Книга Искушений

Гости на кладбище

       Третий час ночи. Сквозь забор пробирались двое: первый - коренастый, широкий в плечах, второй - высокий худой как жердь, с болтающимися руками. Коренастый проскользнул без проблем, а второй зацепился за какие-то склянки, споткнулся и чуть не упал.
       Первый обернулся к растяпе и зло прошипел:
       - Слышь, ты! Археолог! Потише! Не на прогулке!
       - Страшно! - шепотом пожаловался худой. – Видишь, как колбасит!
       И тут же заискивающе:
       - Гвоздь, можно похмелюсь? Все легче будет.
       Коренастый оценил трясущиеся руки коллеги. Достал сигарету, закурил, аккуратно прикрывая огонь широкими ладонями. И потом быстро извлек из кармана «чекушку».
       - Пей, сука!
       Ничуть не обидевшись, дылда жадно схватил сосуд, свернул пробку и одним глотком высосал половину бутылку. Отмяк, выдохнул, прослезился…
       - Гвоздь! – с чувством произнес он. – Ты – человек! В натуре тебе говорю! Типа, спас и все такое…
       Гвоздь зорко бдел по сторонам, покуда коллега приканчивал бутылочку. Тот, выбросив тару в кусты, перекрестился, забормотал:
       - Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная….
       - Что ты сказал? - подозрительно переспросил коренастый.
       - Кондак, глас восьмой, - бодро ответил похмелившийся.
       - Ну-ну… - ответил Гвоздь и втоптал окурок в землю. – Идем. Работать надо.
       За забором царила абсолютная тишина. Гвоздь не боялся мёртвых - бояться кладбища может только идиот. Чего тут запредельного? Все умерли, лежат себе отдыхают от земных скорбей, через одного родня. Не обидят.
       Коренастый уверенно огибал оградки могил, его напарник, слегка пошатываясь, следовал за ним. Гвоздь совершенно точно знал, что делает: это только принято считать, что после смерти человеком интересуются лишь похоронные организации. Но могильщики далеко не единственные, кто извлекают выгоду из усопших. Помимо своры мелких кладбищенских воров, крадущих цветы, венки и еду с погоста, всегда существовал клан, живущий за счет мертвецов - это гробокопатели. Гвоздь и худой принадлежали именно этой касте.
       Озираясь по сторонам, злодейская парочка вошла на цыганскую часть кладбища, где вместо могил стояли солидные склепы. Они были здесь не впервые и великолепно ориентировались на местности.
       На бизнес со склепами Гвоздя случайно навел Археолог. Бывший научный работник пробавлялся в летнем баре кружкой мутного пива, рассказывая случайным собеседникам о своих археологических изысканиях. Гвоздь перекусывал рядом и поневоле прислушался к разговору.
       - А знаете, как проходят похороны цыганских баронов? Своих высокопоставленных покойников цыгане хоронят в склепах. Похороны проходят с танцами, музыкой и вином. Душа усопшего должна видеть не слезы, а веселые улыбки родственников. В процессии участвуют несколько десятков человек и каждый «прощает» умершего, чтобы тот мог спокойно войти в мир иной. А чтобы ему ловчее было переходить в загробное царство, ему кладут в гроб деньги, сигареты, выпивку, драгоценности всякие... И все одному покойнику, прикинь?
       Гвоздь мигом оттеснил собутыльников знатока могил в сторону, и без лишних церемоний поставил перед ним бутылку водки. Тот немного удивился, но возражать не стал.
       - Так что дальше? С баронами-то?
       - Дальше? - дылда щедро плеснул водки в свою кружку пива, зажмурился и выхлебал до дна адскую смесь. Открыл глаза и выдохнул.
       - Дальше склеп запечатывают, семья переодевается в траур и типа скорбит об умершем…
       - Ты-то откуда все это знаешь?
       Он гордо вскинул пьяную физиономию:
       - Ты! Ты кто такой?
       Гвоздь промолчал.
       - А я? Кто я? Да я, блин, археолог! Кад… Кант.. Кандидат наук!
       В этот момент Гвоздь решил взять начитанного пьяницу в долю. И потом не пожалел: Археолог был действительно разносторонне образован, а в качестве оплаты за труды довольствовался скромным кровом и выпивкой…
       Остановились у одной из могил. Кажется, пришли. Захоронение выглядело свежим и монументально роскошным. Склеп был огромен, судя по размерам бетонной плиты.
       - Похоже, - шепнул Археолог. – Он туда свой джип спрятал.
       Коренастый хмыкнул. Он не любил возиться с транспортом, предпочитая менее громоздкие ценности. Деловито сбросил на землю большой мешок с инструментами и принялся осматривать гробницу. Дылду бил озноб - организму требовался допинг. Он нервно переминался с ноги на ногу и бормотал:
       - Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняй. Сокровище благих и жизни Подателю, приди и вселися в нас, и очисти нас от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша…
       - Заткнись! – прошипел Гвоздь. – Алкаш блаженный…
       Тот замолчал. Он давно привык с подобным обращением своего шефа.
Окончив осмотр, главарь прикурил:
       - Вскрывать «избушку» будем так: собьем бетонную стяжку с краев, сделаем подкопы и поставим домкраты по углам плиты. Потом поднимем ее до такого уровня, чтобы мы могли попасть внутрь. Усёк?
       Дылда кивнул и взял кайло в руки. Окурок полетел в темноту. Оба принялись за работу. Через полчаса бетонная стяжка была отбита.
       Коренастый главарь ловко подкопал землю и установил домкраты - эту операцию он доверял только себе. Докрутил подъем плиты на полметра вверх – сквозь образовавшуюся щель уже можно было пробраться внутрь.
       - Лезь! – мрачно приказал он Археологу.
       - Почему я всегда первый? – заерепенился тот.
       - Лезь, кому сказал! - сжал кулаки Гвоздь.
       Дылда полез внутрь. Когда ноги его исчезли, из склепа послышался глухой стук. Потом вспыхнул свет фонаря. Через мгновение донеслось:
       - Твою мать! Мы сорвали куш!
       Гвоздь нырнул внутрь. Мягко приземлился, огляделся. Действительно, фамильный склеп цыганского барона был отделан по последнему слову времени: стены выложены дорогой плиткой, внутри склепа было много дорогостоящей аппаратуры и даже мини-бар, под завязку набитый экзотическим спиртным.
       Сам покойник лежал в стеклянном саркофаге, установленном на бетонном постаменте. Осторожно сняли крышку гроба и аккуратно, чтобы не разбить, прислонили к постаменту.
       Окладистая борода барона седой пушистой волной струилась по великолепному серому костюму. На сложенных вместе ладонях выделялись печатка с семью бриллиантами и массивный золотой браслет. Глаза усопшего были умиротворенно закрыты.
       - Слушай, Гвоздь… А как его звали при жизни?
       - Кого?
       - Ну цыгана этого…
       - Михаил Оглы. А что?
       - Ничего. Давай быстрее с ним закончим.
       - Тогда обыщи его, - приказал Гвоздь. - Снимай с него все побрякушки, которые найдешь. Да смотри, не жадничай! Бери только самое ценное. Жадность – смертный грех, слышал об этом?
       Археолог кивнул.
       - То-то… А я пока по склепу остальные шмотки соберу… Интересно, что тут вообще есть – цыган-то, говорят, при жизни был весьма непростым человеком…
       - В смысле?
       - Пятнадцать лет назад Михаил Оглы Мудзагов, он же Цыган, Барон и Лохматый, промышлял тем, что от имени МВД крышевал около двухсот «коммерсов», а милиционеры выполняли его приказы. И никому из них в голову не пришло, что Барон вовсе не сотрудник ГУБОПа. Барон был тонким психологом и действовал по отлаженной схеме: приходил в офис к бизнесменам, показывал ксиву и говорил, что, мол, на них готовится наезд бандитов, а он может помочь. Ему платили даже тогда, когда по городу поползли слухи о его поддельном удостоверении.
       - Хитрый мужик!
       - А то. Особенно Барон достал столичных сутенеров - приезжал на «точку» и требовал отстегнуть нужную сумму. Если кто-то не соглашался, вызывал наряд и доставлял сутенеров и шлюх в отделение милиции. При виде этого «сотрудника ГУБОПа» ментов буквально трясло - так он их зашугал. И никто ни разу не удосужился позвонить, проверить, служит ли у них майор Мудзагов.
       - Почему?
       - У него фантастическая интуиция. Говорят, просто дьявольская - прямо нечистая сила какая-то…


Брат Отходняк

Алчность, жадность (греч. filarguria) —
необоримая жажда приобретательства.

       К полумраку глаза привыкали постепенно. Посередине склепа, который, похоже, кондиционировался, стоял просторный саркофаг. Гроб был ярко освещен, отблеск от него падал на огромную дверь, стилизованную под ребристую гранату, вмурованную в бетонную стену. Вместо дверной ручки - блестящая предохранительная скоба. Похоже, архитектор помещения фанател экзотикой стран Латинской Америки.
       На стене висел «иконостас» политических деятелей: портреты Фиделя Кастро, Бен Ладена, Шамиля Басаева, Салмана Радуева и еще каких-то героев террора.
       Я вздрогнул, когда из темноты неожиданно шагнул мужчина. На вид ему было около сорока, высокий лоб, глаза крохотные, злые, бодро торчала острая бородка. В его гардеробе отметил некоторую странность: куртка из турецкой кожи, сиреневый галстук, между пуговицами пикейного жилета он держал правую ладонь. Незнакомец стоял в лучах ламп, спрятанных вверху, и выглядел не то чтобы живым, но и не мёртвым.
       Я осторожно кашлянул. Звук эхом метнулся по углам. Он молча разглядывал, как я достаю сигарету и лезу в карман за зажигалкой. Одновременно с первой затяжкой мужик оглушительно чихнул.
       - ****ь! - энергично выругался он, вытирая клетчатым платочком обильные сопли. - Ну почему каждый мудак считает за правило курить в моём мавзолее?
       Сигарета упала на пол, я незаметно «придушил» её ногой. Незнакомец подошёл ближе и внимательно посмотрел в глаза.
       - Понятно, - усмехнулся он. – Что жрали сегодня, батенька? ЛСД либо амфетамины?
       - Грибы, - не стал скрывать я и на всякий случай уточнил. – Псилосцибы.
       Он откинул голову назад и оглушительно расхохотался. Его зубам мог позавидовать любой стоматолог, практикующий технологию отбеливания ZOOM.
       - Псилосцибы! – ржал он. – То-то смотрю, ощущения какие-то необычные! Вообще-то эта хрень не по моей части – по ним Че Гевара рубит. Этот чемпион по продаже футболок, по грибам да по мескалину шибко специалист. Я-то обычно по ганджубасу тезисы выдаю, хе-хе!
       Его снисходительный тон стал немного раздражать:
       - Что такого смешного в грибах, а? Вы вообще кто?
       - Ленин, - сухо представился мужчина. - Владимир Ильич. А вас как звать-величать?
       - Стёпа.
       - Прибыли к нам из Константинополя? - поинтересовался вождь всея пролетариата. – С какой, позвольте, осведомиться целью? Разлагать революцию чуждой нам буржуазной гнильцой? А?
       Он щёлкнул пальцами. Из темноты неслышно шагнули двое матросов в развратно широких штанах, с длинными винтовками. Дорожки на истерзанных венах революционеров выдавали приверженность к инъекциям морфина. Один из матросов наклонился ко мне, обдав невыносимым трупным запахом. На его руках были видны следы запекшейся крови.
       Профессиональный обыск выявил мою контрреволюционность, а точнее, два револьвера, которые оказались в карманах по чистой случайности. Моряки недавно ширнулись, возможно этим объяснялось то, что меня не пристрелили тут же.
       Ленин приблизился вплотную, компенсируя разницу в росте злобой налитых кровью глаз. Я некоторое время смотрел ему в зрачки, затем не выдержал, и отвел взгляд.
«Вот и ****ец тебе, Стёпа, - грустно подумалось мне».
       - Ты что не понял, кто я?
       От напряжения с висков потекли крупные капли пота.
       - Ладно, не парься, сам скажу, - смилостивился Владимир Ильич. - Короче, я - твой приход.
       - В смысле?
       - В смысле – от грибов, которых ты давеча нажрался.
       - Это чё? Я в кайф так попал?
       - Но-но! – сурово поправил Ленин. – Ты не путай мокрое с тёплым! Все совсем не так - ты не можешь попасть в кайф, только кайф может попасть в тебя. Вот ты, собственно, туда и угодил.
       - Это как? – не понял я.
       - Представь себе, что ты плаваешь в огромном море сказочного наслаждения.
       - Ну.
       - Но между морем и тобой находится пузырь из чёрной толстой резины.
       - И что?
       - А то. Когда ты закидываешься чем-то, ну грибами там или марочками, ты как будто делаешь маленькую дырочку в этой резине и к тебе внутрь попадает тоненькая струйка кайфа. И ты балдеешь.
       В голову пришла смелая мысль:
       - А если эту резину вообще убрать? А?
       Он усмехнулся:
       - Только пока между морем кайфа и тобой есть эта резина, ты понимаешь, что это кайф. А как только препон не будет – ты станешь частью этого моря. А в этом, поверь мне, нет ничего привлекательного. Алчность – очень плохо. Смертный грех, понял?
       Я не нашелся что ответить.
       - Кстати, батенька, - продолжал Ленин. – Нескромный вопрос, а какое нынче время? Нет, просто интересно.
       - Третье тысячелетие на дворе.
       - И кто всех победил? Я имею в виду вселенский масштаб.
       - Деньги.
       - Невероятно!
       Ленин зашагал вокруг саркофага:
       - Товарищ! А давайте дунем по ганджубасу! Чертовски хочется курить!
       - Мы же в мавзолее, Владимир Ильич…
       - Пустяки! У меня есть план.
       - ГОЭЛРО?
       - И он тоже.
       Ильич достал из кармана куртку портсигар, забитый «беломоринами». Первым проглотил клуб горького дыма и передал мне папиросу. От первой затяжки никогда не жду каких-то особенных чудес: у меня свой критерий опьянения, чем-то похожий на удар лопатой по затылку, только без боли и крови. Даже представляю этого насквозь прокуренного типа с темными волосами, скрученными в тонкие «дрэдды», как он замахивается, разбегается и глушит по голове совковой металлической лопатой. Качество прихода зависит от силы замаха чувака, толщины лопаты, разбега и еще некоторых факторов.
       Ленина трава вставила сразу: глаза стали маслянистыми, улыбка - до ушей. Мы неторопливо добили косяк, и на последней затяжке я получил тот самый удар по затылку. Воистину: некоторые сорта флоры превращают нас в фауну! Картинка начала смазываться, очертания предметов задрожали. Хотелось сказать Ильичу, что меня накрыло не по мелочи, смотрю, а он улыбается и кивает, мол, я тебя понял, брат, и со мной такая жесть творится…
       - Хорошая трава, Владимир Ильич!
       Тот довольно растягивает губы в улыбке:
       - Настоящая, чуйская! Кстати, кто там после меня руководил государством?
       - Сталин.
       - Этот мудак? Не может быть!
       - Полстраны перестрелял, Владимир Ильич…
       - Гхм.. Вот как? Ну ладно…
       Неожиданно в дверь склепа постучали. Стук был громкий и гулкий.
       - Кто там? – тревожно спросил я.
       - Как кто? – ухмыльнулся Ильич. – Брат мой, Отходяк. Встречать будешь?
       Я кивнул.
       - Точно? Ты уверен, что не хочешь остаться тут, в моём мире? – переспросил Ленин и вздохнул. – Жаль, мне будет тебя не хватать… Но препятствовать не могу – это твой выбор. Входи, Лебёдкин!
       Дверь распахнулась. На пороге появился человек в чине капитана госбезопасности. На голове была фуражка с высокой тульей, что делало его похожим на профессионального офицера времен третьего Рейха. От него резко пахло луком.
       «Эсэсовец» аккуратно закрыл за собой дверь и оттеснил меня к саркофагу:
       - Ты, что ли, отходить собрался?
       - Яволь!
       - Ты это… Не остри особо. Дело-то серьезное. А ты, судя по всему, элемент неблагонадёжный, - сказал капитан, и его лицо побагровело. Затем он, демонстрируя всю классовую ненависть к «неблагонадёжным элементам», заорал: - Сядь к столу!
       Тут возле саркофага я увидел дубовый стол. На нем лежала пухлая пачка бумаг, а сверху документ: «Мандат. Выдан тов. Бабаясину на право реквизиции девушек от 16 до 25 лет, удостоверяется подписью и печатью. Командир роты…» Подпись на «мандате» была неразборчива.
       Владимир Ильич быстро писал какую-то бумагу. Закончив, снабдил её залихватской подписью, достал из ящика стола печать, жарко дыхнул на нее, тиснул фиолетовое клеймо и протянул мне документ.
       - Мандат поможет выбраться из этого мира. Лебёдкин проведёт через патрули. Но если еще раз попадешься – хана тебе, Стёпа. Оставлю в мавзолее навечно… Понял?
       Я ошеломленно кивнул, и в ту же секунду дверь склепа отворилась, явив плотный поток ослепительно белого света. Он ждал меня…

