Подковка

Занимался обычный летний денёк, каких много было на памяти старого заброшенного деревянного домика – одинокая хижина, потрескивая на тёплом солнышке ещё не прогнившими досточками, неприметно скрывалась в высокой дикой траве и в дрожащей сети ветвей морщинистых яблонь и стройных берёз, ласково шелестящих зеленоватыми пятнышками ярко-зелёной листвы, навевая случайным путникам печальные мысли о минувших поколениях, когда жизнь была незатейлива и проста, неизменно напоминая о скоротечности и суетности немкогих дней, выпадающих на долю человека, о том, что всё проходит, и даже память о влекущей взор голубезне прозрачного неба невечна.

Возле покосившегося плетённого заборчика на старенькой лавочке сидели две благоухающие детской свежестью милашки девочки-близняшки в белых кружевных платьецах, ритмично покачивая беспокойными ножками, обутыми в красненькие туфельки, – две сестрёнки: Судьба и Случайность. Они беззаботно грызли семечки, поплёвывая на пыльную дорожку, которая, извиваясь змейкой, терялась там, внизу, у реки меж травы и редких плакучих ив. Случайный порыв озорного ветерка доносил тоскливые крики чаек, отбрасывая белокурые локоны, путаясь в смешных завиточках распущенных волос.


– Смотри, что у меня есть! – Случайность достала странную вещицу и протянула сестрёнке. – Смотри, какая подковка! Она не простая – волшебная – если придумать какую-нибудь историю, она обязательно исполнится! – О, дети! Наивная девочка в простой железке увидела целый мир! И уже незатейливый полёт фантазии рисует её воображению невероятные, порой фантастические, сюжеты и целые истории! – Я её чисто случайно нашла там, на дороге, в траве. – И она ткнула пальчиком куда-то по направлению к горизонту.

– Нет, это судьба. – Возразила соседка. – Как ты думаешь, кому она принадлежала, эта подковка?

– Известно, кому! – Случайность бросила на сестру удивлённый взгляд небесно-голубых детских глаз. – Когда-то давно, когда река выходила из берегов, и весеннии паводки стремительно поглощали обжитые участки плодородной земли, и многим жителям приходилось добираться к своему семейному очагу на лёгких быстрых лодочках, старик повесил над дверью своего домика эту самую подковку на счастье. Но, несмотря на это, жадное пламя нехитрой деревенской лампадки случайно перебросилось на стены и обратило уютное гнёздышко в жалкую кучку серого пепла. И лишь подковка, впитав жгучие ласки лижущего огня, в изгибах почерневшей стали скрывает память о былом...

– Нет, нет. – Перебила Судьба. – Причём здесь половодье и старик? И вообще, твой рассказ нагоняет лишь тоску. Всё было совсем не так.

– Согласна, мне тоже этот сюжет не подуше.

– Подковка должна служить поназначению. – Продолжала Судьба. – Слушай теперь мою историю:


Был чудесный летний денёк, почти как сегодня, лишь невзрачные тучки омрачали горизонт, скрываясь в неизвестности. Он...

– Кто? – поинтересовалась Случайность.

– Как, кто? наш герой!

– А...

– Он, сложив простенький букетик из луговых пахучих цветочков, стремился к ней, и уже в мечтах предчувствовал радость встречи; он живо представил себе доверчивый взгляд её умных глаз – кто, как не она, могла его понять!.. Открыв дверь, он сразу бросился к ней, стал обнимать и целовать, и она также благоговейно прильнула к нему. Он что-то говорил, нежно поглаживая её спинку. Всё в ней мило, но походка – сводила его с ума! Ах, этот аллюр!.. Он знал её ещё жеребёнком.

– Кого? – Недоумевая спросила Случайность.

– Лошадку. – Мечтательно произнесла Судьба. – Как он её любил! Неприхотливая, но с характером – никому не позволяла себя подковывать – не одному смельчаку достался увесистый удар её копыта, и лишь Даниэль каким-то необъяснимым образом находил с ней общий язык. Потому-то граф и предложил ему нехитрую работёнку конюха. Даниэля это устраивало... „Ну, родная, последнее копытцо.“ – и он ловкими ударами загнал стальные колышки. Она лишь вздрогнула, но ласковое прикосновение ладони успокоило её...

На завтра граф решил сделать прогулку верхом к заброшенному мосту – живописное место: седые каменные глыбы сохранившихся развалин внушают благоговейный трепет к былому величию рыцарских княжеств, а окружающая нетронутая растительность, едва уловимые всплески медленной реки; и пернатое разноголосье лесных чащ, казалось, сливалось с таинственной мелодией души.

– По вечерам, – продолжила Случайность, – Даниэль
возвращался в свою коморку и, уничтожив скудный ужин, принимался за свои метафизические опыты, разогревая в пробирках и колбочках мутноватый раствор, сублимируя в бурлящих пузырьках свои безумные идеи. Его дневник, как у всех гениев, был беспорядочно исписан неровным бисерным подчерком...

– Ну, сестрёнка, – возразила Судьба, – ты хватила! Это же не естественно. Его впечатлительность не вяжется с твоими фантазиями!

– А почему бы и нет? – обиделась Случайность. – Какая ты правильная! Только у тебя, значит, всё красиво, всё естественно! Это утомляет. Пусть будут страсти, бушующие стихии, необычность развязки, всплески чувств!

– Ну хорошо, только знай меру. – Судьба сдержанно одобрила горячность сестры.

