Лучшие друзья подружек

ЛУЧШИЕ ДРУЗЬЯ ПОДРУЖЕК

С юных лет Паша Фиолетов мечтал о собственной легковой машине. Ровесники готовились в колледжи и институты, к станкам и штурвалам, стремились в сферу обслуживания, в ментуру, учились играть тяжелый рок и политические роли – да мало ли? Паша Фиолетов мог уважать себя только сидя в личном авто. Оставалось лишь прикинуть, где всего быстрее накосить нужные суммы.
Каждый согласится - любое поприще, если штурмовать его азартно и с любовью, в свое время обеспечит желающему колеса. Но так случилось, что к моменту получения аттестата зрелости талантов у Паши не нашлось, кроме одной склонности: в школьном духовом оркестре он выучился играть на трубе и по окончании школы подрабатывал на похоронах. Возможно, Фиолетов стал бы хорошим музыкантом, поступи он в училище, а затем в консерваторию. Машина тогда явится сама собой. Но в том то и дело, что Паша не хотел ждать.
Как «молодняк» с почившего он получал самую низкую ставку, что не давало на колеса никаких шансов. Получай он как зрелый музыкант, нужная сумма набежит лет через десять, что тоже не аллюр. Вот если бы у него был свой собственный оркестр из «салаг».
В общем и целом Фиолетов принялся осваивать похоронную нишу с удвоенной энергией и уже через полгода он сколотил заветный оркестр, состоящий из шести стриженных голов и пары сизоватых пьянчуг.
Теперь целыми днями Паша мотался по городу и пригороду на мопеде и заключал контракты. Пользуясь дефицитом на ритуальные оркестры, а также моментом, когда родственникам почившего торговаться за музыкальное обрамление скорби вроде бы не к лицу, Паша Фиолетов завышал цены, спекулируя рыночной экономикой. Намеки же на бездушие и пророчества, мол, деньги, нажитые несчастьем других, тянут за собой беду, пропускал мимо ушей: ведь за год его сберкнижка уже понесла половину стоимости отечественной девятки. При таких темпах лето будущего года Паша встретит за рулем своей мечты цвета индиго.
В этом пронзительном состоянии он шел к своей невесте на свидание. Ладно сложенная девушка не прятала казны своих прелестей, и Паша не прочь был бы запустить в нее свою клешню. Однако девушка была непреклонна: утром свадьба, вечером постель. В тот вечер, чтобы облегчить задачу, Паша, пуская страницы сберкнижки веером, гордо сообщил, что совсем скоро они смогут съездить к морю на собственном авто.
Заглянув в сберкнижку и непорочно хлопая ресницами, девушка выдала такое, что у Паши чуть было не отвалилась челюсть.
- Ой! Здесь не только на машину, – здесь и на бриллианты хватит!
- Да как же…
Но девушка сказала, как отсекла:
– Машину можно шестерку!
Заявление было подано две недели назад, и Марина экстерном училась чужие деньги считать своими. Ведь речь шла о личном ее заветном желании, которое жених знать просто обязан: о бриллиантовом гарнитуре, которому она подчинила все свои девичьи грезы.
Понятно, потерял Фиолетов чувство реальности, но когда оно вернулось, было поздно: легче остановить поезд, нежели юное девичье воображение. Настал черед ее легкого помешательства. О бриллиантах она говорила теперь как о пуговицах. Если на улице, в кино или автобусе им попадалась женщина с бриллиантовым украшением, Марина толкала жениха в бок, делала страшные глаза и затем начинала с пугающим знанием дела обсуждать их огранку, чистоту и стоимость (она работала в библиотеке, и ей сподручно было собрать материл в энциклопедиях и интернете).
Как-то само собой надвинулось: гарнитур должен стать свадебным подарком. И вскоре продавщицы магазинов «Бирюза», «Изумруд» и «Бриллиантовый дым» приметили чудачку с наружностью Барби, которая много примеряет, но не покупает, и ее спутника – хмурого и бессловесного мизантропа.
Не будь у Паши денег, бриллиантовые эволюции он обратил бы в изящную шутку. Но, увы, с каждым днем все неотвратимей, света лишая и воздуха, черня сознание, нависало: отлучи он Марину от ее мечты, она возненавидит его и отомстит, как они это умеют, чтобы снаружи все было гладко и неуловимо, а внутри – ад измены. (Кстати, к вожделенной казне его так и не подпустили, разве что увеличилось число сестринских поцелуев.)
Регулярно сопровождая покойников к их последнему приюту, самому себе Фиолетов места не находил.
- Ну что за блажь, - сокрушался он о бриллиантах, - ну хоть бы одним боком годились в хозяйство, - и проклинал, проклинал это бесовское племя ювелиров, чувствуя, что раскошелится.
Впрочем, был и обратный ход: отложить свадьбу. Идея навязла после шутливой невестиной фразочки: «Если любишь меня, не тяни». Каково! Если такие советы даются до свадьбы, что будет потом? Вдруг у милой акулочки гарнитур – лишь прелюдия?