       …Очнулся от пощечин. Надо мной зависли три небритых физиономии. На одной из харь были здоровенные очки, в линзах я увидел свое отражение ярко-желтого цвета.
Троица, облаченная в белые халаты и вооруженная стетоскопами, негромко переговаривалась.
       - Промывание желудка делали? Обезболивающее, жаропонижающее давали?..
       После короткого консилиума медики пришли к мнению, что мое состояние прогрессивно ухудшается и необходима срочная госпитализация. Пока готовили носилки, я тихо спросил у одного из докторов:
       - Что со мной случилось?
       - Траванулся ты, друг, короче… - ухмыльнулся бодрый лысый толстячок. – Паленой водкой или коньяком. У нас вся лаборатория этой бодягой завалена. По всем показателям - обычный этанол, почти всегда денатурированный диэтилфталатом. Один раз хроматограф выдал наличие в образце метоксифенил-оксим. Да и то в мизере - три на десять в минус третьей процента объема. Короче, все показатели, как обычно. Но народ или сразу мрет, или сначала желтеет, а потом мрет. И не с большущих доз, а с обычных. Печени, короче, каюк, понимаешь?
       - Нет, - ответил я, с изумлением читая надпись на его бэдже, – «ординатор Лебёдкин».
       - Вот и молодец, - хохотнул толстячок, прикуривая сигарету. - А потом, ты походу, ещё и каннабисом догнался… Пожадничал, короче. А это нехорошо – жадничать-то. Смертный грех. Понял меня, нет?
       Я вздохнул и закрыл глаза. Разумеется, всё понял.


Боги гармонии


       Воры увлечённо потрошили каменные покои. Там было чем поживиться: огромный японский телевизор, цифровой проигрыватель, мощные колонки, роскошный ноутбук и несколько мобильных телефонов. Телевизор Гвоздь решил не брать – слишком громоздко. Все остальное аккуратно упаковал в пластиковые пакеты.
       Археолог, тем временем, брезгливо ощупывал труп, беспрестанно крестился и бормотал:
       - Пресвятая Троице, помилуй нас; Господи, очисти грехи наша; Владыко, прости беззакония наша; Святый, посети и исцели немощи наша, именем Твоего ради…
       И вдруг неожиданно спросил:
       - Гвоздь, ты веришь в Бога?
       Тот обернулся, удивленно посмотрел на Археолога:
       - Конечно. Я же не моджахед какой.
       - И как ты себе представляешь Бога?
       Гвоздя этот вопрос застал врасплох.
       - Ну Бог… Это такой… Короче… Сверху смотрит за порядком, чтобы все, значит, правильно было, по-человечески… И за каждым, в общем, наблюдает по жизни…
       Археолог ухмыльнулся:
       - То есть Бог у тебя вроде министра внутренних дел? И как он, по-твоему должен, «за каждым наблюдать»? Что, у каждого гражданина планеты свой датчик в заднице, да?
       Коренастый главарь промолчал.
       - Представь, что стоишь на крыше шестнадцатиэтажного здания, - продолжал тощий. - Какими ты видишь людей? Маленькие такие, да? А представь, как они выглядят с еще большей высоты, из вертолета?
       - Букашки, - проронил Гвоздь.
       - А из космоса? Из другой галактики? Кто они будут? Атомы?
       - Наверное.
       - И кого, по-твоему, интересует судьба миллиардов этих атомов? Кому мы нужны, чтобы за нами наблюдать, причем за каждым по отдельности, да еще и вмешиваться в наш земной путь? И это при том, что жизнь каждого отдельного человека в планетарном масштабе – краткий миг из ниоткуда в никуда…
       - Что же тогда Бог?
       - Бог – это гармония. Видишь ли, Вселенная устроена по определенным законам. Гармония приводит в баланс две чаши: добра и зла, которые неизбежно присутствуют в жизни любого человека. Если ты вписываешься в этот баланс, у тебя все идет хорошо: чаша добра заполняется позитивом, у тебя появляется нормальная работа, деньги, рождаются дети, потом ты нянчишь внуков и умираешь с чувством успешно выполненной миссии… А в чаше зла присутствуют всякие мелочи, типа досадного пробитого колеса. Но если ты добровольно начинаешь пихать в чашу зла всякие глупости, то очень скоро придут неприятности.
       - Это ты сам придумал или подсказал кто?
       - Человек всю жизнь идет по пути познания, расширяя границы своего восприятия, как будто фонариком выхватывая истину из кромешной мглы…
       - «Фонариком», говоришь… – ухмыльнулся Гвоздь. - Это водкой, что ли?
       - Водка – посох на тернистом пути странника, - очень серьезно ответил напарник.
       - А как же войны, убийства? Их же тоже верующие совершают. Это что, тоже часть гармонии?
       - А ты как думал, - подтвердил Археолог. – Конечно часть. Вообще, существуют два уровня гармонии: внутренняя и внешняя. Для удобства восприятия можешь представить их сферами, где внутренняя гармония - субъективное восприятие мира, она же «гламур», и внешняя гармония - объективная действительность, законы, согласно которым устроен мир. Именно внешнюю гармонию называют дискурсом.
       - То есть, дискурс – вечные ценности, а гламур – модная ерунда, которую люди понапридумывали для своего удовольствия?
       - Совершенно верно.
       - Но кто изначально создал эти законы Вселенной?
       - Не знаю, - вздохнул Археолог. - Что есть наш мир? Быть может, мы просто аквариум, который стоит в офисе у какого-нибудь прораба ****теева… Просто так, ради забавы… И, вполне может быть, наш аквариум когда-нибудь надоест своему хозяину, и он швырнет его с шестнадцатого этажа вниз… И все, хана Вселенной.
       - Ладно. Хорош базарить – дело ждет.
       Но молчал доходяга недолго. Через несколько минут опять побеспокоил своего патрона.
       - Слушай, Гвоздь… Тут у него какой-то тонкий шланг…
       - Какой шланг?
       - Не знаю… Под рукав идет…
       - Так выдерни его, если мешает… - огрызнулся Гвоздь. - Тупой что ли?
       Дылда замолчал, выдернул пластмассовую трубку и содрал массивный золотой браслет с руки покойника. А с другой руки снял настоящий «Ролекс», с пальца – перстень, с шеи - красивую золотую цепь. Из карманов пиджака вытащил пачки долларов.
       Обобрав мертвеца, перебрался к бару. Взял из зеркальной стойки бутылку «Джонни Уолкер». Посмотрел на свет. Мутно-красная жидкость сквозь стекло обещала забвение. Достал из бара два хрустальных бокала и весело предложил:
       - Спрыснем дельце?
       Гвоздь неожиданно согласился. Археолог мигом открутил золотистую башку «Уолкеру» и плеснул каждому по сто грамм. Не чокаясь, гробокопатели опрокинули напиток внутрь. Спиртное приятно обожгло горло и уверенно опустилось в желудок. Захорошело…
       - Вот за что люблю «Уолкер» из всех сортов виски - самогонкой не шибает, - удовлетворенно произнес дылда. – Поверь, друг, очень неловко приобрести бутыль импортного пойла за полтора косаря, чтобы потом морщиться от омерзительного вкуса. А морщиться надо – организм требует.
       - Ты-то откуда знаешь? - вместо закуски Гвоздь прикурил сигарету.
       - Хм… Откуда… - поддатый Археолог всегда становился уверенным и разговорчивым. - Ты думаешь, я всегда занимался тем, что грабил чужие могилы? Я когда-то считался ведущим сотрудником нашего института… Шел на докторскую, ежедневно долбался с ней с восьми до восьми. Выходные? У меня их не было. И каждый день похож на другой. Но цель стоило того: тема диссертации была, без ложной скромности, просто гениальная! Грамотно ее раскрыть – и не то, что степень доктора наук, государственная премия была бы в кармане, однозначно! Этот труд автоматически причислил бы меня к рангу маститых ученых, а то и академиков. В общем, я работал как сволочь. Иногда даже думаю, что впал в грех Гордыни, полагая себя самым гениальным и удачливым среди прочих ученых, когда кажется, что ты круче всех и так будет всегда… Возомнил себя Богом, короче. Знаешь, как это бывает?


Лучшее лекарство


Гордыня (лат. superbia)- самый тяжкий смертный грех.
Обуянный высокомерием грешник кичится своими качествами
 перед Богом, забывая, что получил их от Него.