– Ладно, так и быть, – Случайность смиренно согласилась с её советом, – так и быть, пусть эта история будет более реальной:


Я уже вижу, как Даниэль, склонившись над серым листком, пишет письмо к Джейн. Но мысли, как будто кружась вокруг точки, не желали слетать с острия пера. Всё было глупо и банально – письмо не шло. И он, исчеркав весь лист, не в силах выжать из себя хотя бы несколько мало-мальски достойных его таланта строк, измял листок и бросил его на пол. „Я должен её забыть, должен!“ – Шептал он. Но капризная память возвращала тот день, когда он последний раз говорил с Джейн: „Даниэль, ты мне нравишься. – Успокаивала она. – Но любить...“ – „О, как это мило! – взорвался Даниэль, – я нравлюсь!.. Кому-то нравится мороженное или прогулки по саду!.. Я нравлюсь!.. Неужели моя любовь для тебя, Джейн, всего лишь пустой звук? Неужели ты из моих чувств делаешь забаву?..“ – „Даниэль! – оборвала Джейн, – не говори глупостей! Я уважаю твои чувства. Я люблю тебя как друга. Неужели тебе этого недостаточно?“ – „Мы друзья! – не унимался Даниэль, – как это здорово! Как смешно! И смешён – опять-таки я! Быть просто другом? Джейн, – он приблизился к её лицу, пытаясь в глубине её глаз уловить ускользающие искорки надежды, – я уже не смогу. Джейн, в моей душе всегда будет нежное, светлое чувство к тебе, к твоим прелестным ручкам... рядом с тобой я не могу быть просто другом... Я люблю тебя, люблю. – Шептал он в забытье. – Это чувство наполняет всё моё естество... так пусть оно и умрёт вместе со мной!“ – „Даниэль, ты бредишь, ты болен!“ – Взволновалась Джейн. „О, да, я болен! – загорелся он. – я болен тобой! И только смерть успокоит мою истерзанную душу! Я должен уйти, Джейн, я должен. Ты больше не увидишь меня. Я не хочу мешаться у тебя под ногами. Вильгельм скрасит твои дни, к тому же ты больше расположена к нему, чем ко мне. Я ухожу. Я не хочу мешать твоему счастью. Я люблю тебя.“ – „Но... Даниэль...“ – Она не договорила, он захлопнул дверь. Впервы;е в жизни со страхом для себя Джейн осознала, как много он значит для неё – она не хотела его терять, но и любить она тоже не могла... Он ушёл... – Случайность на мгновение прерва;лась, как будто её детское сердечко теснили чувства сопереживания почти реальным героям.


– Склонившись над столом, – подхватила Судьба, – Даниэль тихо плакал – какая-то необъяснимая тоска сдавила его грудь, нет, не рыданием, беззвучными всхлипами – словно тёплая волна успокоения несла его, рождая слёзы сожаления. Он плакал, как плачут дети о внезапно рухнувшем карточном домике – пустячное дельце, но всё же обидно... „Хорошо, – решил он спустя несколько мгновений или часов, когда жгучая грусть разжала свои острые коготки, – хорошо, всё чушь, я сам для себя придумал сказку и все эти годы жил в ней, не замечая вполне очевидных вещей: с самой нашей первой встречи с Джейн было ясно всем, только не мне, нам не быть вместе! В озорных складочках её воздушной юбочки я не разглядел тугого извива забавной игры – любовь ослепляет!.. Неужели действительно существует безответная любовь или это всего лишь мои грёзы? Ладно, как бы там ни было, я должен её забыть.“ – Он старался отогнать эти назойливые мысли и заняться хоть чем-нибудь, чтобы отвлечься и провести остаток вечера в менее унылом расположении духа... Он достал из ящика пыльный ворох своих стихов и юношеской прозы – он улыбнулся. „Как это было давно, какие глупые, порой, идеи рождались в моей, чувствительной ко всему живому, душе!“ – Он медленно пресыпал пыль унылых созвучий. Его взгляд вдруг остановился на отрывке из какого-то неоконченного романа, с ироничной улыбкой, беззвучно шевеля губами, он прочитал:

„Хочу быть льдом, она – вода!
И чтоб сливались мы всегда,
В одной молекуле чтоб было
Рожденье наше – чтоб скрепила
Стихий единая структура,
Хоть разная температура!“


„Да, хотелось бы.“ – Ухмыльнулся он. Возможно, впервые за всю свою творческую деятельность, Даниэль поймал себя на мысли о том, что стихи даются ему легче, нежели проза. И он не знал, почему. Быть может, в них есть какая-то магическая сила: мелодия души сливается с ритмом стиха, а рифма не даёт рассыпаться строчкам, словно гвоздями, скрепляя их! „Но, в то же время, проза даёт больший простор полёту души.“ – подумал он. Вполне вероятно, что именно эта свобода стесняла его, и он терялся в необозримой широте открывающихся его взору возможностей, не зная, какие подобрать слова. „Как беден наш язык, – рассуждал Даниэль, – как ограничен и несовершенен! Я неизбежно теряю всю полноту красок и свежести тех образов, возникающих в моём, также ограниченном, воображении, пытаясь облечь их в серую материю костлявых слов! Вот оно – Вавилонское проклятье – мы не только потеряли возможность свободно общаться друг с другом, но также усугубили своё положение, создав кучу поверхностных наречий. Должен быть, нет, я просто уверен, что есть идеальный, совершенный язык, пусть и недоступный для нас! И слово стало плотью! Если мир был сотворён словом – вот оно, совершенство и сила речи – значит, Он, Создатель, владеет этим идеальным языком! Он должен быть поэтом – только поэт мог придать гармонию и мелодичность этому миру, оправив его стройностью мерцающих созвучий невозможного!.. Впрочем, мне ли судить о том, кем Он был?“ – Мысли о недоступном и таинственном умиротворили сердце Даниэля, приятной усталостью замутив его пытливый ум. Он не раздеваясь завалился на постель и без снов проспал до самого утра. И лишь ласковые лучи раннего солнышка, блуждая по лицу, вернули его к реальности, обещая чудесный и ясный день! – Девочки глубоко вздохнули, наблюдая, как искристая лучистость разбегается по туманно-синеватой глади бесконечного неба. Жгучее солнышко стремилось к полудню.


