на траву, потеряв сознание. Очнулся он уже ночью, от свежего ветра, который дул с моря, и, шатаясь от слабости, кое-как поднялся на ноги. Взглянув еще раз через решетку в комнату, он обнаружил, что она пуста, и что стоявшая в углу кровать смята, а на полу в беспорядке разбросаны подушки и покрывала. Застонав от бессилия и уязвленной гордости, ибо теперь окончательно стало ясно, что невеста ему изменила, он повернулся, и стал спускаться по кривому переулку в сторону набережной, обходя небольшие, вкривь и вкось стоявшие домики, окна в которых были уже потушены. Дойдя до набережной, он увидел, что гуляние на ней уже завершилось, лишь одинокие куклы, обнявшись, молча стояли у широкого бордюра, и смотрели в сторону моря. Внезапная догадка, что он все же не кукла, а человек, пронзила мозг Виктора. Он поспешил к летнему кинотеатру, и, найдя сбоку его дверь в подсобное помещение, спешно толкнул ее. Дверь оказалась не заперта, и он через коридор прошел в освещенную комнату, посередине которой стоял открытый настежь черный ящик кукольника. Согнувшись в три погибели, Виктор протиснулся в узкую щель, и через какое-то время вылез из точно такого же ящика уже в настоящем, а не кукольном, летнем кинотеатре. Поспешно выйдя вон, он оказался на настоящей набережной в городе, в который приехал сегодня днем, надеясь отдохнуть здесь от суеты прошлых месяцев. До комнаты, которую он снял у одинокой и малоприятной старухи, Виктор добрался только под утро. Старуха, не сказав ничего, молча открыла ему дверь, и Виктор, добравшись наконец до постели, бросился на нее прямо в верхнем белье, и проспал до обеда, видя во сне попеременно то страшного кукольника, то смеющуюся Матильду, то наглые черные усики бандита Родригеса.
   Проснувшись, он долго лежал в постели, пытаясь логически объяснить то, что с ним произошло вчера. Увы, логике это не поддавалось! К тому же, понимая умом, что он человек из плоти и крови, который лишь на несколько дней заехал в этот небольшой городишко, Виктор ощущал необоримую потребность вернуться в кукольный мир, и вновь увидеть Матильду. По странной случайности он тоже был поэтом, как и несчастный Альберт, в облике которого бегал вчера по игрушечной набережной, гоняясь за сбежавшей невестой. Он вновь начал думать, что бы могло означать такое странное совпадение, но ни до чего не додумался, и, пролежав в постели до вечера, наскоро привел себя в порядок, и вновь отправился на набережную. И опять все повторилось сначала. Он потолкался мимо разных аттракционов, постоял на пристани, любуясь панорамой города, а потом, подгоняемый какой-то неясной силой, побежал в сторону арки, напротив которой уже раскрыл свой черный ящик страшный бородатый кукольник.
