Автомобиль продолжение 4

 СНОВА Я БЕЗ МАШИНЫ.

 Отрывок из повести «Автомобиль»

 Годы идут, меняется прежняя жизнь,
 а переживания остаются в памяти.

 Я рассчитывал, что всё-таки смогу достать новую машину, где ни будь в районе, так как многим моим знакомым именно там за взятку удавалось купить машину. Некоторое наше начальство, тоже умудрялось купить машину в районе и продать по завышенной цене машины, с приличным наваром. Целый год интенсивно искал, где бы можно было купить машину,но всё было безрезультатно. Я стал жалеть, что продал машину Павла. Чтобы получить еще машину на заводе не могло быть и речи. А без машины я уже быть не мог. Находясь на улице, каждую машину провожал глазами, и строил планы, как достать "Жигули"

               Усложняю отношение с парткомом.

 В отделе со мной работал начальником бюро по новой технике Иван Титыч, старейший коммунист завода, участник отечественной войны – вся грудь в орденах. После войны он окончил техникум, и занимал должность согласно его уровню. На собраниях он сидел президиуме, на демонстрациях был в первых рядах. Простой и добрый русский мужик, не прочь выпить чарку, поговорить про войну, доброжелательный, безотказный.

 Наш завод объединили с несколькими литейными заводами области, стал называться объединением стальчугунлитпром. Большому начальству сразу подняли оклады. Ивану Титычу оставался год до пенсии, и он стал ходить и просить, чтобы ему подняли зарплату, чтобы получать максимальную пенсию 132 рубля. Везде его принимали с распростёртыми руками. Директор завода сказал:
- Иван Титыч, кому, кому, а тебе сделаем. Ты, у нас старейший коммунист на заводе. (Директор раньше лет десять был секретарём парткома.)
Время шло, а отдел труда и заработной платы, ничего не делал, ссылаясь, что нет обоснования.
 
 Иван Титыч снова пошёл к директору – одни обещания ничего не делается. Он пошёл в партком – обещания. Он в завком – обещания. Три месяца Иван Титыч ходил, все обещали и ничего не делали. Тогда он психонул, у секретаря парткома, бросил на стол свой партийный билет и ушёл.
Какие разборки были в парткоме, и на партийном бюро мне не известно, но этот вопрос вынесли на обще заводское партийное собрание. Лёва Перс, секретарь партийного бюро технических служб, охарактеризовал ситуацию. Напомнил, что партийный билет, есть святая святых коммуниста, что во время войны люди перед боем вступали в партию, и в бой шли коммунистами. И что партийное бюро вынесло решение за данный тяжелейший проступок – исключить Ивана Титыча из партии.
 
 Затем выступали прихвостни, и клеймили позором Ивана Титыча, что как это он только мог из-за своих шкурных интересов, швырнуть партийный билет, и требовали исключить из партии. Чтобы не было повадно другим, если ты коммунист, вступил в наши ряды, должен соблюдать честь и достоинство коммуниста. Иван Титыч сидел через несколько человек от меня. Лицо его ничего не выражало, по-видимому, все ему это здорово надоело. Видя этих молодых коммунистов, стремящихся показать свою патриотичность. Мне стало его жалко. Чуть, что-то сделал не так, и не смотря, что воевал в ВОВ, пред. пенсионный возраст, на заслуги, натравили стаю.
 Я взял слово, вышел на трибуну и приблизительно сказал следующее, что работаю вместе с Иваном Титычем много лет, старейший коммунист, заслуженный товарищ. Я считаю, что он положил партийный билет не со злого умысла, а в порыве психологического стресса. Конечно, этот поступок некрасивый. Иван Титыч пойдёт в партком и заберёт партийный билет. Но давайте разберёмся и посмотрим на эту проблему с другой стороны. Три месяца начальство обещает перед пенсией поднять зарплату, и ничего не делает. Не можете, – не обещайте, объясните человеку, что нет возможности. Себе нашли деньги, зачем человеку морочить голову. Предлагаю строгий выговор.
 
