Мне посчастливилось жить в Бобруйске

Я родился в мирной еврейской семье офицера стратегической авиации. Моего отца каждые несколько лет переводили на новое место службы, пока не перевели в Бобруйск. Ничего удивительного в этом нет. Бобруйск всю свою историю был средоточием военных баз — любой завоеватель, идущий на Москву с запада, должен был преодолеть эту стратегическую точку. И здесь его легче всего было остановить — естественная водная преграда (река Березина). К Российской Империи город отошел в 1792 г., а уже в 1810 году было закончено постройка мощнейшего оборонительного рубежа, Бобруйской крепости. И уже в 1812 году эта крепость задержала наступления войск Наполеона на 4 месяца. Тогда город представлял собой огромный гарнизон Российских войск, вокруг которого селились евреи, ремесленники и торговцы, которые обслуживали военных. Здесь служили будущие декабристы М. П. Бестужев-Рюмин, С. И. Муравьёв-Апостол, В. С. Норов и еще масса всякого рода гусар. Здесь же многие из них и оседали после выхода в отставку. А тем временем евреи все стекались и стекались в город, где вокруг гусар можно было заработать.
По данным переписи населения 1897 года численность населения города насчитывала 28,7 тысячи жителей, в основном — евреи (20,4 тысячи или 71 %) и в городе работало на полную мощность 40 синагог.
В июле 1941 года в районе Бобруйска вновь тяжелейшее сражение за Бобруйск. Сам город был захвачен немцами еще 28 июня, но потом вермахт топтался здесь до конца июля 1941 года, пытаясь прорвать линию обороны.
Ильф и Петров отозвались о Бобруйске в «Золотом теленке» как о высококультурном городе не зря. Кстати, впервые у Ильфа и Петрова Бобруйск упомянут и фельетоне «Пташечка из Межрабпомфильма», который начинается со слов «В городе Бобруйске случилось несчастье». Слава Бобруйска как русско-еврейского культурного центра тогда вполне успешно конкурировала с славой Одессы, одесситам Ильфу и Петрову было это было обидно, и они иронизировали над городом-конкурентом, созвав там конференцию отпрысков лейтенанта Шмидта.
В 90 годы бобруйские евреи разъехались по всякого рода Израилям и Брайтон-Бичам, а потому, в американском сериале «Звёздный путь: Следующее поколение» в эпизоде «Семья» Ворф ждёт своих родителей для телепортации на «Энтерпрайз» из «Земной станции Бобруйск» в 2367 году.
Но когда я жил в Бобруйске, его офицерско-еврейский шарм еще присутствовал в городе весьма ощутимо. На одном краю города была расквартирована танковая армия, а на другом крупнейшая база военно-стратегической авиации, где служил мой отец. А между этими базами лежал сам город, где были улицы, на которых жили только евреи. Рядом с нашим гарнизоном был район города, со странным для белорусского языка названием Форштадт. Там моя мать работала библиотекарем. Однажды в библиотеку записалась старая еврейка. В библиотеке висел плакат, на котором было начертано: «Нет у революции начала, есть у революции конец». Заведующей библиотекой была толстая еврейка с просто циклопической по размерам грудью, которая перепутала знаменитую фразу Маяковского строго по Фрейду. Прочитав плакат, повествующий о члене и глубоко вздохнув, старая еврейка попросила дать ей почитать книгу.
— Какую? — спросила моя мать.
Старая еврейка засмущалась, ее лицо зарумянилось, морщины разгладились, она даже покрылась потом, но потом овладела собой и сказала: «Сара из Форштата». Тогда по телевизору начинали рекламировать английский сериал «Сага о Форсайтах», и старая толстая еврейка что-то перепутала.
У нас базировалось три эскадрильи стратегических бомбардировщиков Ту-116. Командирами эскадрилий были офицеры с фамилиями Глинбаум, Столпняр и Мистергазе. Мистергазе по национальности был греком, но в Бобруйске человечество делилось на русских и евреев, а Мистергазе был черняв, и это делало все вопросы и ответы относительно его происхождения ненужными.
— Что здесь у вас происходит? — спросил однажды командующий Белорусским военным округом генерал Третьяк командира Бобруйской авиабазы, — фамилии командиров эскадрилий просто вызывающие. У вас служит единственный на всю стратегическую авиацию старший офицер, который не является членом КПСС (тут Третьяк указал на моего отца). Да и сами Вы… Кто Вы по национальности?
— Виноват, товарищ генерал-лейтенант, — браво отрапортовал командир Бобруйской авиабазы, — цыган.
— Хули, — развел руками генерал Третьяк, — БАбруйск. И наградил Глинбаума, Столпняра, Мистергазе, моего отца и командира авиабазы именными часами «Командирские». Наша база показала себя наилучшим образом на учениях.
У нас в классе училась девочка с довольно распространенной белорусской фамилией Пукало (ударение на втором слоге). На всех ее аккуратных тетрадках я всегда жирно ставил ударение на первом слоге. Однажды она подошла ко мне на переменке и показала свою новую тетрадку. На ней была написана ее фамилия и аккуратно поставлено ударение на первом слоге. Я поднял взгляд с тетрадки и посмотрел на нее. У нее было такое выражение лица, что мой член встал и не желал опускаться до конца последнего в тот день урока.
Через два года моего отца перевели в Тикси, и мы уехали из Бобруйска. Но та удивительная культурная атмосфера, которая была в этом городе… Это был трудный, но успешный воспитательный процесс. Именно там я впервые услышал фразы: «Конь — животное кошерное», «Товарищи сутенеры! Отпустите на волю хотя бы маму», «Советский антисемитизм – лучший в мире», «Мадам Флейшман, как раз сегодня я имею настроение шить кальсоны», «Сало кошерное по-гайдамацки», «Ишь каг иво плющит, балезнова», «Прочитав в школе «Муму», мы создаем в своем воображении страшный образ крепостного права», «Мадмуазель, пейзажи вокруг совершенно великолепные. Но вот из удобств имеется только водка» да и много чего другого, что и сформировала мой изысканный лубково-порногафо-эпистолярный литературный вкус. Наверное, в Бобруйске этой атмосферы уже нет. Но во мне она точна осталась. «Ветра нет — кусты трясутся», как говорится. Бывает.