Ветер твоего Возвращения

С каждым днем они все дальше. Что движет ими? Куда, наконец, достают их голоса?
Когда у меня разбилась лампа, я еще ни о чем не помышлял. Днем разговаривал с Ветером, что висел на веревочках, а ночью, хотя бы неесколько отсчитав, может быть, даже для вида, отправлялся гулять за стену. там тянулась линия моего детства, а может, она пролегала где-то в Берлине, не вспомню на этот раз сколько-нибудь правдоподобно. Иногда я шел в парк за штрассе и дышал прохладным мартовским небом. В небе жили звезды. листья и длинные-длинные молекулы. Там я проводил остаток ночи, потом снова добирался до штрассе, и с разбега прыгал на диван.
Однажды я встретил в тех местах женщину, торговавшую зонтиками. Зонтики ручные. дамские, зонтики вьюны и прыгуны, а вот этот, пожалуй, если вы еще меня слышите, очень был бы вам к лицу. Да-да, мгновенно поднимает вверх.
Я взлетел, и зонтик, зацепившись за спинку дивана, больно уколол мне живот. Затем я вроде бы лежал, как обычно, на спине, с руками на груди, различая сквозь сон шебуршение Ветера. и еще легкие колебания Святого Духа, касание стен, вешалки, и даже меня...
Однажды я опказал Ветеру тетрадь моих студенческих записей, которую он зачем-то не пожелал отдавать. Под утро засыпал. энцефалографически пробегая конспекты, также почитывая записки на открытках с видами на Нарву, Дамаск и Неглинную, остальное же время она лежала за стеной.
Меня разбудил его шелест, как всегда. "Ну что, хозяин, продолжал он, можно что ли вас поздравить, вы хорошо выглядите... тут он замялся и немного приосанился... почти как с открытки... и притом... такое, замечу, славное окружение! О Нора, Флора, Терпсихора, продолжал он нараспев, какие в моде нынче разговоры, все шали, чай, шарфы да покрывала, ужели для иного места в мире мало! Да-да, прошу любить и жаловать, ах, златокудрая...
И чем дальше уносился Ветер в своих иронически-опустошенных эмпиреях, тем сильнее я ощущал, с какой силой ноет живот. Интересно, как ты мыслишь себя, когда у тебя критические дни? Все же по причине иного по рождению распределения я никогда над этим не думал... И зачем, например, сейчас меня окружают вот эти пять то ли чьих-то подобий, то ли женщин, от ли скелетов? Справа Анубис, женщина-флейта, в руках стаканы...
-Девочки, посему на вас нет платья? Сейчас не носят, кстати, таких длинных волос... Поостереглись бы погоды, бывают громы, бывают молнии, а еще дожди...
-Но, не надо слушать Ветера, поскольку у него от рождения не хватает души. А что мы прежде всего ценим в себе? Бессмертную душу, что, говорят, однажды превратится в соль... Как вы думаете, стоит ли этому верить?
И воздух натянулся стоном колокольным...
Мадлен, не нужно. Подберем лучше тело и за стол. Стол был за стенкой. Там гвоздики, карты, тарелки жареной картошки. Анубис сразу за картошку, а Мадлен гвоздики на угол переставляет, заклиная, Моё! Хотелось даже зачем-то встать и, может быть, произнести самое "благодарствуй", но Белый Дух мне лег на плечи...
Помню Нору на столе. И ее бренные какие-то изгибы... Платье в разводах черной туши, и плечи, и ее парадную улыбку... Что такое "я вычислил"? Если собрать все ногти, волосы и колени, то будет ли это целым, чем-то вроде цифры 1?
Я не спал всю ночь. Да, лежал с открытыми глазами, временами мне удавалось сделать глоток Святого Духа, да, на правом боку. И получалось слегка забыться. Да, на этом боку я часами мог созерцать листья и молекулы без всякого сомнения или стеснения, что я их вижу. попозже, брат, попозже. У меня сегодня выходной, я должен успеть к четырем. Любимое число моей матери, ведь я родился 4 апреля...
мои рассуждения прервал довольно резкий шлепок картона о мою голову, одобрительный, резкий смешок Анубис в запястьях и затем не вполне приятное отталкивание юного мужского тела. Сеньор, зачем это Вы вот так преграждаете мне дорогу? Видите ли, я не нуждаюсь в Вашем оттенении. Как думаете, обойдемся легкой пощечиной, или уж сразу место встречи? а, похоже, тюфяк.
-А вот и Марзано! - снова голос Анубис, показавшей зубы. Что ж ты, дружок, робеешь? Да-да. мы тебя ждали, - это Нора.
-Мы ждали только тебя, - это Мадлен.
-Мы ждем тебя уже полчаса, - это Джани.
-Мы ждем полчаса... Йоле.
тот кого ждали, кого ждали полчаса, оказался миловидным, но довольно невзрачным чубъектом лет 25, одетым в серый фрак такого же невзрачного покроя. Через минуту гость уже доедал жареную картошку, перекидываясь с Анубис чем-то не вполне обязательным, изредка оба они успевали скоситься в мою сторону, и снова продолжали о своем. Да... медленный кошмар, смягченный ощущением какой-то привычности, или большой родственности настоящим событиям. А я смотрел вверх. там зиял белый, белый потолок. кажется, я его любил. В самом деле, подумайте сами, что может быть совершеннее белого потолка? Он, правда, не одарен плавными изгибами, у него нет ни рук, ни шеи, ни сердца, но только вообразите, какую линь он может подать страждущему!