 После меня слово взял главный технолог Гумбин. Он был одним из ведущих специалистов области по холодной обработке металов, обладал исключительной работоспособностью, был строгий, но справедливый, требовал от своих подчинённых такой же работоспособности. Технологи и конструктора при его присутствии боялись шевельнуться. Он смело выступал с резкой критикой, не взирая на лица, за что вынужден, был уйти из главных технологов БМЗ. Гумбин дополнил моё выступление, раскритиковал начальство. У него были отличные ораторские способности, аудитория слушала его с открытым ртом, и в конце выступления стала рукоплескать. Гумбин предложил выговор, и внести в резолюцию пункт, указать руководству завода за безответственное отношение к работникам завода.

 В президиуме посовещались, и ведущий обратился к собранию, что такой пункт в решение нельзя вводить. Гумбин потребовал поставить на голосование. В конечном итоге, в проекте решения проголосовали Ивану Титычу выговор, а руководству завода поставить на вид. Когда в раздевалке я надел пальто, ко мне подошёл Лева и сказал, что я сегодня сорвал собрание. Что была установка райкома партии исключить, чтобы другим не было повадно, что мне это так не пройдёт. Я ему ответил:
- Не запугивай, и глотку мне не затыкай, правда всегда выйдет наружу.
 Отношения с парткомом у меня не складывались, я увиливал от партийных поручений, хотя был партгрупоргом отдела. Я начал понимать, что всё это сплошная болтовня, что даже если будешь исключительно активным, ни партийную, ни повышение по работе не получишь, а получит тот, у кого есть сильный покровитель. Я с охотой занимался производственной деятельностью, так как видел результаты моего труда. Было внедрено в производство несколько удачно разработанных проектов, разработанных моим бюро, меня хвалили, как специалиста, и не больше того, ни повышения по  работе, никаких материальных благ.

 В руководстве завода сколотилась группа во главе с директором, которая распределяла все блага, и не забывали себя и своих близких, квартиры, машины, дачные участки, должности. Пробиться в эту группу практически было не возможно, или нужно было быть исключительным холуём. Я был принципиально против такого поведения, что авторитет у руководителей нужно завоевывать своими деловыми качествами. Те, кто услужливо вертелся около начальства, то не были обделены. Я считал, что продвигаться по службе можно и нужно за счёт знаний и умения, отстаивал своё мнение, конфликтовал с начальством. Постоянно трудно решаемые вопросы подсовывали мне, а как премия или поднять зарплату, я оказывался последним.

МЕНЯ ИСКЛЮЧАЮТ ИЗ ПАРТИИ.

 Павел построил гараж в районе камвольного комбината. Кирпичную кладку делал его приятель баптист Галян, за работу не взял ни копейки, только два раза покушал, и даже отказался от рюмки. Я с Павлом только успевали подавать кирпичи и раствор. Галян был духовным лидером баптистов, изучил библию, был истинно верующим, просвещал нас в данном вопросе, и с огромным уважением относился к евреям. Он говорил, что если бы у него была возможность, он бы не одного дня не жил бы в Союзе. 
Рядом с гаражом Павла был гараж Зубикова, жена его работала с Милой в одном отделе.  Зубиков пригнал и поставил себе в гараж новенькие "Жигули 21013" цвета "Золотое руно". Я стал у него допытываться, как ему удалось достать машину? Зубиков рассказал, что в его смене работает рабочий из Жуковки, сестра которого сидит на машинах в Жуковском райпотребсоюзе. Он дал на лапу 200 рублей, ходатайство от завода, и она всё сделала.
 
 Я стал просить и уговаривать его, чтобы он мне помог достать машину.
- Готовь ходатайство от завода, – сказал Зубиков.
Я в то время был парторгом отдела, и мне можно было написать на гербовом листе текст ходатайства и подписать начальником отдела, парторгом и профоргом. Но я полез высоко, и вписал директора завода, секретаря партийной организации и председателя профкома. Надеясь, что они мне подпишут, так как машину хочу купить не через завод, не нарушая очередь.

