Домашнее видео

Из "Первой коробки для завтрака"

Они встретили меня, и провели в дальнюю комнату, окно в которой было закрыто тяжелыми плотными шторами, а свет, по всей видимости, горел только для того, чтобы показать, как все-таки темно здесь.
- Включите свет. – сказал я. – Я не могу работать без света.
Хозяин, довольно упитанный и довольно тридцатилетний, рассмеялся и развел руки в шутливом жесте раскаяния.
- Уж простите, мы об вас как-то не подумали. – сказал он. – Мы совсем и забыли, что вам нужен свет. А можно ли без света?
- Нет, нельзя. – ответил я.
- Ну конечно. – он торопливо дошагал до двери, нащупал ладонью выключатель, шлепнул по нему, и люстра осветила комнату, показав всю ее убогость и обыкновенность. По всей видимости, ее хозяева хотели превратить ее во что-то вроде святилища, но на деле только постелили красный ковер, повесили развратные картинки на стены и закрыли окно плотной тканью, скорее даже не затем, чтобы никто через него не подглядывал, а затем, чтобы самим случайно в него не посмотреть. На разобранном диване лежали яркие простыни, которые, очевидно, не успели расстелить еще, несколько подушек нежно-розового цвета и множество мягких игрушек, которые были свалены небрежно, кучей; видно было, что они долго уже лежали где-то в шкафу, прежде чем их вытащили для участия в этом небольшом водевиле. Я сказал толстяку расстелить простыни и разложить игрушки по местам, но он, вновь поелозив передо мною, ответил, что этим обычно занимается Машенька, уж больно она это любит. Я не стал спорить и принялся доставать из сумки с молнией реквизит, большую часть которого я купил в Детском Мире. Здесь были несколько детских платьиц, два маленьких галстучка, цветные ситцевые ленты с шершавой приятной поверхностью, прохладные браслеты со щелкающим замочком, гольфы, с нарисованными на них утятами и зайцами, расположенными в шахматном порядке, два леденца ужасающей величины, выкрашенные в кислотно-розовый цвет, длинная указка, пластиковая линейка, хорошо гнущаяся и поэтому более приемлемая, чем деревянная, туфли с помпонами на мысках и трусики с диснеевскими героями. Последние меня всегда удивляли: никогда не понимал, зачем покупать своим детям трусы с Микки Маусом, который вечно улыбался и норовил забиться в разные складки на теле ребенка, и, в конце концов, я пришел к выводу, что такие трусики нравились самим родителям, дети же надевали их с неохотой, не доверяя, видно, улыбчивому мышонку.
Наконец, к нам присоединилась и Машенька. В отличие от своего мужа, она была почти симпатичной, но уже не первой свежести женщиной, высокой, пухлой, и в некоторых местах и вправду немного похожей на ребенка. Она поздоровалась со мной, стала застилать постель, забивая простыни поглубже между диваном и стенкой, и в надуманном беспорядке разбрасывая игрушки. Я в это время установил камеру и сейчас тянул провод к их компьютеру – непременным условием моей работы было то, что все, что я снимал, сохранялось только на их компьютере. Между тем Машенька схватила в охапку одежду и выбежала в дверь; в это время ее муж натянул пиджак и улыбнулся мне.
- Вам, наверное, часто приходится снимать такое, да? – спросил он.
Я кивнул. Сценарий №7 в нашем прайс-листе, «Папа и Дочка» был очень популярен; в рейтинге он был четвертым, но на втором месте стояли «Учитель и Ученица», что было почти одно и то же.
- Бывает. – ответил я, и больше мы не говорили. Машенька собиралась долго, и лишь через сорок минут, когда я уже замучился стоять на отекших ногах, она быстро проскользнула в комнату и уселась на диван, подогнув ноги. По всей видимости, она напялила на себя все, что было в ее распоряжении; узкое платье было очевидно мало ей в груди, и совсем не прикрывало ноги, гольфы врезались в кожу, оставив два рубчатых следа на лодыжках, браслеты бренчали возле самой кисти и не хотели бегать по руке, и лишь ленточки в волосах были на своем месте. Она хихикнула и отвернулась, заметив, что я ее рассматриваю, и тогда я повернулся к толстяку.
- Начинаем? – спросил я его.
