Штаны
В нехватке джинсов была еще некоторая тонкость. В отличии от колбасы, или книжек для чтения, джинсы носили оттенок некоторoй фронды и вольности. Их ношение, как и ношение длинных волос, не пресекалось однозначно, но и не одобрялось, а сильно резвый комсомольский вожак мог и произнести прочувствованную речь об литье воды на известную мельницу и пособничестве империалистам. Нет, в самом деле. В молодежной центральной прессе время от времени печатались содержательные статьи, в которых ношение синих штанов и возможное предательство Родины и дела Ленина связывалось недвусмысленно. Где они сейчас, те пламенные борцы? Ну да пес с ними.
Приобщиться к тихой фронде было можно с легкостью, купив синие штаны на "толчке" у фарцовщиков (еще одна нелегкая профессия ушедшая в прошлое, надеюсь, что насовсем) и стоило удовольствие от 200 до 300 тогдашних, вполне еще полновесных рублей. Это были деньги, деньги серьезные, почти невообразимые. По крайней мере, лично в моем тогдашнем представлении. Бабка с дедом, растившие меня и сестру, зарабатывали на круг, вместе с дедовой пенсией, рублей, как я понимаю, около двухсот двадцати. Мне было тринадцать лет, я ничего не зарабатывал, а сестра училась на третьем курсе универа и стипендию в общую кучку не складывала. Короче, цена джинсов была заоблачной и я об обзаведении в общем порядке даже не мечтал.
Странно вообще-то сейчас звучит, что обзаведение в общем порядке - покупка у темных личностей, преследующих стяжательские цели, преступников даже, спекуляция была серьезным правонарушением. Но российская жизнь и тогдашняя была полна парадоксов, не вчера они начались, ага. Ходили слухи, что цена тем джинсам в магазине("госцена" было такое слово) была от сорока до шестидесяти рублей, тоже не кот на скатерть начхал, но уже нечто выглядевшее близко к моей экономической реальности. На шестьдесят рублей бабку с дедом можно было уболтать, в этом я не сомневался, засада была в полном непопадании государственных джинсов на прилавки родного города. Но я не терял надежды.
В те годы мы с бабкой довольно часто ездили в Ленинград (устаревшее название Санкт-Петербурга), там жила бабкина младшая дочь, моя тетка Ирина, замужем за военным, Дядь-Толей, о коем я когда-нибудь расскажу специально, настолько он замечательный. Ездили мы в Ленинград, естественно не только достопримечательности осмотреть, а и добыть чего по хозяйству. Одежки там, обувки, той же, туды б ее, колбасы. По магазинам бабка меня таскала с собой для помощи в переноскe и свободы маневра, а достопримечательности я осматривал в свободное от покупок время. Порядком, надо сказать осмотрел, думаю, что в центре Питера я и сейчас как-нибудь сориентируюсь. Ну, музеи ж само собой. Уже другого чего, а музеев в Питере имелось, не знаю как сейчас. Эрмитаж скажем, я посещал с видом даже несколько пресыщенным и бабушки-хранительницы меня узнавали и были приветливы, давали советы и справлялись о здоровье родни.
Москву я и тогда и потом представлял себе куда хуже, у московских родственников мы бывали редко и не подолгу. Но дело не в том.
Бабка не питалa особенных иллюзий насколько я люблю стоять в очередях (а без очереди нужного не случалось почему-то), а напротив люблю всякие достопримечательности и с учетом моей слабости к культуре у нее был заранее заготовленный план посещения тороговых центров в разных районах Северной столицы, с максимальной пользой для хозяйства и с максимальной же эффективностью охвата.
В тот день мы должны были посетить универмаг "Московский" на Московском шоссе, расположенный в первых этажах двух зданий-близнецов, на разных сторонах улицы. Cошли это мы с бабкой с троллейбуса и заметили, как углом одного здания тихо кипела оживленная группа людей, вид коей не оставлял сомнений. Это была очередь за чем-то. Сейчас трудно объяснить, как и главное почему немедленно занималась чуть не любая замеченная очередь неважно за чем. Тогда-то было понятно, раз очередь, значит там чего-то нужное всем, а стало быть и нам, возможно даже остро необходимое. По госцене. Сначала занимали очередь, самоназначенный бойкий распорядитель писал вам на руке номерок шариковой ручкой, а потом уж вы изящно осведомлялись светским тоном, а чего соппсно дают, граждане? И граждане со свойственным советскому человеку участием охотно сообщали, что соппсно дают.
Так четко тютелька в тютельку куда надо именно мне, я не попадал ни до ни после. Очередь оказалась за джинсами. За джинсами! За синими джинсами породы "Тexas", западногерманского производства, ценой правда не в сорок-шестьдесят, а в восемдесят рублей, о чем интересующихся оповещала здоровенная картонка с надписью "ДЖИНСЫ 80 РУБ". Очередь была даже не очень длинная, часа на три-четыре, как определила опытным взглядом бабка.
