Баллада о парикмахере

 
 О нём не споют песен. О нём не сложат стихов. Шахтёр – да. Металлург - да. Героические профессии. А он, представьте себе, парикмахер. Коллеги подначивают:
- Ты, Гоша, миллионер. Настоял у своего кресла миллион километров. Настриг миллион килограммов.
Это смешно. Но это так. Он своего рода миллионер. Рокфеллер. Но каждый день берёт в руки бритву, ножницы, помазок, потому что надо кому-то стричь и брить шахтёров и металлургов, чтобы они, дай им Бог здоровья, всегда были чистыми и опрятными, наши правофланговые. К нему даже бывает своя очередь, и это тоже понятно: значит, ты не так прост, если тебя стрижёт сам Рокфеллер.
Только к концу работы он начинает слегка хромать и поступь его становится усталой, тяжеловатой.
- Проклятое плоскостопие, - смеётся он. – Из-за него меня уже, наверное, не возьмут в космонавты.
- Вы не знаете, - спрашивает он у очередного клиента, - с плоскостопием берут в космонавты?
И клиент благосклонно качает головой: ну и болтуны эти парикмахеры. Профессиональное качество – разговорчивость, только из говорунов первого сорта получаются дипломаты, из второго – конферансье, а уж из третьего – парикмахеры.
После работы он приходит домой. Балагурит. И в тот момент, когда выдаёт свою самую сногсшибательную хохму, лицо его жены Наташи мрачнеет. Она походит к нему и кладёт на плечо натруженную сухую руку.
- Тебе сегодня было больно? – тихо спрашивает она. И он уже не может лгать.
- Т-сс, - прикладывает он палец к губам. – Не надо. Не надо.
Жена склоняется над ним и, приподняв обшлага брючин, осторожно дотрагивается до протезов.- Сними,- говорит она.
И через минуту нет весёлого парикмахера Гоши, а есть безногий инвалид, неуклюжий и беспомощный. А рядом, в хрустящих ремнях, лежат его ноги – его судьба, его искорёженная молодость, которую лучше бы и не вспоминать. Но куда же уйдёшь от воспоминаний...
 
 ***

Школа, выпускной вечер, и Наташа – вся такая небесная, лёгкая. Да и он парень что надо, - шебутной, стройный, - первый танцор и первый заводила.
А назавтра – 22 июня и содрогающий душу голос Левитана, и новое слово «Совинформбюро». И много других новых слов: «мессершмитты», «бомбоубежище», «светомаскировка». И среди новых слов одно старое, барабанно звучащее: «Добровольцы».
Комсомольцы-добровольцы,
Мы сильны нашей верною дружбой,
Сквозь огонь мы пройдём, если нужно...

- Рота, равняйсь! Требуются добровольцы в тыл врага. Пойдут самые сильные и выносливые.
Конечно, он был самый сильный и самый выносливый. Первый заводила. Остряк, весельчак Гоша. Конечно, он был...
Назад его приволокли на плащ-палатке. Кровь не удалось остановить, и она тонкой струйкой тянулась за ним по снегу. Много ушло крови. Врач совсем ни на что не надеялся. Но недаром он был самый сильный. Самый выносливый. Он выжил, хотя, посмотрев
на свои ноги, просил для себя смерти. Он выжил вопреки самому себе, но не было уже красавца Гоши, а был инвалид, списанный вчистую.
В первые дни ему почему-то было стыдно. В первые дни ему часто снились танцы, и прощальный школьный бал, и голубое платье Наташи. В первые дни он жил, стиснув зубы, и никто бы не угадал в нём бывшего рубаху-парня.
Наташа разыскала его через друзей, знакомых, военкоматы. Она долго сидела у его постели, держала его руки в своих руках и молча смотрела в одну точку. Потом она решительно встала. Спорить с ней было бесполезно. Она увезла его, выходила и постепенно он стал свыкаться со своим положением.
- Надо бы чем-то заняться, - сказал он как-то Наташе..
Она согласилась с ним. Так в одной из парикмахерских появился новый мастер. Он был общителен и необидчив. Только иногда его донимало плоскостопие. И разомлевший под салфетками клиент непринуждённо шутил, что плоскостопие – болезнь века, что в мире каждый третий плоскостопый. Он отшучивался в ответ: от этого не умирают.
О нём не пели песен. О нём не слагали стихов. Но если ты увидишь, как седой парикмахер, неловко оступившись, вдруг накренится и пошатнётся, - замри и вслушайся –
и может быть тогда ты услышишь грозную песню войны и незатихающий грохот канонады.