Труба зовет

*
- Труба зовет,- прошептал он ей на ухо.
- Что ты кричишь?... – она с закрытыми глазами вылезла из-под одеяла и так, вслепую, пошлепала голая в ванную… Она всегда спала голая. Даже зимой, как сейчас, не признавала никаких сорочек и пижам. Тапочки она не носила принципиально, поэтому в постели, прижимаясь к нему своим голым теплым телом, быстренько и настойчиво запихивала свои замерзшие ступни между его ног. Он охал, чаще – притворно, но это был ритуал, и его нужно было соблюдать. Почему? Да кто ж будет разбираться в природе и целесообразности многочисленных семейных, глупых мелочей. Так вот, он нарочито охал и запихивал ее ступни повыше к своему паху. Там кожа была не такая волосатая, как у коленей. Она тихо смеялась, привыкшая к такой неудобной позе, щекотала пальцами ног его сокровенные места, так они еще немного возились, а потом засыпали. Это – если не занимались любовью. Когда они занимались любовью…Тогда.. После она лежала на спине, вздрагивающая и горячая, с полуприкрытыми глазами и говорила медленным шепотом:
- Ничего, если я не пойду в душ?... – и затихала… Он поворачивал ее спиной к себе и обтекал собой ее тело, свернувшееся в калачик. Он шептал ей в затылок всегда одно и то же о том, что она-де опять громко стонала. Он ее ласково шепотом корил всякий раз, хотя знал, что она ему скажет, что «дети должны знать и узнавать голоса любви».
Она уже была в душе и – он знал – что она еще спит стоя, а на нее льется теплый шум воды. Он всегда просыпался раньше нее, и ему нравилась эта родная сопящая теплота своего жилища. Он заглядывал к детям, поправлял на них одеяла, пряча под них их разбросанные во сне ноги и руки.
Одевшись, он заглянул в душ, отодвинул занавеску, и сказал ей:
- До востребования, - и смешно сощурился. Это тоже было ритуалом. Она кивала ему из-за водной струи и что-нибудь добавляла, вроде «ты когда сегодня?» или «я что-то хотела спросить. Вспомню – позвоню». И он уходил на службу.
Сегодня на планерке Венедиктов нелепо хрюкал, трясясь от сдерживаемого смеха, а начальник цеха несколько раз смотрел на него с яростной укоризной, пока, наконец, не гаркнул свой знаменитый матерный тезис, после чего все стали ржать в открытую.
Он подумал о том, что вечером расскажет ей про эту историю, которая началась с его анекдота перед планеркой. Как Венедиктов трясся животом, не в силах сдержать смех, как орал начальник цеха, как у Венедиктова выскочила сопля из носа, и как все ржали…
Он с улыбкой шел по цеху после планерки с сослуживцами, которые расходились по разным направлениям. Они что-то говорили друг другу вслед, смеялись, вспоминая Венедиктова и его соплю. Навстречу попадались мужики из другого цеха, которым было интересно узнать, отчего все ржут. Узнав, они тоже смеялись.. Он на ходу, еще повернув голову в сторону уходящего от него в той же позе полуоборота товарища, договаривал ему конец истории с Венедиктовым, споткнулся. Неожиданно для себя.. Не понятно.. Эти пахнущие солярой шашечки пола двигались навстречу его лицу, а он не мог понять, почему он падает на таком привычном для его ног месте. Опять пиджак будет испачкан и пахнуть – как она говорит – «метром»… Он упал правой щекой на черные шашечки пола и с насмешливым удивлением подумал: «Я умер?». И умер.