зкп

Официально заявляю, что все описанные
события и участвующие в них герои являются
вымышленными. Любые совпадения – случайны.

 - Товарищ старший лейтенант! Смирнов разбился! – дверь в вагончик распахнулась, и в проёме застыла тощая фигура командира отделения Ядрова.
 Зеленов, начальник участка спецработ, вскочил с табуретки, чудом не ударившись головой о низкий потолок крохотной прорабки и, практически вышибив своим телом младшего сержанта, как пробку, наружу, уже на бегу спросил: - Жив? Что случилось?
 - Жив, вроде, упал.
 - Жив, вроде? Или – упал, вроде? Говори, ***! Прибью!
 - Жив! Жив! А упал – вроде. Со второго этажа на третий. Рядом с залом боевого управления. Кажется, руку сломал, - комод обречённо трусИл рядом, опасливо косился на почти двухметрового офицера и откровенно трУсил.
* * * * * * * * * * * *
 ... ещё школьником Валера Зеленов видел один из первых советских боевиков – фильм «В зоне особого внимания». Кроме залихватски машущих ногами десантников, в нём впервые показали ЗКП - защищённый командный пункт. Правда, то ли случайно, то ли специально буква «З» расшифровывалась киногероями как «замаскированный». Мальчишечье внимание притягивало и манило полное тайн современное высокотехнологическое подземелье. Лабиринт санпропускника, тяжелые бронированные двери с огромными штурвалами на герметичных запорах. Длинные, легко насквозь простреливаемые в случае необходимости, коридоры. Идеальные чистота и порядок, отсутствие всего лишнего и строгая напряжённая атмосфера. Через несколько лет, уже курсант высшего военно-строительного училища Зеленов, корпя над курсовиком по инженерным системам фортификационных сооружений, вновь вспоминал кадры из фильма и, улыбаясь, мысленно сопоставлял их с планами и чертежами настоящих объектов.
 Пролетели ещё несколько лет. Валерий с отличием окончил училище, дважды наотрез отказавшись от адъюнктуры. Нерастраченный тогда ещё юношеский идеализм не позволял ему вступить на первые ступени лестницы преподавательской карьеры, не имея достаточного опыта практической работы. Слишком очевидной была разница в отношении курсантов к педагогам-практикам, пришедшим в училище из военно-строительных управлений, и к «бархатным жопкам» - преподавателям, прошедшим самую «жесть» карьерного роста: училище-адъюнктура-кафедра. С умным видом рассказывали они про технологические тонкости и организационные секреты производственных процессов, которые сами-то только на бумаге и видели. С незыблемой уверенностью в правоте своего выбора, благо красные корочки диплома таковой ему предоставляли, лейтенант-инженер Зеленов предпочёл тернистую стезю линейного ИТР заманчивым перспективам нафталинового кафедрального роста. На удивлённый вопрос начальника факультета о причинах такого, прямо скажем, редкого отказа от столь заманчивого предложения, Валерий честно рассказал о нежелании быть причисленным последующими потоками курсантов к категории бархатных жопок, и заявил, что лишь набравшись достаточного практического опыта на линии, вернётся на родную кафедру, и решит поступать в адъюнктуру. Прощальный взгляд качающего головой начкафака, полковника, доктора технических наук, заслуженного строителя РСФСР, автора множества учебников, исполнен был смеси уважения, сожаления, разочарования и не оскорбляющей снисходительности мудрого знания зрелости к наивной святости надежд молодости.
 На первых реальных объектах в пух и прах развеялись планы возвращения в Ленинград, к учебникам и тетрадкам. Далеко не сладкая, но полная событиями и пьянящим чувством настоящего дела, работа на стройках так овладела Валеркиным сознанием, что всё остальное казалось мелочным и далёким. Быстро и успешно освоившего обязанности прораба, уже старшего лейтенанта Зеленова назначили начальником отдельного строительно-монтажного участка, и, как говорится, кинули в самую середину строительного водоворота: теперь он являлся руководителем достаточно большого коллектива и самостоятельно занимается инженерной начинкой подземного муравейника – сложного во всех смыслах сооружения, подобного тому, киношному ЗКП. Осуществились юношеские мечты – наконец-то он оказался внутри железобетонной коробки, уходящей своими этажами не вверх, как во всём нормальном мире, а вниз. Где первым называется самый близкий к поверхности этаж, а дальнейшая нумерация увеличивается по мере их заглубления. Где «парадные» двери основного входа отделены от ближайшей комнаты доброй сотней метров мрачного подземного тоннеля, а сам вход больше напоминает невесть откуда взявшуюся посередине поля трансформаторную будку или уборную при каком-нибудь маленьком провинциальном вокзале. В одночасье согнали сюда, в приморские степи, военно-строительные части и организации для возведения именно такого объекта, информация о месте расположения которого, да и вообще любая связанная с ним проектно-техническая документация, являлись жутко секретными. Со временем, после сдачи в эксплуатацию, в этом ЗКП тоже будут и чистота, и порядок, и строгая атмосфера, точь-в-точь, как в том кино. Но всё, что сейчас творится в этой подземной многоэтажке трудно представить непосвящённому человеку.
 В главный бункер попасть можно только через длиннющие потерны двух входов-выходов: основного и запасного. К сожалению, пока только через них же в сооружение может поступать и свежий воздух. Конечно, проектом предусмотрена сложная, с многоуровневой системой защиты, фильтровентиляция, но... Когда она ещё будет смонтирована! Временные воздухопроводы по тем или иным причинам давно уж не функционировали, местами вообще отсутствовали целыми плетями, а если признаться, то толком они никогда и не работали. Тем временем, в эвакуационной шахте установили большущий осевой вентилятор, который временно обеспечивает посильную вытяжку газов. А их там, поверьте, предостаточно! Вообразите себе десяток одновременно работающих сварочных постов и, главное, дым и копоть, которые они вырабатывают. Испарения расплавляемой здесь же серы набиваются в лёгкие и запросто доводят до рвоты. Разъедающая глаза свежая известь разносится по всем помещениям снующими, словно тараканы, солдатами-отделочниками. Приплюсуйте тяжёлые выдохи и пот более полусотни людей, одновременно занятых тяжёлым физическим трудом. И всё это при невозможности проветривания даже просторных залов управления и комнат боевого дежурства, не говоря о совсем уж затхлом воздухе во множестве непонятного назначения каморок и закутков. Постарайтесь мысленно увидеть протянутую под потолками и вдоль стен паутину временных электрических проводов с вереницей патронов, но, как правило, с редко горящими в них тусклыми лампочками. Представили? Тогда сможете понять, почему каждому человеку, занятому на таком строительстве, жизненно важно периодически выбираться на поверхность подышать свежим воздухом и дать глазам отдохнуть при дневном свете.
* * * * * * * * * * * * *
 …Зеленов зашёл в прорабку незадолго до вторжения в неё Ядрова, совершив привычно надоевший длительный переход от бункера к точке выхода на поверхность, ежась от холода и щурясь от мощного сквозняка в основной потерне. Лето стояло в разгаре, и стоило лишь переступить с бетона на утрамбованную землю дорожки, как зной мгновенно обрушивался на выходящего всей своей мощью. Подобные контрасты, многократно испытываемые в течение дня, изрядно утомляли и раздражали своей неотвратимостью. Через полчаса начнётся построение перед обедом. Надо будет самому проверить личный состав (хоть это и не входит в обязанности начальника участка), так как, похоже, его доблестный прапор отсыпается где-то в глубине бункера, восполняя растраченные ночью силы.
 Прапорщик Дмитрий Голуб, один из двух командиров взводов солдат-монтажников, был человеком неплохим, но ленивым. Второй взводный – лейтенант Демченко третью неделю находился в отпуске. Голубу буквально приходилось разрываться на части – слишком разбросанными были по стройплощадке места работы солдат многих монтажных специальностей из теперь уже двух подчинённых ему взводов. Вот Голуб частенько и пытался под различными предлогами увильнуть от спусков под землю. А так как Зеленов всё равно загонял его туда, то бывало, что силы этого стахановца тратились лишь на поиск укромного уголка для устройства потаённого лежбища. Для этого достаточно было затеряться в многочисленных переходах и юркнуть в какую-нибудь свободную от внутренних работ комнатушку. Среди нагромождения всякого хлама и заготовленных или оставшихся материалов смастерить подобие ложа, а затем, выкрутив из свисающей лапши электропроводки лампочку, преспокойно спать до тех пор, пока организм не взбунтуется и не потребует глотка бодрящего воздуха.