– Ах, – сказала Судьба, – он мне уже нравится – Даниэль! Слушай, сестрёнка, давай вбросим в палитру его судьбы радужные краски... хоть самую малость...

– Нет проблем, – отозвалась Случайность, – мы наполним его дни безмятежной радостью и счастьем:


С утра пораньше граф отправился на запланированную прогулку, оставив свою цветущую дочурку в качестве хозяйки в родовом поместье. Даниэль, подготовив свою любимицу и проводив графа, прогуливался вблизи летнего домика, наслаждаясь великолепием благоухающей природы. Вдруг едва уловимая мелодия привлекла его внимание. Он осмелился и неслышно проник внутрь. В глубине прохладного зала, подёрнутого недвижным полумраком, сидела Кэрол и увлечённо играла в „монополию“...

– Во что? – подняла брови Судьба.

– В „монополию“ – игра такая компьютерная. – Невозмутимо ответила сестра.

– Какие ещё компьютеры! – вспылила Судьба. – опять ты за своё!

– Ладно, ладно, не кипятись... – Успокаивала Случайность. – В глубине прохладного зала одиноко за роялем сидела Кэрол и тихо играла простенькую мелодию собственного сочинения, беззвучно напевая какую-то песенку. Даниэль застыл, робко наблюдая за движением её нежных рук, впитывая ласкающий слух дурман звучных ноток, мыслями растворяясь в дрожащих атомах водшебного напева... Вдруг, как будто тончайшими фибрами души уловив яркие всплески его сердца, Кэрол прервала;сь и осторожно повернулась в сторону Даниэля, поймав смущённый взгляд его грустных глаз.

„Ах, Даниэль, – сказала она, – Вы меня чуть не испугали своим неожиданным визитом.“ – „Простите великодушно, – стал оправдываться Даниэль, – у меня и в мыслях не было причинить Вам неудобство. Но какая-то неведомая сила увлекла меня... и вот я здесь.“ Кэрол улыбнулась. „Ну, не стойте же в дверях, проходите, Даниэль.“ – „Вы очень добры. – Благодарно поклонившись, сказал он. – Я знаю, что люди Вашего положения стараются избегать общества таких, как я. Вы очень добры.“ – Повторил он. „Ну что Вы, моё положение... Прошу Вас, присаживайтесь.“ – Пригласила она. „Я думаю, граф не одобрит моего присутствия рядом с Вами, Кэрол, и притом наедине. Боюсь, пойдут пересуды. А Вы знаете – людская молва порой служит недобрую службу имени человека.“ – „Ах, папа слишком строг и ревностен ко всякого рода титулам. Зачастую их носят самые недостойные люди, а тот, кто заслуживает признания общества, остаётся в тени. Люди привыкли давать своим жалким занятиям громкие названия... Даниэль, можете мне довериться, если и проскользнёт какая-нибудь гадкая сплетня, я вступлюсь за Вас и постараюсь сохранить Ваше доброе имя.“ – Она прониклась симпатиями к благородству его души. „Да что я, – отозвался Даниэль, – я тревожусь о Вас. Мне не хотелось бы, чтобы я стал причиной нареканий в Ваш адрес, милая Кэрол.“ – „Не стоит беспокойства.“ – „Как скажете.“ – Смирился Даниэль. „А мне о Вас много рассказывают, - продолжила Кэрол, – местная детвора и сельские девушки в те редкие моменты, когда мне удаётся ускользнуть от строгого взгляда отца. Мне кажется, они все в Вас влюблены.“ – С огоньками в глазах слегка застенчиво произнесла она. „Вы мне льстите.“ – Стараясь скрыть смущённый взгляд, ответил Даниэль. „Говорят, Вы пишете стихи. – Допытывалась Кэрол. – Прошу Вас, почитайте мне что-нибудь.“ – Она умоляюще смотрела в его глаза. Мог ли он отказать такой приветливой и прекрасной девушке, как Кэрол? Её наивное простодушие располагало Даниэля к откровениям, рядом с ней ему было как-то спокойно и странно. Вряд ли ещё где на свете найдётся такая добрая душа в прелестном девичием тельце! И чувствительное сердце Даниэля проникновенно-доверительно стремилось к сближению с её несмелым сердечком. Его поэтично-влюбчивая душа готова была каждой девушке подарить тепло нежности и ласк. Но он понимал всю нелепость подобных желаний и намеренно был несколько холоден и сдержан, лишь одна неосознанная мысль билась в тайниках его непостижимой души: отдать всего себя – целиком, безраздельно – одной единственной – любить лишь её! Но он подавил и это стремление – он не хотел уже любить, и расставание с Джейн было тому причиной... И словно кто-то возмутил спокойные воды воспоминаний, поднимая мутный осадок прошлого, – в сознании Даниэля всплыло его давнее стихотворение к Джейн, и он, не понимая почему, приглушённым голосом стал читать:

„Угольком засветилась заря,
Алой шалью укрыв твои плечи.
И далёкая грусть сентября
Листопадом мне душу калечит.