Внезапное появление в комнате Ветера оторвало меня от моих созерцаний. Все, что я видел затем, было появление навстречу ему маленькой тонкой женской фигурки в белой блузе и бусах цвета рябины с развевающимися недлинными волосами.
-Постойте, Вы! кажется, и есть Ветер! Ведь Вас! так зовут, не правда ли? Все ее звучание было похоже на пролитие ветра вдоль.
Ветеру ничего не осталось, как отвесить не слишком легкий поклон, пройти в сторону и незаметно подкрасться к двери.
-Ветер! расскажите, отчего Вы! не Вертер!
Ах, ничего, ничего, возразили из дальнего угла, мы такие же гости, и бояться Вам теперь уже нечего...
Вот падает гвоздика.
-Мое тело белое, беленое, да косыночкой газовой повызано, да месяцем молодым подпоясано, да ночкой черной приодето. И сижу я, молода-зелена, да в окошке весна, чижи, грачи, воробей, выбирай, кто звончей!
Вот вторая упала.
-А мое тело зеленое, влюбленное, красным солнышком золоченое, да весенним пеплом посыпанное, играет свирель, благодарствуйЮ апрель...
Третья падает. и раздается стон коралловый, металла забылого кличю И берет Анубис карты, и вверх подбрасывает. Выходит король трефовый, в парче да каменьях, и расшит, и разукрашен, что первый петух. И садится он с Анубис, и за талию берет, запястья поглаживает, да сказки заморские рассказывает. А она сидит, бледна, нежна, да и спит. Лишь у ног королевских собака черная скулит.
Взяла колоду Мадлен, вышел король бубен, молодой, с усами и при шпаге, лепестки подули из дверей, голуби прилетели, ветром звуки вальса венского донесло из-за угла, и полетели две фигурки, два билетика, в оный мир...
вышел червонный принц и перед Норою карты разложил, а в руках венки погребальные, шарики воздушные, да ромашки белые, да вина две полушки. И сидели они, и сидели, а было-то к заутрене.
После них выходит валет пик, бледнолицый да высокий, да глаза черные. И двигается он на встречу Йоле... Это Вы! Вертер! ТолькоШарик дурной рыдал и выл.
-не бойтесь, Гражданин. Здесь не страшно...
-Вы меня не поняли. Здесь никто не живет. И по-волчьи не воет. всавайте, говорю вам я, Джани-собачница.
Джани...высокая светлая женщина в черных браслетах и с застенчивой улыбкой.
-Молчите! А не то будете услышаны. пойдемте... туда, дальше...
Мы пришли в маленькую комнату с черными гардинами и столом в клеточку. Она присела, налила мне бургундского, потом мы, кажется, болтали, о чем не помню. О мороженом, о весне, о портфелях и немного еще о собаках. Она Джани-собачница, она разводит их уже полвека, это такие милые творения, и ее собаки ничем не напоминают людей. Взять хотя бы Шарика...
-по правде сказать, мы здесь за одним делом, одним небольшим делом. А так нам, самоубийцам, давно запрещено здесь появляться. и хотя разглашать об этом кому бы то ни было теперь не следует, мне придется все же пролить толику света на ваше невежество, хотя скорее это все же неведение...
Вот видите, сейчас 3 часа утра. В 12 начнется казнь, и на вашу долю выпало разрешение быть свидетелем. Казнить будут... в общем, Вам дадут знать, где-то ближе к утру. Вот, видите, я Вас целую на ночь, а теперь мне пора. И вот, когда последний след оживления сошел с ее тщедушного личика, когда оно снова пожелтело, помялось и задубело, она покинула комнату.
Следом пошел я, стихший и пустой, шел, не сгибаясь, прямо, обратно.
Я еще успею, кажется, немного вздремнуть, а затем поеду к маме. Наверное, просто я доигрался со своим нелепым разумом, и за это меня, похоже, стоит казнить. Просто нужно ни о чем не вспоминать, и закрыть наглухо комнату. Но, что еще, на своем месте не было Ветера...
Спустя несколько минут он все же явился, как всегда, облаченный в газету, и занял свои веревочки. "Беда... беда беда беда..." произнес он и замолчал.
Да, маленькая справка. Ветер живет здесь с 1876 года, и с тех пор никуда серьезно не отлучается. Разве что по мелочи.
Меня разбудил телефонный звонок. Мама! да! Я здесь, у провода, еще немного, и я устремлюсь к тебе. Буду спешить. Да... а пока засну, просто полежу, не думая, не глядя, лишь в корабельную синь устремляя зрачок.
-Хозяин, вы кажется, опять напоминаете мне одно оччень интересное положение, - позвал меня Ветер с подчеркнуто мягкой улыбкой.
Да, Ветер, да... вы знаете, я устал, я разбит, я подавлен сомненьем, проступают разводы в речах, и еще, не лечите меня всепрощеньем, коим разум пропах... в пух и прах. Подарите мне соль, опдарите мне чайку, я поверю в ее самый дальний каприз, а меня оброните нечаянно, не сегодня, не завтра, ни в жизнь.