 Дело в том, что молодой любвеобильный прапорщик боялся, что не успеет за одну короткую человеческую жизнь осчастливить своим вниманием всех попадающих в поле его зрения женщин подходящего возраста и приемлемой степени привлекательности. Кстати, по поводу указанных критериев строгой оценочной шкалы у него не существовало. Все подозревали, что зависели оценки исключительно от степени доступности его избранниц и уровня их готовности на ответные действия. Но, как бы то ни было, большую часть ночей новоявленный Казанова проводил в объятиях местных красавиц. Учитывая, что ближе пяти километров ни одной деревенской хаты не наблюдалось, а непосредственно в близлежащем гарнизоне проказничать было как-то страшновато, то степень его утренней усталости напрямую зависела от удалённости жилья его очередной пассии. Если б не прочный спортивный велосипед, который служил Голубу верным конём во время его любовных странствий, то неизвестно как долго смог бы прапорщик совершать такие регулярные пешие переходы. Зеленов неоднократно грозился под горячую руку открутить голубовскому велосипеду колёса, а самому прапору кое-что поважнее колёс, но дальше обещаний дело не заходило.
 Вот и сегодня, Голуб после утреннего построения попросту растворился в бункере. Все видели его спускающимся в объект, но куда он там подевался – оставалось загадкой. Решать её у старлея не было ни сил, ни желания. Сам еле на ногах держался: очередной «борт» с большезвёздно-лампасными проверяющими прилетает через неделю, и все последние дни на поверхность выбирались лишь для ночлега и еды. К чести Щегла (птичье прозвище красавчика-прапора), он стойко держался почти всё это время, порхая по объекту и честно выполняя все команды начальника участка. Но последнюю ночь, видимо, доведённый до крайности столь длительным воздержанием, провёл вне стен «отеля». Так называли барак, одна часть которого была превращена в склад, а другая переоборудована под комнаты для офицерского состава. На деле они представляли собой несколько разделённых фанерными перегородками помещений со стоящими в них обычными солдатскими кроватями. Утром нетронутая постель прапорщика Голуба свидетельствовала об очередной его вылазке «в тыл врага», как сам он именовал свои похождения. Объявился он только утром, точно к началу рабочей смены, скромно присоседившись к дальнему краю шеренги, стараясь не смотреть в глаза начальнику. Наверняка, исключительно из чувства врождённой застенчивости.
* * * * * * * * * * * *
 Двое суток назад, в свете грядущего прилёта инспектирующих генералов, начальник Управления для ускорения работ дополнительно прислал шесть человек из округа – четырёх вольнонаёмных сварщиков и двух специально переведённых из другой войсковой части солдат – специалистов по вентиляции. Они прибыли на ближайшую станцию перед ужином. Встречать их Зеленов отправил Голуба на своём грозном ГАЗ-69, верном «козлике», так любовно вся страна называла эти устаревшие армейские джипики.
 Самолично поселив гражданских рабочих в таком же, как и их «отель» бараке, старший лейтенант вызвал к себе Голуба и двух солдат-новичков. В ожидании, он распахнул окно в прорабке. Наступила темнота, а жара все равно не спадала. Даже полные вдохи не приносили ощущения свежести. Только к концу дня можно было позволить себе немного расслабиться и отдохнуть от постоянного громадного напряжения. Усталость тут же давала о себе знать, до этого момента загоняемая исключительно силой воли в неведомые уголки сознания. Вот и сейчас, ожидая подчинённых, Валерий почувствовал, что утомление подходит к своей критической черте. Скорей бы в койку – и спать часов до семи, не просыпаясь. Стараясь ни о чём не думать, он разглядывал закат через окно, неподвижно сидя за столом и подперев голову рукой.
 - Разрешите войти? – бодрый голос прапорщика вернул начальника участка к действительности.
 - Да, заходите.
 - Товарищ старший лейтенант! Разрешите войти? – следом в прорабку бочком протискивались двое, как две капли воды похожих друг на друга, бойцов. И без перехода, практически хором: - Товарищ старший лейтенант! Младший сержант Абдуллаев прибыл для прохождения службы!
 Зеленов кивнул прапорщику:
 - Присаживайтесь, – и далее, солдатам: - Вольно!
 Невысокого роста, обычные парни стояли, что называется, явно не в своей тарелке. Оно и понятно: новая обстановка, новый коллектив, новое начальство. Зеленов пристально осмотрел военных. И к бабке не ходи – близнецы. Точные копии друг друга, словно их папашка копиркой пользовался. Начальник Управления Работ, или более коротко – Командир, говорил Зеленову, что специально упрашивал главного инженера главка перевести к ним в округ отделение солдат, умеющих самостоятельно работать на монтаже вентиляции. Отделение, конечно, тот не дал, но приказал из другой части отправить парочку бойцов в помощь. Продолжая разглядывать обоих Абдуллаевых и задавать им обычные вопросы о местах службы, опыте работы и отношении к дисциплине, Валерий не мог понять, что же ему в них не нравилось. Хоть и застёгнуты они были на все пуговицы и крючки, и ремень подтянут, и сапоги начищены (Наверняка Голуб «снял стружку» перед первым визитом к старшему начальнику), но чувствовалось в их облике что-то искусственное, настораживающее. Похоже, что особой аккуратностью «орлы» не отличались: хэбэ неглаженное, хоть и явно выстиранное перед переводом в новую часть, подворотнички свежие, но пришиты стежками длиной сантиметров по десять. И глаза... Точно! Глаза. Ни один из сержантов не смотрел начальнику участка прямо в глаза. В этом, конечно, нет ничего необычного. Так поступали практически все солдаты, наверное, ещё по старой школьной привычке: не будешь смотреть в глаза учителю, к доске и не вызовут! Только, всё равно, обычно хоть на короткие промежутки времени, но удавалось устанавливать зрительный контакт с пусть даже самым отпетым и делающим вид полного раскаяния нарушителем. Здесь же ни на секунду не получалось зацепиться ни за одну из двух пар близнецовых глаз. Они как юркие рыбёшки в мутном пруду ускользали от всех попыток поймать их за хвост.
 Выслушав, как обычно бывает в подобных случаях, вялые заверения сержантов в полной своей готовности честно исполнять свой священный долг перед Родиной, особенно на участке товарища старшего лейтенанта, Зеленов отпустил обоих в казарму.
 - Твоё мнение? – Валерий захлопнул тетрадь, в которую по привычке записывал данные обо всех прибывающих.
 - Да кто ж их знает, - сделал неопределённый жест Голуб. – Вы же сами знаете, Валерий Александрович, пока «под нагрузкой» не проверишь – не поймёшь, что за фрукт.
 - Вот и проверяй. Смущает меня что-то, сам пока не пойму что, может и ерунда всё это. Но вот ведь факт: весной им на дембель, а так легко из той части переведены. В пару дней все бумаги оформили и самих доставили. Я, к примеру, ни Бузуна, ни Сарсенбекова, ни Банковского, ни за какие коврижки не отпустил бы.
 - Так ведь главк приказал. Куда деваться-то?
 - Главк – он где? То-то и оно... Кто лучше нас с тобой своих бойцов знает? Вот скажи, если б тебе приказали двух сварных чёрт-те куда отослать, да причём, насовсем. Кого б ты отправил?
 - Ясно кого: Ядрова и Жарикова.
 - Правильно. И я б им флажок зелёный на сопроводиловке с чистым сердцем поставил и вздохнул спокойно, что избавился. Просёк? Короче! Присмотрись к ним внимательно. Ты мне этих братиков, Чука и Гека, блин, новоявленных, сразу по-полной грузи, что б им не до глупостей было.
 - Ясно, Валерий Александрович, - прапорщик встал. – Разрешите идти?
 - Куда собрался? Доставай блокнот, пиши задания на завтра.
* * * * * * * * * * * * *
 ...объёмное эхо от грохота сапог по бетону строгого квадратного сечения потерне, казалось, обгоняло бегущих и звонко отдавалось в ушах. Сам коридор воспринимался сейчас особенно бесконечным.
 - Беги быстрей! Показывай где! – Зеленов на ходу за шкирку выпихнул вперёд себя командира отделения.