       На обочине московской дороги стоял мужчина с поднятой рукой. Внешне он, одетый в вельветовую кепку, потёртые джинсы и драповое пальто, выглядел Гостем. Глаза безнадежно смотрели сквозь толстые линзы очков на проезжающие автомобили. Неожиданно рядом с ним резко тормознула старая черная «Волга» с шашечками на ржавых бортах. Из окна высунулся Таксист, и с непонятной обидой спросил: «Куда едем, товарищ?»
       Гость назвал маршрут и сел на заднее сиденье. Таксист некоторое время ехал спокойно, затем начал коситься на пассажира. Когда уровень подозрительности дошел до тревожной отметки, не выдержал:
       - Деньги-то есть у тебя?
       Гость вздохнул и продемонстрировал несколько крупных купюр. Таксист улыбнулся, умудрившись не потерять своего обиженного вида.
       - Политический анекдот недавно слышал, - сказал он. - Журналисты спрашивают Путина, почему, мол, Березовского нашли на Лубянской площади со следами веревки на шее. А Путин им отвечает, дескать, что вы удивляетесь, Березовский на самом деле старый был, вот и умер … Смешно, да?
       Гость промолчал. Водитель сделал резкий маневр влево, а затем продолжил:
       - Я, извините, интересуюсь, что будет после Путина?
       - М-ммм… - промычал пассажир.
       - Вот и я думаю, что ничего хорошего.
       Гость устало прикрыл глаза, а Таксист ожесточенно сплюнул окурок в открытое окно и защёлкал кнопками магнитолы. Из динамиков громогласно прорвалось творчество рэппера Тимати. «Волга» медленно двигалась от Новокузнецкой к Кремлю.
       - Эх! Вот бы тут жить! – донеслось с улицы. – Не то, что у нас!
       - Деревня, бля... – кивнул водитель в сторону ошалевших провинциалов. – Сидели бы в своих Первоуральсках… Понаехали тут, лимита…
       Ближе к Кремлю стали попадаться кучки испуганных протестантов, стыдливо прячущих в студенческие тубусы красочные плакаты с яркими названиями: «Свободу МБХ!», «КГБ, руки прочь от власти!» и «Нет судебному произволу!» Концептуальная желто-зеленая листва деревьев придавала обстановке особый колорит. Фанаты «Юкоса» тихо переговаривались между собой и поглядывали на небо.
       Со стороны Митино стремительно темнело. Резкий порыв ветра вырвал один из плакатов и погнал его по улице, протестанты грустно посмотрели вслед, но догонять не стали.
       - Еще одна проплаченная херота… - ворчливо заметил Таксист. – Все продались, поголовно. Какая еще «демократия»? Сейчас только лохи обклеивают подъезды предвыборной макулатурой. Кто поумней да поопытней – «договариваются» с кем надо о «назначении». А кто не умеет – потом долго просыпается где-нибудь в Краснокаменске и демонстрирует мировой общественности, что в России ещё есть идеалы покруче доллара.
       При слове «Краснокаменск» пассажир вздрогнул. Опять защёлкали кнопки магнитолы, из динамиков донеслось: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня...». Гость нервно захрустел пальцами, отвернулся к окну. Город между тем быстро менялся: исчезли вершины кремлевских башен и бизнес-высоток, спустившаяся с неба бездна стремительно разлилась между зданий. Иногда дымное черное варево распарывал огонь, из кромешной тьмы взлетали вверх купола храма Христа Спасителя. Но огонь угасал, и храм погружался в темную бездну. И каждый такой провал сопровождался грохотом катастрофы.
       Машина остановилась невдалеке от Кремля. Таксист заглушил двигатель и выключил магнитолу. Стало тихо. Обернувшись к пассажиру, одобрительно закивал при виде протянутой купюры в сто евро:
       - Это правильно! Не в Вашингтоне живем!
       Гость молча открыл дверь и шагнул в непогоду. Он отправился к кремлёвским воротам, под чёрной аркой которых были едва заметны фигурки часовых. Трепетные мерцания вызывали из бездны огромную уродливую статую Петра, в муках рожденную сумасшедшим гением Зураба Церетели. Костлявая фигура самодержца угрожающе взметнулась над мутными водами Москвы-реки. Но небесный огонь опять прятался, и тяжелые удары грома загоняли страшного идола во тьму.
       Неожиданно хлынул ливень, и гроза перешла в ураган. Ветви некоторых деревьев подломились, рухнули на провода освещения. Металлические нервы города на секунду задержали падающую тополиную плоть, а затем лопнули, упруго разлетевшись искрящими хвостами. Вместе с водяной пылью и градом по улицам города понесло сорванные листья, сучья деревьев, песок и строительный мусор.
       Пока ураган терзал город, в большом зале Кремля беспокойно ходил человек, которого все жители страны звали простым, но почтительным именем – Прораб. Он настолько привык к роли прораба всея страны, что иногда даже забывал свое настоящее имя.
       Посреди зала стоял низкий столик, уставленный яствами и сосудами с экзотическими напитками, и рядом два широких кресла. К столу подошел таджик-официант, взялся за пыльную бутылку и наклонил над пустым бокалом. Его рука дрогнула, и от удара тонкое стекло с хрустом рассыпалось.
       - Руки не держат? – досадливо сморщился Прораб и скрипнул зубами.
Загорелое лицо таджика посерело. Но начальственный гнев улетел так же быстро, как и появился: по взмаху руки официант убежал.
       Прораб сел за стол. В грозовом полумраке налил коньяк, жадно выпил, закусил тонко нарезанной ветчиной, зажевал лимоном и опять выпил. Он то и дело поглядывал в окно и нетерпеливо постукивал туфлей.
       Прошло еще некоторое время, и пелена воды стала редеть - ураган ослабевал. Удары грома и вспышки молний становились реже. Над Москвой плыла уже обыкновенная туча - грозу сносило в сторону Бутово. В серой пелене появились синие окна. Через некоторое время солнце вернулось в столицу, и, прежде чем утонуть за горизонтом мегаполиса, ниспослало вниз прощальные лучи.
       Но сквозь солнечный свет прорвался последний разряд, ослепительный и жестокий. Молния ударила по Кремлю с такой силой, что вспышка ослепила Прораба. А когда туман немного рассеялся, из белой мглы появился человек в драповом пальто и вельветовой кепке – тот самый пассажир из такси. Гость, подняв руку, сказал высоким приятным голосом:
       - Прорабу России здравствовать и радоваться.
       - Бог мой! - воскликнул тот. – Вы не намокли?
       – Вы хотели меня видеть?
       - Да, хотел. Но ничего не услышите, пока не сядете к столу и не выпьете коньяку, - любезно ответил Прораб и указал на кресло.
       Гость кивнул, сел и снял кепку. Его еврейские глаза смотрели устало и печально. Подбежавший гастарбайтер налил коньяку.
       - Как… Там? - отрывисто спросил Прораб.
       - Нормально, - ответил Гость и одним глотком осушил бокал. – Но по настоящей жратве соскучился.
       По знаку немедленно были поданы горячие блюда. Гость не отказался от второго бокала, а затем с наслаждением отведал дымящийся шашлык. Насытившись, похвалил:
       - Превосходный коньяк, но это - не молдавский?
       - Грузинский, доперестроечный. Дядя одного тамошнего президента прислал. В знак примирения, так сказать… Итак, - сменил тему Прораб. - Что можете сказать мне о настроении общества?
       - Полагаю, настроение удовлетворительное.
       - Можно ручаться, что «марши несогласных» более не угрожают?
       - Ручаться можно лишь за одно в мире - за мощь Единой России. Но хочу заметить, психи – люди весьма умные, и орут «да здравствует свободная мысль!» только тогда, когда им очень надо. То есть, наш брат-диссидент ещё сидит, а за него уже строчат предвыборные мемуары. А как выборы откатают, так сразу и тишина настанет. Таков закон жанра.
       - Надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что случилось? – встревожено спросил Прораб.
       - Ну что вы! – Гость поднял руки вверх. – Компенсация была более чем солидная! Но что-то произошло ещё?
       - Люди очень изменились. И дело даже не в квартирном вопросе. Их не в меру испортила цена на нефть – они верят в любую ерунду, в стволовые клетки, в нанотехнологии… Короче во всё, кроме Торжества демократии.
       - Ничего парадоксального, - заметил Гость. – В Америке такая ситуация – обычное дело. С «капустой» - порядок, с борьбой за демократию – отлично, а самого Торжества – нету. Бывает такое.
       Собеседники немного помолчали.
       - Скажите, друг мой, - заговорил Прораб. - А если случится, что Враг России лишит жизни своего коллегу, обладающего некоторой публичностью, с целью скомпрометировать меня, Прораба всея страны?
       - Предерзкий поступок! Но как можно скомпрометировать этим убийством?
       - Применит средство, добыть которое по силам только лицу государственному. Полоний, например. И в прессе даст широкую огласку данному вопиющему факту. А мы этого Врага разоблачим, указав мировому сообществу на его мерзейшую сущность: убить своего соратника, как можно?!
       - Но кто же этот коллега Врага?
       - Вам знаком некий Александр Березенко, в настоящее время проживающий в Лондоне?
       Гость скучающе зевнул:
       - Что-то слышал…
       - Говорят, он один из яростных соратников Врага России, - понижая голос, продолжал Прораб. – Успешно ведет подрывную деятельность, успевает выступать с проповедями и писать обличительные книги. Соавтором у него выступает британская разведка.
       - Скажите на милость! Какую еще характеристику можете дать?
       - У него есть одна слабость, - Прораб сделал крохотную паузу. - Страсть к деньгам.
       - Но эта тяга присуща каждому…
       - Но есть сведения, что отравят именно его!
       - Откуда у вас такие данные?
       - Пока сказать не могу, тем более что они просочились случайно. Но нужно предвидеть все. Я доверяю своему предчувствию, оно меня никогда не обманывало. Сведения заключаются в том, что кто-то из его дружков, последователей финансового террора, готовится отравить Березенко радиоактивным веществом, подмешанным в обыкновенный чай. Разумеется, дело будет заведомо представлено как очевидное ложное обвинение в мой адрес.
       - Полагаю, - улыбнулся Гость, - это вызовет большой скандал?
       - Безусловно. Поэтому прошу вас подключиться к делу. У вас как раз есть подходящие специалисты в Израиле. Пусть некоторое время присматривают за Березенко. Он хоть сейчас и не гражданин России, но ведь жалко, случись что.
       - Хочу отметить, замысел злодеев трудновыполним. Маловероятно заманить человека в какое-нибудь тихое место, угостить чаем с полонием!
       - И, тем не менее, его отравят, - упрямо повторил Прораб, и по его лицу прошла судорога. – Таково моё предчувствие! Не было случая, чтобы оно меня обмануло!
       Гость поднялся, выпрямился и сурово переспросил:
       - Все-таки отравят?
       - Да. А когда покончу с этим делом, клянусь, уеду отсюда в бессрочный отпуск - Сочи к олимпиаде готовить.
       - Не любите Москву? - добродушно спросил Гость.
       - Помилосердствуйте, - улыбаясь, воскликнул Прораб. - Чудесный город! Но эти несанкционированные гей-парады, эти раскрашенные фигляры и стаи женоподобных мужчин... Каждую минуту можешь стать свидетелем какого-нибудь кровопролития!
       Он сделал небольшую паузу.
       - Кстати, кажется, вы подавали прошение о смене должности с Олигарха на Таксиста?
       - Право, это такая безделица… - Гость стыдливо зарделся. – Просто маленькая мечта моего детства…
       - И о безделице надлежит помнить, - Прораб протянул свёрток. – Тут ваши права, техпаспорт и ключи от персональной «Волги» жёлтого цвета.
       - Служу Советскому Союзу! – гаркнул Гость.
       - Приятно, что помните… Но прошу, если другие кандидаты в Прорабы предложат вам покровительство, отказаться и остаться при мне. Поверьте, я сумею вас наградить.
       - Счастлив служить под вашим начальством!
       Бывший Олигарх, а теперь обычный московский Таксист застегнул все пуговицы на своем драповом пальто и поклонился:
       - Желаю здравствовать и радоваться.
       Поздний визитер бесшумно исчез за дверью. Прораб с минуту пребывал в некоторой задумчивости. Плеснул в бокал остатки коньяка, с удовольствием сделал глоток, улыбнулся. Несколько лет на заполярной каторге – это ли не лучшее лекарство от Гордыни? И только сейчас он увидел, что солнца уже нет, и пришли сумерки…


Декаданс Мамбы


       - С гордыней-то понятно… - щелкнул Гвоздь зажигалкой. - А что было дальше? С диссертацией?
       - Дальше? Мой научный руководитель по фамилии ****теев шпионил за мной напропалую. Я затылком чувствовал завистливый взгляд Евлампия Сидоровича, ощущал себя историческим персонажем, которого пасут дореволюционные шпики старой закалки. Такие, знаешь, в котелке и с тростью…
       Гвоздь кивнул.
       - Так вот, - продолжал Археолог. - Закончив свой монументальный труд, я упаковал его в папку с грифом «хранить наравне с шифром», папку закрыл в сейф, да еще и опечатал. А сам решил махнуть на недельку в Сочи – отдохнуть и развеяться. Иду по набережной. Останавливаюсь возле кафе «Магнолия». Сквозь стекло вижу девушку, грациозно сидящую за столиком. Она мечтательно смотрит куда-то вдаль, медленно помешивая ложечкой в кофейной чашке.
       Гляжу на тугие джинсы, белую маечку с низким декольте, на её упругие шары, смачно упакованные в развратный красный лифчик, и понимаю, что у меня начинается эрекция… Похоже, гламурная девочка мнит себя сейфом, закрытым на одно-единственное ключевое слово. Но если как следует напоить – сама скажет. Сто пудов.
       Собрался с духом, зашёл внутрь. Познакомился, благо на курорте она была одна. Выпили. Прогулка по набережной, луна, купание голышом… Восход солнца встретили вместе. И следующее утро тоже.
       Я обожал смотреть, как она лежит обнаженная на кровати, её локон то и дело спадал на лицо, и она сдувала его ловким движением крупных, надутых силиконом губ… Я про себя звал её Чёрной Мамбой.
       В общем, неделя пролетела как в сказке. А сразу после моего возвращения, одним свежим, как нефильтрованное «Жигулевское», утром, ко мне нагрянули из районного УВД и прокуратуры. Поначалу я ошалел. Оказалось, Мамба написала заяву, что я её изнасиловал. Меня чуть не закрыли. Два месяца был под следствием, а когда вернулся в институт, выяснилось, что здесь я больше не работаю, а моя диссертация уже опубликована. От имени моего научного руководителя. Вот такой декаданс…
       - Жесткий кидняк.
       - Жесткий… - эхом повторил Археолог. – Я, конечно, пытался доказывать правду. Туда торкнулся, сюда… Но куш оказался слишком велик. Ворюга мигом стал академиком наук, а я… Что я?
       В склепе повисла тягостная пауза.
       - Чужая зависть – реально убийственное чувство, - продолжил несостоявшийся ученый. - Меня вот конкретно убило – я сломался…
       - Не видел больше этого «руководителя»?
       - Ходили слухи, что он в Лондон свалил, стал олигархом. Мне даже кто-то номер его сотового подогнал… Но зачем он мне?
       - Помнишь номер?
       - Помню. А что?
       - Давай приколемся, - напарник положил руку на свалку сотовых трубок. - Позвоним ему в Лондон, гыгыгы…
       - Дорого поди…
       - Тебе-то что? За всё платит дядя Миша Оглы!
       Археолог намахнул еще виски, немного подумал и согласился:
       - А давай!
       Гвоздь выбрал один из телефонов, включил в режиме «громкой связи» и набрал цифры, нацарапанные на клочке бумаги. В динамике равномерно долбили гудки, а затем недовольный голос произнес:
       - Слушаю.
       Гвоздь молчал, благоговея пред тембром политэмигранта.
       - Слушаю же… - начал заводиться тот. - Алё?
       Воры улыбнулись: в ответе не хватало типично русской приставки «бля». Для связности понимания, так сказать.
       - Hello, mister Berezenko! - заговорил Гвоздь. - How are you?
       - Чё? - переспросил тот. – Слышь, ты или по-русски говори или молчи ваще. Есть вопросы?
       - Да.
       - Но сначала я хотел бы прояснить ситуацию по поводу условий, которые выдвинул: встреча должна состояться вне российского посольства, вас обыщут на предмет наличия ядов и оружия и никаких больше разговоров о моей выдаче!
       - Почему?
       - Потому что меня не выдадут никогда! – самоуверенно заявил он. - Я - оплот западной демократии и непримиримый враг существующего в России политического режима!
       - Бывает, - дипломатично согласился собеседник.
       - А вы кстати кто? Из какого издания?
       - Да я, в общем-то, не из какого, - честно признался кладбищенский вор. – Так, номером ошибся.
       - Все ясно… - расстроено сказал Березенко. - ФСБ пропасло мой номер?
       - Не знаю . Может, и пропасло.
       - То есть вы из ГРУ?
       - Я из СМУ-5, - ухмыльнулся ворюга. – Специалист по несущим конструкциям.
       - Что??? Новый отдел? Я не приемлю никаких политических конструкций, вам это понятно? Да, я изгнанник. Но не думаю, что президент обладает достаточной властью, чтобы отдать приказ о моем убийстве. Пример Чечни подтверждает, что он готов расправиться с целым народом, убить нацию. Но ни один факт не свидетельствует о том, что он готов убить одного человека. Я хорошо понимаю, до этого ему осталось сделать лишь один маленький шаг. Посмотрим, хватит ли смелости… Кстати, как у вас погода?
       - Отличная!
       - Завидую… А тут туман, мать его… Ладно, мне тут чай принесли. Бывай.
       Голос в трубке неожиданно икнул, телефон отключился. Гвоздь заметил:
       - Старая тема. Говорят, Пушкину даже отец родной завидовал.
       - Иди ты! – не поверил Археолог. – Серьезно?