...Распахнулась дверь, и влетел апрель.... Шероховатый, крылатый, порхатый, и повеяло морем, Ниццой и Ницше, а за дверцей... бересклет стоял с бузиною... и говорили на счастье... Пришел Тополь стройный, седой, и аукал, звал... а потом и заря... День пришел, в лучезарном лукоморье, сияющий, и багульник зацвел... Солнце присело, багрянец, и полилось по окраинам, по взгорью, взморью, редколесью, поднебесью... и вились лукавые лесенки, и звали за собою, и дол был золотым, и оранжевым был, как чаша, а голуби напевали, сладко мне спалось. А потом отцвело солнышко и скатилось... вникуда. Ветер пришел, море принес. Луна с морем игралась. Подорожник стебли выгибал...Печалью подуло... с запада... и музыку принесло... рояль... а потом виоланчель... И голос звал, зазывал, кликал кого-то...
И вышла в платье черно-белом, кружилась, парила... колокольцами голос звенел... Пела, пела она, улыбалась... Дивилась на звезду... величавую, снежную...
А голос звал издали, кружил, сердечный, дул на свечу, и каялся... и забыл.
 Голубые глаза и порочный рот,
 Ты Кордоль Ты будешь моею,
 Я алтарь отыщу под завесою вод,
 И предам, и предам тебя пене.
 Ты как дочка жива, ты победных кровей,
 О жизнь, ты просто невеста,
 А костер голубых кровей голубей
 Без памяти, лика и чести.
 Я тебя сохраню от доски гробовой,
 Золотое, ключистое сердце,
 О беспамятство, пухом тебе прибой,
 Золотая кувшинка дверцей...

