Русский Фауст

   РУССКИЙ  ФАУСТ

   сказка


   Студент-физик Виктор К. сидел за столом в университетс­кой лаборатории, и с грустью смотрел на уходящие до потол­ка стеклянные шкафы, набитые всевозможными физическими при­борами. Их накопилось здесь за несколько столетий такое ко­личество, что, кажется, все знание и вся мудрость мира были заключены в этих стеклянных шкафах. Но не это было нужно Виктору К. Он постоянно разрывался между физикой и лирикой, ему хотелось универсального знания, а его заставляли соеди­нять одну медную проволочку с другой медной проволочкой, и пропускать через них ток, наблюдая, что из этого выйдет.
   “Ах, какой же я несчастный, – думал Виктор К., – мне хочется одновременно быть и физиком, и поэтом, разгадывать страшные тайны природы и писать стихи о любви, мне хочется тайного и скрытого знания, ради которого, кажется, я бы отдал все, что имею, и даже свою бессмертную душу!”
   В этот момент у него за ухом кто-то вежливо кашлянул. Виктор К. оглянулся, и увидел в пустой лаборатории одетого в белый халат человека, который неизвестно как здесь оказа­лся. Лицо у человека было необыкновенно доброжелательным, и с первого взгляда внушало доверие.
   – Прошу извинить меня за назойливость, – сказал ему одетый в белый халат человек, – но ваши мысли, высказанные вслух и случайно мною услышанные, показались мне настолько ориги­нальными и интересными, что заставили нарушить ваше уединение. Ах, молодость, молодость! ах, мечты о подвигах и славе! ах, попытки соединить науку с искусством! Помнится, и я мечтал об этом когда-то, но, молодой человек, вы живете в России, и здесь надо мечтать не об этом, а о другом! Слиш­ком широки и черны поля вашей страны, слишком бескрайни сне­га, которые ее покрывают, чтобы мечтать о стишках и о пес­нях на зеленом лугу. Здесь вам, молодой человек, не Германия, в которой в обмен на бессмертную душу можно требовать у черта философский камень и рецепт превращения ртути в зо­лото. Здесь надо требовать совершенно иного.
   – А чего? – ошарашено спросил Виктор К., до сих пор еще не зная, с кем, собственно, он разговаривает, и откуда не­знакомец узнал о его потайных и тщательно скрываемых мыслях.
   – В этой стране, молодой человек, – сказал ему незнако­мец, продолжающий все так же доброжелательно улыбаться, – надо задавать вопросы: “Кто виноват?”, и “Что делать?”, а не распускать слюни насчет того, что вы разрываетесь между физикой и лирикой. Это особая страна, и менять свою бессме­ртную душу в ней надо на совершенно иные вещи.
   – Но позвольте, – сказал наконец Виктор К., немного приходя в себя, и пытаясь защититься от собеседника, который так легко разгадал его тайные мысли, – кто вы такой, и как здесь оказались?
   – О, не волнуйтесь, молодой человек, – широко улыбнулся ему собеседник, – я ваш коллега, и можно сказать, такой же исследователь тайных законов природы, которые все мы хотим разгадать. Только, знаете, мне надоело соединять между собой две медные проволочки, и пропускать между ними электрический ток, наблюдая, что из этого выйдет, потому что в России есть дела поважней.
   – Какие? – опять спросил Виктор К.
   – Революция, молодой человек, революция, и еще раз революция! – вот, что должно заботить в России вдумчивого чело­века, мечтающего о запредельных тайнах природы. Оставьте своим собратьям из университетов Франции и Германии стандартный набор универсальных чудес, потому что в России вас дол­жно заботить только лишь счастье народа, а также тот способ, которым это счастье можно построить. Кстати, это правда, что вы готовы отдать свою бессмертную душу за те страшные тайны, которые вам готовы открыть?
   – Правда, – глухо и страшно прошептал Виктор К.
   И началась у Виктора К. совершенно новая жизнь. Таинственный незнакомец в белом халате, который, как оказалось, был научным сотрудником, работающим здесь по совместительст­ву, стал его лучшим другом, и они отныне не могли прожить и дня, чтобы не встретиться, и не поговорить о разных вещах. Незнакомца, кстати, звали Петром Андреевичем, он был челове­ком без возраста, знал множество языков, и бескорыстно помо­гал Виктору К. материально, в чем, надо честно сказать, последний постоянно нуждался. Очень скоро после бесед с Петром Андреевичем Виктор К., совершенно разочаровавшись как в на­уке, так и в искусстве, организовал несколько студенческих беспорядков, которые изрядно попортили кровь университетс­кому начальству, a ему принесли славу отчаянного бунтаря.
   – Все правильно, Витя, все правильно, – шептал ему на ухо Петр Андреевич, – мы с тобой находимся не в ухоженной Германии и не в солнечной Франции, и здесь решительные студенты согласны пожертвовать ради правды всем, что имеют; они должны организовывать беспорядка, и задаваться проклятыми вопросами, которых, как ты уже знаешь, всего два: “Кто виноват?” и “Что делать?”. Пусть это чистенькие мальчики из Геттингена или Оксфорда выпаривают из ртути золото и ищут свой философский камень, или эликсир вечной молодости, а ты должен думать о счастье народа, и посвятить всю свою жизнь борьбе за высшие идеалы!
