дошкольное образование

*
- Иди сюдда! – не разжимая зубов, прорычала Вика и сильно дернула Зоську за тощую косичку. Зоська икнула от боли, головенка ее дернулась, в шее что-то хруснуло. Она подлетела к матери, быстро перебирая ногами в заднем ходе, чудом не опрокинувшись навзничь. Плакать она боялась. Но рот помимо ее воли растянуло в беззвучном рыдании, а покрасневшие, расширенные глаза наполнились крупными каплями слез…
- Не вой, не вой, курвятины кусок!... – Вика резко развернула дочку к себе лицом так, что та чуть снова не упала, запутавшись своими новыми босоножками одна об другую. – Зааткниись – скрипя зубами, прошипела Вика и с силой вдавила кулак в зоськино лицо. Из носа потекла кровь.
- Што ж ты робишь, Вика?... – тихо, без отчаяния в голосе проговорила Викина мать, зоськина бабушка.
- А Вы не суйтесь, мама. Она мне всю жизнь испортила. Как ее папочка. А тут еще Вы лезете.. – Вика достала из шкафа платок и сунула его под нос Зоське. Стало опять больно.
- Не капай, не капай кровью на ковер, выродок. Держи голову вот так. – Она опять дернула дочь за волосы. Прядь волос зацепилась за Викино кольцо, и Зоськина голова дернулась вслед за рукой матери.
- Ай – пискнула Зоська.
- Я кому сказала «не капай»!... Упрямая, как татарский хер…
- Зачем я к тебе приехала?! – бабушка резко встала с дивана. – Уеду… Воспитывай, как хочешь, а я видеть этого не хочу.
- Ну, и уезжайте!...
Зоська хотела сказать бабушке «не уезжай», но боялась матери. А еще и потому молчала, что обрадовалась перепалке матери и бабушки, потому что ее, наконец, оставили в покое… Она тихонько ушла в свой уголок за шкафом, присела на кровать и стала разглядывать пятнышки крови на платке. Бабушка с матерью говорили уже на кухне, потом хлопнула дверь, и Зоська осталась одна. Она аккуратно сложила платок, красными пятнышками внутрь, взяла книжку про Вия и в который раз стала перечитывать свое любимое место: «…Когда солнце стало садиться, мертвую понесли в церковь. Философ одним плечом своим поддерживал черный траурный гроб и чувствовал на плече своем
что-то холодное, как лед. …».

На похоронах было интересно. Мама лежала в красивом гробу. Зоська стояла рядом и рассматривала ее неподвижное лицо. Почему-то раньше она не замечала маленького белого шрама на ее лбу, прямо под волосами, зачесанными назад. Наверное, потому, что та носила при жизни игривые кудряшки, а – главным образом – потому, что Зоська боялась смотреть матери в лицо…
Зоську гладили по голове, говорили «сиротка». Она благодарно улыбалась людям и старалась не вертеть головой в ту сторону, откуда слышались приглушенные голоса, произносившие «мышьяк… мышьяк».
- Да тут его в шкафу полно было – говорил какой-то мужчина тенорком… - Вика крыс морить хотела… Неосторожно, видать, бабешка с ним это…ну, распорядилась..
Зоська слушала и улыбалась, и не видела, как внимательно смотрит на нее бабушка.
На поминках тоже было хорошо. Зоську посадили во главе стола и обещали ее «не оставить»… Сидящие за столом говорили, что Зоське теперь одна дорога – в детдом, раз даже бабушка («и как только земля таких носит») наотрез отказалась брать Зоську к себе и уехала прямо с кладбища, не оставшись на поминки…
Зоська дождаться не могла, когда ее отвезут в тот чудесный, фантастический мир под названием «детдом»… Где она будет сколько влезет читать книжки и «хранить страшную тайну», про которую никогда не напишет в дневник, который обязательно сразу же заведет.
Она не напишет, как мечтала про мамины похороны, когда лежала ночью на своей кровати за шкафом, больно заткнув пальцами уши, но все равно слыша мерный стук маминой кровати и ее надрывный шепот «Андрейка, Андрейка…». Как ей хотелось в туалет, но она боялась пошевелиться и прервать эти стук и шепот… Как все же она описалась и в ужасе от содеянного замерла окончательно, и уже не могла заснуть на мокрой холодеющей простыне, застывшая, с ноющей от неподвижности спиной… Как отдышавшаяся от стонов мама сказала, тихо смеясь: «во рту даже пересохло», а мужской голос ответил «лежи, я принесу…».