doc - Аня Ропперт

юный вечер убит... значит я жив! сердце будто бы вслед ...гонки со встречными... пьяные феи пахнут сиреневым... рубят ресницами головы с плеч (с)

***

Все, что у меня есть – это моя работа, и кот на моих коленях. Такие моменты в фильмах обычно обрезают, и пишут: «прошло три месяца» или « прошло десять лет». Было девять часов вечера, когда я покинула офис, и стояла на перекрестке. Менялись цвета светофора. Носились машины. В железных автомобилях - сухие девочки, как куклы. Армен Григорян сказал: «я счастлив не просыпаться по будильнику». К сожалению, я не Армен Григорян. Я упала на кровать, спиной, и заснула под звук телевизора - раздавленные шоколадные конфеты в карманах и дождь – вот что снилось мне всю ночь.

По дороге на работу была гинекологическая клиника для женщин – на первом этаже – стационар для беременных, а в подвале – абортарий. Поэтому по утрам там всегда было много женщин. Одни торжествующе поглаживали живот, другие нервно оглядывались по сторонам.

В стационаре была аптека, иногда я покупала в ней какие-нибудь мелочи, как лейкопластырь или капли от насморка. Аптека была в фойе, где стояло красное старое кресло с ободранной кожаной обивкой и вылезающим наружу поролоном. Там ужасно пахло таблетками и женщинами. В стационаре многие ходили в халатах и тапочках, была осень, и многие забегали в мокрых куртках и на каблуках. Они была все такие разные – с разными цветами волос и помады, крашеные и натуральные, худые и полные, блондинки, брюнетки… Когда с женщиной что-то не так, она становится такой тонкой, и мягкой. Ещё чуть-чуть и была бы прозрачной. Они все здесь такие. Тонкие и мягкие, как (простоте за каламбур) махровый халат, даже те, что забегают с улицы – худенькие и в мокрых кожаных крутках.

В восемь утра по Москве я купила порцию нафтизина в стеклянной банке. Открывая, залила пальто. Железный ржавый штырь, когда бывший турником торчал посреди детской площадки. С него слезали последние лохмотья синей краски. На краю песочницы сидела девочка в розовой курточке и водила, скучая, палкой в луже. Разница во времени с Москвой фактически составляет полчаса, это все, что я помню из уроков географии в школе. Но эта разница признается незначительной, и поэтому мы живем по московскому времени.

Дело было в получасе от Москвы, в то время, когда вся страна фанатела от фигурного катания, все мальчики сдавали на права, когда все вели дневник на известном сайте. Я решила не отставать хоть в чем-то. Зарегистрировалась. В анкете было предложено ввести несколько слов о себе, но не углубляться. Можно было указать факты биографии, любимые цитаты, интересы. На все про всё - 120 знаков. Каким оно должно быть – прошлое, подумала я, чтобы умещаться в три сложносочиненных предложения?

Весь день с раннего утра и до вечера мне жали туфли, разорвались на большом пальце колготки, и это ощущение кожи, торчащей из дырки и прилипающей к подошве раздражало невероятно. Я шла по улице, топала ногами, блестели битые стекла, не горели фонари. Сегодня утром на школьном дворе обрезали тополя. Остались торчать только коричневые голые стволы-обрубки, и все футбольное поле было завалено ветками и деревьями. Я шла медленно и устало. Пролезла в дырку между прутьев забора, и оказалась в школе. Даже самое обыкновенное прошлое, вроде моего, ни за что не поместится в четыре строки, подумала я. И если даже определить для него какие-то рамки, например – родилась в таком-то городе, училась в такой-то школе. Мать – бухгалтер, отец- инженер. Обычная совсем история… Я присела на обрубок тополя. Было очень темно. Я пятнадцать минут назад пересекла перекресток со светофорами. Достала из сумки сигареты, и курила. Пахло листьями. Вокруг меня валялись ветки, палки. Через футбольное поле шла компания, они громко смеялись, переступая через поваленные тополя. Даже самое обычное прошлое. Пишешь в эти колоночки – училась в седьмой школе. И непохоже на то, что это было со мной. На словах, в буквах – нет же этих персиковых крашеных стен и зеленых шатающихся парт. Нет… всего того нет, не звучит в «номере семь».