Свадьбу все-таки сыграли, хотя в душе Фиолетова был разлад и полнейший развод. Должно быть, национальная черта потянула – когда чем хуже, тем лучше.
Практичная дева убедила родственников обеих сторон, что вместо свадьбы молодые съездят весною в Турцию. Потому ограничились ужином в семейном кругу, а на следующий день чета появилась в ювелирном магазине.
Кстати сказать, на этот раз Паша, допущенный к заветной казне, благодушествовал. Он безропотно расплатился в кассе и вручил жене коробочки. Дома он долго разглядывал на свет купленные предметы – колечко и пару сережек – и никак не мог понять: почему эти водянистые стеклышки стоят таких несуразных денег. Кроме бриллиантов предметы имели еще и по изумрудику. Эти тоже разочаровали Пашу. Прежде слово «изумруд» рождало в воображении праздник и феерию. Однако «цацки» с зеленовато-бутылочным отсветом мало имели общего с богатством и роскошью. Правда, предметы издавали приятное добавочное сияние, но Пашу как провести? То был свет обычных электрических ламп. Стало быть, за несуразные деньги приобретен обман, который, превратив электрический свет в божественное сияние, не сделал его, Пашу, богом, а жену – богиней.
Но глаза Марины сияли совсем не обыденно, и Паша узнал – как это приятно делать дорогие подарки. Решив, что настоящий покой стоит дорого, он смирился и в последующие дни занялся латанием своей личной казны, в одночасье ставшей семейной. Это было не сложно, так как на дворе дышал январь, и лютые кладбищенские ветры вместе с теплом выдували из клиентов карманные денежки.
Однако покой оказался нестойким – страхи и подозрения не отступили, но затаились. А в медовый месяц они получили еще и медовый доппаек – раздобрели и умножились. Например, стало ему казаться, что молодая жена, получив желаемое, охладела к нему. Зато не оторвать было ее от зеркала – любуется, охорашивается. А если и смотрит на Пашу, то как-то сквозь, словно не муж он, а некая кисея, за которой – о! Здесь подлая фантазия била ниже пояса. И разгорались уголья подозрений, что появился у него антипод, на свидание с которым его красавица надевает его украшения. И выходит – за несуразные деньги он купил себе крах.
Но соперника, как ни старался Фиолетов, вычислить не удавалось. Поэтому в ожидании оплошности, которую совершит его антипод, ревность перекинулась на бриллианты. Почему, например, жена не снимает серег на ночь? Из-за этого вскоре состоялся разговор.
- Что за нужда ложиться в постель в серьгах? – заговорил Фиолетов тоном собственника.
Марина оторвалась от зеркала – очаровательная улыбка сменила задумчивость.
- Потому что бриллианты – лучшие друзья женщин.
- Это подлая теория! – горячился Фиолетов, протягивая жене лупу. – Ты посмотри, посмотри, какая у них дужка тоненькая! От частых ношений знаешь, что будет? Она перетрется, и твои друзья – тю-тю – бросят тебя.
Новоиспеченную Фиолетову незрелые страхи мужа забавляли. Она сказала, что над конструкцией серег трудятся лучшие умы человечества.
Филетов не сдавался.
- Допустим…. Но вот ты идешь с работы, так? Мороз, колючий ветер, темень. Жуть, одним словом. В укромном месте тебя поджидают двое. Они грязные и грубые. Серьги твои они вырвут из ушей в одну секунду.
Вот тут Паша достиг цели: ужас растопырил глаза Марины.
- А кольцо… оно плохо снимается…
Фиолетов торжествовал:
- Кольцо! У них для этого клещи: чик вместе с пальцем!
Марина вскрикнула, прижимая к груди нежные руки.
- И вообще, надо выглядеть скромнее, - заключил великолепный Фиолетов, - чтобы затеряться в массе. Время-то неспокойное.
Спустя несколько дней, Паша заметил, что девушка не носит кольца и серег. Только вечерами достает их из шкатулки, надевает перед зеркалом и подолгу грустно любуется.
Собой Фиолетов о стался доволен. Но промахнулся Паша: с истинно женской логикой Марина заявила через несколько дней, что драгоценности, как и женская наружность, портятся, если держать их взаперти. Она надела серьги и кольцо и с той поры уже не снимала их.
Самолюбие автомечтателя было повреждено. Значит, в яму наговорил? Значит, плевать ей на его спокойствие, на семейный очаг и имущество?
Если только подраненное самолюбие. Но восстали ужасы насилий, которые он мог накликать на бедную жену своими «живыми картинами», и можно было идти сдаваться. Рисовались увечья, которые обезобразят его малютку. И уж совсем не к столу: когда раны заживут, снова придется покупать те проклятые стекляшки – для положительных эмоций.
Требовалось срочно придумать что-то наглядное, убедительное раз и навсегда.