 С этой бумагой, я отправился к председателю профкома Синёву. Он посмотрел и сказал:
- Нет, нет, такое письмо подписывать не буду, и никто тебе не подпишет, Ты, не представляешь, какая ситуация теперь с машинами, очередь на десятки лет. Тем более, что, ты машину уже получал. Сейчас это стало очень строго, нас предупредили идёт широкая спекуляция машинами.

 Позвонив Зубикову, и сказав ему, что, по-видимому, ничего не получится, что бумагу не подписывают, услышал смешок в трубку, затем он сказал:
- Звонил Тамаре в Жуковку, сказала, приезжайте, что – ни будь, придумаем.
Когда мы сели в электричку, Зубиков сказал:
- Давай бумагу.
Он вытащил шариковую ручку, и расписался против фамилии директора.
- Зачем, Ты, это делаешь, у директора совсем другая подпись, - возмутился я.
- Расписывайся за остальных, мне тоже бумагу не давали, - улыбаясь, сказал Зубиков, - я расписался. Не возвращаться же назад?
 
 Был конец апреля, погода была пасмурная, деревья еще не начинали распускаться. Тамара, лет тридцати пяти сидела одна в маленькой комнате. Прочитав, и повертев моё ходатайство, она сунула его в папку, и сказала:
- Двести рублей. Двадцать пятого мая прибывает в область машины, получать будите на базе в Белых Берегах. Стоимость машины оплатите в Автомобилисте.
Выйдя, из конторы райпотребсоюза, душа моя ликовала, двадцать пятого мая, у меня будут новенькие "Жигули", и прямиком направились в ресторан, где классно обмыли удачную поездку.

25 мая, я позвонил Тамаре, та ответила, что машины ещё не прибыли. Я звонил каждый день, и она мне отвечала, что не понимает, почему в этом месяце нет машин. 30 мая мне ответили, что Тамара не работает.
31 мая, утром, я только собирался позвонить, как мне позвонил Юрий Данилович, секретарь парткома, попросил зайти к нему. В кабинете у него сидел молодой мужчина, с кожаной папкой в руках. Юрий Данилович, пригласил меня сесть, поднял листок лежавший перед ним, показал мне, и спросит:
- Это твоё?
Я сразу узнал своё ходатайство, мурашки побежали у меня по спине. Я и не знал, что сказать, но знал, что здорово влип, и последствия могут быть не предсказуемые.
 
   Юрий Данилович стал  говорить доброжелательным голосом:
- Мы знаем, что  ты хочешь купить машину. В стране идёт разнузданная спекуляция автомашинами, простой человек не может за свои заработанные деньги купить машину. (Юрий Данилович продал двое "Жигулей", и купил "Волгу".) Партия взялась навести по данному вопросу порядок. Вот познакомься, инструктор обкома партии, прибыл специально по данному вопросу. Мы знаем, что сам ты до этого не мог додуматься, и ты должен нам помочь. Тебе ни чего не будет, а вот спекулянтов и взяточников мы на кроим. Вот лист бумаги, и подробно опиши. Кто, как, где, с кем имел дело, кому, что обещал. (Юрий Данилович окончил Могилёвскую школу МВД и одно время работал следователем.)

 Я взял лист ручку и сидел и думал:
- Что же написать?
По-видимому, они поняли, что я долго буду сидеть в кабинете, и писать, пока я ещё не произнёс ни одного слова, а они куда-то спешили. Юрий Данилович предложил:
- Я вижу, не можешь сосредоточиться, дома в спокойной обстановке, всё опишешь, и завтра принесёшь мне.
Я действительно был расстроен и рассуждал:
- Зубиков хотел мне помочь, Тамара согласилась достать машину, конечно, она не одна участвует в этом деле, начнут капать, накапают коллективное дело, и по моей вине их всех могут пересажать, это и меня может коснуться. А кто в наше время не ворует?
 