 Практически все ушли на обед, поэтому никто из солдат или рабочих по пути не попадался. Редкие лампочки потерны закончились, началось основное сооружение. Несколько лестничных маршей ещё глубже вниз, парочка поворотов, сваренная из арматуры и труб временная лестница, и они оказались в огромном, на два этажа зале. В нём царил полный хаос. Открытые местами монолитные стены, частично оштукатуренные, по углам – недостроенные перегородки. По всему помещению бессистемно расставлены сбитые из досок и брусов кОзлы. Для устройства будущего планшета под многометровую карту театра предполагаемых военных действий стоят части гигантских металлоконструкций. Там и сям лежали подготовленные к монтажу короба вентиляционных систем. В углу, полусидя, оперся об стенку Смирнов, странно вывернув руку, рядом с ним стояли оба Абдуллаева.
 Зеленов опустился на корточки возле нечастного солдатика, испуганно, сквозь явную боль, глядевшего на старлея. Взгляд мгновенно зафиксировал ссадины на подбородке и переносице, пятно крови на рукаве в месте жуткого излома предплечья, и споткнулся о глаза больного. В них стоял неописуемый страх, скорее – ужас. Истолковав это его опасением за своё здоровье и боязнью предстоящей операции, офицер положил свою большую ладонь на бритую голову Смирнова и погладил его, словно котёнка.
 - Всё в порядке, Саша. Мы с тобой. Всё самое страшное – позади. Успокойся, успокойся, малыш. Всё будет хорошо, - и, обернувшись к сержантам, добавил: - Быстро, носилки и мою машину!
 Ядрова как ветром сдуло. Абдуллаевы, переглядываясь, топтались на месте.
 - А вам какого хрена? Особого приглашения ждёте?
 - Мы вам помочь хотим. Его нельзя одному нести. Рука совсем плохая. Надо поддерживать.
 - ***, раньше надо было поддерживать, до падения. Ладно, ждите, - Зеленов опять обратился к лежащему: - Что болит, Саша? И скажи, что произошло?
 - Рука болит. Я упал, товарищ старший лейтенант. С лестницы. Короба наверху стыковал. Не удержался.
 - Головой ударился? Болит голова?
 - Нет, не ударялся. Болит. Чуть-чуть.
 - Вот и, слава Богу. Всё будет хорошо, Шурик!
 Зеленов резко повернулся к Абдуллаевым: - Вы где были? Почему это произошло? Как он один мог два короба под потолком удерживать? – ответом служило гробовое молчание. – Готовьтесь, военные. С меня стружку снимут, а уж я с вас шкуру спущу!
 - Они не виноваты, товарищ старший лейтенант, - подал слабый голос Смирнов: - Я только один виноват.
 - Лежи, защитник, - Зеленов опасался, что у бойца может быть шок, ведь неизвестно, что у него кроме руки повреждено, поэтому никакого выяснения причин произошедшего с ним устраивать не собирался. Во всяком случае – не сейчас, до осмотра врача. Не теряя зря времени, он осторожно уложил сломанное предплечье на тут же выдранную из какого-то ящика дощечку. Из открытой раны выглядывали острые то ли края, то ли обломки кости. Образовалась большая синюшная гематома, но кровь уже почти не текла. Жуткое зрелище противоестественно изогнутой руки заставляло подкатываться приторному кому к горлу. Поборов себя, офицер осмотрелся. Возле одной из стоек электрики вчера крепили дополнительные патроны освещения, поэтому там же нашёлся моток изоленты. Ею Зеленов бережно примотал к импровизированной шине смирновскую руку возле кисти и локтя.
 - Терпи, Саня, потерпи, родной, - отзывался Валерий на громкие стоны больного. Затем, он повязал на шею Смирнову сделанную из небольшого куска стеклоткани импровизированную повязку-косынку, а в неё уложил всю шинную конструкцию.
 Тем временем, топот бегущих становился всё ближе, и через секунду грохотом взорвал тишину каменного мешка громадного зала. Прибежавшие солдаты сгрудились рядом и, тяжело дыша, переводили дух.
 - Так, внимание! Взяли его нежно, как собственный дембель, и – в машину! – хлопнув в ладоши, повысил голос Валерий. Аккуратно уложив своего товарища на носилки, солдаты стали осторожно продвигаться его к выходу. В этот момент из полумрака одного из коридоров показалась до смерти перепуганная физиономия прапорщика Голуба. Он обречённо смотрел на Зеленова, на лежащего Смирнова, на группу солдат и мысленно прощался со всем хорошим на ещё мгновение назад уютной и удобной планете.
* * * * * * * * * * *
 - Пройдите ко мне, молодой человек, - обратился к Зеленову врач травматолог. Валерий зашёл в маленький чистый кабинет.
 …несколько часов назад пришлось демонстрировать хорошо поставленный командный голос и умение, при желании, подавлять чужое сопротивление. В приёмном отделении какая-то грымза, лишь услышав вопрос бойцов о том, куда заносить больного, категорически отказывалась брать на осмотр солдата, даже не желая ни взглянуть на него самого, ни узнать причину его доставки в больницу. Отказ мотивировался исключительной принципиальной демилитаризованностью городской больницы и необязанностью персонала возиться с травмированными военнослужащими, очевидно забыв, что те являются такими же советскими гражданами. Напрочь наплевав на клятву Гиппократа, она рекомендовала везти изувеченного героя военно-трудового фронта в лазарет своей части или за 130 километров в расположенный там санитарный батальон. А ведь несчастный мальчик запросто мог бы быть и её сыном, если б, конечно, она сама при этом хоть каплю походила на нормальную советскую женщину. Кстати, эти самые военнослужащие, по непонятным причинам так люто ненавидимые здешними медиками, между прочим, исполняют свой священный долг перед Родиной конкретно в их сраном городишке. И не замаскированному идеологическому врагу, коей несомненно является докторица (наверняка с молчаливого согласия главврача), решать обоснованность такого совместного решения министерства обороны и местных Советов. Но, если руководству данного медицинского учреждения наплевать на утверждение партии о том, что народ и армия едины, то надо смело заявлять о расхождении своего и партийного взглядов, а не изображать из себя законопослушных служителей милосердия.
 Собственно, точно таких слов, и даже близких к ним по значению, та грымза не только не произносила, но, скорее всего, и не знала вообще. Однако именно так сформулировал Зеленов главврачу тезисы её грязных инсинуаций в адрес Советской Армии в лице лучших её представителей. Для этого он вихрем прошёл сквозь секретаря в обставленный с убогой провинциальной роскошью кабинет, и с расстояния не более десяти сантиметров удавом смотрел в глаза растерявшегося и ошеломлённого местного медицинского начальника, скалой нависнув над его плешивой головёнкой. В результате подобной молниеносной атаки враг был полностью деморализован, раздавлен и вынужден был объявить о своей безоговорочной капитуляции. Через десять минут Смирнова осматривал хирург, а через полчаса уже началась подготовка к операции.
 …- Присаживайтесь, - врач указал на стоящий рядом со столом стул. – По-моему, нам есть о чём поговорить.
 - Что-то серьёзное с рукой? – Зеленов вопросительно смотрел на хирурга.
 - Любая травма живого организма всегда серьёзна, молодой человек, - доктор достал лист бумаги и ручку. – Я сейчас не о самом переломе, а о характере полученных повреждений и рассказе вашего хлопчика о причинах их получения.
 - Что-то не совпадает? – моментально насторожился старший лейтенант.
 - В том-то и дело. Смотрите, - врач начал быстрыми уверенными штрихами изображать на бумаге человеческую руку. – Больной утверждает, что травма получена в результате падения с высоты около пяти метров на бетонный пол. Однако суставная капсула не повреждена, и никаких других, характерных для такого падения, повреждений не наблюдается. Вместе с тем, направление, характер смещения центрального и периферического отломков, их взаимное расположение, и, главное, особенности травмирования окружающих тканей свидетельствуют о несколько другой картине. Такой перелом вызван, вероятней всего, резким смещением двух, как бы точнее назвать, упоров что ли, движущихся в параллельных плоскостях, но в противоположных направлениях, в то время как третий такой упор вызвал сильные сдавливающие повреждения – он быстро дорисовал несколько стрелочек и поднял голову: - Я понятно излагаю?
 - Вполне, Зеленов внимательно изучал картинку. – По образованию я - инженер. Вы уверены в своих предположениях?