Сколько раз опускался мой взгляд,
Сколько фраз оборвалось бессвязных...
Как тоскливо мерцает закат
В волосах твоих... ярко-алмазных!“


Кэрол, закусив губу, широко раскрыв свои светлые глаза, внимательно ловила каждое слово, каждый звук, слетащий с едва дрожащих губ Даниэля. „Как красиво... как грустно...“ – Задумчиво произнесла она спустя несколько мгновений.

– В её душе, – продолжила Судьба, – зажёгся робкий огонёк неподдельного участия к его судьбе. „Скажите мне, Даниэль, – тихо-тихо, почти шёпотом, блуждая растерянным взором любопытных глаз по озарённому лучами грусти лицу Даниэля, сочувственно пропела Кэрол, – скажите мне, какие события Вашей жизни стали причиной столь глубокой печали? что теснит Ваше сердце, Даниэль? Расскажите, и Вам станет легче... Мне не ловко спрашивать Вас об этом... Простите моё нескромное любопытство.“ – „Милая Кэрол, что могу я скрывать от Вас? Я не делаю из своей ничем не приметной жизни какой-либо тайны. – Доверительно ответил Даниэль. – Мы учились с ней вместе в одном Институте...“ – И он рассказал о том, как познакомился с Джейн, как они сразу же друг другу понравились, о том, какие чувства сжигали его нежное сердце, о гордости и непонимании Джейн... Он говорл так легко, спокойно, как будто доверяя сокровенные мечты сердца своей сестре или лучшей подруге, он смотрел в её удивлённые глаза, пытаясь уловить в дурманящих нотках её голоска намёки на что-то, быть может, далёкое, ушедшее – любила ли она, когда-нибудь, безумно? Знакома ли ей спутанность мыслей и неясность чувств, когда сердце замирает от одного только взгляда? когда тянешься к огоньку и боишься обжечься? Могла ли она понять его?.. „Так значит, у Вас есть всё-таки образование! – почти восторженно сказала Кэрол. – я сразу это поняла: Стиль Ваший речи и глубина мысли не вяжутся с грубой работой конюха! Но потом я засомневалась в истинности моих догадок. Справедливо говорят, что первое впечатление – самое верное, но когда мы пускаемся в дебри размышлений, пытаясь анализировать, мы заглушаем голос сердца.“ – „Любой анализ притупляет ощущения, – согласился Даниэль, – солнечным теплом нужно наслаждаться, а не размышлять о нём... Но я бросил учёбу. Окончив второй курс, мы расстались с Джейн. Я не мог заниматься изучением и посещать скучные лекции, зная, что рядом, в этом же институте, учится она, да и вообще, образование и вся жизнь потеряла для меня какой-либо смысл. К чему утруждать себя, отягощая свой разум множеством знаний? Мы больше 10-ти лет проводим за партами учебных заведений лишь для того, чтобы приспособитьчя к жизни в этом мире, который мы сами же и усложнили. О, нет, Кэрол, узбавьте меня от этой искуственности. Мой дух жаждет простоты и естественности нетронутой природы. Хоть я и не первооткрыватель в подобного рода области идей, но мои убеждения не связаны какими-либо философскими концепциями; это просто то, что у меня внутри – это мой мир. Впрочем, даже и это не имеет для меня особого значения.“ – „А что же Джейн?“ – Поинтересовалась Кэрол, что сделала бы любая девушка не её месте. „Джейн... – задумался Даниэль, – в последний наш разговор, мне показалось, она не хотела терять во мне умного и близкого друга... Но я не мог больше видеть её, так как каждый раз, когда мы вместе, я терзаюсь, сдерживая в себе те нежные чувства, которые расплавляют моё трепещущее сердце... Я должен был уйти... Я покинул город, не желая возвращаться в родные места; собрав те немногие вещи, что у меня были, и со скромными средствами, я отправился туда, где меня никто не знает, где ничто бы не напоминало о прошлом. И я не жалею – здесь чудесная природа! Запросы у меня, должен признаться, самые незначительные: имея пропитание и одежду, будем тем довольны. А здесь я имею сверх того – Ваш отец хорошо мне платит. И климат в здешних местах, как я успел заметить, не суровый. Я приобрёл друзей и душевный покой, оставив в прошлом неприятные неудачи на личном фронте... Знаете, милая Кэрол, – он чуть-чуть придвинулся к ней, вдыхая аромат её пылающего лица и мягких волос, – я не хочу уже любить,.. никого,.. я боюсь подвергнуть себя страданиям от непонимания и неразделённости... Прохладное равнодушие – мне милей, так спокойнее.“ – „О, нет, Даниэль, не говорите так! – Она сжала ему руки и устремила проникновенный взор в отягощённые льдинками безнадёжности глаза Даниэля. – Не говорите так! Зачем Вам губить себя, своё сердце? Я уверена, что найдётся девушка, которая будет достойна Ваших чувств, которая сможет любить Вас! Не стоит отчаиваться, Даниэль!“ – В её глазах блеснули странные огоньки, но он, казалось, не заметил этого. „Только из уважения к Вам, милая Кэрол, я готов последовать Вашему совету... Если и есть такая девушка, одна из тысячи, то пусть сначала она полюбит меня, безумно!.. Уже скоро полдень. Мне не хотелось бы злоупотреблять Вашим гостеприимством и подвергать Вас укоризненным замечаниям отца, граф скоро вернётся с прогулки. Я вынужден Вас покинуть. Вы очень любезны, милая Кэрол, благодарю Вас за то, что терпеливо выслушали мой рассказ. Желаю Вам доброго дня.“ – „Надеюсь, мы ещё увидимся.“ – Крикнула ему вслед Кэрол.