   Кукольник не отличался оригинальностью, и сегодняшняя пьеса в точности повторяла вчерашнюю: опять несчастный поэт Альберт ревновал к черноусому бандиту Родригеса свою легкомысленную невесту Матильду, которая смеялась, запрокидывая вверху голову, и обнажая жемчужные белые зубы. Кукольник опять разговаривал разными голосами, и так же, как вчера, чревовещал, подражая то вою ветра, то ржанию лошади, то плеску ночного моря, у которого сидел несчастный Альберт, обращая к нему и к звездам свои мольбы и свои стихи.  Что-то в лице кукольного Альберта показалось Виктору К. странным: оно мучительно напоминало ему какое-то другое лицо, и он наконец-то понял, какое именно – кукольный Альберт был в точности похож на него самого! Более того, тряпичная кукла казалась живой, которая страдальчески смотрела на публику, и даже, как показалось Виктору, делала ему какие-то тайные знаки! Он стал внимательно присматриваться к двум другим куклам, – Родригесу и Матильде, – и обнаружил, что они тоже живые, и тоже пытаются, как казалось ему, сообщить что-то важное, но что именно, он никак не мог взять в толк.    Заинтригованный до последней степени, и ясно понимая, что лучше бы ему было вернуться домой, он снова дождался окончания представления, и тихонько отправился вслед за кукольником в сторону летнего кинотеатра. Кукольник так же, как и вчера, вошел в боковую дверь, ведущую в подсобные помещения, и поставил свой ящик в углу освещенной комнаты, заваленной всяким хламом. Виктор, затаив дыхание, наблюдал из темного коридора, как бледный чернобородый человек, пересчитав подаренные ему публикой деньги, удовлетворенно хмыкнул, а затем, раскрыв настежь дверцы ящика, и отодвинув в сторону куклы, снял с его задней крышки грубый холст, размалеванный безвкусно и ярко, под которым скрывался узкий и темный лаз. Согнувшись, как и вчера, в три погибели, кукольник полез внутрь ящика, и вскоре исчез в нем, а Виктор, переждав какое-то время, последовал его примеру. И опять, так же, как и вчера, он вылез из точно такого же ящика в подсобном помещении летнего кинотеатра, стоявшего рядом с игрушечной набережной. Он вышел на улицу, и через игрушечную аллею, заросшую по бокам подстриженными игрушечными кустарниками, оказался на самой набережной, по которой, как и вчера, важно прогуливались взад и вперед празднично одетые куклы. Кукольника нигде не было видно, но, пройдя немного вперед, Виктор обнаружил его за столиком одного из кафе, держащим в руках полный стакан какой-то янтарной жидкости, и беседующим со странного вида куклами, такими же бледными, как и он, и имеющими такие же свирепые бороды. На голове у кукольника, превратившегося сейчас в обыкновенную куклу, был тот самый цилиндр, в котором после каждого представления ему бросали монеты. Неожиданно оглянувшись, и увидев через стекло Виктора, кукольник низко нагнул голову, и надвинул на глаза свой черный цилиндр, не желая, очевидно, быть узнанным. Это показалось Виктору странным, но он решил оставить на потом размышления по этому поводу, потому что, как и вчера, ему вдруг необыкновенно захотелось найти Матильду, которая, конечно же, опять где-то уединилась со своим черноусым Родригесом. Он почувствовал необыкновенную ненависть к этому кожаному бандиту, про которого в кукольном городе рассказывали шепотом разные страшные истории. Пошатавшись по набережной, и вскружив голову очередной молоденькой кукле, Родригес обычно вскакивал на коня, и уезжал в свою прерию, которая начиналась сразу же за последними кукольными домами, населенными мирными куклами. Там, в прерии, происходили разные страшные вещи, там убивали несчастных путников, грабили караваны и почтовые дилижансы, оттуда возвращались гордые и загорелые, с тугими кожаными мешочками, полными неизвестно где намытым золотым песком, и неудивительно, что легкомысленная Матильда поддалась уговорам и обаянию этого негодяя! Она, конечно же, сразу позабыла те восторженные стихи, которые посвящал ей Альберт, и которые читал при Луне, на берегу моря, обращая к возлюбленной полные слез глаза, и протягивая к ней свои белые руки поэта. Виктор чувствовал, что он уже мало чем отличается от кукольного Альберта, что еще немного, и он совсем станет им, перестав быть человеком, и что ему надо немедленно возвращаться назад. Но любовь к Матильде была выше этих предостережений, которые посылал ему внутренний голос, и он, понимая, что совершает роковую ошибку, опять, как и вчера, двинулся вперед по кукольной набережной, разыскивая Родригеса и Матильду.
