36-й маршрут

"Будьте как дети" (Евангелие от Матфея 18:3)
"кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него" (Евангелие от Марка 10:15)

Августовским воскресным вечером 1989 года на автобусной остановке деревни Третьяково было многолюдно. Огородники стремились уехать в город. Самый сезон заготовки овощей и пустые прилавки магазинов заставляли людей набивать рюкзаки и сумки овощами и пытаться вывезти все это в город.
Старый ЛИАЗ натужно фыркая выхлопной трубой, медленно, будто нехотя, тронулся с места. Его правый бок от перегрузки едва не чиркал по асфальту. Из полуприкрытых дверей торчала чья-то корзина, и со ступенек на землю скатывались - одно за другим - красные яблоки. На автобусной остановке остались те, кому не посчастливилось попасть во чрево транспортного средства. Они с досадой смотрели вслед уезжавшему автобусу. И каждый по-своему выражал негодование. Кто-то ругался, что середина салона пустая - дескать, люди об оставшихся на остановке не думают. А кто-то ругал Горбачева и его Раису.
- Передаем за проезд, - зычным и натренированным голосом требовала кондукторша, восседая в кресле как на троне.
- Мужчина в синей рубашке, почему не передаете за проезд! Женщина, толкните вон того лысого! - рычала хозяйка автобуса, встав во весь рост.
Человек, которому предназначалось властное требование, делал вид, что обращаются не к нему. Наверное, ему не хотелось платить за то, что проездом назвать нельзя.
Поняв тщетность своих попыток добиться оплаты, кондукторша решила добраться до обнаглевшего пассажира. Сминая все на своем пути, она двинулась к передним дверям. Биомасса пассажиров выдавливалась в стороны и вверх под действием такого мощного напора.
- Вас бы в Арктику, прорубать вечные льды, - попытался пошутить, повисший на поручне, старичок.
- Я тебя забыла спросить, где и что мне прорубать, - обрезала в ответ властная тетя, - освободите проход!
Стоны и крики не действовали на наделенную властью женщину. Она энергично расталкивала пассажиров, невзирая на то, что среди них были старики и дети. Но одной старушке с палочкой повезло. Когда мощный корпус кондукторши двинул по ее хрупкому телу, она упала прямо на колени крепкого мужчины-грибника, сидевшего на месте для инвалидов. Ему ничего не оставалось делать, как уступать место старушке.
Наконец, «ледокол» доплыл до «объекта вожделения».
- Эй ты, лысый! Что у тебя за проезд!? – грозно прокричала кондукторша на ухо пассажиру и потрясла своей сумкой, в которой зазвенела мелочь.
Мужчина обернулся и, смерив грозную тетю взглядом с головы до пят, медленно вытянул из кармана рубашки красную гербовую книжечку. Глаза кондукторши округлились. Она, раскрыв рот, силилась что-то сказать, но у нее ничего не получалось. В конце-концов из какого-то клекота, шипения и скрипа сложилось испуганное: «Что это?!» Лысый пассажир склонился к уху озадаченной тети и, добивая ее, прошептал: «Каа Гээ Бее».
- Что же вы сразу…? – пролепетала побледневшая кондукторша.
- При исполнении, - так же шепотом ответил пассажир.
Обратно кондукторша пробиралась с невиданной осторожностью, и учтивостью. От властной тиранки не осталось и следа. Вернувшись на место, она вдруг, будто проснувшись, стала объявлять остановки.
Автобус медленно приближался к Высоковску. В салоне начались перемещения, которые давались тяжело и вызывали всеобщее негодование. То и дело слышалось раздраженное: «Куда прешь, козел!», «Ой, вы мне ногу отдавили!», «Убери корзину, колготки порвал!» Напряжение в салоне росло по мере приближения к городу. Уже слышались ругательства и угрозы. Будто перед грозой воздух в автобусе наэлектризовался. Только один человек не обращал никакого внимания на все происходящее. Это был трехлетний мальчик, он сидел у окна на руках у мамы и глядел в окно. А в окне тем временем показались строящиеся производственные здания. Над стройкой возвышался кран, а вокруг стояла разнообразная техника: бульдозеры, компрессоры, грузовики.
- Мама! Посмотли как класиво! – неожиданно во весь голос крикнул малыш, тыкая пальчиком в стекло.
В наэлектризованной атмосфере автобуса возглас ребенка был подобен разряду молнии. Вдруг наступила тишина. Все пассажиры, как по команде, повернули головы в сторону стройки, пытаясь понять, что красивого увидел там мальчик. Как и после грозы в воздухе запахло озоном. Озлобленность моментально испарилась, и люди вдруг стали добрыми и вежливыми. Вместо ругательств и угроз в ход пошли обращения: «Разрешите пройти, пожалуйста», «Извините за беспокойство», «Можно вас попросить подвинуться».
Остаток пути до Клина в салоне автобуса царила дружелюбная обстановка. Все улыбались, разговаривали друг с другом, делали комплименты. Только двое пассажиров ехали молча: тот же мальчик продолжал глазеть в окно, держа в руках, подаренное кем-то яблоко, и седовласый мужчина, стоящий у окна задней площадки автобуса. Этот человек, несмотря на стесненность, что-то записывал в свой блокнот.
Когда на Клинском автовокзале все пассажиры вышли из автобуса и стали расходиться кто куда, к маме с мальчиком подошел их попутчик с блокнотом.
- Извините, что задерживаю вас, но мне нужно вам сказать несколько слов, - начал с извинений мужчина.
- Ничего, ничего, мы с радостью выслушаем вас, - ответила молодая, стройная женщина.
- Знаете, ваш сын сегодня меня научил видеть Бога, и я ему очень признателен. Не знаю смогу ли я еще увидеть вас, но сохраните для вашего сына вот эту записку. Передайте, когда ему исполниться 20 лет.
Молодая мама взяла записку и положила в отделение кошелька, где за целлофановой пленкой была вставлена фотография улыбающегося малыша.
Только через несколько дней она натолкнулась в своем бумажнике на записку, когда уже и забыла о странном гражданине. Развернув листок, женщина увидела написанное дрожащим почерком стихотворение:

Ребенок, чистый как слеза,
незамутненный, несомненно,
и отраженье всей вселенной
его наивные глаза.

Пока открыт тетрадный лист,
через него войду я к Богу,
спрошу заветную дорогу,
для сына, чтоб остался чист.

Пока судьба его пуста,
у этой книги лишь названье,
ни страх, ни страсть и ни страданье
здесь не оставили следа.

Пока за предков тяжкий грех
с него не требует расплату,
мне надо к своему закату
успеть раскаяться за всех.

Пока не скажут мне: "Пора!",
я с ним и нет другого дела,
чтоб мудрость с детства в нем созрела,
и жизнь кипела как игра.