Был вечер. За окошком лютовал февраль, и красная жилочка уличного термометра съежилась, намереваясь вообще уползти со шкалы. Паша сидел у телевизора со всем возможным комфортом – в кресле и со стаканом чая в серебряном подстаканнике. После трудного дня он любил вот так оттянуться со сладким чаем и бутербродами. Днем у Паши было двое похорон – на голом необжитом кладбище бездомной собакой носился жгучий ветер, и родственники почившего даже отворачивались от покойника и могилы, хороня остатки своего тепла. Ветер набрасывался на музыкантов – безрадостная мелодия рвалась, и клочья разлетались по полю и застревали в голых зарослях ивняка. Было неуютно, как на ладони у Бога.
Теперь эти воспоминания делали кресло мягче, чай слаще, колбасу вкуснее, а телепередачу интереснее.
Час назад звонила Марина и предупредила: у заведующей день рождения, потому и задержалась. Стрелки часов показывали начало одиннадцатого, когда телефон снова ожил. Марина сообщила, что едет, и просила встретить.
Минута была самая подходящая. Паша стал быстро собираться. Напялил старую куртку, в которой вытрясал ковры, и для большего художественного воздействия надел ее наизнанку. На голову водрузил армейскую ушанку, небрежно распустив уши. В последний момент перед выходом сунул в карман клещи.
Да намеченного пункта Фиолетов дошел быстро. Переулок выглядел подходяще: безжизненный, на всем его протяжении по обе стороны – бетонный забор да фабричные стены. Ничего человеческого, ни даже деревца или урны, ни телефона-автомата и почтового ящика. Только вдали скелет автобусной остановки да одиноко издыхающий фонарный столб. В таком переулке даже у воспитанных людей родится позыв к правонарушению.
Фиолетов занял позицию за углом. Переулок хорошо просматривался. В тылу темнели массивы домов, окна которых гостеприимно светили. Тепло там наверно, подумалось Фиолетову, тапочки там и чай. Но путь к покою домашнего очага для него сейчас лежал через этот гиблый переулок.
Не по себе стало Паше, подумалось - не отложить ли акцию? Но вспомнив, что мягкотелость пагубна, отбросил сомнения.
В дальнем конце переулка показался автобус. Вот он одолел половину переулка и затормозил у железного остова. От него отделилась хрупкая закорючка фигурки. Одна, какая удача! Автобус тронулся в сторону Фиолетова. Весь в огнях, с нагретым нутром, автобус миновал музыканта и повернул, волоча за собой холодный мрак.
Стало тихо – только торопливый пунктир приближающихся шагов. Паша представил, как сейчас ей не весело. До перекрестка, где он обычно встречал ее, оставалось метров пятьдесят. Через минуту ее охватит ужас, после которого, даже признав в налетчике мужа, оправиться будет мудрено. Это жестоко, но если жена не понимает, ее дрессируют.
Шаги приблизились. Фиолетов услышал трусливое дыхание жены. Отлично! Фиолетов нахлобучил шапку, по самые глаза натянул шарф и вывалился из-за угла.
- Деньги! Золото! Бриллианты! – крикнул он неестественно страшным голосом. В руках его клацнули клещи.
Вид этих клещей заворожил девушку. Он ужаса у нее случилось что-то вроде астигматизма, а трясущиеся пальцы в тонких перчатках пытались нащупать замок сумочки.
Паша взмахнул клещами - ну! Ужасом жены он уже насытился и теперь выбирал: обнаружить себя смехом, или, забрав кольцо, убежать, чтобы вернуть его дома.
В этот момент в руках девушки что-то тускло блеснуло. Паша отвлекся, прикидывая – если кольцо, не слишком ли быстро она его сняла? Это что-то Марина протянула ему, и в этот самый момент он ощутил толчок в грудь. Он был слабый, но странный: от него по телу вдруг разошлась вялость и безволие. Тело быстро немело, клещи упали. Он потянулся стащить с себя шарф – не дотянулся, протянул руки к жене, чтобы опереться – мимо. «Как во сне», - мирно удивился Фиолетов и вдруг все понял: «Как не страшно умирать на морозе… не чувствуешь…»
Та мысль была последней.
Он умер, не приходя в сознание – в том самом переулке на руках жены. Скорая помощь пришла с опозданием, застав картину: Марина сидит на коленях, а голова ее умиротворенного мужа лежит на этих ее коленях, которые он так любил и по-своему берег.
Вскрытие показало - умер Фиолетов от проникающего ранения колющим предметом в область левого предсердия. Этот колющий предмет был приобщен к вещдокам – обычное шило: несколько дней назад Паша обыскался его, чтобы подлатать комнатный тапок из коричневой замши. У жены спросить не догадался – она бы призналась, что на всякий случай хранит шильце в сумочке - для храбрости.
Приняв во внимание обстоятельства дела, суд осудил гражданку Фиолетову на два года условно. Одним из смягчающих обстоятельств явилась беременность подсудимой, а также ее безутешность. После похорон молодая вдова, унаследовав сбережения мужа, в память о нем купила себе еще один бриллиантовый гарнитур – теперь уже из четырех предметов. По вечерам, положив ребенка спать, она любит садиться перед зеркалом, надеть украшения и погрузиться в уютную светлую печаль. И благодарность ее к покойному мужу в эти минуты не знает границ.