Выходя, Даниэль чуть было не столкнулся с графом и, сделав вид, что не заметил его, скрылся среди деревьев.


– Кэрол, услышав шум, вышла навстречу отцу. – Увлечённо подхватила Случайность. – „Что делал здесь этот человек?“ – Сурово спросил граф. „Так, ничего особенного...“ – Растерянно ответила Кэрол. „Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты держалась подальше от всякого сброда!“ – „Но папа, ты его совсем не знаешь...“ – „И не хочу знать! Довольно и того, что он служит у меня и получает жалование! Пусть он даже и не думает приближаться к моей дочери! Для тебя есть более достойные каваллеры... Вот, к примеру, семейство Хоккинсов...“ – „Но папа, ты не справедлив, – запротестовала Кэрол, – Даниэль хороший, добрый, он почти окончил институт...“ – „Вот, вот, к тому же неудачник.“ – „Папа! твои выводы слишком поспешны! ты не знаешь всех причин! – едва сдерживаясь от обиды, стараясь быть вежливой, вспылила Кэрол. – Поставь себя на его место. Неужели только из-за того, что твои корни были бы не в столь плодородной земле, как графство Штингер, только из-за того, что ты был бы менее образован и лишён аристократических манер высшего света, неужели только из-за этого ты отказался бы от своей любви и не связал бы свою судьбу с маминой? Я не верю... “ – Дрожащим голосом, чуть не плача, произнесла Кэрол. „Дитя моё, – смягчившись и забыв гнев, отвечал граф, – твоя мать была ангелом...“ – Он обнял дочь, и на его старческих глазах блеснули скупые мужские слёзы. „Ах, Кэрол, ты была совсем малюткой, – сдавленным от горя воспоминаний голосом шептал он, – когда слепая болезнь забрала её от нас... навсегда... Я помню, как ты стояла у её постели, моргая своими большими глазёнками и не понимая, почему мама тебе не отввечает...“ – Он прижал Кэрол к своей груди, и их тихие всхлипы сливались с невнятным шелестом мягкой листвы… „Папа, прошу тебя, позволь мне видеться с Даниэлем.“ – Умоляющим голоском пропела Кэрол...

Под настойчивостью дочери и от тяжести нахлынувших воспоминаний граф смягчился, но всё же частых встреч не одобрял.

Ах, эти взрослые! Они всегда имеют своё представление о том, что для нас является счастьем. Из благих родительских побуждений они зачастую причиняют нам боль, подавляя, пусть порой наивные, искания души. Умудрённые жизненным опытом, они желают нам только лучшего, забывая, что это их взгляд и их мнение. Нисколько не умаляя достоинств родителей, всё же они склонны навязывать свои, лишённые мечтательной свежести, уставы. Как быстро они забывают, что были детьми! – Сестрёнки склонили друг к другу головы, радуясь за Даниэля и Кэрол, предвидя их долгую и счастливую жизнь. Незначительные натяжки в развитии сюжета не смущали сестрёнок – чего только не бывает в нашей жизни!


– Прошёл год. – После минуты молчания несмело пронзила ласкающий воздух Судьба. – Даниэль и Кэрол сидели в беседке. Майское солнышко струило цветное покрывало весенней свежести.

„Даниэль, – обратилась Кэрол, – почему бы Вам не издать сборник своих стихов? Я уже имела приятную возможность убедиться в талантливости Ваших строк – очень даже милые стихи! Зачем Вам писать в ящик? Пусть и другие люди насладятся красотой и мелодичностью Вашего слога. Быть может, кто-то в печальных искорках Вашей души увидит себя или, возможно, откроет новый, яркий мир Вашего сердца, украшенный великолепием созвучий!“ Даниэль снисходительно улыбнулся. „Милая Кэрол, – сказал он, – я думал об этом. Но в моих карманах не так много звонких монет, чтобы вбросить в белоснежные страницы унылый звон стихов. Неужели кто-то согласится взять на себя мои затраты?“ – Он посмотрел в её глаза, она улыбнулась. „О, нет, нет, Кэрол! К чему Вам утруждать себя излишними заботами?“ – „Мне это вовсе даже и не в тягость, – ободрила она, – для меня будет истинным наслаждением оказать посильную помощь и послужить Вашему творческому становлению, Даниэль. – С гордостью и внутренней убеждённостью в его талантливости сказала Кэрол. – Позвольте мне быть Вам полезной.“ – „Ах, Кэрол, Вы очень добры, – благодарно согласился Даниэль, – но у меня не;сколько иное отношение к моему творчеству...“ – „Какое же?“ – удивлённо спросила Кэрол. „Мои стихи вскормлены кровью сердца, они буквально вырваны из недр моей болезненной души, словно ядовитые шипы мистических роз. Отрывая угнетающие переживания от сердца и обрамляя их стройностью стихов, мне как-то легче становится – я вонзаю эти шипы в терпеливые страницы податливых листов. Иначе говоря, цитируя свои же слова, «от сердца грёзы отрывая, я их забвеньем покрываю», а Вы их хотите оживлять, милая Кэрол. Да и потом, писать – неблагодарное занятье, не думаю, что излияния моей души способны привлечь чьё-либо внимание. Нет, нет, я не вижу необходимости в обнародовании своего творчества. Даже если когда-нибудь и случится подобное безумие, какая мне в том польза при жизни? а по смерти – тем более мне нет дела до того, что станется с моим поэтическим наследием. Забудут обо мне или нет – всё суета... Не утруждайте себя, милая Кэрол.“ Она молчаливо согласилась. „Но всё же... стоит попробовать, Даниэль!“ – Настаивала Кэрол. „В другой жизни.“ – отмахнулся он.