Милын дядя Хаим, работал начальником цеха на конфетной фабрике. Попался на двух ящиках конфет. Он отправил конфеты в магазин без накладных, в магазине была ревизия, и Хаима посадили за решётку. Он здорово перетрусил, к нему подослали следователя еврея. Следователь обещал, что если он будет сотрудничать со следствием, то ему будет минимальное наказание, или вообще условно. Хаим раскололся, он подробно рассказал всё за время работы на фабрике, каким магазинам и сколько поставлялось продукции, как распределялись левые деньги. Было раздуто коллективное дело. Хаиму дали двенадцать лет, его директору четырнадцать, попересажали зав. магазинами. А фактически дело было путяковае, несколько тысяч рублей.
 
 Надо всё брать на себя. Если я всех заложу, это мне ни сколько не поможет, а наоборот может усугубить дело. На следующее утро, я принес и положил на стол секретарю парткома докладную, где написал, что в газете "Брянский рабочий" была напечатана заметка, где писали, что Жуковский райпотребсоюз имеет в продаже автомобили. Я поехал в Жуковку, в райпотребсоюз, где договорился с сотрудницей, она попросила привезти ходатайство с завода. Я написал ходатайство, пошёл в завком к Синеву, он отказал мне подписывать, и сказал, что никто не подпишет такую бумагу. Тогда я решил, что не будет преступлением, если я сам подпишу, я ведь ни у кого ничего не ворую, никто от этого не может пострадать, покупаю машину за свои деньги.

 После обеда позвонил Юрий Данилович, и пригласил зайти к нему.
- Что ты мне за галиматью тут написал, я же тебя просил, как человека написать с кем ты был связан в этом деле, что  ты нас тут за дурачков держишь? - с порога раздраженным голосом стал говорить Юрий Данилович.
- Всё, как было, написал я, в Жуковке у меня нет ни родственников, ни знакомых, я ежедневно работаю на заводе, и из отдела ни куда не выхожу, - старался убедить секретаря.
- Я тебя ещё раз прошу, напиши, как было дело. Мы и так всё знаем, но если ты будешь упорствовать, мы тебя в бараний рог свернем. У меня есть директива обкома разобраться с тобой, и если ты, не будешь с нами сотрудничать, будет заведено уголовное дело, и если нужно всё раскопаем. Подумай, я тебе добра желаю, - старался заставить меня написать донос.
- Юрий Данилович, ну честное слово, всё написал, как было, - я клялся и божился.
- Пошёл вон мерзавец, - со злобой закричал Юрий Данилович.

 После работы, я поехал в Жуковку. Там рассказал Тамаре свою версию, и договорился с ней придерживаться этой версии. Тамара рассказала, что 30 мая она была в Брянске. В это время была обкомовская проверка, как и кому, выделяются машины, Председатель райпотребсоюза привёл проверяющего инструктора обкома, в её комнату, и отдал ему журнал. Моё ходатайство не было подшито, и не было зарегистрировано. Оно вызвало подозрение. Инструктор позвонил на завод, секретарю парткома, и всё прояснилось, что ваше ходатайство – липа.

 Юрий Данилович запустил моё дело, и оно пошло по инстанции. Через пору дней собралось партийное бюро технических служб по моему вопросу. На партийное бюро присутствовал член парткома. Он информировал членов бюро, что я занимаюсь спекуляцией машин, подделкой документов, что моё поведение не соответствует члену партии, и коммунисты должны принять по отношению ко мне самые строгие меры.

 Мне предложили объяснить моё поведение. Я рассказал ту же версию, что написал в докладной. Меня отлично все знали, я многие годы работал на заводе, мнения разошлись, было решено направить комиссию с трёх человек в Жуковку, и на месте выяснить существо дела. Членом комиссии, был избран Стас Вайтенко (хохол). На втором курсе института я догнал его, и мы вместе учились четыре года, а на шестом курсе он отстал от меня. Ему очень тяжело  давалась учеба, и он постоянно пропадал в нашем доме. Я помогал ему с лабораторными работами, с курсовыми проектами, вместе готовились к экзаменам. Софья Павловна (моя тёща) подкармливала Стаса, и он считался моим другом. Институт Стас окончил на два года после меня. Теперь он лез в каждую дыру, работал инструктором по технике безопасности, стал активный  общественник, член бюро, крутился в парткоме. Его назначили старшим комиссии в моём деле, и я подумал, что Стас постарается смазать, иди хотя-бы смягчить ситуацию, всё таки он мой приятель. Поговорить мне с ним не удавалось.