Жизнь Замечательных Людей


Зависть (лат. invidia) - огорчение по поводу
 успеха и благополучия других людей.


       Сергей Львович, на которого вдруг снизошло вдохновение, поспешил к столу, достал лист бумаги и придвинул чернильницу. Он с утра пытался написать письмо брату, пыхтел трубкой и наглаживал устрашающего вида бакенбарды. Слог не шел, и скомканные листы бумаги один за другим погибали в жарко горящей пасти камина.
       «Милый брат мой! – в очередной раз проскрипел он гусиным пером, - Пишу тебе письмо. Поздравляю с Рождеством и желаю тебе всего от господа Бога. Нет у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался».
       От жалости к себе Сергей Львович едва не всплакнул. Так уж вышло, что вся его жизнь состояла из жирных черных и тонких белых полос. У него была удивительная способность притягивать неприятности: если он переезжает в новую усадьбу, во всём районе сразу пропадает связь и гаснет электричество, у него постоянно крадут барсетку, его карета аккуратно раз в год залетает в аварию, и естественно, у него никогда нет денег.
       Но если выпадет тонкая белая полоса, то удача привалит по-крупному: Сергей Львович получит наследство, поместье или свалившаяся гора денег позволит приобрести резвых лошадей. К несчастью, проблеск заканчивался быстро, и буквально на следующий день темные тучи неприятностей сгущались над бедолагой.
       В кабинет вбежал кудрявый мальчик.
       - Папа, я написал стихи!
       Сергей Львович скептически посмотрел на сына, взял протянутую тетрадку, поплевал на пальцы и раскрыл сыновьи труды на середине. Листнул сначала вперед, потом назад. Улыбнулся, нахмурился, подумал, внимательно посмотрел на отрока. Наивные детские глаза ждали комментариев.
       - Да, сынок… Изрядно ты наваял… - вздохнул Сергей Львович. - Скажи, ты хочешь стать писателем?
       Мальчик кивнул.
       - Поди, еще и поэтом?
       Мальчик закивал пуще. Отец вздохнул и представил своего сына взрослым, на митинге антиглобалистов, мерзнущим с лозунгом «Долой ВТО!» в компании таких же молодых людей. Вообразил, как отпрыск ощущает себя повстанцем, лицом, от которого зависит ответ на вопрос «быть иль не быть»?
       - Эх, сынок… Дитя допенициллинового периода… Ты думаешь, оно так все просто? Сел за стол, почесал в затылке и пожалуйте креатив? А сколько сначала литературы надо перелопатить, матчасть досконально изучить. А в народ сходить? А при царском дворе попиариться? На Кавказ в ссылку сгонять, не угодно? Что молчишь? Ты вот в поэты метишь, а Соколовского, предтечу русского неоэмпириокритицизма, читал ли?
       Мальчик застыдился, покраснел и опустил взор на дубовый паркет.
       - Эвон, целую тетрадку исписал, - укорял отец, быстро и ловко почесывая пузо. - И думаешь, сразу писатель? Бумаги одной сколько извел… А ведь убыток-с!
       Пацан загрустил.
       - Ты думаешь, легка жизнь поэта? – продолжал Сергей Львович. - Ну да, успех, шампанское… Еще и женишься на какой-нибудь лярве… Да вот хотя бы на Наташке Гончаровой, потом глупая дуэль, и все, привет сосновое пальто…
       - Папа, но Дельвиг…
       - Дельвиг – осел, - авторитетно пресек Сергей Львович. – И ничего не смыслит в жизни. Бросай эти глупости, окончишь лицей, получишь чин и двигай по дипломатической лестнице… Дело верное. Зря, что ли я столько бабок плачу за твое обучение?
       Паренек всхлипнул.
       - Нужно учиться взрослеть, сынок… Взрослеть, защищать себя и не спешить обнажаться, а в случае чего никогда не стесняться своей наготы. Купи гантели и грушу, не читай Гоголя, читай Гайдара и пойми, что первый писал от гнетущего благополучия, а второй от того, что в четырнадцать лет собственноручно расстреливал людей....
       Бедный мальчик со слезами на глазах выбежал вон, оставив тетрадку отцу. Сергей Львович довольно улыбнулся и опять взялся за письмо. «Весьма благодарен тебе, — продолжал он скрипеть пером, — за присланного тобой гувернера. Для француза оказался человеком весьма неглупым и образованным. Многому научил Сашеньку. А у меня слезная просьба. Употреби все свое влияние, чтобы устроить моего отрока в лицей, что в Царском Селе. Съезди с ним в Петербург. Надеюсь также, что займешь по-родственному средств на ученье Сашеньки. Я за тебя буду Богу молиться, а ты, если что не так, секи отрока как сидорову козу. Кланяюсь супруге. Остаюсь твой брат Сергей Пушкин».
       Запечатав письмо, Сергей Львович кликнул камердинера и поручил ему отправить послание. Приказал подать рюмку анисовой и вновь открыл тетрадь Сашеньки. Отца удивило божественное бесстрашие, с которым маленький сынишка подбирал слова, пробовал на вкус, соединял в строчки, бросал, играя…
       Вслух, с выражением, прочитал одно из стихотворений:

Пастушка младая
На рынок спешит
И вдаль, припевая,
Прилежно глядит.

Корсетом покрыта
Вся прелесть грудей,
Под фартуком скрыта
Приманка людей.

       - Хорошо излагает, шельма! - воскликнул Сергей Львович. Затем открыл шкаф и строго выговорил стоящей там обнажённой девушке:
       - Вот Арина Родионовна! Вместо того чтоб по дольчегабанам всяким шляться, лучше бы за малолетним стервецом следила, да на путь истинный наставляла!
       - Ы-ыыы… - хныкала младая няня, размазывая кулачком сопли по чумазому личику. - Я наставляла, ы-ыыы… Говорила ему, чтобы учился на начальника нанотехнологий завода по переработке говна, ы-ыыыы… Чтобы делал из говна всякие полезные вещи: мебель, грифели для карандашей, компакт-диски, покрышки автомобильные... Ы-ыыы…
       - Ладно, не реви… Пусть будет начальником! - решил Сергей Львович. – А творческой стезе вообще завидовать нечего, потому что зависть – плохое чувство. Грех. Поди-ка лучше сюда, Аринушка, я тебя приласкаю, утешу…
       Сергей Львович бросил тетрадку в камин и потянулся к сочному женскому телу…


Интересные находки


       Археолог восторженно всхлипнул:
       - Гвоздь, я не и знал, что ты по-английски говоришь!
       - Немного… - ответил тот. - А что стало с той теткой из Сочей? Которая подставила? Никогда её больше не видел?
       - Почему не видел… Видел пару лет назад. Я тогда трудился уборщиком на киностудии. Ну, гондоны там всякие подметал – студия-то порнуху снимала. Я не стремался – платили хорошо, а жить как-то надо. И вот смотрю, ходит одна возле съемочного павильона, похотливо бёдрами виляет. Я себе подметаю, незаметно рассматриваю, и вдруг понимаю, что это и есть моя сочинская Чёрная Мамба - по накачанным силиконом губам опознал.
       Потом дверь павильона открылась – она шмыгнула внутрь. Я подкрался, дай думаю, посмотрю, как её там хором имеют. Открыл потихоньку дверь, вошёл. Внутри темно, хоть глаз выколи. И тихо, главное. Обычно когда какой эпизод снимают, так шум такой, мама дорогая: режиссер матерится, продюсер ругается, осветители, визажисты, актёры… И все по матушке обычно. А тут – тишина. Удивительное дело, думаю. Смотрю – посреди павильона что-то типа палатки стоит, из темной плотной ткани. И свет пробивается, необычный такой, зеленый, волнами сверху вниз… Будто сканер из фантастического фильма. Я подошел поближе, заглянул в щёлку, а она там стоит голая…
       В склепе возникла драматическая пауза, во время которой Археолог сосредоточенно курил и что-то внимательно разглядывал на потолке склепа.
       - Ну и что? – прервал Гвоздь затянувшееся молчание. – Что было-то дальше?
       - А ничего, - рассказчик неожиданно громко икнул. – Вышел из павильона, да и двинул в ближайшую пивную. Там такое пивко было, как сейчас помню, свежее, нефильтрованное… И рыбку привезли – закачаешься! И что самое интересное, как только там не надерись, утром голова не болит. Удивительно, правда?
       - Ладно, - прервал воспоминания Гвоздь. – Продолжим. Пошарь под гробом – там вроде как чемодан какой или ящик стоит.
       Археолог полез под гроб, ухватил что-то и потащил наружу. Действительно, оказался здоровый, кованый железом сундук, закрытый на тяжелый висячий замок. Гвоздь сбил запор, поднял крышку. Воры посветили фонарем внутрь и обомлели.
       Сундук оказался доверху набит изделиями, ассортимент которых сделал честь любому секс-шопу. Силиконовые фаллосы всех размеров и мастей, разноцветные страпоны, искусственные влагалища, кое-что из белья и садо-мазо атрибутики: наручники, ошейники, плётки…
       - А барон-то наш – баловник, оказывается! - произнес Гвоздь. - Ты знаешь, я в детстве реально верил, что игрушки в полночь оживают и разговаривают. Но что тогда происходит в секс-шопе после закрытия?
       - Гыгы! – заржал напарник. – Товар начинает приставать друг к другу!
       - Очень смешно! В сундуке кроме этого барахла ничего ценного нет?
       Археолог перевернул содержимое, вытащил нечто, похожее на сплющенную матрёшку из цельнокроеного латекса. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это надувная кукла для сексуальных утех. Изделие было укомплектовано заплаткой с клеем и тальком.
       - Хе-хе, - ухмыльнулся Археолог. – А ну-ка попробую надуть эту резиновую дуру… Что будет?
       И начал вдувать сквозь отросток клапана воздух. А когда латексное лицо разбухло наполовину, неожиданно замер и даже хрюкнул. Гвоздь взглянул на светлокожую брюнетку с длинными густыми волосами и пушистыми ресницами, на ее оттопыренные силиконовые губы полуоткрытого рта с мягкими массажными пупырышками внутри, перевел взгляд на обалдевшую рожу Археолога и всё понял.
       - М-да… - ехидно протянул Гвоздь. – Увековечили твою подружку…


Чёрная Вдова


Блуд — внебрачные либо иные осуждаемые
 сексуальные отношения.


