1725 снов

 В неполные 19 я нацепила на себя непосильное коромысло ответственности: с одной стороны, работа по «взрослой» специальности, с другой - недожитая юность, недоигранное детство. Мне часто снятся первые дни моей работы, я потом в течение всего дня перебираю сон между пальцами, как костяшки четок, и мне все не верится, что за 8 с лишним лет могло накопиться столько снов…
 Борьба противоположностей, с трудом уживавшихся в единстве, едва не довела меня до безумия: днем проведение классного часа о вреде алкоголизма и курения, тугой узел длинных волос на затылке, строгие очки и мешковатый костюм на узких плечиках; вечером встреча с такими юными (по сравнению со мной, классной дамой) друзьями, драные джинсы, косички, несколько сережек в одном ухе, цигарка в зубах (Боже, как же мы Приму тогда курили?!) и бутылочка пива, а из-под каждого почти куста «Ой, здравствуйте, Анастасия Сергеевна)…
***
 Уже второй урок – контрольная, надо ловить момент: мои террористы уже проснулись, но еще не полны сытого отупения после второго завтрака – поэтому они слегка возбуждены, а я ценю любой момент их активности.
Дверь с треском распахивается, будто с ноги, вкатываются два колобка в накрахмаленных халатах-школьные врач и медсестра.
 - Профилактика педикулеза!
 - Но у нас контро…-мой предательски детский голос тонет в реве праведного гнева:
 - А у нас вши…
 Против такого не попрешь- на всякий случай отодвигаюсь подальше… В углу торжествующе взвизгивает медсестра «нашла!!!!!!». Подводим жертву к окну – ехидно усмехаюсь про себя «обознатки»- всего лишь перхоть.
 Перемена. У меня пять минут. Надо раздать и собрать тетради и подготовиться к следующему уроку. Доска: мел отвратительно скрипит, но пишет еще хуже, при этом, упрямо крошится на темный пиджак; от мокрой тряпки кожа на руках сморщенная и красная, но доску надо перемыть - помощники изгваздали ее так, что не видно, какого она цвета. Пособия: свои, нарисованные в третьем часу ночи и в дневном свете кажущиеся творениями Иеронима Босха, и школьные – пахнущие сыростью и почти антикварные. Так, в оставшиеся две минуты надо подежурить на этаже, разнять драку, забрать журнал, объяснить 11классникам «да, я учительница» и «нет, я не замужем», отвернуться от довольно лыбящихся одноклассников младшей сестры – им льстит фамильярно брошенное «привет» пусть и зеленой, как импортированный банан, но все же учительнице. Да, еще надо вовремя отбиться от одногруппницы, работающей в соседнем кабинете. В отличие от меня, у нее нет комплекса Хорошей Девочки, но есть бурная личная жизнь, перипетиями которой надо постоянно делиться. Фух, звонок…что там у нас? Ах, да… вiдкрили пiдручники…
 ***
Длинный протяжный звонок. Черт подери всех военных на свете! Это учения по ГО. Строимся и, стараясь не сорваться на бег, чинно, парами, как гимназистки румяные, выходим за территорию школы. Если не считать, что я (по моторной что ли памяти?) привела свою банду не туда, куда должно, а на пятачок, куда в течение 11 лет таскалась со своим классом, все прошло без сучка и задоринки. Что-что, а эвакуироваться я умею… Уже по возвращении в здание школы интеллегентный кузнечик, которого даже чужие родители называют Ромочка, по-киношному падает в лужу. Пока он раздумывает, а не заплакать ли ему - серьезному первокласснику – извлекаю его из лужи и несу в корпус- мыться, переодеваться в «физ-ру» и утешать конфетами, которые всегда таскаю с собой для таких случаев . Еще один урок пропал…
 ***
 Большая перемена. Большую часть зайцев-кроликов мамочка-волонтер уводит в столовую на платный завтрак. Пролетариат с бутербродами, печеньками и яблоками остается со мной. Вопросы сыпятся, как бусины с порванной лески:
 - Анастасия Сергеевна, а почему вы с кольцАми не ходите…
 - Вы такие красивые, почему вы не женитесь…
 - А нарисуйте слона…
 Пока рисую слона, чьи-то цепкие ручонки сзади вытаскивают шпильки из узла, который вязала пол-утра, и плетут мне косу. В это время Паша, который росточком чуть выше письменного стола, вещает хорошо поставленным голосом:
 - … и вот я догадался, как разгромить Наполеона, а папа три недели над этой стратегией бился… Кстати, что вы думаете о влиянии Франции на политическую жизнь Алжира?