– Кэрол на мгновение задумалась. – Продолжила Случайность. – Она опустила глаза и, волнуясь от какой-то навязчивой идеи, трепала скомканный в руках платок. „В другой жизни... – тихо повторила она. – Даниэль, давайте сбежим! – Внезапно пронзила унылый воздух Кэрол. – Давайте сбежим! далеко-далеко, чтобы никто нас не видел, не превожил, не мешал! К моей тётушке... она хороший человек, она поймёт... на всё лето, на три месяца, убежим, исчезнем, Вы и я, насладимся обществом друг друга, впитаем все краски, всё великолепие и единственность этого лета!“ – Моргая влюблёнными глазами, возбуждённо пропела Кэрол. „Но граф,.. но Ваш отец... – встревожился Даниэль. – Что будет потом?“ – „Что будет потом... не важно, мне не важно. – не помня себя, твердила она. – Что будет потом... какая разница?.. Я устала быть рациональной, рассудительной, расчётливой, я не хочу думать о завтрашнем дне, я хочу быть с Вами... всё лето... вдали от отца, вдали от тревог, а после... это будет потом, я не хочу об этом думать, я не хочу знать, что будет потом. Я хочу быть безумной, непредсказуемой, жить одним днём... рядом с Вами, Даниэль! Давайте сбежим...“ – „Кэрол, Кэрол! что с Вами? – недоумевая прервал её Даниэль. – Это же безумие! убежать! Вы так говорите, потому что жаждете неизведанного, нового. Но, уверяю Вас, из этого не выйдет ничего хорошего, кроме неизбежно-печальных последствий – этот поступок ляжет пятном на Ваше имя и имя Вашего отца. К чему Вам губить себя?“ Она, конечно же, понимала это, но, казалось, не хотела осознавать всей тяжести последствий. „Губить себя? – не обращая на его доводы внимания, сказала Кэрол. – Без Вас, Даниэль, моя жизнь загублена! Что Вас держит?“ – „Что меня держит? – удивился Даниэль. – Лисицы имеют норы и птицы небесные гнёзда, а я ... Что меня держит... ничто, милая Кэрол, абсолютно ничто!“ – „Так давайте же сбежим! – не унималась она. – Это лето обещает быть солнечным и тёплым!“ – „Кэрол, – обратился Даниэль, – мне не хотелось бы, чтобы из-за меня Вы теряли расположение отца и подвергали себя осуждениям недоброжелателей. Подумайте хорошенько. Вы слишком возбуждены, чтобы здраво рассуждать. Прошу Вас, давайте отложим подобные разговоры на несколько дней. Уверен, Вы пересмотрите свои стремления.“ – Пытаясь несколько остудить пыл Кэрол, убедил Даниэль. Они замолчали.

– Любил ли он её? – рассуждала Судьба.

– Бесспорно! – Воскликнула Случайность.

– Но как он её любил?

– К чему слова? – устремив непонимающий взгляд на сестру, спросила Случайность. – К чему понятия и термины? Нет таких слов, чтобы во всей полноте выразить чувства Даниэля, наполняющие его многострадальное сердце! Любое определение неизбежно умалит возвышенные, до безумия нежные стремления его души – он тянуля к ней, как уставшие от стужи деревья тянутся дрожащей листвой к ласкающему весеннему солнышку, он жаждал её волшебного голоса, как сухая земля жаждет освежающей влаги живительного дождя! И Кэрол, конечно же, могла чувствовать в его взгляде, в его словах волнующее её несмелое сердечко отношение к ней Даниэля. Пусть она; назовёт эти чувства так, как считает наиболее подходящим. Что это, как это назвать? не знаю слов.

Девочки ловили в мечтах тончайшие паутинки пленительных фатазий.