   И Виктор К. ринулся с головой в эту сладостную борьбу, которая была неизмеримо выше и интересней всего, что существовало вокруг, потому что он был русским юношей, пожертвовавшим ради проклятых вопросов всем, что имел. И он действительно жертвовал всем, что имел, хоть это и не помешало ему окончить с отличием университет, из которого его несколько раз выгоняли, и даже жениться на самой красивой девушке курса. Впрочем, вскоре он пожертвовал ей ради новой идеи, и она, оставшись одна с ребенком на руках, покончила, кажется, с собой, бросившись не то в прорубь, не то под пригородную электричку. Но это было совершенно не важно на фоне тех грандиозных событий, которые совершались вокруг Виктора.
   – Скоро, Витя, грянут небывалые перемены, – нашептывал ему неутомимый Петр Андреевич, – и ты должен быть к ним по­дготовлен лучше, чем остальные. Это, дружок мой, Россия, страна перманентной революции, о которой забывают в годы застоя, и вспоминают лишь тогда, когда становится слишком поздно. Это страна бескрайних снежных полей, лихих пулеметных тачанок, подгоняемых веселыми ездоками, и страшных си­бирских морозов, по которым идут бесконечные каторжные этапы. Это не то, что игрушечная Европа, и русские Фаусты здесь сна­чала все разрушают, а уж потом начинают на ровном месте стро­ить храм всеобщего счастья.
   И в стране действительно скоро грянули перемены, назван­ные перестройкой. Виктор К., имевший репутацию отчаянного бунтаря, успевший несколько раз жениться, и даже стать мод­ным писателем, пишущим о далеких космических путешествиях, был полностью подготовлен к такой перестройке. Он ринулся в нее с головой и с отчаянностью уже зрелого, много повидавшего человека, надеясь, что это очередное русское потрясе­ние сделает наконец-то счастливыми тех, кто вчера был бесправен и абсолютно несчастен. Вначале все шло хорошо, и он был свидетелем падения великой империи, которая разрушилась, как карточный домик. Но потом все почему-то пошло не так, как хотелось, перестройка явно не удалась, хотя он и печа­тал в газетах бесчисленные статьи, призывавшие людей на бар­рикады, и даже организовал свою небольшую партию, которая уже ничего не могла изменить. В стране очень быстро наступи­ла апатия, и никто уже не верил в святые идеалы, ради ко­торых он отдал все, и даже, кажется, свою бессмертную душу. Потом вообще в столице из танков расстреляли парламент, и ни о каких идеалах уже никто не упоминал даже в шутку.
   – Это, Витя, тоже специфика этой страны, – шептал ему на ухо Петр Андреевич. – Здесь все очень быстро вспыхивает, а потом все так же быстро гаснет, охлажденное снегами и бесконечной зимой, которые совсем не напоминают легкий морозец где-нибудь в солнечной и ухоженной Европе. Устал я от этой страны, Витя, ох, как устал, и, видимо, придется мне пода­ваться на запад, поближе к длинноволосым геттингенским маль­чикам, с которыми работать намного приятней.
   – А как же я? – спросил у него Виктор К. – Что же теперь будет со мной?
   – А ничего, Витя, с тобой не будет, – ответил ему Петр Андреевич, – ибо не сможешь уже ты отказаться от идеалов своей молодости, и придется тебе где-нибудь на отшибе, где-то в глухой южной провинции строить счастье для местных необразованных мужиков. Я бы лично посоветовал тебе соорудить какую-нибудь водокачку, или построить дамбу со шлюзами. Это, конечно, не всеобщее счастье, но все же какая-то благотво­рительность, и хоть немного осчастливит местное население.
   И Виктор К. действительно очутился в провинции, посколь­ку в столице ничего изменить больше не мог. Он все еще счи­тался писателем, и даже еще что-то где-то печатал, но все это было мелко и неинтересно, и делалось скорее по привычке, чтобы не повеситься, или не подохнуть со скуки. Он даже пона­чалу переписывался с Петром Андреевичем, и сообщал ему о своих планах соорудить водокачку и дамбу в местном морском заливе. Петр Андреевич сначала ему отвечал, но потом сообщил, что нашел нового восторженного студента, мечтающего о славе и раскрытии страшных тайн, и что у него нет времени отвечать на письма такого неудачника, как Виктор К. Виктор сначала сильно переживал, но потом решил не сдаваться, и принялся за сооружение дамбы, о которой писал в своих пись­мах. Он уже давно догадался, что Петр Андреевич был обыкно­венным чертом, обманувшим его сладкими обещаниями, а он – русским Фаустом, кончившим так же, как и его германский собрат. Ему исполнилось сорок лет, он начал лысеть, и даже обзавелся солидным брюшком, но строительство дамбы шло пол­ным ходом, а, значит, все остальное было неважно. У него был свой дом и небольшой виноградник на холме, дававший каждую осень несколько бочек неплохого вина. Он даже женился, и супруга его, довольно сварливая женщина, целыми днями греме­ла на кухне сковородками и кастрюлями, необыкновенно сильно емy досаждая. Рядом высились руины недостроенной водокачки, которая оказалась никому не нужна. Он неожиданно подумал, что в этой стране русские Фаусты мечтают о мировой револю­ции, а заканчивают недостроенными водокачками, которые абсолютно никому не нужны. После одного очень сильного шторма обвалилась и дамба в заливе, а рабочие, строившие ее, час­тично утонули, а частично подались куда глаза глядят. Но и это было уже неважно, потому что ему вдруг стало абсолютно все безразлично, кроме, разумеется, кружки собственного вина, которая стояла перед ним на столе, и необыкновенно красивого заката, который с неизбежной регулярностью прихо­дил к нему каждый вечер.