 - Городок наш маленький, специалистов в УВД не хватает, вот и приходится часто в роли судмедэксперта выступать. Так что кое-какой опыт имеется. Я вижу, вам не безразлична судьба этого солдата, судя хотя бы по той революции, которую вы устроили в приёмной. Так вот. Осмелюсь советовать: внимательней разберитесь с этим делом. Во всяком случае, мальчик однозначно говорит неправду. И если не вы его заставили лгать (уж простите за прямоту, всякое бывает), то надеюсь, что мои опасения не останутся без внимания. Вообще-то я обязан проинформировать милицию о своих сомнениях, но вы сам – офицер. Думаю, что моя информация попала в нужные уши. Тем более что специфика вашего министерства такова, что на любые милицейские действия всё равно понадобится санкция армейского командования.
 - Спасибо, доктор, - Валерий поднялся. – Можете не сомневаться. Я лично во всём разберусь. Вы позволите взять ваш рисунок себе?
 - Конечно.
 - И ещё. Когда я смогу поговорить со Смирновым?
 - Лучше не сегодня. Больной перенёс не самую лёгкую операцию. Сейчас он после наркоза, а на ночь дадим ему успокоительное. Пусть отдохнёт. Приезжайте завтра.
 - Ещё раз, спасибо, доктор! – Валерий крепко пожал доктору руку.
* * * * * * * * * * * * *
 Несмотря на позднее время, Прапорщик Голуб ждал возвращения начальника участка на въездном КПП. Лишь только завидев фары подпрыгивающего на ухабах уазика, Щегол сам бросился открывать шлагбаум. Ему было достаточно одного взгляда на старшего лейтенанта, чтобы молча, словно кролик в пасть удава, полезть внутрь притормозившей машины. Благодаря присутствию солдата-водителя остаток пути до прорабки ехали молча. Зеленов никогда не устраивал разноса даже сержантам в присутствии рядовых, не говоря уж о «целом» прапорщике!
 - Поставь машину, и – в койку! Быстро! Завтра чуть свет выезжаем, – бросил водителю Валерий и зашёл в вагончик.
 - Товарищ старший лейтенант! Я всё объясню! Только решите! – отчаянно взмолился прапор.
 - Я вам сейчас сам всё объясню, товарищ прапорщик. Доходчиво и аргументировано, - полупроговорил-полупрорычал, стиснув зубы, Зеленов…
……………………………………………………………………………………………….
 …выпустив пар, вдоволь наоравшись на Голуба, пообещав ему по очереди трибунал, увольнение из армии, суд чести прапорщиков, в конце концов, просто - набить морду, Зеленов закрыл глаза и откинулся на стенку.
 - Валерий Александрович, честное слово! Никогда больше! Я и вздремнул-то с полчасика, - но, уловив момент открывания глаз начальником, Голуб мгновенно поправился: - Может, пару часиков… Правда, ну не специально ж я… Бес попутал!
 - Короче! Ты всё понял? – устало потёр глаза старлей. – Расхлёбывать всё равно придётся. Я тебя, конечно, прикрою насколько смогу, но ЧП серьёзное: в любом случае по головке не погладят.
 - Я всё понял, товарищ старший лейтенант! – в глазах прапорщика забрезжили искры надежды. – Спасибо! Разрешите идти? Я прямо сейчас из этих Абдуллаевых и Ядрова всю правду вытрясу!
 - Не вздумай! Запрещаю категорически. Никаких «вытрясу». Проведёшь обычный опрос, прикажешь всем «объяснительные» написать, но только одновременно, что б не консультировали друг друга, о чём писать, а о чём – нет. Рассадишь всех в столовой, каждого за отдельным столом, дашь по листу бумаги и ручке. Если пикнет кто – в хрюльник! Но всё сделай ненавязчиво, как бы мимоходом. Сделаешь вид, что больше собой озабочен. Бойцы не идиоты, понимают, что рыло твоё в пуху. Не знаю, кого Командир на разборки пришлёт, но мне сейчас главное до их приезда самому всё понять. Мы с тобой по любому своё получим, по самое «не могу», а суке той, что виновата, замполиты, жопу свою защищая, пальчиком погрозят, да и замнут всё. На хрена им на себя неуставняк вешать. Проще нарушение «техники безопасности» изобразить. Тут дело принципа. Со мной ты, или нет, но я всё равно эту гниду на чистую воду выведу.
 - Я с вами, Валерий Александрович! – скороговоркой выпалил прапорщик.
 - Ладно, посмотрим. Да, вот ещё, - Зеленов почти вплотную подошёл к Голубу. – Ни на секунду братиков-акробатиков из виду не выпускать! Завтра лично на монтаж вентиляции пойдёшь. Смотри мне! Что б они рядом всё время были. Ночуешь сегодня в казарме. Не дай Бог, второе ЧП. Я почти уверен - абдуллаевских рук дело. Но, сам понимаешь, их надо так жёстко к стене припереть, что б не вывернулись. Тут, главное сейчас, чтобы Смирнов правду сказал. И чем раньше он это сделает, тем лучше, - Валерий встал. - Всё. Свободен. Мне сейчас надо ехать в штаб к местным. Командиру по их телефону докладывать. Приказал ему до 23-х домой позвонить.
* * * * * * * * * * * * *
 Саша Смирнов плакал, как маленький ребёнок. Хотя, почему – как? Таким он и был. Щуплый, невысокого росточка, коротко стриженый мальчишка, сгорбившись, сидел на скамейке в больничном сквере, и не мог сдерживать натиск накатывающихся чувств. Зеленов вторично за прошедшие сутки успокаивал его, обняв за плечи, и сам был в ошеломлении от услышанного.
 Из рассказа солдата вырисовывалась следующая картина. Абдуллаевы, попав в казарму, сразу стали утверждаться в коллективе, как неформальные лидеры. Дембелей среди военных строителей, занятых на строительстве ЗКП, не было. Солдат одного с ними призыва нашлось всего человек десять, да и то, во взводе отделочников, а они относились к совсем другой войсковой части. Вот и получилось, что в монтажном взводе Абдуллаевы оказались самыми старослужащими. По неписанным армейским законам командир отделения, сокращённо «комод», младший сержант Ядров, вчерашний выпускник сержантской учебки, по характеру слабовольный и абсолютно несамостоятельный, не смог противостоять равным по званию, но старшим по сроку службы новичкам. Тем более что братья сразу дали понять: горло друг за друга любому перегрызут.
 В первую же ночь они устроили так называемую «взлёт-посадку», заставляли молодёжь укладываться и подниматься за 45 секунд. Потом принудили всех вывернуть карманы, выложить содержимое прикроватных тумбочек и отобрали всё съестное, а заодно, и просто приглянувшееся. Сопровождались эти действия зуботычинами, затрещинами и потоками словесных оскорблений и унижений. Затем, вместе с найденными земляками и несколькими сержантами из других подразделений, они устроили в каптёрке пиршество из экспроприированного продовольствия. Примерно в час ночи, пришедший с проверкой дежурный по объекту лейтенант, замкомроты связистов, разогнал эту компашку. Особое значение такому событию он не придал, благо спиртного в меню застолья не было, а сам факт подобных сержантских ночных посиделок являлся событием обыденным, заурядным.
 В течение всего следующего дня Абдуллаевы использовали любую возможность, стоило только им оказываться без присмотра офицеров и прапорщиков, чтобы заставлять молодых солдат работать вместо себя. Пинки сыпались налево и направо. Неприкрытое запугивание сменялось откровенными угрозами в адрес и без того затурканных молодых солдат. Но стоило лишь замаячить в глубине коридоров командирам более высокого ранга, братья мгновенно хватались за первый попавшийся венткороб и изображали такое трудовое рвение, что и сомнений ни у кого не возникало в их искреннем трудовом энтузиазме. Абдуллаевы сразу всех предупредили, что если хоть кто-нибудь осмелится жаловаться, то близнецам, как сержантам, всё равно ничего особо серьёзного не будет, а вот с жалобщиками они сами как раз сделают такое, что никто не поможет.