       - Убить иль не убить? – размышлял Родион Раскольников, постукивая обухом топора об пол. - Нет, в самом деле? Скотина я бессмысленная, либо хищник алчный? Доколе цвет русской интеллигенции будет нести окаянный крест смиренного унижения? Где мое пиво, в конце концов?
       Пива не было. Равно как и денег. Вчера он просадил все, шляясь с такими же оболтусами-правоведами по злачным заведениям столицы. Воспоминания всплывали неожиданными эпизодами: в одном из баров он зачем-то сломал о собственную голову кий и ловко содрал со стриптизерши трусы, за что, кажется, был бит тростью неизвестного господина со странным именем Эраст… Потом была полицейская облава и кто-то дал ему подержать коробочку с кокаином… А потом он долго бежал дворами.
       От жалости к себе Родион застонал… Стоп! А кокаин? Раскольников деловито отложил топор и полез в карман за плоской коробочкой с порошком. Плотно зарядив обе ноздри, блаженно улыбнулся. Кокаин всегда помогал в трудную минуту укрепить дух.
       Добрая понюшка несколько видоизменила мироощущения. Да, вчера он нажрался. Ну и что? Может, это был знак протеста, своеобразный экзистенциальный акт отчаяния! Может, он бунтует против общества? А этот проклятый забитый социум никогда не принимал всерьез российскую интеллигенцию и лично Раскольникова в таком героическом деле, как Русская Революция!
       Родион посмотрел на шкаф, где поблескивали переплетами толстенные книги. Взгляд с особой теплотой задержался на пудовом раззолоченном томе «Мужчина и женщина».
       -Быть может, это жертва, воздав которую, я выйду очищенным и обновленным? – произнес Раскольников. - Не такова ли судьба всех стоящих выше толпы индивидуумов с тонкой душевной конституцией?
       Родион поморщился. Собственный голос показался ему слишком скрипучим. Он сгладил неприятные ощущения еще одной порцией кокаина и вновь взялся за топор. Рукоять оказалась влажной.
       Пора. Он встал и пошел в соседнюю комнату. Его супруга, Сонечка Мармеладова, шумно сгребала в большой китайский баул добро: флаконы косметики, тюбики с кремом, помаду, несколько платьев и прелестные нейлоновые чулки.
       Раскольников сжал топор за спиной, бросил на жену осторожный взгляд и вздохнул. Наряду с недостатками, у нее были три существенных преимущества: большая упругая грудь, длинные стройные ноги и хорошо оплачиваемая должность в фитнесс-центре. Самому Раскольникову работать было некогда – он двенадцатый год учился на правоведа.
       - Сонечка! – томным голосом произнес Родион.
       Жена молчала.
       - Сонечка! - повторил он. - Неужели ты уходишь от меня?
       - Да, - хладнокровно ответила она. - Ухожу. И не куда-нибудь, а к Свидригайлову.
       Раскольников помнил этого господина: лет тридцати, плотный холеный тип с усиками, всегда щеголевато одетый и вообще не чета замызганному правоведу.
       - Но почему же? - патетически вопросил муж. Его крупные ноздри горестно раздулись, оттуда на губу сыпался кокаин, а по комнате пошла густая волна перегара.
       - Потому что я его люблю. Он очень приличный человек. Не то что ты, оборванец.
       - А как же я?
       - Родион! Я тебе еще вчера сказала - я тебя больше не люблю.
       - Но я же тебя люблю, Сонечка!
       - Это твое дело, Родион. Я ухожу к Свидригайлову. Так надо.
       - Нет! Так не надо! Не может один человек уйти, если другой его любит!
       - Может, - раздраженно сказала Сонечка, глядясь в карманное зеркальце. - И вообще… Возьмись за ум и перестань нюхать дурь.
       - В таком случае я откажусь от жизни совсем! - вскричал покидаемый муж. – Чтобы принять судьбу, как она есть, и задушить в себе все, отказавшись от всякого права действовать, жить и любить! Я отравлюсь феназипамом, в конце концов! И во всем будешь виновата ты, вместе со своим разлюбезным Свидригайловым!
       Жена немного подумала и заголосила:
       - Ты не смеешь так говорить о Свидригайлове! Он выше тебя! Он дал мне вчера триста долларов!
       - Триста долларов? – Раскольников возбужденно дернулся, словно электрический разряд пробил его во всю длину, от макушки до зеленых несвежих носков.
Жена наклонилась застегнуть «молнию» на сумке, и в этот момент Родион вытащил топор из-за спины, размахнулся и ударил ее в затылок. Тело Сони повалилось в угол. Раскольников тут же достал из сумочки триста баксов. Купюры были новенькие, хрустящие радужными перспективами грандиозной попойки во вчерашнем стриптиз-баре.
       Часом позже Родион сидел в злачном заведении, где вдохновенно разгонялся коньяком, пытаясь заглушить странный металлический привкус во рту, похожий на вкус скоротечной свободы.
       Послышался стук каблучков - к барной стойке шла длинноногая смуглая дамочка. При ходьбе у неё симпатично перемещались ягодицы, туго обтянутые брючками, а упругая грудь нагло вываливалась из белой блузки. В каменном взгляде, брошенном на Раскольникова, читалось: «высшее образование и отвращение к чаевым». «Иностранка? » - подумал Родион и закурил сигарету.
       Она взгромоздилась на высокий стул и заказала кофе. «Наверное, встречу кому-то назначила, - размышлял он, жадно разглядывая бюст. – И, наверное, опоздала, чтобы у кавалера не создалось обманчивое впечатление, что она относится к этой встрече серьезно. Мужчина, он на то и мужчина, чтобы его помучить! Впрочем, где он, этот ухажер?»
       Поклонника не было. Дамочка в одиночестве смаковала горький напиток. Родион с возрастающим вожделением наблюдал, как ухоженной тонкой рукой она поправляет волосы, упрямо спадающие на загорелое лицо, и элегантно крутит длинную тонкую сигарету.
       «Интересно, о чем она думает? Может о том, что не нужно целоваться на первом свидании? А как иначе догадаешься, что она девушка со строгими моральными принципами, хе-хе? Ей бы коньячку полста граммов тяпнуть. Для храбрости». Родион повернулся к ней:
       - Hello! How are you?
       - Fine, - коротко ответила дамочка.
       - I want… - он продолжал мучительно подбирать слова. - Хочу узнать, короче… Where to take… Э-эээ…
       - Ладно, не парься, - неожиданно произнесла она и сунула в рот сигарету. – Файр есть?
       - Так вы - русская?
       - Английская, - отрезала она, ловко выдернув у Раскольникова зажигалку. - Бармен, налей мне тоже коньяку.
       Родиона очень ободрило это объединяющее «тоже». Как будто они вместе выступали в каком-то увлекательном спектакле, сценарий которого знали только она и Раскольников. Бармен услужливо нацедил бокальчик. Алкоголь подействовал сразу: она расслабилась.
       «Ей за тридцать, и она еще неплохо выглядит! – причмокнул Родион. – Этот темный брючный костюм хорош на стройной фигуре. И блузка с глубоким декольте выглядит весьма провокационно… А крашеные волосы, контактные линзы, виниры на зубах и силиконовые имплантанты в груди – просто скромные милые пустячки, о которых можно и умолчать, хе-хе».
       Раскольников набрался смелости и пересел поближе:
       - Позвольте представиться, Родион.
       - Амалия, - нехотя процедила дамочка, глядя в бокал. – Дантес.
       - Кто Дантес? - не понял Раскольников.
       - Я - Дантес, - повторил она. – Амалия Карловна Дантес. Тупой что ли?
       - Нет, острый, - неудачно пошутил Родион.
       - Угу, - дамочка опять потянулась за сигаретой. - Был бы острый, я бы к тебе не пришла.
       Раскольников ошеломленно спросил:
       - Вы пришли ко мне?
       - А к кому же еще, - хмуро согласилась она и залихватски допила коньяк. – Бармен меня пока не интересует.
       - А я вас интересую как мужчина?
       Дамочка заметно хмелела:
       - Хе-хе… Еще как, мой пупсик…
       - Признаюсь, я не богат. Весь мой движимый капитал в настоящий момент составляет триста долларов.
       - В мужчине, - выдохнула она дым, - главное - чтобы *** стоял. А пиджак и машина - дело вторичное. Но у меня к тебе, пупсик, сегодня профессиональный интерес.
       «Проститутка? – подумал Раскольников».
       - Но, но! - нахмурилась Амалия. – Ты не груби – я при исполнении. Тут тема другая. Видишь ли, я хочу побыть ****ью.
       Родион чуть не поперхнулся коньяком, а бармен заинтересованно навострил уши. Дамочка велела тому отвернуться, а сама растолковала правоведу тонкости своего желания:
       - Понимаешь, я могу кончить только в момент моего абсолютного унижения. Такое вот извращённое устройство организма. Поможешь?
       - Попробую… – Родиону до смерти хотелось её выебать. – А что делать-то?
       Она улыбнулась, щелкнула молнией сумочки и достала оттуда фаллоимитатор.
       - Держи его в руке. Называй меня сучкой и ****ью. И спрашивай, что я чувствую, когда его сосу. Всё ясно?
       Раскольников взял фаллоимитатор - он был в точности как настоящий пенис, если бы не запах пластмассы. Родион осторожно сунул его в рот Амалии. Она тут же зачмокала, сладострастно закатывая глаза.
       - Ну... Соси! – нерешительно сказал он, а потом категорично добавил: - ****ина!
       - У-ууу… - выла она, задвигая фаллоимитатор как можно глубже в глотку. Раскольников заметил, что одну ладонь она положила себе между ног.
       - Соси, соси, шлюха… Как хорошо ты сосешь… - шептал он. - Тебе нравится его сосать? Так соси же его… Соси, как будто это самый последний член на Земле, соси его, как последняя проститутка, сучка, ****ь… Тебе нравится, как я тебя трахаю в рот? Тебе, вообще, нравится, когда тебя имеют в рот? Как шлюху, а?
       - Ы-ыыы…
       - Нравится? Тебе это нравится, сучка? Вижу, что нравится… Грязная шлюха… А что ты скажешь, если я тебе нассу в рот? Как это у вас называется? «Золотой дождь», кажется?
       - А-ааа! – задергалась она, чувственно изогнулась в экстазе, кончила и замерла неподвижно.
       Родион осторожно вытащил пластмассовый член из её рта. Ресницы её дрогнули.
       - Чудесно… - выдохнула она и потянулась за сигаретами. - Скажи, ты веришь в Чёрную Вдову?
       - А кто это?
       - Это, Родион, такой род пауков. Их еще называют каракуртами. Названы в честь самки паука, которая съедает своего партнёра после любовного акта.
       - А я-то при чём?
       - А при том, Родя… - он выдохнула дым и погубила окурок в пепельнице. – Партнер-то сейчас – ты! Пришла пора расплачиваться, понял?
       Раскольников испуганно замер.
       - Сейчас поймешь, - зловеще пообещала она и махнула рукой бармену.
       Тот извлек из-за стойки чёрный плащ и косу, лезвие которой тонко звякнуло о металл пивного крана. Амалия деловито прислонила её рядом с собой, надела плащ и опустила на лоб капюшон. Свет в зале погас, на Раскольникова повеяло холодом. Родион с мольбой посмотрел на бармена, и по его ухмылке понял, что дело совсем не в кондиционере.
       - Не в нем, - согласилась Амалия. – Просто время пришло. Дай-ка я встану, как положено.
       Она слезла с высокого стульчика, поправила капюшон и деловито взмахнула косой. До Раскольникова наконец дошло, с кем было назначено у дамочки свидание:
       - Как? Уже? – ужаснулся он.
       - Уже, уже… - подтвердила она, пробуя пальцем лезвие.
       Родион сглотнул внезапно подступившую слюну:
       - А это точно… Я?
       - Безусловно.
       В голове у Раскольникова пронеслась целая вереница мыслей: «Зря я Соньку замочил… Ох, попаду через это дело в ад, сто пудов… Блин, нужно о позитиве думать… А что позитивного-то было? Кокаин? Тьфу, черт… Тьфу, блин, какой еще черт? А мой ребенок внебрачный? Тот, от Верки? Может хоть его повидать напоследок?»
       Амалия отрицательно покачала головой.
       - То есть - всё?
       - Всё.
       В голове Раскольникова калейдоскопом замелькали мысли: «Блин, а как же последнее желание… Скоро же Страшный суд… Может добра для кого попросить, а? Покурить… Или стакан коньяку?»
       Амалия кивнула бармену:
       - Налей ему.
Родион одним глотком проглотил содержимое двухсотграммового стакана. Желудок даже не почувствовал алкоголь.
       - А еще можно?
       - Можно, - благосклонно отозвалась Дантес.
       Раскольников снова выпил, и благословенный огонь наконец-то зажегся внутри. Он полез за сигаретами. Амалия толкнула его.
       - Но, но! Это уже лишнее!
       - Одну сигареточку!
       - На том свете покуришь… Готов к встрече с Богом?
       Раскольников всхлипнул. Она деловито подняла косу и кивнула бармену. Тот щелкнул выключателем, и наступила тьма, которую разорвал в клочья пронзительный крик…
       Вспыхнул свет. Амалия сняла балахон и передала бармену косу. Деловито рылась в косметичке.
       - Слушай, а за что этого-то оприходовали? – донесся голос из-за стойки.
       Дантес озабоченно красила губы помадой:
       - Откуда я знаю, моя работа – только ритуал. Душу-то сам знаешь, кто обратно отзывает. А этот, - она брезгливо ткнула бездыханное тело туфелькой, - просто сдох с перепоя. Чересчур принял с похмелья, сердце-то и не выдержало. Да и где ему выдержать – столько наркоты в последнее время глушил… Кстати, пошарь у него в карманах, там кокс должен быть.
       Бармен наклонился к телу:
       - Ага, есть!
       - Все, пойдем. Устала. Блин, одних психов забираем пачками. Время что ли такое… А может, и действительно помер… Богу виднее.