   Наконец он увидел их: преступная парочка опять сидела в кафе, и Матильда, как и вчера, то вешалась Родригесу на шею, то откидывалась на стул, и весело хохотала, обнажая блестящие жемчугом зубы. Бешеная волна ревности, еще более жгучая, чем вчера, охватила Виктора! Он бросился к столику, за которым, на веранде открытого кафе, сидела его неверная невеста, и закричал, не обращая внимания на других кукол, расположившихся за соседними столиками:
   – Матильда, вернись ко мне! Умоляю тебя, брось поскорей это ничтожество, вспомни о том времени, когда на берегу моря я читал стихи, посвященные Луне и тебе, самой прекрасной девушке в мире! Неужели ты забыла об этом, неужели ты бросила меня навсегда?!
   – Да, мой милый несчастный Альберт, – презрительно скривила свои алые губки Матильда, – я действительно бросила тебя навсегда. Можешь читать свои стихи кому-то другому, а мне теперь милее Родригес, он, по крайней мере, не такой слюнтяй, как ты, и может при случае за себя постоять!
   – Ах, вот как, – вскричал Виктор, который, впрочем, в этот момент был Альбертом, – ах, вот как, ну тогда мы посмотрим, кто же из нас настоящий слюнтяй!
   Он подскочил к Родригесу, и со всего размаху влепил ему звонкую пощечину, отчего бандит, весь затянутый в кожу, и одетый в высокие сапоги со шпорами, свалился со стула на землю. Вокруг раздались аплодисменты и одобрительные возгласы сидевших за столиками кукол. Матильда стояла в растерянности, не зная, к кому ей теперь броситься: к Альберту, или к лежащему на полу бандиту, про которого она тоже слышала много нехорошего, и даже ужасного, и надеялась только помучить Альберта, а потом все же выйти за него замуж. Но в этот момент Родригес ловко вскочил на ноги, и, вытащив из-за голенища одного из сапог нож, ударил им в руку Альберта. Кровь хлынула ему на рубашку.
   – Караул, убили, хватайте бандита! – закричали вокруг кукольные голоса.
   Но никто почему-то не стад хватать Родригеса, началась страшная давка, и куклы, опрокидывая столы и стулья, стали выбегать из кафе. Жгучая боль парализовала левую руку Виктора, он оглянулся вокруг, ища Родригеса и Матильду, но тех и след простыл. Виктор вдруг понял, что он все-таки человек, а не кукла, и что ему надо как можно быстрее выбираться отсюда, если он вообще хочет остаться в живых. Зажимая рану правой рукой, он кое-как вышел на набережную, и, свернув в боковую аллею, доковылял до здания летнего кинотеатра. Уже в полубреду он зашел внутрь подсобного помещения, обнаружил в освещенной яркой лампочкой комнате черный ящик кукольника, и через узкий лаз выбрался в настоящий, а не кукольный, город, где он был не несчастным Альбертом, а молодым поэтом Виктором К., приехавшим сюда на несколько дней в надежде отдохнуть от столичной жизни, и подлечить растрепанные нервы. Уже под утро добрался он до дома старухи, которая молча пропустила его внутрь, а потом так же молча, не задавая вопросов, промыла и перевязала его рану, проведя затем в комнату, которую он у нее снимал. Виктор сразу же забылся беспокойным сном, и опять, как и вчера, ему снился Родригес и его наглые черные усики, а также Матильда, весело хохочущая, и показывающая блестящие, словно маленькие жемчужины, зубы. Рука его болела и горела огнем, но этот огонь и эта боль не шли ни в какое сравнение с той болью, которую причинила ему Матильда!
   Проснулся Виктор уже под вечер, когда на небе стали зажигаться первые звезды. Рука его распухла и нестерпимо горела, он понимал, что впутался во что-то страшное и нелепое, и что должен сейчас же бежать на вокзал, и уезжать прочь из этого страшного города, в котором он живет тайной жизнью, чувствуя себя одновременно и Виктором, и Альбертом. Он подошел к дешевому зеркалу, висевшему на стене, и стал внимательно вглядываться в свое лицо. Черты его попеременно двоились, он видел в зеркале то прежнего Виктора, то кукольного Альберта, и не понимал уже, кто же из них настоящий. К нему в комнату поднялась старуха, и что-то настойчиво ему говорила, но он не обращал внимания на ее уговоры, потому что вдруг понял, что не может жить без Матильды. Вся его прежняя, человеческая жизнь, стала ему вдруг совершенно не интересной, она потеряла для него всяческий смысл, и он уже знал, что согласится быть куклой и жить в кукольном городе, лишь бы Матильда снова вернулась к нему. Он наскоро привел себя в порядок, и мимо продолжающей что-то недовольно ворчать старухи спустился вниз из своей комнаты, предчувствуя, что, возможно, уже никогда не вернется сюда. Безумная любовь к Матильде гнала его вперед, и он покинул дом ворчливой старухи, решительно зашагав в сторону набережной.