 Вчера утром один из Абдуллаевых находился в особо плохом настроении. Трудиться ему предстояло вместе с братом, Ядровым и Смирновым в одной из дальних комнат. С первой минуты работы он начал вымещать злобу на подвернувшемся некстати Смирнове. Что бы и как Саша ни делал – неудовольствию этого сержанта не было предела. Как назло, прапорщика Голуба, по известным уже причинам, в тот день рядом с работающими солдатами не было. Ядров попытался, было вступиться, но второй брат взял его за шкирку и выставил за дверь, предупредив, что если тот попробует вернуться, то он, Абдуллаев, соберёт земляков и его изобьёт. И бить будет каждый день, до самого своего дембеля. Ядров, спрятав глаза, ретировался. Стало очевидно, что Абдуллаев специально придирается к рядовому Смирнову, хоть Шурик и старался изо всех сил. Несколько сильных ударов по печени, удар ногой в почки, кулаком по темени, сапогом под зад служили наградой его стараниям.
 - Понимаете, товарищ старший лейтенант, - ещё всхлипывая, но уже заметно успокаиваясь, продолжал рассказ Смирнов: - всё бы ничего, «старики» рассказывали, что и с ними так же обращались, больно, конечно, хоть и обидно очень, да, в общем, и стерпеть можно было б, но он такие вещи стал про маму говорить, ну…что она… и что он …, сами понимаете, товарищ старший лейтенант, - глаза Саши опять стали наполняться слезами, - а брат его так противно смеяться стал, и тоже начал гадости про маму говорить, вот я и не выдержал…
 Зеленов чувствовал, что готов взорваться от услышанного. Стиснув кулаки и зубы, он продолжал слушать. Со слов Смирнова события разворачивались следующим образом.
 Доведённый до крайности, Шурка бросился с кулаками на обидчика, но тут же сложился пополам от встречного удара в живот. Другой Абдуллаев набросился на солдата сзади и, заломив ему руку за спину, заставил встать на колени. Оба брата стали орать на Смирнова и наперебой, в подробностях, рассказывать, что именно они с ним сделают после отбоя. Один из них постоянно давал Сашке увесистые затрещины, а другой всё сильнее давил на руку, заставляя его касаться лицом грязного бетонного пола. Рядом, для выполнения вентиляционных работ под потолком, стояла самодельная металлическая лестница. Пришедший в исступление от собственных истеричных криков Абдуллаев принялся запихивать между сваренных из арматуры ступенек другую смирновскую руку в виде рычага, и цинично принялся обсуждать с братом вопрос, за сколько ударов сапогом они смогут её сломать.
 Оказалось, что с одного. Единственного. Но - остервенелого, садистского, бесчеловечного. До последней секунды скованный страхом Смирнов не верил в то, что этот спор будет иметь практическое разрешение. Даже когда видел занесённый для удара сапог. Даже когда слышал циничное обсуждение, какой именно стороной сапога нанести удар: носком или каблуком. Последнее, что он помнил – жуткий, непередаваемый хруст ломаемой кости, не ухом слышимый, а где-то внутри ощущаемый всем своим естеством, и… Провал. Саша потерял сознание. Никакой боли в этот момент он не помнил. Она навалилась потом. Когда он пришёл в себя от хлёстких пощёчин, наносимых ему его же мучителями, то находился уже в зале боевого управления. Очевидно, его туда перенесли Абдуллаевы, туда же притащили и несколько вентиляционных коробов, что бы создать видимость травмы при производстве работ в зале. Объяснялось это легко: комнатка, в которой происходили зверства садистов-сержантов, в высоту была чуть более двух метров, и чтобы достать в ней до потолка, достаточно просто встать на цыпочки. Другое дело – высоченный зал! Тем более что по счастливому для братьев стечению обстоятельств никто в нём в этот день не работал. Скорее всего, перенесли его сюда в тот момент, когда все солдаты и вольнонаемные с радостью выбрались на поверхность перед обеденным перерывом.
 «…убью, сука, понял? Отвечай! Понял??» – брызжа слюной, тряс Смирнова за грудки какой-то из Абдуллаевых. Боль накрывала Сашкино сознание громадной волной, пульсируя своими набегами в руке и голове, сознание ускользало, и лишь страх царил в его рассудке. Мерзкий, липкий, животный страх, что всё это может повториться. Вера в тот момент в то, что мучители и в правду, вот так – запросто могут его убить, обречённое понимание, что некого ждать на помощь. Шурик боялся. Он затравленно кивал головой в знак готовности подтвердить, что сам свалился с лестницы, что никто его не бил, что никто из Абдуллаевых не виноват в его травме. Он готов был подтвердить всё что угодно по самым простым двум причинам. Первая – лишь бы скорее закончился весь этот кошмар. Вторая причина – он верил в реальность абдуллаевских угроз. И это прекрасно понимали братья садисты. Они нашли Ядрова и отправили за кем-то из начальства сказать, что Смирнов свалился с лестницы. При этом пригрозили ему, чтобы ни одного лишнего слова при этом не обронил, так как он сам непонятно где шлялся во время работы, а они, Абдуллаевы, никогда не признаются, что сами его выгнали. А если будет молчать, то скажут, что отправили его за болтами и гайками на склад. Смирнов сам слышал их разговор.
 - Саша. То, что случилось с тобой – страшно, - старший лейтенант посмотрел в глаза Смирнову. Голос был каким-то хриплым. Слова с трудом проходили через сдавленное горло – Не дай Бог кому бы-то ни было пережить это. Но, поверь, что ни я, ни прапорщик Голуб, ни любой другой из офицеров и прапорщиков не допустили бы ничего подобного, если б эти уроды не оказались такими замаскированными и скорыми на расправу. Поверь, что это – жуткое, печальное стечение обстоятельств. Я прошу у тебя прощения от имени всего офицерского корпуса. И ещё. Даю тебе слово офицера, что накажу их лично. И, поверь, мало им при этом не покажется! – Зеленова била мелкая нервная дрожь. Он совершенно искренне готов был в эту секунду задушить Абдуллаевых собственными руками.
* * * * * * * * * * * * *
 Вернувшись в расположение, Валерий сразу вызвал к себе Голуба. Лишь самые последние километры дороги позволили ему несколько успокоиться и полностью взять под контроль свои эмоции и чувства. По пути пришлось заехать в штаб к местным воякам, что бы по закрытой линии военной связи доложить командиру о вскрывшихся обстоятельствах происшествия. Ни одной положительной эмоции этот разговор не принёс, и вспоминать его не хотелось, но сделать это не получалось. Хоть Зеленов как инженерно-технический работник напрямую не отвечал за дисциплинарные проступки солдат, но, как старший по должности воинский начальник среди подразделений их Управления спецмонтажа на строительстве этого ЗКП, нёс персональную ответственность за всё случавшееся на вверенном ему объекте. Валерий очень серьёзно воспринимал свою службу и болезненно относился ко всем происшествиям, пропуская переживания через своё сердце. То, что выяснилось сегодня, ввергло его в пучину противоречивых чувств. На первом месте было жгучее желание прибить подонков. Слава Богу, что в тот момент брательников не оказалось под рукой. Затем шёл порыв высказать всё своё возмущение командиру, вызванное пониманием изменения направления его действий в сторону избежания скандала.
 С одной стороны, конечно, понять командира можно. Вполне благополучный полковник, уже около десяти лет руководивший управлением военно-строительных спецработ в округе, в конце осени отмечает своё пятидесятилетие - предельный для полковничьей службы возраст. Как правило, при отсутствии конфликтов с вышестоящим командованием, для полковников делали исключение, и разрешали исполнять должностные обязанности до пятидесяти пяти лет. Понятно, что обнародование факта такого серьёзного воинского преступления сразу поставит под угрозу пролонгацию его службы в Советской Армии.
 Вот и сегодня, выслушав подробный доклад своего начальника участка о братьях-садистах и предложение немедленно передать их военной прокуратуре, командир, выговаривая его за ЧП, строго-настрого запретил предпринимать какие-либо официальные действия, одновременно не допуская просачивания информации в органы дознания со стороны больницы. «Ты понял меня, старлей???» – звенел в трубке немного искажённый характерными звуками дешифратора командирский голос. По-человечески Зеленов вполне разделял опасения командира. Ставилось под угрозу продолжение вполне успешной многолетней карьеры из-за двух негодяев, непрогнозируемой случайностью ворвавшихся в столь тщательно и кропотливыми трудом выстраиваемые планы. Кроме того, если допустить доведение дела до суда, не останется никаких сомнений в том, что приговор будет суровым, что не может не отразиться на показателях части, и однозначно отбросит её в самый низ таблицы соцсоревнования. Никакие трудовые подвиги коллектива не могли компенсировать отягощающих обстоятельств наличия судимости одного из его членов. Войсковая часть автоматически признавалась неблагополучной, и весь её командный состав пересматривался на предмет служебного соответствия.