Несбыточные мечты


       - Кстати… - проронил Гвоздь. – А как тебя звали раньше? Вообще, по жизни? А то год с тобой работаю и до сих пор не в курсе.
       - Дима. А тебя?
       - Игорь. Давай еще по сто грамм, и двинем отсюда.
       Соратники по бизнесу пожали друг другу руки. Археолог разлил остатки по бокалам. Выпили.
       - А ты знаешь, Игорек… - интонации дылды стали сентиментальными. – А может нам завязать, а?
       - Это как? – нахмурился напарник.
       - Да погоди, не дуйся... Смотри: денег мы сейчас подняли нормально, тысяч двадцать бакинских, по-любому. А если по уму товар сдать, то и все тридцать. На эти деньги мы можем открыть свое дело и больше не болтаться ночами по кладбищам.
       - А какое дело?
       - Какое… Ну… Да хотя бы автосервис! Машин сейчас полно, руки у тебя золотые…
       - А ты что будешь делать? Бухать?
       - Нет, Гвоздь… То есть, Игорь. Бухать я завяжу. Буду оптимизировать налогообложение и придумывать свежие концепции бизнеса… Уверен – у нас получится. Поначалу, конечно, будет немного, по косарю баксов на рыло в месяц, но потом развернемся… Можно будет открыть автосалон… Начнем с «вазовских» моделей, потом заделаемся дилерами «БМВ» или «Опеля»… Ну? Старик, нам всего по сорок лет! Жизнь только начинается! У нас будет все: тачки, телки, коттеджи… Ну? Неужели не надоело быть говном?
       - Быть говном, на самом деле, очень комфортно – куда наклонили, туда и потекло… - философски заметил Гвоздь и замолчал.
       Зерно безумной идеи Археолога уже поселилось в его голове. Он допил виски и опять закурил. Несбыточная мечта теперь казалась вполне реальной и вполне отвечала внутреннему настроению. Он действительно хотел завязать с «профессией». Он очень бояться, ежедневно рискуя как при обворовывании могил, так и реализуя добычу.
       - Заманчиво… - произнес Гвоздь. – Очень заманчиво!
       Из стеклянного саркофага донесся необычный звук. Как будто кто-то скреб ногтем по стеклу. Подельники обернулись и посмотрели на мертвеца. Барон Михаил был по-прежнему бездыханным. Но гробокопатели - опытные люди и знают, что на кладбище лишних звуков быть не может.
       - Что это было?
       - Может крысы?
       - В запечатанном бункере?
       Они опять посмотрели на усопшего. И в этот момент барон открыл глаза. Гробокопатели замерли. Покойник поднялся в гробу, поднял руки и мёртвой хваткой вцепился в горло Археологу. Глаза у него белели потусторонней яростью, он с такой силой сжимал горло, что даже поспевший на помощь Гвоздь не мог оторвать загорелых цыганских рук.
       Напарник начал задыхаться, терять сознание и закатывать глаза. Гвоздь схватил одну из стоящих бутылок спиртного и что было сил ударил по крепкому цыганскому затылку. Емкость дорогого коньяка разлетелась с мелкими осколками стекла.
       Вопреки ожиданиям, барон не упал замертво. Он выпустил горло Археолога, смахнул с бороды стеклянные крошки и огляделся по сторонам. Удивительно – но именно удар бутылкой сделал Михаила Оглы относительно вменяемым покойником.
       - Что это было? – спросил он.
       - Коньяк, - вежливо отозвался Гвоздь.
       - По башке мне пузырём засадил?
       - Угу.
       - Это правильно! – неожиданно согласился барон. – А то придушил бы этого тощего, как щенка… Я когда в гневе – нихера не помню.
       - Бывает.
       - Плохо это, конечно. Священники говорят – смертный грех. Как ты, бедняга? - он протянул руку к Археологу.
       Тот в страхе отпрыгнул в сторону и закричал.
       - Ты чего орёшь? – строго вопросил барон.
       - Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого… - скороговоркой забормотал Археолог.
       - Заткнись! – тихо посоветовал цыган. – Заладил: «на небеси»…
       Орущий прикусил язык, Гвоздь счёл нужным объяснить барону:
       - Дело в том, уважаемый, что он принимает вас за воскресшего мертвеца. И я, честно говоря, тоже.
       И Гвоздь незаметно сунул руку за пазуху, где был припрятан финский нож…


Чебурашка и Минаев


Слово «гнев» в русском языке обозначает гамму чувств:
раздражительность, обида, досада, ярость и т. п.
Один из семи смертных грехов.


       Лязгнули двери лифта. Человеку в костюме Чебурашки очень мешала круглая плюшевая голова с огромными ушами. Вполголоса матерясь, мохнатый зверь сумел выбраться на лестничную площадку последнего этажа. На мохнатой спине был отчётливо виден большой логотип торговой сети «METRO». Чебурашка пошлепал к балкону перехода на пожарную лестницу, и, открыв дверь, обнаружил, что он не один.
       На деревянном ящике сидел молодой человек с лицом хитрого хомячка, делающего вид, будто про всех что-то такое знает. Для заплеванного балкона он выглядел стильно: темный костюм, белая рубашка и туфли из крокодиловой кожи. На коленях лежал блестящий кругляш компакт-диска, на нем карточкой Visa он выкладывал горстку белого порошка в аккуратную дорожку.
       - Музыку любите? – хрипло поинтересовался Чебурашка.
       Молодой человек свернул в трубочку стодолларовую купюру, наклонился и шумно втянул носом порошок. Несколько раз шмыгнул ноздрями и ответил:
       - Обожаю эту мелодию! Не желаете ознакомиться с последним треком? Угощаю!
       - Не могу, — отказался Чебурашка. - Почки у меня.
       - У меня тоже не листья, и ничего, меломаню потихоньку…
       Плюшевый зверь немного подумал и взял диск с заботливо уложенной бороздкой порошка, просунул стодолларовую трубочку в недра своего костюма и переправил содержимое внутрь. Потом вернул пустой кругляш хозяину и оглушительно чихнул.
       Молодой человек поднялся, отряхнул костюм, расправил воротник белоснежной рубашки, нагло торчащей над воротом пиджака, и протянул руку плюшевой лапе:
       - Минаев!
       - Чебурашка. Давно меломанишь?
       - А ты давно стал Чебурашкой?
       Из плюшевой утробы послышался вздох:
       - Не очень. Сначала, кажется, я был поэтом, а теперь вот…
       Уши зашевелились. Минаев с уважением осмотрел костюм.
       - Слушай, а тебе не жарко?
       - Как догадался?
       - Так я же «тот самый Минаев». Ты не читал меня?
       Чебурашка виновато развел лапы в стороны.
       - Ну, старик! Вся страна в курсе, а ты нет! Это же я написал: «Поколению 1970-1976 годов рождения, такому многообещающему и такому перспективному. Чей старт был столь ярок и чья жизнь была столь бездарно растрачена. Да упокоятся с миром наши мечты о счастливом будущем, где все должно было быть иначе… », - тут молодой человек всхлипнул и отвернулся.
       - Вас что-то мучает? – участливо спросил Чебурашка, которому после дорожки кокса всегда была свойственна сентиментальность.
       - Греховные мысли, - ответил Минаев. – Они не дают мне жить. Не то чтобы «спокойно», а в принципе не дают. Я хочу судить себя сам, подобно Иуде Искариоту… А ты зачем пришел на балкон?
       - Да так… - досадливо взмахнул он лапой и заговорил, увлечённо и горячо перебивая самого себя. - Надоело быть рекламным идиотом. Ты знаешь, что такое METRO? Это совсем не то, как они себя позиционируют: «магазин для профессиональных предпринимателей». В это сраное «кэш энд кэрри» ездят в основном те, кому «какбыизподполы» продали карточку распространители, как шляющиеся по окрестным селениям. Потуг на «элитарную закрытость» - вот что такое METRO. Каста для бедных, которым очень хочется почувствовать себя «особенными», «предпринимателями». Ощутить себя тем самым крутым перцем, у которого есть пропуск «туда», в «другую жизнь». Вот что такое METRO… И мне это надоело!
       - Достойная гражданская позиция! - одобрительно покивал молодой человек и заглянул за перила. – Ну чё, кто первый?
       Чебурашка опасливо посмотрел вниз:
       - Страшно…
       - А ты думал! - усмехнулся Минаев. – Зато эффективно – пять секунд, и уже на небесах, с ангелами базаришь…
       - Ангелы работают на земле. На небесах другая служба встречает.
       - Ты-то откуда знаешь, плюшевая твоя башка? Тоже в психушке лежал?
       Чебурашка замолчал.
       - Да ладно! Не обижайся! – примиряюще произнес писатель. – Давай, бросим жребий!
       Из плюшевых недр вынырнула пятирублевая монета, и Минаев ее подбросил. После краткого полета она звякнула о бетонный пол, несколько раз подскочила и с дребезжанием улеглась. Молодой человек наклонился и сглотнул слюну:
       - Орел…
       Чебурашка заботливо обнял его за плечи:
       - Пиджак-то сними… Мало ли, зацепится за что…
       Минаев позволил снять с себя пиджак, перекинул одну ногу через перила, потом другую и уселся на самом краешке, как большая белокрылая птица на жердочке. Устояв под порывом ветра, он обернулся с виновато-стыдливой улыбкой:
       - Блин, не могу… Правда, не могу.
Чебурашка подошел ближе, положил лапу на плечо, тихо произнес:
       - Не бойся… Смерть – это не страшно, поверь мне…
       То ли резкий порыв ветра, то ли плюшевый зверь действительно подтолкнул Минаева, но в следующее мгновение молодой человек соскользнул с края. Он попытался зацепиться, что-то сказать… Но через мгновение уже летел вниз.
 Чебурашка задумался: «А может он прав? Пять секунд и никаких проблем…» Он внимательно посмотрел вниз - до асфальта, где лежало распластанное тело, было шестнадцать этажей. Пустота манила вечным покоем…
       В пиджаке бывшего Минаева пиликнул телефон. Чебурашка вытащил трубку и засунул ее под плюш ушастой головы.
       - Алё… Что? Нет, это не Сергей. Нет, он не может подойти – с архангелом Гавриилом беседует… Кто обнюхался? Я обнюхался? Ты думай, чё базаришь, гандон! Че-го? Да ты сам за базар ответишь, урод!
       Разговор прервался, а Чебурашка неожиданно обозлился. Необъяснимо откуда взявшаяся волна раздражения окатила его изнутри. Размахнувшись, он швырнул телефон об стену. Аппарат разлетелся на тысячу блестящих осколков. Плюшевый зверь повернулся и пошел на лестничную площадку, тяжело топая ногами.
       - Сука… Гад… Сволочь… - бормотал он, решив, что изобьет первого, кто попадется на пути. С силой вдавил кнопку лифта мохнатой лапой. Его трясло от злости.
 Выйдя из подъезда, он заметил невдалеке мужика и бросился к нему. Предчувствие разбитых зубов под костяшками добела сжатого кулака казалось настолько острым, что он едва сдержался, чтобы не распрямить руку навстречу тупой физиономии. Слева неожиданно раздался визг тормозов, и серая морда милицейского «уазика» было последним, что видел в жизни человек, одетый в плюшевый костюм …
       Из машины выбрался маленький толстенький человечек в кургузой милицейской форме, с блестящими сержантскими лычками на плечах. Огромная фуражка каким-то чудом висела у него на затылке. Сержант слегка попинал бездыханное тело, потом деловито открыл дверь «уазика» и вытащил микрофон радиостанции.
       - Первый, первый, я двенадцатый… Двенадцатый? Докладывает сержант Мисочкин! Тут ко мне под машину какой-то урод выскочил. Откуда я знаю, какой? В Чебурашку одетый. Да трезвый я, трезвый! И уши такие же здоровые, бля буду! Состояние… Да вроде насмерть. Пульс отсутствует.
       Он оглянулся по сторонам и увидел лежащего Минаева.
       - Первый! Тут неподалеку ещё один жмурик валяется! Да не пьяный я, чесслово! И не обкуренный! Есть ничего не трогать! Понял, жду!
       Милиционер равнодушно обошел труп Чебурашки и остановился возле Минаева. Писатель смотрел в небо широко открытыми глазами, словно видел что-то недоступное простым смертным…


Воскресший мертвец


       «Покойник» покрутил головой, размял суставы, задрал рукава пиджака и внимательно изучил собственные руки. Обнаружив наклеенный кусок пластыря возле локтевого сгиба, усмехнулся. Пошарил вокруг, обнаружил тонкую пластмассовую трубочку с иглой на одном конце.
       Воры с любопытством наблюдали, как барон потянул за трубочку и вытащил спрятанное в гробу устройство, состоящее из колбы и баллончика, соединенных между собой регулятором с крохотным датчиком давления.
       Археолог сразу догадался, в чем дело:
       - Это ненастоящий покойник!
       - Совершенно верно! – подтвердил барон. – А вы, как я посмотрю, самые настоящие воры?
       - Да! Мы - воры! – дерзко ответил Гвоздь. - А еще мы спасли вам жизнь! Разве не так?
       Воскресший цыган, кряхтя, выбрался из гроба. Он оказался высок, его окладистая борода, казалось, заполнила весь склеп.
       - Барон Михаил Оглы! – громогласно представился он.
       Коренастый главарь кисло кивнул:
       - Меня зовут Гвоздь, напарника - Археолог.
       Барон хмыкнул, деловито осведомился:
       - И много добра взяли?
       Дылда перечислил добычу.
       - Неплохо! – оценил Михаил. – Не поскупились, родственнички!
       - А кто это вас… Так? - поинтересовался Археолог.
       - Кто-кто… - пробурчал барон, бесцеремонно вытащил из кармана гробокопателя сигарету, жадно прикурил. У него так тряслись руки, что даже подпалил бороду - терпко запахло жженым веником.
       - Уфф… - пыхтел он, затягиваясь дымом как пылесос. – А выпивка там есть?
       Гвоздь протянул чистый бокал. Барон алчно сорвал пробку с бутылки «Наполеона», нацедил по самые краешки.
       - Ваше здоровье!
       Чокнуться с «покойным» никто не решился - выпили молча и скорбно.
       Опрокинув спиртное внутрь, Михаил Оглы закашлялся:
       - Хых… Крепка, зараза… А закусить есть?
       Ему протянули открытую банку маринованных огурцов. Для воскресшего мертвеца цыганский барон оказался даже слишком беспокоен. Если он в своем склепе никому не дает покоя, то немудрено, что его сюда спровадили, – подумал про себя Гвоздь.
       Выпили еще по одной. Археолог нашёл банки с кальмарами и кем-то забытые сухари, добычу разделили поровну.
       - Люблю пожрать, - хрустя сухарём, признался барон. – Весь день держишься: супчик постный за обедом похлебаешь, яблоко погрызешь, салатик… А ночью вдруг пойдешь к холодильнику и как напорешься всякой вкуснятины.
       - А потом, небось, стыдно становится? – спросил Археолог. – Когда нажрешься-то?
       - Да! - удивился цыган. - А ты откуда знаешь?
       - Грех потому что это. Вот и стыдно.
       - Скажи мне, учёная твоя башка, отчего кушать – грешно? Я что, мешаю кому-то, да? - Барон заметно хмелел.
       - А что тогда гасишься по ночам? - парировал тощий философ. – Жрал бы себе днем. Так нет же – по ночам к холодильнику ходишь, как вампир.
       - Так жена… Пилили всё… Следи, мол, за собой… Немодный…
       - И правильно пилила! Ибо сказано: «насыщение есть мать блуда, впадшие в ров беззаконий…»
       - Кем сказано?
       - Умными людьми. Ты вот, небось, смотрел в зеркало на себя, расстраивался, мечтал бегать по утрам, сесть на диету… А потом зевал и приходил к выводу, что единственная действенная диета – это вообще не есть!
       - Слышь, ты! - оскалился барон. - Я не люблю, когда меня поучают. Особенно всякие умники вроде тебя. Ты сам-то в зеркало давно смотрел? Свой красный нос видел?
       Археолог как будто опомнился и замолчал.
       А Гвоздь просто ухмыльнулся.