- Конечно же, прямо сейчас и начнем. – кивнул он и сел рядом со своей женой на чистую простынь. Оба они уставились в объектив, и смотрели в него, пока я дважды не махнул им рукой. Тогда толстяк засуетился, привстал и снова бухнулся на чистые простыни.
- Снимаете?
Я кивнул.
- Снимаете? – снова спросил он.
Я оторвался от камеры.
- Съемка идет. Начинайте. – сказал я и вновь спрятался за камерой.
Толстяк повернулся к Машеньке и улыбнулся. Машенька, вспомнив, кого она играет, надула губки и сделала вид, что рассматривает свои туфли, с трудом пытаясь скрыть улыбку.
- Андрей Николаевич сказал, что ты плохо занималась музыкой вчера. – начал было «папа», но сбился, и полез в карман за текстом. Достав лист, он пробежал по нему глазами и вновь с шуршанием спрятал его в пиджаке. – Он сказал, что ты музицировала без души.
- Я хорошо музицировала. – ответила на это Машенька и, достав из кармана леденец, зашелестела оберткой. По-видимому, толстяк вновь забыл текст, потому что рука его опять потянулась к карману. Я не выдержал, и, оторвавшись от камеры, сказал ему:
- Порка, ради бога, переходите к порке.
Он улыбнулся и кивнул. Затем все-таки достал текст, вновь прочитал его, и положил рядом с собой.
- Это же можно будет потом вырезать? – спросила Машенька, и я кивнул.
- Порка. – напомнил я.
Они спохватились, и опять вошли в роль.
- Мне придется отшлепать тебя. – сказал «папа» и уложил «дочку» на колени. Затем, бросив взгляд, в мою сторону, он задрал юбку и стянул с Машеньки трусы. Оба они пялились на меня, и я, побоявшись, что они вновь выпадут, зашептал: «Шлепай, шлепай»! Как назло, линейка куда-то запропастилась, но так вышло даже лучше – от шлепков рукой толстяк, наконец, возбудился, и даже вспомнил несколько фраз про плохую девочку. Машенька, умница, помнила роль назубок, и вовремя сказала, что хочет другую конфету. И вот тут наступил конфуз. Лишь успев начаться, другая конфета быстро закончилась, и Машенька побежала выплевывать ее остатки в раковину.
- Вот беда-то. – вздыхал «папа», шумно дыша, - Не подумали мы, надо было чашечку приготовить.
Машенька скоро вернулась, и руками привела «папу» в состояние готовности, я же отключил камеру и ждал развития событий. Наконец, история про папу и дочку получила свое продолжение, и я вновь начал запись. Где-то в другом мире, папа говорил, что ему надо проверить, чиста ли его дочь перед Богом, и раздел ее, оставив только гольфы, туфли и ленточки. Машенька, со следами от резинок на груди, раскраснелась, и старалась закрыться от камеры телом «папочки», но вскоре забылась, и предалась вымышленному инцесту. В этот раз псевдо-инцест продолжался чуточку дольше, но закончилось все опять слишком быстро – сказывалась неопытность и излишняя возбужденность лже-папы. Машенька опять побежала в ванную комнату, а толстяк, уже не заботясь о чистоте простыней, вытер ими свое достоинство и стал одеваться. Я отключил камеру.
- Сколько я вам должен? – спросил он меня.
- Оплата через банк. – ответил я, собирая камеру. – Наличных не принимаем. Реквизит можете оставить себе.
- Мы бы, наверное, были бы не прочь и повторить в скором времени – несмело сказал он.
- Звоните. – пожал плечами я.
В коридоре я встретил выходящую из ванной комнаты Машеньку. Она было смутилась и попыталась спрятаться за дверью, но затем вышла и с вызовом посмотрела на меня. Я заметил, что шея у нее морщинистая.
- Удачи вам. – сказал я.
- И вам того же. Вас проводить?
Видимо, на сегодня ей, в отличие от ее мужа, не хватило острых ощущений, и теперь она пыталась получить их хоть таким способом, пройдясь голой до лифта.
- Нет, спасибо. – ответил я. – Я уж как-нибудь сам.
Я вышел в открытую ей дверь, улыбнулся Машеньке, покрасневшей от собственной смелости, и направился к лифту.

Уже стоя в лифте, ближе к первому этажу, я вдруг понял, что забыл свою сумку с линзами в комнате, на полу, и рассмеялся. Я понял, что мне придется возвращаться, и представил их лица, удивленные и немного напуганные. «Здравствуйте» - скажу я им – «Я кое-что забыл, можно мне войти»? Но когда я доехал до первого этажа, я решил, что черт с ними, с линзами, за ними можно послать курьера, а сегодня я больше не хотел никого видеть.

Мне предстоял долгий путь домой.