– Немного успокоившись, – продолжала Судьба, – Кэрол согласилась отложить разговоры о побеге на несколько дней, чтобы серьёзно обдумать реальность подобного действа, и решила сменить тему, вернувшись к творчеству Даниэля. „Не хочу Вас обидеть, – сказала она, – но Ваша проза, Даниэль, мне более симпатична, нежели стихи. Не знаю, быть может, потому, что сама я не имею способности рифмовать строчки и подсознательно испытываю зависть ко всем поэтам. Ну, мне так кажется.“ – „Нисколько не обижаюсь, – ответил Даниэль, – напротив, мне льстит Ваша непредвзятая оценка, для меня очень важно Ваше мнение, как человека тонкого и объективного. Ещё раз повторюсь, мне льстят Ваши симпатии, так как, честно признаюсь, проза у меня частенько выходит неважно. Хотя, возможно, я слишком критичен к себе. Знаете, милая Кэрол, я стремлюсь в своих сочинениях к тому, чтобы удержать внимание читателя и не наскучить монотонностью блеклых фраз, мешая коктейль из всевозможных этоциональных всплесков, сменяя печаль радостью, страх – лёгкостью мечтательных снежинок, глубину мысли – простотой повествования, безумие страсти – инеем равнодушия охлаждения, притягивая и волнуя читателя. Это известный приём. Вопрос только в том, кто как им пользуется: кто-то владеет им в совершенстве, а кто-то освоил лишь азы.“ – „Так вот оно что! – приятно удивилась Кэрол. – Мне и в голову не приходило, что всё так сложно! Хотя, когда читаешь, всё так естественно и непринуждённо!“ – „На первый взгляд. – улыбнулся Даниэль. – Это работа, и самое сложное в ней, кстати, и самое приятное, для меня, сливаться с образом героя – жить его жизнью, чувствовать, размышлять, как он, страдать и любить с ним. Впрочем, это «беда» всех писателей.“ – „Это должно быть увлекательно.“ –Мечтательно произнесла Кэрол. „Да, – согласился Даниэль, – только частенько напрягает... Знаете, как приходят сюжеты? Всё очень, до гениальности, просто: жизнь – самая лучшая выдумщица! Я беру сюжеты из своей, из чужой жизни – вполне обычные бытовые истории, но сто;ит чуточку украсить их полётом фантазии – и готов рассказ или роман. Но в последнее время мне что-то начали надоедать такие методы – мусолить своё прошлое – угнетает. Мне хочется объективности.“ Уже темнело. „Даниэль, – сказала Кэрол, – меня не будет в за;мке несколько дней – мы с папой решили навестить тётушку. Но, когда я вернусь, я предлагаю Вам прогулку вдоль реки. В это время года она особенно притягивает.“ Даниэль согласился.


– По приезду Кэрол, – продолжала Случайность, – когда граф ненадолго отлучился в город, Кэрол и Даниэль прогуливались вдоль прозрачной реки по песчанному берегу: она собирала цветные камешки, он – молчаливо наблюдал за её забавным занятием... Даниэль достал два небольших бумажных листа. „Вы умеете делать кораблики?“ – с детской весёлостью обратился он к Кэрол. „Конечно! – сказала она. – Только я уже успела забыть, когда последний раз я придавалась подобной беззаботности. Кажется, мне было лет 10, и наша милая горничная как-то увлекла меня детскими забавами у реки, с позволения папы, конечно, – голос Кэрол сменился печальной окраской, – странная женщина... Но это было давно. – оживилась Кэрол. – До Вашего приезда я и не думала, что способна на такие шалости – как это ни странно, но мы взрослеем.“ – „Так значит, я вернул Вас в детство?“ – поинтересовался Даниэль. Кэрол весело рассмеялась. „Ах, Даниэль, Вы мне кажетесь порой слишком задумчивым и печальным, и размышления Ваши зачастую смущают меня серьёзностью и необычностью построения мысли, но Вы умеете каким-то необъяснимым образом возродить в душе те светлые безмятежные чувства, когда всё улыбалось и, казалось, было создано лишь для нас – о, детство!“ – Вздохнула она. „Взрослые – это большие дети. – заметил Даниэль. – Согласитесь, чем мы отличаемся от них?“ – „Игрушки посерьёзней.“ – улыбнулась Кэрол. „Вот-вот... Держите, – он протянул ей листок, – посмотрим, действительно ли Вы владеете искусством кораблестроения, как утверждаете?“ – пошутил Даниэль. „О, Вы меня обижаете.“ – Бросив неодобрительный взгляд проницательных, но весёлых глаз, ответила Кэрол. „Тогда за дело!“ – предложил он. И они с каким-то олимпийским интересом приняли;сь складывать листики, и вскоре белые кораблики, покачиваясь на волнах и уносимые незаметным течением и подгоняемые лёгким ветерком, устремились в неизвестность, обгоняя друг друга, и Кэрол и Даниэль еле успевали нагонять их, шагая по хрустящему песку, споря о том, чей кораблик быстрее, и обмениваясь шутливыми фразами.