Странности желаний


Чревоугодие ( греч. gasterimargia):
крайняя неумеренность человека в еде.


       - Плохо сосешь, подруга.
       Света подняла голову и хлюпнула носом. Альберт с сожалением убрал член обратно в брюки и потянулся за сигаретами.
       - На работе все толстые, - попыталась оправдаться она. – Им жарко, они включают кондиционер, а я всё время простываю. Я уже им говорила – худейте, хватит жрать.
       - Свет, это твои проблемы, ты же знаешь, - кавалер равнодушно посмотрел на часы. – Тебя куда подбросить, на работу?
       «Инфинити» церемонно припарковался у тротуара. Света стоически выдержала поцелуй, похожий на прикосновение мёртвой жабы. Её матримониальные потуги терпели крах – этот красавчик слишком любил атрибуты обеспеченного рас****яя, который должен отдыхать и набираться сил: футбол, рыбалка, охота, пиво, сауна, ресторан, казино… Обидно – два года коту под хвост.
       Света медленно поднялась по лестнице в офис туристической фирмы «Аквамарин». В кабинете невыносимо пахло жратвой, в углу пыхтел закипающий чайник. Света села за стол – кружилась голова. Товарки оторвались от чебуреков, похожих на надкусанные влагалища, мерзко захихикали:
       - Чё, там, Светка? Как он? Твой-то?
       Это Верка. Жирная ****ина с золотыми зубами во всю харю. Её поддерживает Ленка - веснушчатая толстуха с бюстом десятого размера:
       - Сделал предложение-то?
       - Нет, - процедила сквозь зубы Света. – Не сделал.
       Товарки заржали в гыгыкающий унисон, Верка прибавила мощности на кондиционере. Светка замерзла. Температура, что ли? Чёртова ветродуйка. А этим кобылам хоть бы что – сидят, папками делопроизводственными обмахиваются, гадины.
       - А я так, считаю, Свет, - глубокомысленно изрекла Верка. - Главное в жизни – это ты сама. А уже потом все остальное. В том числе и мужики.
       - Точно, - подержала Ленка и показала на то место, где её могучие плечи плавно переходили в уши. – Эти кобели у меня вот где!
       Подруги ещё немного посплетничали и отправились покурить, пока чай в литровых кружках доходил до кондиции. А Светлана откинулась на спинку кресла и закрыла глава. Голова кружилась, подступала тошнота. Тревожный симптом, подумала она, нужно держать себя в руках. Сделав усилие, открыла глаза, и, неожиданно обнаружила сидящего напротив мужичка. Света сразу подобралась.
       - Добрый день! – произнесла она профессиональным контральто. – Чем вам могу помочь?
       Мужичок ухмыльнулся какой-то нехорошей, зубастой улыбкой под седыми, почти белыми усами. У девушки похолодело в желудке.
       - Ты мне ничем не можешь помочь, милая, - зевнул он. – Но я тебе помогу.
       - Не понимаю, - недоуменно пожала плечами Света. – Как ваша фамилия?
       - Волк.
       - Простите?
       - Сергей Григорьевич Волк, - мурлыкнул тот. - Можно просто – Серый.
       «Баю, баюшки, баю… Не ложися на краю… Придет серенький волчок… И укусит за бочок…» - Света вспомнила, как в детстве ей это пела бабушка. А маленькая девочка совсем не страшилась серенького волка, она боялась, что завтра наступит утро, а мама опять не вернется… И утро наступало, и мама не возвращалась, а бабушка плакала и снова пела песню про окаянного волка… Так было до тех пор, пока Света не выросла и не поняла, что у неё нет мамы. И никогда не было. И вот теперь, ей, взрослой и опытной женщине, какой-то прохвост впаривает, что он – Серый Волк.
       - И что именно вы продаете, Серый… э-эээ… Волк? – ехидно поинтересовалась она. – Гербалайф? Или еще что?
       Мужичок поморщился, показал пальцем на проклятый кондиционер, и тот мгновенно вырубился, моргнув напоследок всеми лампочками. Потом он направил палец ей в переносицу – голова тут же стала свежей, насморка – как ни бывало. Затем мужик скучно зевнул и произнес голосом Альберта:
       - Плохо сосешь, подруга.
       Светлана ошеломленно притихла.
       - Один раз в сто лет я должен исполнить желание одного Ребенка, - объяснил Серый. – Того, который в детстве не боялся Волка.
       Светлана попыталась вспомнить, страшилась ли она в детстве серых зубастых зверей, но не смогла. В ту пору ей хотелось сладких конфет и разноцветных игрушек.
       - Почему-то все думают, что я питаюсь исключительно маленькими детьми, - продолжил Сергей Григорьевич. - А это неправда. Чревоугодие – смертный грех, а я – вегетарианец.
       - Как вегетарианец? – ошалела Света.
       - А вот так, бля… - зевнул Григорьич во всю свою зубастую пасть. - Погрызи-ка кости с моё… Так ты будешь загадывать желание или как?
       - А это… - она все еще не могла поверить нежданно привалившему счастью. – Можно просить о чем угодно?
       - Абсолютно, - подтвердил Волк. – Имей ввиду, оно будет действовать не навсегда, а до полуночи.
       - Как в сказке!
       В голове у Светланы завертелись всевозможные идеи. Она думала несколько минут и приняла решение.
       - Я хочу поговорить со своим молодым человеком… - наконец сказала она. - Но не просто поговорить, а как мужчина с мужчиной. Это можно устроить?
       - Как мужчина с мужчиной? – переспросил Волк.
       Она кивнула.
       - Как скажешь, милая! – согласился тот и протянул руки раскрытыми ладонями к девушке. На мгновение ей показалось, что тонкие музыкальные пальцы Сергея Григорьевича превратились в острые длинные волчьи когти. По ее глазам ударила вспышка белого плотного огня. Света вскрикнула, схватилась за лицо - веки были горячими и тяжёлыми…
 Зрение восстановилось, и она оказалась в мягком полумраке, наполненном певучей музыкой. Мимо бесшумно сновали официанты в белоснежных тюрбанах на смуглых рожах. Светлана с изумлением обнаружила, что одета в кожаную куртку, потёртые джинсы. Массивные «гриндера» солидно давили подошвами пол, от тела исходил резкий запах мужского пота. Она несколько раз сжала пальцы, привыкшие к драке костяшки суставов немного побаливали. Провела ладонью по голове – совершенно лысый череп. Сердце радостно ёкнуло предчувствием Кондопоги: не соврал Серый Волк!
       - Что желает господин?
       Света обернулась. Перед ней отвешивал поклон официант-индус - пожилой мужчина с вымученной улыбкой на подержанном лице.
       - Водки, - Светлану поразила прокуренная грубость собственного голоса.
       Индус пригласил её сесть за столик, почтительно подал карточку и почтительно отступил в сумрак. Светлана села возле окна. За соседними столиками было весело. Менеджеры столицы энергично реализовывали радостные ощущениями пятницы.
       Девушка вздохнула и отвернулась к окну. В стекле отразился суровый молодой человек с бритой, как бильярдный шар головой. А дальше за стеклом шумел своей жизнью угол Ленинского и Лобачевского.
       Принесли водку в длинном, запотевшем бокале. Света опрокинула содержимое внутрь - алкоголь огненным шаром согрел желудок. В этот момент за одним из соседних столов она заметила Альберта. А рядом с ним - юный длинноногий материал. Парочка лакомилась креветками размером с откормленную мышь в мягком соусе, время от времени звонко чокаясь бокалами шотландского виски.
       Сбоку мягко подплыл официант. Его чалма качнулась белоснежным айсбергом:
       - Господин что-то ещё будет заказывать?
       - Господин… - начала было отвечать Светлана, но в этот момент увидела, как молодой человек встаёт из-за стола. – Ничего не будет заказывать…
       Индус кивнул и отвалил к следующему столику. А девушка поднялась и направилась вслед за Альбертом, который уже открывал дверь мужской комнаты.
       Когда Светлана вошла в туалет, кавалер застегивал брюки, озабоченно разглядывая в зеркале самого себя. Альберт оглянулся, увидел Светлану, и его лицо мгновенно изменилось: побледнело, глаза забегали, губы затряслись.
       - Володя? – просипел он. – Бакланов?
       Светлана сделала шаг вперед. Было совершенно очевидно, что этот временный облик, который даровал ей Серый Волк, был отлично знаком её молодому человеку.
       - Откуда ты взялся? – быстро забормотал Альберт. – Я искал тебя, правда искал! Хотел деньги отдать! Но – не нашёл… А теперь денег нет, понимаешь, совсем нет… Откуда мне было знать, что ты придешь?
       Ещё шаг вперед. Любитель креветок упал на колени, пополз навстречу.
       - Прости меня, прости…
       Кавалер обнял ногу Светланы, она брезгливо отпихнула его, строго спросила:
       - Кто это мокрощёлка за столом?
       - Это… Да так… - исступлённо бормотал тот. – Подруга…
       - Ты её трахаешь?
       - Плохо сосёт… Ты же не убьешь меня, Володечка?
       Света может и убила бы, но не умела. Ограничилась тем, что гадливо пнула ловеласа ногой в живот. Удар, вроде бы, получился и несильный, но Альберт неожиданно свернулся в эмбрион, застонал, закашлялся, выблевывая полупереваренные креветки наружу…
       Ей почему-то уже не хотелось завоёвывать этот блюющий кусок говна. Она вышла из туалета, прошла по залу ресторана к выходу. По пути пришлось отдать всё, что было в карманах кожаной куртки, истово кланяющемуся индусу.
       В сумерках Света свернула за угол и в этот момент её остановили два странных существа: мускулистые, в коротеньких платьицах, волосатых париках и чулках, натянутых на загорелые толстые ляжки. Широкие лица, умело раскрашенные макияжем, смотрели озабоченно и серьёзно. Под тонкой тканью платьев угадывались солидные размеры мужских достоинств. У одного был перебитый боксерский нос, в руке грозно покачивалась бейсбольная бита.
       - Привет, Вован! – сказало существо с битой.
       Светлана вздохнула - физиономия господина Бакланова явно пользовалась известностью. Она поздоровалась и попыталась обойти странных громил стороной.
       - Ты куда это собрался, друг? - один из громил-трансвеститов цепко ухватил ее за рукав. – Мы тут, понимаешь, в чулках стоим, а ты чё?
       - В смысле?
       - Чё «в смысле»? Ты чё, Вован, смысловой стал дохуя? Ты забыл что ли, на что мы вчера забились? Забыл, да?
       Светлана недоуменно развела руки.
       - Так я, бля, напомню! – бита нервно стукнула по электрическому столбу. - Вчера, когда в сауне кокс нюхали, а ты еще костюм этот дурацкий плюшевый напялил этого, как его…
       - Чебурашки, - напомнил коллега и почесал яйца.
       - Да! Чебурашки! – ещё удар по столбу. - Мы с тобой забились на твой «гелик», что вечером встречаемся на этом месте в причёсках и платьях? И чё? Хуле ты в штанах и куртке? Ты чё? Попутал? Ты как выглядишь? Ты как гопник выглядишь. Где колготки? Почему ногти не крашеные? Пока ты по кабакам гуляешь, пацаны по углам плачут, ты в курсе ваще?
       Светлана только успела уловить что-то надвигающееся, как у неё под глазом вспыхнул болезненный огонь, и она оказалась на асфальте. Громилы как следует попинали её, а когда девушка стала задыхаться от невыносимой боли под рёбрами, вытащили из кармана брелок с ключами и неторопливо направились к стоящему неподалеку «Гелендвагену». Сели внутрь, окровавленная бита небрежно полетела на заднее сиденье. Сняли блондинистые парики, обнажив выбритые до блеска черепа.
       - Сдулся Вован… произнес здоровяк с перебитым носом. – Такому хоть три кастета в карман положи – один *** лохом будет себя вести. Ему не скином надо быть, а стилистом, ****ь. Как будто сам взял, да и обозвался пидорасом!
       - Точно! - хохотнул лысый коллега. - Путь фрезеровщиком на трубопрокатный идет!
       - Ща грят и на трубопрокатных неспокойно… Про Ивана Дулина слыхал? Нормальный такой скин был, а по телевизору пару раз гей-парад посмотрел и всё – нет человека… Короче, на следующих выборах за Лужкова буду голосовать…
       - Я тоже! – поддержал кореш. - Погнали бухать в «Тарелку»?
       Двигатель взревел, джип, сверкая антрацитовым блеском кузова и блестящими хромированными трубами, двинулся в ночь. Облако выхлопных газов обдало лежащую на асфальте Светлану, она закашлялась.. и проснулась.
       В офисе туристической фирмы «Аквамарин» было пусто. За окнами темнело. Её товарки, очевидно, недавно покинули помещение, из подлых побуждений оставив на её столе недоеденный чебурек и стакан чая. Света вспомнила свой сон и подивилась его реалистичности. Серый Волк, индус и накачанные трансвеститы до сих пор танцевали перед глазами.
       - Приснится же такое… - пробормотала она. И Верка с Ленкой тоже хороши, кобылы – могли бы и разбудить…
       Задумчиво отхлебнула остывший чай, поморщилась и призналась самой себе:
       - А сосу-то я правда не очень…
       Вздохнула, глянула на часы - пора домой. Светлана выключила компьютер, собралась, надела плащ. А перед выходом озабоченно притормозила у зеркала подкрасить губы. Под глазом лиловел огромный синяк.