 Зеленов на холодном безэмоциональном уровне готов был признать рациональную обоснованность командирской мотивации. Но как объяснить всё это мальчишке Смирнову, в свои восемнадцать лично столкнувшемуся с такой жестокостью? Как ему рассказать о том, что во имя сложного переплетения высших личностно-служебных интересов приходится жертвовать «торжеством справедливости», так приторно-слащаво преподносимой лживыми замполитскими языками на каждом политзанятии? И как быть со всеми настоящими и будущими абдуллаевыми, узрящими в подобной безнаказанности карт-бланш для продолжения подобных зверств??? «Обеспечь полную изоляцию Абдуллаевых. Делай что хочешь, лишь бы они не сбежали, паразиты,- требовал командир. – И смотри, что бы местные военные по неуставным отношениям рты лишний раз не открывали. Мне, что, учить тебя как это сделать? Через два дня пришлю к тебе нашего дознавателя из первого батальона. Я сегодня отозвал его из отпуска. Он лично на месте оценит обстановку, а после, вы оба доложите мне результаты, но только по спецсвязи. Никакого афиширования. И что бы из больницы мимо тебя информация не просочилась. Возьми всё под полный контроль. Ты понял меня?? Понял??» - в который уже раз задавал свой сакраментальный вопрос вконец изнервничавшийся командир.
 Стук в дверь прервал его неприятные размышления и воспоминания. Голуб выглядел строгим, подтянутым и собранным. Лишь запавшие глаза выдавали его напряжение и усталость.
 - Рассказывай, - указал ему на стул Зеленов.
 - Значит так, Валерий Александрович. Всё сделал, как вы приказывали, ни словом, ни жестом не дал понять, что сомневаюсь в падении Смирнова с лестницы при работе с коробами, - прапорщик тщательно подбирал слова, понимая, что не раз ещё придётся давать показания. И не начальнику своего родного участка, который хоть и был младше самого Голуба на два года, но, тем не менее, по-отцовски относился к нему, словно к нерадивому сыну. А совершенно другим людям, которым будет абсолютно безразлична его собственная, прапорская судьба. – Все написали объяснительные записки. Вот они.
 Зеленов просмотрел тетрадные листки, исписанные крупными буквами, складывавшимися в полные грамматических ошибок слова. Смысл всех сводился примерно к следующему: «…не знал, не видел, не слышал. Перед обедом увидел мл. с-та Ядрова. Он сказал о том, что ряд-й Смирнов упал». Сам Ядров писал какой-то бред о том, что куда-то зачем-то ходил, кого-то где-то искал, и ничего не знает о подробностях получения травмы. Лишь объяснительные Абдуллаевых представляли собой чистые листики с накарябанными словами: «немагу писат руский изык». «Вот, суки», - подумал Зеленов, прекрасно помнивший, что братья вполне нормально говорили по-русски.
 - Объясняют, что только разговаривать по-русски могут, а читать и писать не умеют, - правильно истолковал выразительный жест своего начальника Голуб.
 - Где сейчас все бойцы? -
 - Только что пообедали. Я их лично построил и на объект завёл.
 - Абдуллаевы хорошо поели?
 - Отлично поели, - несколько растерянно ответил прапорщик, - за добавкой на раздачу бегали. Там сейчас их земляк хлеборезом работает. Так что нажрались по самое «не могу».
 - Вот и ладненько, - Валерий встал из-за стола. - Пошли на объект. По пути всё тебе объясню.
* * * * * * * * * * * * *
 Система автономного жизнеобеспечения защищённых фортификационных сооружений очень сложна и многогранна. Она учитывает все мельчайшие нюансы, могущие возникнуть при длительном нахождении в них людей во время полной их многодневной изоляции от внешнего мира в результате, например, ядерного взрыва в непосредственной близости от объекта. В такой период внутренний гарнизон переводится на особое положение, включающее в себя, в том числе, и сокращённый режим водопотребления. Но, в любом случае, каким бы экономным этот режим ни был, человеческие организмы будут функционировать в обычном порядке. Следовательно, кроме баков запаса воды, должен быть и бак для принятия отходов жизнедеятельности находящихся в ЗКП людей. Для этих целей на нижнем этаже сооружения имелась специальная, с многометровыми железобетонными стенами комнатушка, в которой находился сваренный из толстенного металла герметичный бак. Свободного пространства в комнатушке после устройства бака практически не осталось. Места впритык хватало лишь для обслуживания специальных устройств автоматики безопасности в автоматическом режиме работы. В комнатушку вела массивная бронированная дверь с полностью герметичными запорами, а под самым потолком торчал из стены уже замоноличеный гермоклапан ещё не смонтированной вентсистемы. Перед увешанной штурвалами запоров дверью, имелся небольшой предбанник, отделённый второй такой же дверью от остальных помещений бункера.
 Именно сюда и привёл Зеленов обоих Абдуллаевых, предварительно приказав им взять с собой табурет, на который уселся сам, а сержантов заставил вытянуться по сойке «смирно» у двери, ведущей к баку. Голуб закрыл входную дверь и встал рядом с офицером. На жиденьком проводке с потолка свисала тусклая лампочка, не освещая, а скорее, зловеще оттеняя лица находившихся в предбаннике людей.
 Не вижу смысла воспроизводить состоявшийся там разговор. Начальник участка требовал во всём сознаться, сержанты от всего отпирались, Голуб периодически пытался ударить лжецов, но всегда останавливался Зеленовым, словом, не менее полутора часов протекли абсолютно непродуктивно. Под занавес, вызванный сюда же трясущийся от страха Ядров, под одним только взглядом старшего лейтенанта практически мгновенно раскололся, и рассказал всё про то злополучное утро. Перед этим, начальник участка встал и заорал, что если командир отделения не расскажет всей правды, то и сам отправится под трибунал вместе с Абдуллаевыми. Уже ничего не соображающий комод тут же признался, что хоть и убежал со страху подальше от той комнаты, но потом потихоньку вернулся, так как боялся за Смирнова. На цыпочках, подкравшись к двери, он, превозмогая страх, тихонько приоткрыл дверь и в щёлочку видел всё своими глазами и слышал своими ушами. От увиденного жуткого зрелища сам чуть не потерял сознание и, испугавшись, что ничего не сделал для спасения Смирнова, убежал. Теперь он плакал и просил простить его.
 Абдуллаевы стали открыто угрожать Ядрову, не стесняясь Зеленова. Тот вынужден был привести их в чувства командным рыком, и в очередной раз потребовал во всём сознаться. Братья прекрасно понимали, что их ожидает в случае доказательства произошедшего, и в один голос утверждали, что они ни в чём не виноваты. Потом, обнаглев от безвыходности, принялись утверждать, что всё равно никто ничего не докажет. Что всех свидетелей, а Ядрова со Смирновым - в первую очередь, если не они сами, то их земляки - зарежут. В какой-то момент Зеленов поймал себя на том, что страстно желает лишь одного: собственными руками разорвать на куски этих нелюдей. Боясь, что в какой-то момент он не сможет удержать себя в руках, Валерий резко встал и громко скомандовал, вернее, заорал так, что заложило уши:
 - Молчать! Смирно! Слушать меня! До выяснения обстоятельств дела арестовываю вас обоих. Находиться будете в изолированном помещении до приезда военного дознавателя. Кру-у-гом! – Голуб предусмотрительно распахнул дверь в комнатёнку с баком. – Вперёд бегом марш! Бегом! Быстро! – не давал опомниться Абдуллаевым Зеленов. Как только оба брата заскочили в тёмное пространство за похожим на люк дверным проёмом, по очереди стукнувшись лбами об стенку бака, прапорщик мгновенно захлопнул за ними гермодверь.
 - Попались, голубчики! – закручивая штурвал и приводя в невскрываемое положение прочие запоры, произнёс командир взвода.
 - Приоткрой гермоклапан на полсантиметра, только что б не задохнулись там и не сдохли. Закроешь обе двери и заблокируешь замки, что б, не дай Бог, не выпустил их кто-нибудь. Головой отвечаешь. Сам стереги, - устало сказал Голубу Зеленов и вышел из комнаты.