***
Один мой знакомый однажды сказал: " иногда я ловлю себя на том, что слушаю по радио гороскоп своей бывшей"
То же самое читать дневники своей бывшей - немного преступно, как будто прикасаешься к чему-то чужому и интимному, как будто смотришь порно дома на кассете. Не хочешь, чтоб кто-то об этом знал.
Сегодня был год с того дня, когда мы ходили в дендрарий, и разбрасывали вокруг листья. Это было 29 октября. Ты знаешь. У меня отличная память на числа. Я пью воду из стакана. Бьют часы. Они отмеряют время каждые полчаса.

Жизнь бежит, люди налипают, словно снежный ком. А какое-то время ты совсем одна.
В пятницу вечером мы встретились с Настей. Чтобы убить вечер окончательно, оказались в "народной пивной" с одной пьющей компанией. В половину двенадцатого забежал очень пьяный человек с кульком, бросил кулек к нам на стол, и закричал:
- Ребята! тут нужно одного (цитата) «кента угандошить»
(в кульке бутылка водки). Я потрогала стекло, и сказала:
- теплая
- плачу… штуку!
Cидоров сказал:
- Штука? Тьфу! час работы!
человек ответил:
- Какой час? Пятиминутное дело!

Тут Настя ворвалась в беседу:

- Как вас зовут?

-Миша

-Так, Михаил, мы таким не занимаемся. Присядьте и выпьем!

Он выпил. Оказалось, что он программист.

Я смотрела сквозь Михаила и думала про гороскопы бывших .

Написала сообщение: «Я тут подумала, даже немного скучаю»

Ответа не последовало.

Собственно говоря, некоторые люди уходят, подобно воде, утекающей сквозь пальцы.
Ты набираешь ее в ладони, она утекает. И сколько бы не производил это движение, она все равно утекает.
Оставляет на пальцах мокрые следы и блеск.

Тонкая осень - огоньки, свет, такси, желтое сияние внутри баров, кабаков, кафе. На дне бокала осталось лето - босые пальцы ног, теплый ветер, песенка... ночи без сна, морская вода, пейзажи.
Жизнь бежит, люди налипают, словно снежный ком. А какое-то время ты совсем одна.
На дне бокала осталось желтое сияние, когда мы сели в такси. Я вынесла за собой сигарету. Я одна.

***
Суббота. 13:55. Черный снег под глазами - не смыть тушь перед сном. Головная боль. Холодные ноги. Облезший красный лак. Лохматая голова. Шоколадка на голодный желудок.
Падает время года. Играет музыка. И это воспоминание: я зашла в дом, и за спиной закрылась мокрая ночь, в которой хотелось остаться. Я включила свет. В субботу был проливной дождь.

Стирали верхнюю одежду, при изучении её карманов оказалось, что брату дали стишок для праздника осени. Текст следующий:
«ты козел, козлище, зеленые глазища...».

Ребенок читает с выражением.

Такой невероятный дождь полоскал весь день, так, что кроме серого – за окном не оставалось других цветов. Единственной связью миром был интернет. В списке контактов в асе, был единственный человек, который вызывал у меня невероятный интерес. Его звали Алексей. Он никогда мне первый не писал. В 14: 23, - я получила от него сообщение.

« вчера познакомился с твоей подругой»,

И в 14:30 с вот таким текстом.

«послушай, ты не могла бы узнать, что она обо мне думает?!»

После некоторых событий моей жизни, которые никак не умещаются в 120 знаков, я вдруг стала много работать, и не смотреть в зеркало. Выходя куда-то – набрасывать на себя пальто, и бежать. При мысли о том, что так будет всегда, а потом появится кто-то ещё, было немного страшно. Но в целом, абсолютно все равно. Ничего не происходило.

Если бы оно умещалось в два предложения, я бы написала их и продала какому-нибудь автору. Точно продала бы. А так, оно, безразмерное, бродит в тканях живота – моё прошлое. Наше прошлое. Где-то во мне живет. Не могу точно сказать где.

Летом у меня был приятель. Мы говорим в основном об 1С и о сексе. Он рассказал, что ему нравятся фильмы про «Борна». Посмотрели вместе «Ультиматум Борна». Я уснула. Он расстроился. Про Борна мы больше не разговаривали.