„Смотрите, – обратилась Кэрол, – как они плывут, рядом! Такие свободные, устремляются к своим неведомым мечтам, без тревог...“ – „Свобода? – задумался Даниэль. – Да, они свободны... лишь отчасти – их влечёт течение реки, они не властны выбирать сами свой путь... Свобода... Смотрите, милая Кэрол, что стало с человеком, когда он воспользовался своей свободой – свободой выбора: он подверг себя рабству греха! Мы не умеем быть свободными, мы не умеем пользоваться свободой, и потому мы волей-неволей сами себя сковываем и ограничиваем – свобода нас пугает, будь то в физическом или душевном мире. Человек никогда не будет свободным на этой земле, пусть он и абстрагируется от устройства этого мира, тем не менее он уже связал себя своими идеями. Впрочем, само слово «свобода» чисто абстрактное понятие и, вполне очевидно, что оно далеко от истины. Стоит ли в таком случае ещё рассуждать на эту тему? Я не ищу свободы на этой земле. Быть может,..“ – „Даниэль, – перебила Кэрол, – Вы слишком увлеклись.“ – „Ах, да, – смутился он, – прошу прощения... Как Ваша тётушка? – уйдя в сторону от философских изысканий, спросил Даниэль, – в полном здравии?“ – „Тётушка? – слегка растерянно переспросила Кэрол. – Ах, да, чувствует себя, как никогда лучше! Тётушка... – Выражение её лица приняло задумчивый вид. – Я говорила с ней... намёками... она хороший человек... она согласна... хотя в её глосе я могла заметить суровые нотки осуждения.“ – „О чём Вы с ней говорили?“ – Непонимающе спросил Даниэль. „Мы... Давайте исчезнем, убежим,.. я устала постоянно улучать моменты и прятаться от отца! Даниэль, прошу Вас, давайте исчезнем... на лето... к тётушке... она не выдаст... Мы, конечно же, обвенчаемся в церкви! – мечтала Кэрол. – Впрочем, к чему нам церемонии, когда мы и так уже обвенчаны на небесах!“ – Возбуждение Кэрол наростало с каждым словом. „А как же единство формы и содержания? – прервал её пылкие фантазии Даниэль. – То, что совершилось в духовном мире, должно обязательно быть засвидетельствовано и в нашем... Но об этом сейчас не нужно много размышлять... Кэрол, милая Кэрол, я сомневаюсь в необходимости подобного шага.“ – „Нет, нет, – перебила Кэрол, – Вы не знаете папу – он ни за что не согласится на наш союз!.. Я уже всё обдумала, у меня есть план, Даниэль!“ – умоляла она. „Ах, Кэрол, прошу Вас, – сломился Даниэль, – дайте мне время. Я должен серьёзно это обдумать. Я не хочу подвергать Вас опасностям.“ – „Но мой план действительно хорош. – убеждала Кэрол. – Я не выдержу томления в стенах отцовской тюрьмы! Мой план... Вот, послушайте...“ – И она возбуждённым голосом, сбиваясь, поведала Даниэлю о своих намерениях. – Близняшки замолчали, как будто в своих детских фантазиях пытаясь воссоздать ход мыслей Кэрол.

– Как ты думаешь, – обратилась Судьба, – они всё-таки убегут или каким-то образом удасться сломить упорство графа?

– Довольно сложная задачка. – ответила Случайность. – Возможно, будет нечто третье... – Она не договорила. Вдалеке они вдруг заметили тёмную фигуру человека – он медленно поднимался по дороге и, казалось, что-то напряжённо искал.

– Не часто встретишь здесь прохожих. – обратилась к сестре Судьба. – Кто бы это мог быть и что привело его в наши края?

Человек приблизился, и уже были чётко различимы печальные черты его загорелого лица, казалось, он грустил от постигшей его неудачи.

– Здравствуйте, девочки. – сказал он, подойдя к лавочке, на которой уютно расположились сестрёнки.

– Добрый вечер. – почти в один голос ответили они.

– Я уже совсем потерял надежды найти её. – продолжал человек. – И не думаю, что и вы можете мне помочь...

– Но в чём всё-таки дело? – Недоумевали сестрёнки.

– Это всё моя небрежность и невнимательность! – корил он себя. – Когда не нужно, я наудивление аккуратен и предусмотрителен, а как что-то важное – так обязательно что-нибудь упущу из виду! Вот и вчера – я даже и не заметил, как потерял её, лишь прийдя домой, обнаружил пропажу, но было уже поздно – на улице темнело. Вот и сегодня – я пол-дня пролазил в поисках и ничего не нашёл, а уже солнце склонилось к земле! – в отчаиньи он хлопнул себя по лбу. – А ведь на завтра я обещал... И вот теперь не сдержу обещания... – Он, тяжело вздыхая, плюхнулся на лавку, закрыл лицо руками и погрузился в размышления.

– Но что Вы ищете? – всё ещё не понимая, в чём дело, тревожно спросили сестрёнки.

– Подковку, – тоскливо ответил человек, – я её заказал в кузнице, в соседнем селе, и вчера, получив изделие, возвращался назад полный мечтаний о предстоящей прогулке верхом. Я предложил Кэрол, дочери графа, вы её знаете, кто её не знает, прогуляться завтра к заброшенному мосту, пока граф в отъезде. Теперь все мои планы рухнули – подковка-то оригинальная, у моей «Малышки» правое переднее копыто особенное, от рождения, обычные подковы не подходят – она хромает. Странное животное...

Сестрёнки переглянулись.

– Случайно, не эта? – Случайность достала свою находку и протянула человеку.

– Да, точно, она! – воскликнул он, и его лицо расплылось в восторженной улыбке.

– Я её случайно нашла там, на дороге. – смущённо продолжала Случайность.

– Вот спасибо! – не веря своему счастью, восклицал он. – Теперь всё будет здорово! и мы с Кэрол... Но уже темнеет, я должен спешить. Извините меня. Ещё раз спасибо. Вот удача!.. Но вот семечки вам не нужно было грызть, смотрите, какая куча! Да, девчонки, заварили вы кашу, а расхлёбывать – опять мне.

Он быстро зашагал по направлению к закату, и в его сознании почти уже окрепла убеждённость в том, чтобы поддержать идею Кэрол о побеге. „Почему же «почти»? – думал он, – я готов бежать с ней, хоть на край света! И завтра же я скажу ей об этом. И пусть весь мир сойдёт с ума от зависти!“

Он торопливо исчезал, сливаясь с вечерним полумраком.


Сестрёнки переглянулись.

– Случайное совпадение!

– Судьба...

Близняшки с какой-то странной грустью смотрели вслед уходящему дню. Их голоса были так похожи, они сливались, рождая что-то новое, необъяснимое, прекрасное, даря двум сердцам надежду на будущее.

Но это уже совсем другая история.



© DmitrijDe. 2000
14 – 19 Апреля 2000