* * * * * * * * * * * * *
 Окно в прорабке было распахнуто настежь. Сразу за ним начиналась бескрайняя темнота. Естественно, что всё за окном имелось в наличии, так же, как и днём: полоса степи, за ней - выстроенные в ряд скреперы, ещё далее - ограждение из колючей проволоки, и уж там, вдоль неё, несущие караульную службу часовые. Только ничего этого сейчас видно не было. Казалось, что за прорезанным в стенке квадратным отверстием находится какая-то чёрная стена, к которой по ошибке приставили вагончик-прорабку. На столе вместо скатерти лежала расстеленная газета. На ней разместились початая бутылка чистого авиационного спирта, два стакана, трёхлитровая банка воды и нехитрая закуска: буханка белого хлеба, спичечный коробок с солью, перья зелёного лука, пара пупырчатых огурцов и банка армейской тушёнки с густо смазанными солидолом боками, и оттого, для более эстетичного её использования, завёрнутая в обрывок газеты. За столом сидели Зеленов и его приятель, начальник автослужбы инженерного батальона капитан Александр Милюков.
 - Тёплый спирт – страшная гадость, - скривившись, просипел из-за обжигающей жидкости Зеленов и, шумно выдохнув, поставил пустой стакан.
 - Тоже мне, белая кость! Где я тебе тут холодильник достану? Рожу его, что ль? Давай, закусывай поскорей, - ворчал в ответ Милюков, - а то пьёшь только и ещё больше сатанеешь. Включи пофигизм. Расслабься. Нельзя так, Валерка. Свихнёшься, на хрен, если всё будешь в себе носить. Выплесни наружу. Наори на кого-нибудь, морду набей! Выпусти пар!
 - Кому? Тебе, что ли? – улыбнулся Зеленов.
 - А хоть бы и мне! Думаешь, если головой потолок подпираешь, то и не справлюсь с тобой, да? – хорохорился коренастый завгар, как в шутку называли друзья начальника автомобильной службы. – А давай схлестнёмся, а? Слабо? – Саня заметно охмелел и оттого расхрабрился, но совершенно незлобиво, больше стараясь расшевелить приятеля, нежели по настоящему напрашиваясь на спарринг.
 - Отстань, а? – отмахивался от него Валера. – Ты же знаешь, не люблю я насилие любое: боксы-шмоксы, драки всякие. Ума нет – считай калека. Никакие кулаки не помогут.
 - Да? Ну и хрен с тобой. Давай тогда выпьем! – разлил спирт по стаканам Милюков.
 - Давай.
 От неразведённого спирта перехватило дыхание, во рту мгновенно стало сухо, в солнечном сплетении вспыхнул костёрчик. В голове начинал явственно ощущаться лёгкий шум то ли морского прибоя, то ли шелест камыша в затоке, то ли шуршание ветра в кронах деревьев. Глаза сами собой полуприкрывались, и наконец-то наступала некая внутренняя разрядка. Постепенно снималось напряжение, энергетическим сгустком спрессовавшееся где-то внутри.
 - Понимаешь, Санёк, всё это такая, по большому счёту, херня, по сравнению с тем, что пережил этот мальчик, что я просто не понимаю: зачем мы вообще носим погоны, если всем в армии заправляют замполиты долбанные? – опьянение начинало давать о себе знать. Валера поднялся, принялся расхаживать по прорабке, но низкий полуарочный потолок из-за высокого старлейского роста позволял делать это ему лишь строго по центральной продольной линии. Зеленов присел на краешек стула. – Скажи мне? Неужели и я когда-нибудь, вот так, что бы задницу свою от всякой замполитской немилости спасти, буду пацанами зелёными прикрываться?
 - Ты? – Санёк пьяно и преданно смотрел в Валеркины глаза, - Ты – нет! Не такой ты, Валерчик, человек. Ты – Офицер с большой буквы!– убеждённо подытожил свою речь Милюков.
 – Тогда - наливай! – Зеленов пододвинул стакан. - Я вот что считаю. Командир части должен отчитываться по одному единственному показателю. Боеготовность части! Вот этот показатель. Если ты мотострелок – то по степени боевой подготовки части. Если летчик – то по умению летать. Если артиллерист – то по умению поразить цель. Если строитель – то по выполнению плана. И никого! Слышишь? Никого не должно интересовать, отправил ты кого-нибудь из подчинённых на скамью подсудимых за неуставные отношения или нет. – Валерий распалялся, но мысль его при этом обострялась. – Если для наведения порядка и соблюдения дисциплины в части командиру требуется наказать нарушителей или привлечь к ответственности преступников – не вижу причин препятствовать ему в этом. Не армия делает подонков подонками. Их же кто-то восемнадцать лет воспитывал на гражданке. Другое дело, что в армии это быстро проявляется, и быстро становятся очевидными все скрытые черты человека, то ли хорошие, то ли плохие.
 Валерий выпил очередную порцию, крякнул, закусил тушёнкой с луком и, молча пожевав с минуту, продолжил:
 - Я тебя спрашиваю: почему командир должен трястись от страха остаться без пенсии только из-за того, что он отдаст под суд садиста или насильника? Почему, спрашивается, уважаемый человек, старший офицер, грамотный специалист должен краснеть и потеть перед каким-то замполитом из главка или политуправления округа? Недоофицером с лженаучным образованием, без специальности, без знаний, без мозгов в голове? Который вчера был танкистом, сегодня – связистом, а завтра станет строителем. Ответь мне! Почему? На хрена тогда меня пять лет в Питере учили, если они, б****, парадом командуют?? – За такие слова, окажись Саня Милюков сексотом особистским (а таких случаев в войсках было немало), старший лейтенант Зеленов запросто мог расстаться и с погонами, и с партбилетом. Но спирт потихоньку делал своё дело, и осторожность заметно ослабевала. Слава Богу, Саня оказался нормальным парнем, а вокруг зеленовской прорабки не было ни души.
 - Пусть бы себе замполиты друг перед другом отчитывались, что, мол, и как. Почему у одного пять козлов в дисбат ушло, а у другого – десять, - продолжал старлей. - Чтобы никто командиров за справедливое наказание всяких говнюков и пальцем тронуть не смог! Вот тогда б и не скрывались преступления в армии, тогда боялись бы абдуллаевы разные людей калечить, если б знали, что никто покрывать их не станет.
 - Угомонись, Валерка, кончай с политотделом воевать, - обнял друга за плечи Милюков, - А то машешь тут шашкой! Вдруг ненароком и меня рубанёшь! – Оба приятеля засмеялись. На душе становилось легче, напряжение двух суток спало и растворилось в черноте окна до самого утра.
* * * * * * * * * * * * *
 Ранним утром, особо тщательным образом приведя себя в порядок, сжевав штук пять лавровых листьев, по всеобщему поверью, отбивавших запах спиртного, Зеленов отправился в ЗКП. Привычно встретившая его в потерне прохлада сегодня особенно радовала. Пройдя в одиночку тоскливый тоннель, он спустился на нижний ярус сооружения. Там его уже встречал прапорщик Голуб.
 - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – взял под козырёк прапорщик.
 - Здравствуй! – пожал ему руку Валерий. – Докладывай.
 - Сначала кричали и стучали. Потом затихли, наверное, спать завалились. Потом опять колотили, скорее всего, поняли, что воздуха не хватает. Потом тишина. Потом, вроде, выть стали. Под утро, вроде как между собой драться стали. По-моему, из-за того, что один из них терпеть больше не смог и по-большому сходил. Нажрались-то они вчера знатно! Потом опять что-то меж собой бубнили. Я ж только если к самому краю гермоклапана ухо приставлял, что-нибудь разобрать мог.
 - Живы? Смотри, а то сами погорим из-за этих мразей.
 - Живы, конечно. Что им сделается? Щелочка оставлена, воздух идет. Сам проверял. Не много, конечно, но идёт. Ровно настолько, чтобы не сдохли.
 - Вот и ладненько. Пошли завтракать. Только приоткрой шпиндель гермоклапана на пару витков, пусть вздохнут разок-другой. Не забудь двери снаружи заблокировать.
. . . . . . . . . . . . .
 В конце дня Зеленов встал на табуретку и почти до половины открыл хлопушку-заглушку клапана.
 - Абдуллаевы! – крикнул он в образовавшуюся щель.
 Мат служил ему ответом.
 - Как хотите. Разговор окончен. Я закрываю лючок, - крикнул в отверстие Валерий.
 - Нет! Нет! Не надо! Мы больше не будем! Выпустите нас отсюда! – почти хором завопили братья.