Паше семь лет, он пишет стихи и читает Корчака на перемене, когда ему не о чем говорить со своей глупой учительницей.
 В коридоре поднимается дикий крик. Сердце обрывается, но не до конца-оно висит на тонкой ниточке, чтоб оборваться, когда я увижу Сашу с окровавленным ухом. Рядом стоит Андрюшечка и улыбается не менее окровавленным ртом.
 - Не волнуйтесь вы так, Анастастасия Сергеевна! Мы проверяли, можно ли человеку ухо откусить…
Занавес.
 Возвращаюсь в класс. Зловещей волной в кабинет вплывает тяжелый запах тем не менее дорогущих духов, обильно оросивших каждый квадратный дециметр большого тела в шикарной шубе, надетой на спортивный костюм. Заранее набираю воздуха и считаю до 49. Входит председатель родительского комитета Жанна Петровна. Она осматривает меня с ног до головы, брезгливо поджав губы изучает мои сбитые «гриндерсы», выглядывающие из-под подстреленных брючек (Боже, мне чуть больше 18-я еще расту!) и поношенный пиджак. Наконец, она выпаливает почти мужским тяжелым голосом:
 - Вы из меня и моего сына дурака делаете!
 Я едва успеваю проглотить «что одного из сразу двух?» и нарочито тихо говорю:
 - И вам бодрого дня!
 Игнорирует.
 - Вот! Что за идиотские схемы!!!! Что за х… - подавившись под моим взглядом нецензурным словом, она незаметно сдувается, как дирижабль над крышами Лондона. На листочке расписываю задачу и правила написания задачи, терпеливо объясняю, почему исправляю орфографические ошибки в тетради по математике, хоть бы их и сделала родительница.
 - Оставите себе?
 Пожимает меховыми плечами.
 - Я ж не идиотка! И вообще, -подумав, - вы недостаточно педагогичны к моему сыну.
 Чтобы она не видела моего лица в этот момент, комкаю листочек и наклоняюсь над мусорной корзинкой. Выпрямившись:
 - Ну, что вы. Напротив, ваш мальчик абсолютно индифферентен к учебе.
 Трехочковый забит, позволив себе это маленькое хулиганство, не попрощавшись, выхожу из класса. Уже из коридора не без злорадства замечаю, как «не-идиотка» роется в мусорке в поисках скомканного мной листочка, который лежит у меня в кармане пиджака- господи, как же предсказуемы, эти славные жены нуворишей…
 ***
 Последний урок – чтение. Мы много играем с буквами и словами, я очень хочу, чтобы они тоже полюбили их, чтобы перекатывали их языком, как монпансье, и не мешали с украинским, которого все больше в моем все еще русском городе…
 И вот, шапки натянуты, куртки застегнуты. Самая маленькая Таня в классе (всего их четверо) говорит «запуганы», а расстегивать - «распугивать». (кто не догадался – корень от «ПУГовицы»). Родители получают сводки с фронтов. В большинстве своем они мне не доверяют: я слишком юна и при этом слишком интеллигентна, никого не боюсь (хотя, тсс, боюсь до мальчиков кровавых в глазах) и слишком часто юморю – не по-учительски это. Негоже гувернерскому составу языкатиться… Но особого выбора у них нет – конец 90х, учителей не хватает катастрофически.
 В холле меня нагоняет одногруппница, пока идем в методкабинет, я узнаю последние подробности схватки с суженым:
 - И вот я…а он… не, ну козел, да?...я ему…
Я рассеянно слушаю и вдруг разворачиваюсь всем корпусом к ней:
 - Как думаешь, Викторовна, хотят ли русские войны?
Она на секунду обращается в соляной столп, затем хохочет во всю здоровую крестьянскую глотку.
 - Та ну тебя, Сергевна! Идем кофе пить, еще тетради проверять…
Она права – и вечный бой, покой нам только снится…
 ***
 Сделав первый глоток, открываю глаза. Доброе утро! Этот день снится мне чаще других, может, потому, что не самый страшный?
 Прошло почти 10 лет. Вместо узла- короткая рваная стрижка, очкам изменяю с контактными линзами. Почти не курю, а там, где я работаю последние несколько лет, уместно носить яркие свитера и джинсы. Это тоже школа, но уже другая. И история про нее другая.
 А та продолжает мне сниться. Один сон – один день. 1725 снов о моей взрослой жизни.