Даже не знаю, как описать то, что во мне происходило, да толком я и не помню, наверное я был в адреналиновом, или какой он там, шоке от счастья. Тремя часами дело конечно не кончилось. Весь процесс от написания номерка на бабкиной ладошке, до передачи мятых денег усталой девушке в синем халате, занял часов семь, или даже больше. Не помню, чем были наполнено это время моей жизни, помню что дело было уже к закату, когда я принял пакет с МОИМИ! ПЕРВЫМИ! СОБСТВЕННЫМИ! ДЖИНСАМИ! По госцене, бля!
В душе моей все пело. Наверное и в моем лице было что-то специальное в этот момент времени. Девушка в синем халате улыбнулась мне, толстому подростку тринадцати лет, сказала: носи на здоровье, мальчик и я просипел: спасибо. А потом еще раз, откашлявшись: спасибо.
План покупок таким образом оказался сорванным к чертовой матери. Мы поехали домой, я прижимал к себе чудесно пахнувший (они еще и чудесно пахли, я не знал этого раньше) новыми джинсами сверток и был полностю счастлив.
И не думал, что теперь я обойдусь некоторое время, примерно с год, старым костюмом и старыми ботинками и урезанной до предела дозой карманных денег, я просто был счастлив. Да, такой Борух был шмоточник в своем отрочестве. Столько эмоций всего-то со штанов.
Я весь вечер не выпускал их из рук. Наслаждался владением. Рассматривал как прострочены и заделаны швы и какой узор на задних карманах, отмечал легкую побежалость на сгибах, гладил их рукой, ощущая восхитительную надежность и солидность германской работы. И вдыхал их неземной сладости запах.
На следующий день я отправился в них в Bоенно-Mорской музей и опять был счастлив.
Трогал свои колени, беспрерывно лазал за чем-то в карманы, чтоб почувствовать изгиб переднего кармана и медность заклепки на стрелке его с боковым швом. Таких дней было еще несколько.
Мне надолго их хватило. Я проходил в них, практически не снимая, еще три года. Не умея и стыдясь объяснять в школе каждой училке, почему я не хожу в школу в костюме, как подобает скромному советскому школьнику и комсомольцу, я почти сразу проявил себя фрондером и вольнодумцем, задавая встречный вопрос: а что, в джинсах запрещено? Дальше все только усугублялось. Я отрастил волосы, невзирая на активное противодействие директора и педсовета, носил верблюжьей шерсти водолазный свитер вместо пиджака, который был на мой взгляд несовместим с голубым сиянием моих штанов, начал учиться играть на гитаре и завязал знакомствa с рокерами, туристами и КСП-шниками, начал читать самиздат.
И я осмелел в знакомствах с девушками. Они на меня порядком воздействовали, да, те немецкие штаны. На свое первое свидание, о котором мельком была речь в предыдущем посте, я шел в них, дынно-желтой вьетнамской рубашке с воротником-стойкой и в руке у меня тускло светился букет пионов. Бытует сюжет о стеснении юношей с цветами в руках, я не стеснялся. Мои джинсы придавали мне смелости. Я был крут, шел к своей девушке и мне нечего было стесняться. Я был горд.
Окончательно я с ними расстался уже после армии, штопаными-перештопаными, во множестве заплаток и разного происхождения пятнах, но все еще любимыми.
Когда я их выбрасывал, конечно я не бросил их в ведро для мусора, а нес их к контейнеру стыдливо завернутые в газету, у меня было чувство, что я хороню друга. Нет, правда, я чуть не плакал, двадцатилетний мужчина, отслуживший срочную.
С того момента получения в руки пластикового пакета с надписью "TEXAS JEANS indigo denim. made in W-Germany" у меня было много всяких переживаний шокового характера, всякого такого, что впервые. Я начал курить, потом попробовал пить портвейн, потом потерял невинность, потом начал играть джаз, потом попал на беседу в гебуху, поступил в институт.... Много было всякого. Но самым пожалуй сильным переживанием, до попадания в совармию было завладение вот этим, ничего в сущности особенного не предстaвляющим предметом одежды.
Я до сих пор комфортней всего чувствую себя в джинсах. Конечно уже не в любых. А в джинсах из джинсов, в их апофеозе, Levi's 501. Я до сих пор считаю эту одежду чрезвычайно красивой. И у них до сих пор очень волнующий запах.
И я до сих пор не восхищаюсь общественным строем, при котором вырос, не разделявшим со мной моей, совершенно безопасной для него, главной тогда радости.
Свидетельство о публикации №207121600564