 - Вы готовы написать свои признания? – В ответ ни звука. – Мне повторить вопрос?
 - Старлей, сука! Я тебя сам резать буду! – резанул по ушам визг одного из узников.
 - Значит, не подумали ещё как следует, - сделал вывод начальник участка и привёл положение шпинделя в прежнее положение. Слез с табуретки и, выходя, загерметизировал за собой дверь.
. . . . . . . . . . . . .
 В одном из помещений солдаты и вольнонаёмные монтировали трубопроводы и приборы отопления. Рядом с ними находился прапорщик Голуб.
 - Приготовь к вечеру несколько целлофановых пакетов и грелку раздобудь. Возьми мою машину, съезди к какой-нибудь своей барышне, но грелку и пакеты попрочней мне через час обеспечь!
 - Есть! – не стал задавать лишних вопросов прапор.
. . . . . . . . . . . . .
 - Валерий Александрович! Привёз! – раздался голос взводного.
 - Отлично. В грелку налей воды, а в пакеты напихай еды со столовой. Пожирней куски обязательно положи, да побольше! Пакеты перевяжи ниткой, но так их набивай, чтобы пролезли в отверстие гермоклапана.
 - Извините, товарищ старший лейтенант, но что ж получается? Мы этих тварей ещё кормить усиленно станем? Да я б им даже воды не давал! Пусть мочу друг друга пьют, и говно своё жрут, сволочи.
 - Вот именно – твари. И инстинкты в них обязательно взыграют самые низменные. Они ж сутки не пили, не жрали. Не смогут от харчей отказаться. Подумают, что перед освобождением их кормить собираются, что б не наябедничали на нас. Обязательно до отвала нажрутся, - спокойно объяснял Зеленов, - а там и в туалет им приспичит. А терпеть долго не смогут… Дошло?
 - Понимаю…, - заулыбался Голуб. – Будет исполнено в лучшем виде! Не извольте сомневаться! – шутовски раскланялся заметно повеселевший прапорщик.
 - Я не могу ничего им сделать, Дмитрий Степанович, - Зеленов очень серьёзно смотрел на Голуба. - Не могу ослушаться жёсткого командирского приказа. Он камнем лежит на моём сердце. Не могу передать их в прокуратуру. Не могу им сломать руки, как ломали они Смирнову, хоть и, честно тебе признаюсь, сделал бы это, не дрогнув. Не имею права даже морды набить. Но я сделаю нечто другое. Строго выполню другой приказ командира: обеспечу полную изоляцию Абдуллаевых. Подвергнуть их аресту я не могу, так как сразу произойдет утечка информации о неуставных отношениях на ЗКП. А в этом случае может вмешаться местная прокуратура. Других мест изоляции на объекте в наличии не имеется. Кормить их – кормим. Поить их – поим. А то, что посрать им там негде, так то уж, извините, не моя вина. Надо проектантам сказать, дабы унитаз там предусмотрели.
 Я хочу, Дмитрий Степанович, чтобы эти существа, у меня язык не поворачивается назвать их людьми, навсегда запомнили эти дни. Чтобы всю свою оставшуюся жизнь они с содроганием и ужасом вспоминали своё заточение. Чтобы по ночам их мучили кошмары, и просыпались они в холодном поту. Это то единственное, что я могу сделать для этого мальчика, Саши Смирнова. Который по идиотскому стечению обстоятельств оказался для них куском мяса. В этом есть вина всех. Прежних их командиров, потому что с радостью от них избавились. Твоя, Дима, вина, потому что ты не мозгами своими, а членом в делах руководствуешься. Моя, потому что тебя не могу контролировать каждую минуту. Ядрова, потому что не комод он, а сопля настоящая, а мы с тобой, вместо того, чтобы отправить его отсюда к чертям собачьим на переделку, тщетно пытаемся сделать из него младшего командира. Повторяю: это единственное, что я могу сделать. И главное для меня сейчас – не допустить, чтобы морды эти садистские задохнулись в том каменном мешке. Я знаю, меня ждут большие неприятности, но по сравнению с «неприятностями» Смирнова – смех это, да и только. – Зеленов замолчал, и только желваки на его скулах исполняли чёткий ритмический танец.
 - Я целиком на вашей стороне, товарищ старший лейтенант, - так же серьёзно ответил Голуб. Меня ещё больше вашего накажут, но я тоже хочу искупить свою вину перед Смирновым. Хотя бы в своих собственных глазах. Сколько ещё осталось времени до приезда военного дознавателя?
 - Сегодня вечером выезжает из округа. Через сутки он будет здесь.
* * * * * * * * * * * * *
 Всё происходило так, как и предполагал Зеленов. Абдуллаевы снисходительно приняли «подношение» и жадно накинулись на еду. При этом они глумились, выкрикивая, что, мол, всё равно обо всём расскажут начальству и старлея с прапором точно накажут, что бы водку им передали, если хотят, что бы они добрыми стали. Смех прекратился уже через несколько часов. Обильная жирная пища дала о себе знать самым прозаическим образом. Вой и ругань, доносившиеся сквозь щель в гермоклапане, сменялись на плач и стенания. К утру стуки в дверь сопровождались истерическими воплями и униженными мольбами о прощении. В обед Голуб предложил арестантам написать собственноручные признания с самыми полными подробностями и протолкнул сквозь отверстие фонарик, ручку и два листка бумаги. Зеленов это сделать не захотел, так как из гермоклапана доносился такой смрад, что моментально тянуло на рвоту. Через полчаса в дверь постучали. В то же отверстие, но только уже с другой стороны, были переданы листки. Голуб сказал, что если немедленно не вернут фонарик, то закроет полностью оконце клапана. Тут же в щель поскреблись и передали фонарь. К слову сказать, записки были написаны вполне приличным по грамотности русским языком. Уже вечером, при звуках просовываемого Голубом ужина, Абдуллаевы начали рыдать, как малые дети. Полностью потеряв ориентацию во времени суток и числе проведённых в темнице дней, братья готовы были порвать друг друга от злости и бессильной злобы.
. . . . . . . . . . . .
 Дознаватель прибыл вечером на железнодорожную станцию. Голуб встречал его на машине Зеленова и лично сопроводил к прорабке. Им оказался невысокий, к сорока годам капитан, с бесцветными водянистыми глазами. На вопрос о том, где находятся подозреваемые, Зеленов ответил, что согласно приказу командира, они находятся в строго изолированном от внешнего мира помещении. Затем утвердительно ответил на вопрос об их здоровье. Далее высказал предложение учинить им допрос утром, тем более что собственноручно написанные их признания имеются в наличии. Капитан согласился, начав оформлять свидетельские показания Зеленова и Голуба.
. . . . . . . . . . . . .
 Когда утром, после завтрака, Зеленов с Голубом привели дознавателя в ЗКП и открыли одну за другой двери канализационного приёмника, то от вида изгадившихся, мокрых от мочи, экскрементов и пота ошалевших небритых существ, от страшного исходившего от них зловония, капитана вырвало прямо на пол комнатушки.
* * * * * * * * * * * * *
 Абдуллаевы во всём сознались, но суду переданы не были, а были просто возвращены назад, в свою первую войсковую часть. Находились они в крайне подавленном депрессивном состоянии. Врач батальона, подчинённого Управлению, говорил, что им потребуется хороший психолог, чтобы восстановить психику после приступов преследующей их клаустрофобии. Кстати, к чести их земляков, когда те узнали подробности происшествия, все были абсолютно искренне возмущены, и заявили, что таким отбросам нет места в их мире, и что, если бы близнецов так срочно не отправили с ЗКП, то сами бы учинили над ними расправу. Смирнову был обещан отпуск для восстановления здоровья и предложена должность писаря в управлении, при производственном отделе. При условии, конечно, что он обо всём забудет и никогда никому ничего не расскажет. Смирнов согласился. Прапорщику Голубу объявили предупреждение о неполном служебном соответствии и отправили в длительную командировку на строительство стационарных пусковых шахт. Старший лейтенант Зеленов, экстренно был переведён со строительства ЗКП начальником участка в райцентр соседней советской республики. Больше ни с кем из участников описанных событий он не встречался.
 Кстати. Тому самому начальнику Управления, которого Зеленов привык называть командиром, таки продлили срок службы на пять лет, но через год по замене из Афганистана на его должность кадровики главка прислали молодого подполковника, а ему самому предложили написать рапорт об увольнении в запас, что он и вынужден был сделать.