Триумф

Из "Первой коробки для завтрака"

- Лешенка был сегодня в школе? – спросила Карина.
- Конечно же был.
- Он больше не прогуливает занятий?
- Кажется нет. – Удивительный Человек присел на стул и достал сигарету.
- Может, пригласим родителей на годовщину? – спросил он немного погодя, когда от сигареты осталось уже чуть меньше половины.
- Они же все равно не приедут.
- Дела. – кивнул он.
Карина прищурилась и посмотрела на Удивительного Человека.
- Ты какую сегодня куришь?
- Четвертую. – солгал тот.
- Ты помнишь, что тебе нельзя больше пяти в день?
- Да.
- А ведь нет еще и шести. Ночью ведь опять не заснешь – все кашлять будешь.
- Покашляю и засну.
- Тебе это вредно.
- Мне все вредно.
- Перестань. Почему ты вечно передергиваешь?
- Извини.
- И брось сигарету, не кури здесь.
- Уже немного осталось.
- Табак перед фильтром самый вредный.
- Да дай же мне покурить спокойно! – рассердился Удивительный Человек, и Карина, после недолгого молчания, повела плечами.
- Как знаешь. Но ночью я тебе грудь йодом мазать не буду.
- Глупости твой йод. Не помогает он ни грамма.
- Ну вот и не буду мазать.
Он, наконец, докурил сигарету и бросил ее жалкие остатки на пол, где те были сразу же затоптаны ногой в черном начищенном сапоге. Затем сапоги были безжалостно содраны, и на его ногах появились сверкающие ботинки с пустующими гнездами для шнуровки.
- Я думаю, сегодня нам надо быть первыми. – сказал Удивительный Человек.
- Андрей Николаевич не придет? – спросила его Карина, оторвавшись от вышивки. На черном круге материи, заключенном в твердую коричневую рамку, странным образом изогнулась балерина желтого цвета, сияющая и прекрасная. – Он заболел?
- Нет, Андрей Николаевич безоговорочно придет, - сказал Удивительный Человек и вставил острый кончик шнуровки в первое колечко – Он обещался прийти, но мне бы хотелось быть сегодня первым, и я уже поговорил с Мишей, чтобы он объявил.
- Как знаешь. – она пожала плечами и вновь склонилась над вышивкой. Безмолвная балерина, исполнявшая какое-то ей одно известное па, была почти окончена, но одной ноги не хватало, что придавало ей ущербный, печальный вид.
- Тогда нам стоит уже собираться. – сказал он.
Карина вздохнула и отложила в сторону вышивку. Удивительный Человек, закончивший, наконец, шнуровать свои ботинки, подошел к ней, и помог переодеться. Как всегда наибольшие трудности возникли с корсетом – Карина немного поправилась, и теперь с трудом в него влезала. Наконец, они закончили, и она взобралась обратно на свое кресло. Где-то там, вдалеке, уже слышан был гул толпы, и раздались вдруг громкие аплодисменты при выходе конферансье и двух клоунов. Их голоса сливались и составляли здесь, за кулисами одно сплошное волнение, которое, впрочем, никак не повлияло ни на Удивительного Человека, ни на Карину, которая стала уже Королевой Роз в своем тугом корсете, стягивающем грудь, и небольших штанишках, украшенных блестками, которые вдруг обрывались где-то в области колен. На ее голову, раздутую и почти безволосую, была надета корона из розовых перьев, лишь подчеркивающая ее безграничное уродство, а Удивительный Человек стоял рядом, высокий, почти два двадцать, и при этом весивший около ста семидесяти килограмм. Он помог ей поудобнее устроиться в ее кресле, и оба они стали ждать, пока голос конферансье не усилится, не зазвучит вдруг с гордостью и триумфом, и пока не будут они приглашены на сцену, где, перед жадными взглядами Карина будет ходить на руках даже быстрее, чем некоторые люди – на ногах, где под восторженные крики толпы, обычно тучный и неуклюжий Удивительный Человек будет поднимать на одной руке стол с четверкой зрителей из первого ряда, всегда из первого, и толстыми руками рвать алюминиевые ведра пополам, где была для них свобода и слава, где их ждала радость публики, что они, такие ущербные, способны были на столь многое, и где она была Королевой Роз, и где ее распухшая голова была не так заметна, а были заметны ее тонкие руки, длинная шея и сверкающая, величественная улыбка, и где Удивительный человек, бывший за сценой, нелепым и неуклюжим, вдруг становился могущественным великаном из древних сказок, и у зрителей не возникало сомнений, что только он, он один, мог быть достоин ее. Вдвоем они ждали сигнала, и когда услышали его, оба счастливо улыбнулись и направились к выходу на сцену; он – огромными, грузными шагами, она – быстрым мельканием спиц в инвалидной коляске, которая будет отброшена уже на второй минуте их сегодняшнего, ни на что не похожего, безграничного триумфа красоты и силы, и конферансье, попавшийся им на встречу, одобряюще улыбнулся и скрылся в гримерной, где долго еще уговаривал молодую гимнастку выйти сразу после них двоих, и долго еще слышан был ее злой, недовольный голос.