 Сразу после работы комиссия направилась к электричке, я шел за ними. Думая его перехватить. По дороге я услышал, как Стас сказал своим напарникам:
- Теперь этот еврей у нас не выкрутится.
После услышанных мною этих слов у меня отпала охота разговаривать со Стасом. На следующий день я снова поехал в Жуковку, договориться с Тамарой чтобы она придерживалась первоначальной версии. Я здорово боялся, так как чувствовал, что дело приобретает серьёзный оборот. Как потом выяснилось, Тамара не стала с ними разговаривать, турнула их, они потолкались и вернулись домой.
 
 Первое партийное собрание показало мне, что я абсолютно не разбираюсь в людях. Виталий Александрович, с которым я проработал бок о бое много лет, вместе гуляли на заводских вечерах, сколько было выпито вместе, на демонстрациях и в праздники. Он всегда хвалил меня, как отличного работника. Он выступил на собрании, и стал поливать меня грязью. Он плёл, всё, что было и чего в жизни не было. Я уже не говорю о прихвостнях. (Как потом он мне признался, что у него было поручение от парткома). Я повторил свою версию. Собрание большинством голосов приняло решение исключить из партии. Чего я очень боялся. Теперь я думал, освободят меня от должности нач. бюро, и вообще выгонят с завода с волчьим билетом.
 
 Не знаю почему, но примерно через месяц, состоялось второе партийное собрание. На этом собрании было меньше критики в мой адрес. В мою защиту выступил нач. металлургического бюро, еврей Соколовский, сказав, что в этом поступке не видит уж такого большого преступления, чтобы исключать из партии. Он намекнул, что многие коммунисты используя своё служебное положение, покупали машины по государственной, а продавали по рыночной цене. Что знает меня, честного и грамотного специалиста, и если человек один раз споткнулся, то ему нужно помочь. Нельзя бросаться специалистами, а надо им создавать условия и защищать. Потом выступил Гумбин, он обрушился на начальство, сказав, что нашли "козла отпущения", что судить нужно всех, "у кого рыльце в пушку". Это собрание вынесло мне решение – строгий выговор с занесением в учётную карточку.
 
 После этого собрания у меня появилась надежда, что бог даст, – пронесёт. Партком состоял из пятнадцати членов, которых всех я хорошо знал. Я обошёл почти всех членов парткома, и просил, когда будет заседание парткома проголосовать за строгий выговор. Все мне обещали, чтобы я не волновался, что они постараются. И из партии меня не исключат. А начальник второго цеха Тимановский сказал:
- Выкинь из головы эту ерунду, мы не допустим, чтобы тебя исключали.
 
 Я считал, что, кажется, пронесло, и в августе пошёл в отпуск. В конце августа, ко мне домой прибыл посыльный, сказал, что срочно вызывают на завод в партком. Сердце у меня ёкнуло. На этой машине, вместе с посыльным я поехал на завод. Заседание парткома шло в полном разгаре. С моим приходом, тема обсуждения прервалась. Сразу к трибуне вышел Сидоров, мужичок не высокого роста, с заготовленным текстом. Прихвостень, внештатный, (все годы, что я его знал) член парткома, постоянно трётся около парткома, (числился рабочим, а в цеху, ему шла зарплата) и стал меня поливать грязью.
 