   Морской воздух немного освежил его, и он, не обращая внимания на боль в левой руке, направился мимо пристани и аттракционов туда, к дальнему концу набережной, где рядом с белой аркой стоял черный ящик кукольника. Представление уже началось, и вокруг кукольника собралось довольно много народу. Впереди, прямо на плитках набережной, сидели дети, и с восторгом смотрели, как кукольник дергает за веревочки, показывая каждый день одну и ту же историю про любовь несчастного Альберта к Матильде, которая изменяет ему с Родригесом. Стоявшие сзади взрослые тоже, кажется, были захвачены этой бесхитростной историей, рассказываемой с помощью трех кукол и грубого деревянного ящика, на задней крышке которого находилась ярко размалеванная картинка, изображающая прерию с кактусами, и всадника, который везет на своей лошади похищенную красавицу. Как и в прежние дни, кукольник озвучивал свое представление разными голосами, и даже издавал разнообразные звуки, вроде лошадиного топота, морского прибоя, крика чаек, или звука вытаскиваемой из бутылку пробки. Виктор находился в каком-то странном состоянии, его бил озноб, рука воспалилась и горела непрерывным огнем, и этот огонь, кажется, повредил его голову и его разум, потому что он опять видел живые, а вовсе не тряпичные, лица кукол, и особенно лицо Альберта, который, как и вчера, непрерывно подмигивал ему и делал тайные знаки, стараясь, очевидно, сообщить что-то важное. Виктор уже полностью отождествлял себя с этим героем, он был одновременно и на набережной, и там, внутри черного ящика, ослепленный безумной любовью к Матильде, ради которой, кажется, он согласился бы променять жизнь человека на жизнь куклы. Эта мысль вдруг стала казаться ему вполне разумной, и внутренний голос, говоривший, что он совершает безумие, и должен немедленно бежать отсюда, из этого страшного места, которое опутало его непонятными колдовскими чарами, звучал все глуше и глуше, пока не исчез совсем. В полубреду Виктор видел, как кукольник, закончив представление, снял с головы свой засаленный цилиндр, и стал обходить зрителей, собирая с них ежедневную дань, а потом, пересыпав деньги в карман, и картинно всем поклонившись, опять нахлобучил цилиндр на голову, взвалил на плечи свой черный ящик, и торопливо покинул набережную. В полубреду Виктор поспешил следом за ним. Ему показалось, что кукольник несколько раз оглянулся, и, хитро подмигнув при этом, сделал ему какие-то знаки, приглашающие идти следом. Они дошли, как обычно, до летнего кинотеатра, и кукольник через дверь зашел в подсобное помещение, ярко освещенное висевшей под потолком лампочкой. Виктор, уже не скрываясь, зашел следом за ним. Не обращая на гостя никакого внимания, кукольник вытащил из кармана деньги, внимательно пересчитал их, и, сняв с себя высокий цилиндр и согнувшись в три погибели, залез внутрь черного ящика, предварительно отодрав дешевый лубочный пейзаж с прерией и гарцующим всадником. Виктор полез вслед за ним. Когда он вылез с другой стороны, кукольника уже не было, хотя это сейчас и не имело никакого значения, ибо горячка полностью помутила разум Виктора. Он вышел, шатаясь, из подсобного помещения, прошел через игрушечную аллею на игрушечную набережную, и стал заглядывать во все кафе, надеясь там за одним из столиков обнаружить Матильду. Над ним, кажется, смеялись и отпускали едкие шуточки, но он продолжал упрямо продвигаться вперед, видя перед собой разноцветную кукольную толпу, и