Йоле, золотая, не плачь... Засни, не слушай меня... Я не палач... и не мастер... я тоже казненный... Я хотел укутать тебя чем мог, перстами, песнями, травами... и газетой.
Знаешь... по ночам я открывал окно... И дивился мелодиям, что взлетали с крыш... Беловнежные, длинные, я не знал их... я блуждал по улицам моего города, и заблудился в миру,
И кошмар мне снился неоновый,
Распугали меня фонари,
Ухожу, сухой, отрешенный,
Разрешенный твоей любви...
За углом такие капризы,
И костер среди бела дня,
Пропускаемый через призму
рук, и участи, и меня...

Прильни ко мне... прильни теперь, голубка, психея, женщина, дух... из чашки голубой...
Отраженье, круженье, крушенье, спасенье
мне от Вас, а Вам от меня...
Вечер после землетрясенья
Не ценнее Вашего дня...
Вы усталая, как Миледи,
На краю чугунной скамьи...
Обесславленный лихолетьем,
Невпопад взыскую любви...

Уведу тебя от мира, по дорогам, яругам, прогалинам... вкруг да около... и нету меня.
Она стояла и таяла. Белая, снежная, вечерняя...
Создание мое, мы кружимся с тобою уже два часа, un, deux, troix...
Будем вечно кружиться...
Я... я и белое платье... бостон и рафаэлло, айсберги и трафареты, карнизы, люстры, духи, картины, чашки и плюшевые зайцы, которые ковыряют в носу, костюмы, пижамы, подушки, диваны, шары голубые, желтые, красные, чемоданы, подоконник... вверх! спираль видна...
Я понял. Лампа разбилась! Поэтому теперь не видать мне покоя...
длинное, длиннотное забытье... час. Метеоры, самолеты и конькобежцы... Осло... землятресение, лыжи, мотоциклы, шахматы, гвоздики, кино, незабудки...
Это внезапно объявившиеся ангелы очищали мою душу. Сказали, мне не нужно знать...
Гладиолусы, ирис, спаниель, нарцисс. Умер воздух... Длительное жужжание колебало мою постель.
Я встал, оделся, и присел.
Как я раньше не замечал, какой белый воздух стоит в моей комнате...
Комната - квадрат, поэтому в ней все равны, и плотские, и бесплотные, дольние, и пернатые, дети и кошки-мышки, как сказал Влетевший...
Приготовьтесь, добавил он, еще терпения, еще немного терпения, и вы будете... Затем что-то вспыхнуло и по комнате разлилась золотая линь... сожженная...
Я погас... упал... и проснулся... Снова я сидел на стуле, а рядом стояли 4 ангела.Затем, вглядевшись, я обнаружил, что ангелов 16, много ангелов, они шептались и шелестели крыльями. Я поднял глаза - действительно, ангелы виднелись над тумбочкой, на люстре, в коридоре...
-Успокойтесь, больше ничего не будет, -сказал первый ангел.
-Все только что было совершено, - сказал второй.
-И никто больше не помешает Вам измерять шагами штрассе, - сказал третий.
-Собирайтесь же скорее к маме...
В три часа я уже надевал пальто в прихожей, где все было затуманено свеченьем, даже мои пальто и шляпа.

Я несу живые розы, верю истинно, живые,
Чтобы пело наше море, развевались небеса,
Чтобы Ветра не старели колокольчики живые,
Чтобы вслед ему летели наши голоса!

4 часа 7 минут. Мама, слышишь ли ты меня?