По статистике, в нашем городе жил один миллион. Из этого миллиона, нас было совсем немного. Не то, что бы четырех человек, никак между собой не связанных, можно было обозвать местоимением «нас». Это просто удобное слово, для вот таких процессов. Среди одного миллиона жили четыре человека, связанных между собой только тем, что ходили внутри осени, носили пальто, слушали один и тот же альбом. Настя иногда думала про Колю. Она призналась мне в этом 25 октября. Я смотрела в экран и иногда тоже думала о чем-то. Коля, Алексей, Настя и я, все мы слушали один и тот же альбом.

Ничего не происходило. Сначала, этот факт наводил мистики.

В садике у брата объявили карантин. Девочка заболела менингитом. Мне всю ночь снились больные дети и белый свет. Снились стриженые волосы. И в памяти только какие-то пыльные занавески, запавшие случайно из какого-нибудь кабинета. Он был здоров, только немножко простужен.

Я проснулась в пятницу утром, включила этот альбом. Вдруг, подумала, что миры параллельны. И такое чувство, что это музыка из другой моей жизни, в которой дети не болеют страшными болезнями, и телефоны не отключают за неуплату.

Собственно говоря, и 25 октября было просто красивой цифрой. Что-то происходило в этот день, наверное, в параллельном мире – там, в моей жизни, наверняка происходило.

***

Это было время, когда все мои мужики уходили к ней. Это не моя вина, и тем более уж не её. Здесь принцип прост: равно, как и мне, часто совсем не интересны те, кто обращает внимание на меня, так же многие те, кем интересовалась я, смотрели на мои беспомощные попытки сквозь пальцы.

Как-то этой осенью, мы были у неё дома. Она была веселая и легкая. Я много пила, потому что не играю в карты. Они играли, смеялись, стреляли глазами. Он смотрел только на неё. Я выходила курить, почти постоянно. На улице дул ветер, и он говорил.

-пожалуйста, зайди назад, - и моё имя в уменьшительно – ласкательном ! Хотелось остановить все это, убежать. Я докурила сигарету, и заснула в комнате. Проснулась в семь утра. Было паршивое холодное утро. Меня трясло. Я обошла комнаты, в её спальне они спали в одной кровати.

Это самое глупое состояние женщины, когда ты не боишься быть отвергнутой, ты уже ничего не боишься. Не боишься расплакаться на улице, при людях, в такси! Не боишься просто набрать номер, и сказать « я люблю тебя». Не боишься вытряхнуть деньги из кошелька, лишь бы оказаться вместе с ним в одном месте и в одно время. Не боишься скандалов, криков, ссор, не боишься проигрывать, не боишься выглядеть глупой, быть отвергнутой. И слишком много маленьких событий, глубоко и основательно пронзают тебя насквозь.

Но любовь не в этом. Хотя, когда ехала в такси, домой, во мне кипел её концентрат. Любовь - это через десять лет брака суметь сказать ему спокойным голосом, что нужно поднимать ободок унитаза.

***

В среду возле гинекологии я встретила Марину. Она моя одноклассница - жила в соседнем подъезде, мы не виделись три года. Марина сидела на лавке, и держала в руке платочек. Я подошла к ней, и положила руку на плечо:

-марина?

- привет.

- привет.

Она обернулась, и желтые круги под глазами, синие точки жилок на лице, выдали её всю.

- что-то случилось?

Она помотала головой. Почти сразу не выдержала и расплакалась.

Она жила полтора года с мужчиной. Ему двадцать пять. Они делали все то, что я так любила: они целовались, потом ругались до рукоприкладства, потом снова целовались. Марина залетела. Люди живые, настоящие, двигаются, идут вперед. Но таких - меньше, знаете. Кто-то известный сегодня сказал: «Одиночество – человеческая установка по умолчанию». И вокруг, особенно в последнее время, я часто вижу, как только эта установка сбивается, они начинают успокаиваться, замолкать и пылиться. Люди в парах одинаково пылятся.

Сегодня ночью они снились мне, несмотря на то, что я ни разу не видела Марининого избранника. Во сне они ужинали со мной в ресторане большом и красивом, и он гладил её по коленке, а она плакала, вытирая лицо тем же платочком, что и утром.