 Он скорчил удивлённое лицо и сказал, что он очень удивлён, что до сегодняшнего дня я являюсь членом партии. Что он не знает больших разгильдяев в партии, и как это мне удалось проникнуть в их ряды. Что в парткоме от него одни только неприятности, уже несколько раз разбирался в парткоме. Что я всегда отказываюсь от всех партийных поручений, от партийной учёбы, по пьянке избил лучшего коммуниста завода. За развал партийной дисциплины, за дурной пример, который показываю молодёжи. На партийных собраниях ведёт антикоммунистическую пропаганду. Нужно гнать таких коммунистов с наших рядов, уволить с завода, а за поделку документов, и фальсификацию, передать дело в прокуратуру. Он поставил наш партком в такое неловкое положение, что нами занимается обком партии.
 
 Как только Сидоров кончил говорить, директор завода сказал:
- У меня есть предложение, исключить этого мерзавца с наших рядов. Есть другие предложения?
Из всех присутствовавших членов парткома, человек 12-ть которые обещали строгий выговор, в том числе и Тимановский - никто даже не пикнул.
- Я вижу, других предложений нет. Прошу проголосовать. Единогласно. Товарищ Минькин, Вы, исключены из членов КПСС, - заявил директор и сел на свой стул.

- Если меня исключили из партии, теперь выгоните с работы? - спросил я.
- Никто тебя с работы выгонять не собирается, иди, садись на своё место и работай. Но, тебе мерзавцу в наших рядах делать нечего, - сказал директор,
- Положи сюда на стол партийный билет, - сказал Юрий Данилович.
- А я не взял его, он дома остался.
- Как дома! Горе коммунист! Идёт на заседание парткома, где решается его судьба, а партийный билет дома в сундуке. Партийный билет должен быть постоянно в левом кармане на груди. Он вытащил из кармана пиджака свой партийный билет и всем показал, где надо его держать. Завтра утром, чтобы партийный билет был в учётном отделе парткома, - кричал на меня Юрий Данилович.
 
 После исключения меня из партии в моей жизни ничего не изменилось. Только перестал ходить на партийные собрания, дежурить в ДНД (добровольная народная дружина), платить партийные взносы. За первую экономию, за счёт парт. взносов принёс домой большую курицу.
 Месяца через два, меня встретил Виктор Иванович Кузнецов, Он был секретарём парткома, председателем завкома, зам. директора, и прочие высокие должности. Отвел меня в сторону и сказал:
- Я хочу тебе дать хороший совет. Пойдём ко мне в кабинет, я дам тебе лист бумаги, и мы напишем письмо в обком партии. Ты, покаешься, напишешь, что очень переживаешь и пр. Даю сто процентную гарантию, что тебя восстановят в партии. Смотри, люди пришли с тюрьмы с тяжкими преступлениями и их восстанавливают в партии.
- Виктор Иванович, я подумаю, я действительно виноват, меня исключили правильно, – сказал я.
- Что думать, пойдём составим бумагу.
Видя, что я не соглашаюсь, сказал:
- Подумай, подумай, напишешь, придешь мне покажешь.
Мне уже в партию больше вступать не хотелось. При следующей встрече, с Виктором Ивановичем на вопрос:
- Ну, что ты Решил? Написал письмо в обком?
 Я ответил:
- Нет, ничего писать и не буду, исключили  меня из партии правильно.

  Недели  через две после  разговора с Виктором Ивановичем, встречает меня Витька, фрезеровщик  с  ремонтно-механического цеха, отводит меня  в  сторону и говорит:
- Ну и хитёр же ты, так  ловко отделался от партии,  научи  меня,  как  мне отделаться?  На хрена она  мне  нужна  эта  партия?  Ходи  на  собрания,  ходи дежурить, плати взносы. У  меня  в  месяц  выходит  три  куска, и  я должен  тридцатку  отдать  просто  так  этим  бездельникам. Да  лучше  я  за  эти  деньги   десять  пузырей  возьму.
- Иди в партком и  скажи,  что  не  хочешь  быть  членом  партии,  тебя  и  выгонят, -  посоветовал я.
- Страшновато,  еще  с  завода  турнут,  а  где  я  такую  работу найду?  Это  надо  как-то  по-умному  сделать, как  сделал  ты.