бесконечные кукольные лица, иногда ярко раскрашенные, иногда же, наоборот, чрезвычайно бледные и трагичные, с поднятыми вверх бровями и одинокой слезой, нарисованной на белой щеке. Вокруг раздавался непрерывный шорох бесчисленных кукольных ног и шепот тысяч кукольных ртов: “Матильда! Матильда! Матильда!” Виктор зажал голову руками, и побежал вперед, совершенно уже не отдавая отчета, что же он делает. В одном из открытых кафе он так же, как и накануне, увидел страшного кукольника в компании каких-то бородатых и чрезвычайно бледных кукол, которые, делая приглашающие знаки, кажется, кричали ему: “Сюда, сюда, иди к нам!” Но он продолжал разыскивать Матильду, и, наконец, обнаружил ее рядом с Родригесом, стоящую у бордюра набережной, и томно склонившей голову на плечо одетого в кожаную куртку бандита. Из последних сил Виктор закричал: “Матильда, Матильда, вернись ко мне!” Он, кажется, еще успел схватиться за грудь Родригеса, и даже влепить ему пощечину, но тут силы окончательно покинули его, и он упал на землю, потеряв сознание. Он уже не был Виктором, а был тряпичным Альбертом, безумно влюбленным в такую же тряпичную, ярко раскрашенную Матильду, которая изо дня в день то обещала выйти за него замуж, то изменяла с Родригесом, черноусым бандитом из прерий, про которого рассказывали много страшных историй. Последнее, что он слышал, был веселый и презрительный смех Матильды, а также шепот бесчисленных кукольных ртов, которые со всех сторон, обступив его, повторяли одно и то же: “Ах, неужели он умер?! Ах, неужели он умер!?”
   Очнулся Альберт через несколько дней внутри черного ящика, рядом с тряпичными Родригесом и Матильдой, исполняющими незамысловатую пьесу о любви поэта к ветреной и неверной красавице. К рукам и ногам его были привязаны многочисленные веревочки, за которые сверху дергал хозяин черного ящика, странный бородатый кукольник, высшее существо, от которого зависела жизнь и смерть всех героев этой вечной трагедии. Альберт смутно помнил, что когда-то он был Виктором К., который жил в далекой и шумной столице, и тоже, как он, писал на досуге стихи. Сам же Альберт жил теперь в кукольном городе, и каждый день прогуливался по игрушечной набережной, надеясь разыскать свою ветреную невесту Матильду, которая изменяла ему с бандитом Родригесом. И в жизни, и на сцене он играл одну и ту же, сотни раз затверженную роль, и такие же роли играли тысячи кукол, населяющие игрушечный город с игрушечной набережной, игрушечной пристанью и аттракционами, а также игрушечной прерией, начинающейся сразу за городом. Каждый вечер Альберт покорно поднимал руки и ноги, повинуясь воле бородатого кукольника, и смотрел из своего черного ящика в толпу зрителей, в которой иногда оказывался точно такой же поэт, чересчур увлеченный нехитрым действием. Альберт хорошо понимал, чем кончается такая восторженность, и старался знаками и жестами предостеречь молодого поэта от уловок коварного кукольника. Впрочем, он заранее знал, что это ему не удастся, и что через какое-то время очередной несчастный поэт пополнит население кукольного города, и будет обречен каждый вечер бегать по кукольной набережной, разыскивая свою сбежавшую невесту. Он смотрел на зрителей, стоящих вокруг черного ящика, и думал о том, что, в сущности, между куклами и людьми нет никакой разницы. Просто одних дергает за веревочки кукольник, а других: обстоятельства и судьба, но что из этого лучше – одному Богу известно.

   2005