Красивый роман – как красивый фильм – имеет четко обозначенное начало и конец, - подумала я, глядя в торговом центре, как люди подымаются по светлой белой лестнице, топчут её сапогами. Но, наверное, не каждое явление можно с чем-то сравнить. Тем более её. Можно сравнивать бесконечно, и в итоге, не охватить и сотой части её полноты. У меня от простуды хрипело горло. Я пила очень невкусный чай в пакетиках. Смотрела на лестницу. Заканчивалась ещё одна неделя.

Перевели часы. Приближалась ещё одна пятница. Марина сделала аборт. Я выходила с ней из подвала, держала под руку. Идти было совсем близко, двигались мы медленно. Она смеялась и плакала, запинаясь, сказала:

- я сидела там, и одна девушка говорила по телефону. Она сказала «давай уже быстрей едь, а то меня скоро выпотрошат!» и жевала жевачку. Я даже хотела ей волосы повыдирать. А потом мне стало страшно - очень страшно. И я успокоилась.

Она лежала, а я с нею рядом. Глядя в потолок, она сказала:

- а помнишь, как ты влюбилась в пятнадцать лет в того… В Сашку. Кажется, так его звали… открытки посылала?

- помню.

- классное было время. Мы с тобой конфетки покупали в магазине на углу, с шипучкой внутри.

- с кислой такой.

-да.

- знаешь, а у меня никого больше нет.

- ой… Марина!

Она замолчала, и, согнувшись, пошла в туалет.

- у меня только ты, да он.

- любишь его?

- черт его знает!

***

Вечер был желтый, и в этом заведении очень громко играл джаз. С улицы вбежала девушка, так они вбегали в клинику рядом с моим домом. И я сразу заметила её жесты. Она была мягкой и прозрачной. Столиков не было, и она выбрала нас. Подошла, резко и наивно спросила: « можно к вам подсесть?». Настя замолчала на полуслове.

Я кивнула. Она села.

- А вы курите? - спросила она.

- да.

- извините, можно сигарету.

Я протянула ей пачку. Подошла официанта. Она заказала три кружки пива. Курила, и поправляла волосы. Мы не сводили с неё взгляд.

- ну, что, давайте знакомиться! - сказала она.

Мы переглянулись. Я представилась. Настя тоже.

- что делаете здесь? Кого-нибудь ждете?

- ах, если бы, - сказала Настя.

- убиваем вечер пятницы.

Нужно заметить, она быстро нашла с нами общий язык. Была легкая и веселая. Глаза блестели. Её звали Лера или Лена. Я уже не помню. Даже если Лера, все равно. Она смеялась. Играл громко джаз, а потом она закурила, и сказала. Глядя на меня пьяными прозрачными голубыми глазками:

- а ты любишь джаз?

- ну, наверное!

-люблю! – сказала Настя.

- любить джаз, всё равно, что взрослого мужчину. Влюбляешься быстро, я бы сказала мгновенно, как по щелчку пальцев… - я слушала её и думала, откуда всё это сидит в такой тонкой и обыкновенной дамочке - и дальше - только хуже. Уже невозможно представить себе другого мужчину. Его седины, его предрассудки. Как стрелы, попадают в тебя и вонзаются глубоко внутри…

-да! – сказала я, затушив сигарету, - куда тебе ехать, Лера?

- меня сейчас заберут, я только позвоню.

- может ещё увидимся, милая!

- может, - сказала она, - может, нет. Хотя, мне понравилось так убивать вечер пятницы, - сказала она и засмеялась.

***

Мы говорили и не говорили. Хотя больше все же говорили. Становилось все яснее – чем больше в человеке пустоты, тем больше философии. В нем рождается и гибнет целая империя, потом снова рождается. Что приходит извне – не больше, чем вид из окна. Утешало будущее. Предчувствие будущего всегда утешает. Однажды все равно настанет светлое, ну или просто будущее. А так настоящее перетекает в какое-то следующее, тоже, настоящее, и совсем ничего не меняется.

Я смотрела в окно, и не слушала, что говорит мне начальница.

Она сняла с головы платок, и погладила рукой свою почти лысую голову. Улыбнулась, и сказала:

- а ты вот ходишь, думаешь об этом.… Думаешь, счастья нет? Самый счастливый, знаешь кто? Мой сын. А он так не считает…. А у меня, - она провела рукой по голове, - все волосы от химиотерапии выпали.

Потом она снова улыбнулась.