Тост цыганского барона


       Пир в склепе перешёл в задушевную стадию: барон дружески обнимал тощего ворюгу за плечи, курил и пьяно выпускал дым в его слезящееся лицо.
       - Хорошо быть живым! – признавался Михаил Оглы. – В гробу все бока отлежал… А все зять проклятый! У нас принято звание барона передавать по наследству. Сыновей у меня не было, одни дочери. А тот все лопотал, что, дескать, в авторитете у всех окрестных цыган. Вот и вознамерился унаследовать, подлюга.
       - А зачем он вас под капельницу-то поставил? – полюбопытствовал Гвоздь. – Тюкнул бы топором, и все дела.
       - Нельзя, - важно ответил барон. - Убийцу в таборе быстро нашли бы. А тут, действительно, вроде как помер.
       - Что будете делать? Мстить?
       Широкое лицо цыгана сморщилось в брезгливой гримасе. Он кивнул Археологу и тот разлил остатки «Наполеона» по бокалам.
       - Я хочу поднять тост, друзья мои…
       - Друзья? – удивился Гвоздь.
       - А как мне называть людей, которые спасли мне жизнь?
       Гвоздь промолчал.
       - Так вот… Я хочу поднять тост за надежду – противоядие от уныния, этой ржавчины, которая разъедает душу…
       - Почему ржавчина? – возразил Археолог. – Просто человек полагает, что может многое, а реально получается мало, вот тогда одолевает уныние.
       - А я думаю, - проронил Гвоздь. – Что уныние - это та же лень, только такого… Печального фасона.
       - Что вы знаете о печали? - усмехнулся барон. – Мой знакомый жулик Саша Костюк говорил, что настоящее уныние – это когда ничего не хочется, ничего не можется, ни на что нет никаких сил, ни что не радует. Ощущение полной безысходности и бесперспективности, одиночества, тоски, с мощными накатами отчаяния… Но лично я – верю, что из любой ситуации есть выход. Есть надежда. И то, что я с вами сейчас бухаю – тому доказательство. Ваше здоровье!
       Со звоном сдвинули бокалы. Выпили, помолчали.
       - Ладно, - сказал Гвоздь. – Погостили, пора и честь знать.
       - Пора! – пробасил барон. – А то накурили – хоть топор вешай…
       Он поднял руки вверх и ухватился за края склепа:
       - Ну-ка, подсобите вылезти отсюда…
       Воры подсадили - грузное тело тяжело перевалило сквозь щель наружу.
       - Сейчас ребята, я вас вытащу, - пообещал барон. – Соберите пока все шмотки, которые остались.
       Гвоздь с Археологом засуетились. Цыган с удовольствием вдохнул полной грудью свежий воздух - от избытка кислорода голова закружилась. В это мгновение черные тучи расступились, обнажив яркую бледность лунного диска. В тусклом свете Михаил заметил брошенные инструменты. Взял в руки кайло и точным ударом выбил домкрат. Плита с хрустом просела наискось, снизу взволнованно заорали.
       Барон удовлетворенно крякнул и выбил второй домкрат. Плита глухо закрыла половину склепа, подняв едва видимое облачко пыли.
       - Сволочь! Скотина! Ты что делаешь? – неслось из-под земли.
       Он выбил третий домкрат. Осталась одна единственная точка опоры и узкая треугольная щель, под которой метались сполохи фонарей вперемешку с исступленными криками.
       - Барон! – из склепа слезливо визжал Археолог. – Мы же тебя спасли! Скотина неблагодарная! Это же грех, барон!
       - Грех? - поинтересовался цыган. - А ты список смертных грехов знаешь?
       - Гордыня, алчность, зависть, гнев, блуд, чревоугодие, уныние…
       - И что-то есть про убийство?
       Внизу воцарилось молчание.
       - То-то что нету. А раз так – свой грех отмолю. Может быть… Кстати, а почему молчит Гвоздь? Почему не просит о пощаде?
       - Будь ты проклят! - раздалось в ответ. – Сучья тварь!
       Михаил улыбнулся. Хоть один настоящий мужчина попался на его пути. Достойный цыган из него бы вышел, что и говорить. Вот за него он свою дочку точно бы отдал. С таким мужиком – как за каменной стеной. Да и барон из него получился хоть куда. Смелый, сильный, принципиальный… Что еще нужно табору?
       - А ты мужчина, Гвоздь! – крикнул барон в склеп. – Уважаю! Жить хочешь?
       - Сдохни, тварь! - прорычали ему в ответ.
       Барон подумал и… выбил последний домкрат. Плита гулким ударом закрыла склеп.


Август девяносто шестого


Уныние (греч. acedia) — состояние беспредметного недовольства,
обиды, безнадёжности и разочарованности.


       После полуночи в коридоре раздались гулкие, как удары сердца, шаги. Салман каждую ночь ждал их с каким-то отстраненным чувством страха. Дверь камеры с лязгом распахнулась, вошли два человека в формах мышиного цвета. Чеченцу приказали встать лицом к стене.
       - Куда идем, командир? - спросил он дрогнувшим голосом. За годы тюрьмы он отлично научился говорить по-русски. Отличный результат для горца, который в буквальном смысле «спустился за солью».
       - Ваше прошение о помиловании отклонено, - равнодушно произнес офицер, щелкнув наручниками на запястьях.
       Пустынными коридорами его повели в подвал. Место для смерти совершенно неподходящее. Горец должен умирать под облаками, а не под землёй. Так говорил последний сокамерник Салмана дед Матвей, до синевы уделанный татуировками авторитетный вор, полжизни которого прошло на пересылках да этапах.
       В подвале курила тесная компания: начальник тюрьмы Макаров, прокурорский, врач в засаленном халате и очкастый хмырь с тетрадью под мышкой. Чуть в стороне нервно тискал папиросу контролер по фамилии Немейко.
       Салман увидел сбоку у контролёра кобуру с «наганом» и понял, кто палач. Воспаленное сознание отмечало малейшие детали: капли пота на жирных щеках начальника тюрьмы, мертвенную бледность контролера-убийцы, запах отменного табака, от которого сильно хотелось курить.
       Неподалеку, мордой к стене, стояли двое. Салмана поставили третьим, сняли наручники. Оглядываться запрещено, но он почувствовал страх соседа - его зубы клацали, как у волка, попавшего в капкан.
       Волк по-чеченски - «борз». Горец чуть скосил взгляд: нет, этот оплывший жиром толстяк, беспрестанно бормочущий шепотом: «Господи, сохрани и помилуй меня, грешного…», явно не «борз». Чеченцу стало жаль русского. Отсюда только одна дорога – вперед ногами.
       - Вот ведь ****ство какое… - вдруг тихо выругался сосед. - Почему никто не предупредил, что жизнь такая короткая? Зачем она, жизня эта, для чиво, в гроб её кобылу…
       Толстяку приказали заткнулся. Потянулись томительные минуты ожидания, когда в голове стучит кровь, а спину тонкими иглами колет холод. Гнет усиливала мерзость обстановки - грязный пол и стены. Как глупо все вышло… Зачем он на базаре подобрал этот мешок со взрывчаткой? Откуда было Салману знать, что за мешком уже сутки наблюдают? А когда его повязали, просто дали листок бумаги, исписанный его «собственными» показаниями…
       - Заключенные! – громко скомандовал начальник тюрьмы. - Всем обернуться! По одному проходим в кабинет!
       Глаза у Макарова голубые, выбрит до синевы. «Кабинетом» он называет глухой кирпичный отсек, размером два на три метра, скупо освещенный жиденьким желтым светом.
       - Что застыли? - начальник ткнул кулаком в грудь тучного нытика. – Давай первым.
       Толстяк сделал лунатический шаг вперед, взвыл, захлебнулся слезами. Конвойные подхватили его, поволокли в кирпичную нору. Он раскис, безвольно растопырил руки. В соседнее с «кабинетом» помещение вошёл Немейко, на ходу расстегивая кобуру. Двери закрылись.
       Время тянулось невыносимо долго. Выстрел прозвучал неожиданно, а спустя мгновение раздался звук рухнувшей туши. Палач с дымящимся револьвером выглянул наружу:
       - Следующий!
       Конвойные потащили толстяка за ноги из «кабинета» в темный подвал. За телом тянулся кровавый след. Салман отметил: пуля прошла за ухом. Чтобы наверняка, значит.
       - Вот ты, какой… Кабинет на тот свет… - пробормотал, поправляя оправу очков, высокий тощий человек - новый сосед.
       Макаров пригласил его жестом. Тощий прерывисто вздохнул, но не заныл.
       - Нужно снять очки, - приказал тюремный врач.
       Тощий наклонился, выражение его утонченного лица в обрамлении интеллигентной бородки, стало каким-то детским:
       - Тогда я стенку не увижу…
       Конвойные заржали в голос.
       - Не волнуйся, - прохохотал Макаров, чей смех напоминал кашель матёрого бультерьера. - Мы подведем, куда надо.
       Сосед отдал очки, сделал два шага в направлении «кабинета» и неожиданно попросил закурить. Конвойные вопросительно посмотрели на начальника тюрьмы. Тот сморщился, сплюнул и неохотно кивнул. Тюремный врач протянул прикуренную сигарету. Интеллигент начал экономно вдыхать дымом, оттягивая момент, когда придется войти в «кабинет». Салман увидел расширенные от ужаса глаза.
Все повторилось: звук выстрела, падение тела, кровавый след по полу… От каждого осталось не больше центнера парного мяса, а ведь все мечтали жить и быть кем-то. Но стоит ли об этом говорить…
       Конвойные деловито присыпали кровь известью. Расстрельная комиссия угрюмо смотрела на чеченца: настал его черед кочевряжиться перед смертью.
       - Будьте мужчинами, - тихо попросил Салман. – Выстрелите в лоб.
       Одновременно с ощущением колкого холода в руках и ногах, в груди горца начало рождаться странное ощущение новизны, словно его ожидало удивительное путешествие за неизведанные горизонты. Необычное предвкушение ослабило трепет ожидания пули в мозг.
       - Инструкцию нарушить не могу, - равнодушно ответил Макаров. - Только в затылок.
       Что ж, нужно умереть достойно. Для горца было важно, чтобы потомки могли им гордиться. В «кабинете» Салман встал лицом к кирпичной стене. Он знал, что смерть придет из форточки за спиной. А его жизнь уйдет в крошечные дырочки старой кирпичной кладки. Душа крохотной мушкой выскользнет в одно из отверстий, а потом по подвалу выберется на волю. И станет свободной.
       Когда-то дед Матвей учил его: «Крепись, джигит. До последнего мгновения ты должен верить и бороться. Если допустишь мысль, что умрёшь – значит, действительно умрешь. Стремись жить! Желай синего неба, вольного ветра, горячего коня под седлом, много-много детей, мечтай услышать их радостный смех, увидеть их счастливые глаза!». В тот нелегкий день молодой горец бессильно плакал, колотил кулаками в стену, на гортанном своем наречии возводя хулы всем Богам на свете. А старик все повторял:
       - Я старый человек, верь мне.
Салман почувствовал, как палач нацелил в его затылок ствол револьвера. Прозвучал щелчок взводимого курка. Закашлял начальник тюрьмы, в подвал кто-то вбежал и зашуршал бумагой. Возникла заминка. Ожидание было настолько невыносимо, что Салман молча молил палача, чтобы тот быстрее нажал на спусковой крючок.
       Неожиданно дверь «кабинета» открылась, и вошедший Макаров произнес:
       - Выходи… Повезло тебе – Россия объявила мораторий на смертную казнь.
       Салман вышел наружу и увидел, как рядом с начальником тюрьмы стоит незнакомый прапорщик, мусолит в руках гербовую бумагу…


Эпилог


       Крики снизу были почти не слышны. Барон отряхнул руки и оглянулся по сторонам. Тихо. Как на кладбище. Где он, собственно, и был. Чуть помедлив, пошел прочь, заметно ускоряя шаг. Он шел по дороге, предвкушая, какой поднимется фурор при его появлении… Он отомстит. Жестоко отомстит своему зятю за себя и за то, что цыгану пришлось лишить жизни хорошего человека по кличке Гвоздь.
       Но Михаил вынужден был это сделать. Осквернители могил должны умереть. Таковы традиции. Не он их придумал, не ему и нарушать. Он шел и тихо бормотал в такт шагам: «Придите, поклонимся и припадем к Самому Христу, Царю и Богу нашему…»
       Лунная ночь освещала путь, и барону Михаилу было немного совестно. Вероятно, подумал он, так себя чувствовал много-много лет назад прокуратор великой Иудеи Понтий Пилат.

 …Ибо уверен я, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ни правительства, ни настоящее, ни предстоящее, ни силы, ни высота, ни глубина и никакое другое творение не смогут отделить нас от любви Бога, которая во Христе Иисусе, нашем Господе.
       Мы можем быть уверены, что даже тогда, когда видим вокруг только беспросветную мглу – мы не оставлены Создателем.
       И скажет громкий голос от престола, что шатер Бога пребывает с людьми, и он будет обитать с ними, и они будут его народами. И сам Бог будет с ними. И отрет он всякую слезу с их глаз, и смерти уже не будет, ни скорби, ни вопля, ни боли уже не будет. Прежнее прошло…