Последняя рубаха

Не по мотивам, но с заимствованием из трилогии Филипа Пулмана "Темные начала".

Над Ардыханским морем далекими самоцветами мерцали звезды. Лунный столп трепетал на спокойной кисельной глади. Всё в ночную пору затихло, лишь изредка тишину беспокоил легкий шелест ветра в кронах дубов, или далекое уханье филина. Любой звук сопровождался напряженным эхом, разлетаясь по округе и теряясь в умиротворенном, неизменном покое ночного воздуха.
Вот, тишина рассыпалась, едва заслышав, далекий, гулкий ход запряженной в карету четверки. У кромки холма, укрытого по сторонам чащей, выросло облако пыли, мерный шум превратился в поочередный стук копыт. Облако приближалось, далекие смутные фигурки стали лошадьми, кучером, багажом на крыше.
Подъезжая, кучер сбавил ход, и с его резким свистом четверка остановилась.
Граф Орлов поправил цилиндр и встал с валуна, на котором сидел.
Кучер спрыгнул с постромки, луна светилась на его лысине, добродушное морщинистое лицо кривилось в скорби и нужде.
– Прощения прошу, кланяюсь низко, – сказал он скороговоркой и поклонился. – Да вот беда, граф, беда с хозяином моим страшная приключилась. Не побрезгуйте взглянуть, прошу.
– Взгляну, – коротко сказал граф и прошел за кучером к двери кареты, не забыв нащупать в кармане рукоять револьвера.
В маленьком окошке блестели тонкие синие занавески. Позади них виднелось лицо – бледное и блестящее от пота. Кучер открыл дверь, и графу предстал молодой человек – худой и невысокий, он тяжело и прерывисто дышал, на белом, очерченном лице застыла струйка крови, на льняной рубашке тоже алели пятна.
– Господи помилуй, что с ним произошло-то? – удивился граф, без неприязни усаживаясь рядом.
– Побили, сударь, подонки всего обобрали – а ведь хозяин мой человек не воинствующий, в драку б не полез.
Граф внимательно осмотрел израненного человека и отодвинул край его испорченного жилета.
– Да его и ножом пырнуть не забыли, – нахмурившись, заметил он. – Бинты у тебя будут?
– Да были бы, если б, но обобрали, говорю ж, до копейки! – расстроился кучер. – Давайте может, рубашку сниму, да за место бинтов пойдет, только не знаю я вязать как, неученый совсем.
– Да не волнуйтесь, батенька, вязать найдем где.
Граф отнял руку молодого человека от раны – тряпка, которой тот сдерживал кровотеченье, уже насквозь промокла, пропитав и рубашку.
– Скудно дело, – цыкнул он. – К лекарю его срочно везти надо. А с рубашкой, ты, батенька, идею хорошую подал, – сказав это, граф снял с себя дорогой черный жилет, а вместе с ним и рубашку. Жилет он бросил на траву рядом, а от рубашки оторвал рукав и сложил его в четыре слоя.
Молодой человек повернул изможденное, влажное лицо и сказал, всхлипывая от боли:
– Снится мне сум-меречно… если графы рубахи сним-мают.
– Рано снам еще, – улыбнулся граф и, прижав рукав к ране, пережал ее оборванной рубахой. – Коли до города ближайшего далеко, рукава поменяешь, – напутствовал он кучеру и протянул десятку рублей.
Тот, всё смотрел внимательно, переминаясь с ноги на ногу и с заминкой, словно не веря, принял купюру.
– Не знаю, как благодарить вас, граф, разве что извольте, чтобы все прознали о доброте вашей.
– По желанию, батенька, только рубах на всех не хватит, – хмыкнул граф. – Скачи во весь опор, коли хочешь хозяина живым довести, да по кочкам особо не прыгай.
– Все узнают! Честь даю, граф, и там, наверху узнают.
– Бог в помощь.
Кучер стремительно запрыгнул в постромки, и не прошло минуты, как карета скрылась за ближайшим холмом. В мыслях графа осталось хриплое «спасибо», промолвленное молодым человеком. Он тихо рассмеялся и отвесил легкий поклон дороге, по которой укатилась карета.
Его деймон канарейкой слетел с ближайшего деревца и угнездился у него на плече.
– Ну и зачем отпустил его, будь добр сказать, – прочирикал он возмущенно. – Будто и не понял кто он, и побили за что.
– Даже и не понял, если, какой прок? – ответил граф. – Не последнюю рубаху отдал.
– Не важно, какую рубаху, важно кому. Не заметил, можно подумать!
– Заметил, заметил, друг мой сообразительный. Парень-то непростой, один из этих, как бишь, революционеров, пост-футуристов, эмблема на рубашке так и сияет.
– Поделом получил, коль взглянешь, что творят они, – сказал деймон и, спрыгнув с плеча на землю, обратился серым лисом. – Поделом говорю.
– Нет, нет, дружище, не бывает поделом. Это только в этом мирке можно придумать кучу оправданий насилию, но на самом деле для боли никогда нет причины, но всегда есть повод. И не ерошь хвост, я не жалею ни капли.
– Ну, как знаешь, как знаешь, – промолвил он и обвил хвост вокруг лап. – Только ты б его задержать мог, властям горяченьким отдать. Для репутации – лучше не придумаешь.
Граф улыбнулся и сел на валун, откуда любовался мерцающим морем.
– Да вот только репутация у меня не редко с совестью сорятся. Право слово, что в школе – пока не побьешь пару сокурсников послабее – уважения не будет, что в жизни одно и тоже порой. А ты оглянись, неужто каменный век? И в шкурах с копьями ходим?
Лиса передернуло от упоминания шкур, и он склонил голову.
– Прости, обидеть не хотел, – граф наклонился и погладил его по загривку. – Да вот какое дело получается – благородство порою не в поступке, а в том, что ты его не совершил.
Лис задумчиво облизнул губы и лег на сапоги графа.
На морской глади мерцали далекие звезды. Только шелест дубов нарушал глубокую, мирную тишину.