Малый таллиннский

 

Война!
Это вторая моя война, и застала она меня на Балтике дивизионным механиком  бригады траления. Базировались мы тогда на Таллинн, где был сосредоточен  почти весь Балтийский флот и наш дивизион в том числе.
Не буду рассказывать о той неразберихе, которая царила в первые месяцы войны, - о ней и без меня наговорено столько, что трудно тому, кто не видел сам, разобраться, где  правда, а где вымысел.
Почему мы оказались не готовы к этой войне, и почему наш флот оказался в  таллиннской западне? Это сейчас мы более или менее убедительно пытаемся ответить на вопросы «как»,  «почему» и «кто» виноват, а тогда...
  Тогда от маленьких «винтиков» войны требовалось одно – безоговорочно выполнять приказы, зачастую непонятные в своей противоречивости, а, порой, даже преступные в своей глупости, однако, там кончается служба, где перестают выполнять приказы.
  Обстановка на сухопутном и морском театрах войны складывалась таким образом, что Балтфлот, не выведи мы его из Таллинна,  мог оказаться запертым на рейде, и тут бы произошел бы своего рода Перл-Харбор.  Даже нам, далеким от стратегии служивым людям, было понятно, что отсюда надо уходить, и по-быстрому, хотя благоприятное для этого время было уже упущено.
  За некоторое время до известной эпопеи таллиннского перехода получает наш тральщик приказ на переход в Кронштадт и немедленно.
  Что уходить необходимо, - было ясно, но беспокоило одно, непонятное нам обстоятельство: почему мы уходили, а флот оставался? Но приказы не обсуждаются - руку под козырек и пошли.
  В начале августа ночи на Балтике, хотя и густые, но еще не такие темные, как осенью, видно, более или менее хорошо, поэтому с сумерками мы в осторожности, малым ходом направились в Кронштадт. Больше малого и не разогнаться - немцы, стервецы, предполагая отход флота, постарались его закупорить, набросав тьму различных мин. Установленные на глубине нас волновали мало – осадка небольшая да рассчитаны они были на корабли покрупнее, посолиднее, а вот плавучие – это куда хуже.
  Все, свободные от вахты матросы, были расставлены вдоль бортов с приказом "глядеть в оба", чтобы, не дай Бог, не напороться на мину, качающуюся как поплавок на легкой зыби, готовую в любое мгновение окрасить пространство вокруг яростной, в миллион электрических ламп, вспышкой у корня гигантского куста фонтанов и фонтанчиков.
  Чтобы не взлететь на верхушку такой хризантемы, матросы, как только обнаруживали мину около борта, эдак, ее аккуратненько, чтобы не по рогам, шестом от борта отпихивали. Сначала один матрос, потом другой, потом третий, пока ее за корму таким образом не спроваживали, и обязательно, чтобы не под винты… Работенка не для слабонервных. Когда очередной шарик уходил за корму, ощущалась дрожь в ногах и холод в животе, и проносился вздох облегчения: "Слава Богу, - пронесло". 
  Топали, мы топали по-тихому, но до Нарвского залива дошли без приключений.
  Забрезжил рассвет. Посветлело, и можно было прибавить ходу, к тому же минная опасность резко уменьшилось, - видимо, набросать здесь мин еще не успели ни мы, ни немцы...
  С минами мы справились, но на смену им пришла другая морока - с наступлением ясного утра могли появиться самолеты. Для нашего брата-маломерка нет ничего хуже самолета, особенно «лаптежника» - так прозвали немецкий Ю-87 за неубирающиеся шасси с обтекателями, которые висят под крыльями, словно ноги в  лаптях.
  Уж такая это сволочь, доложу я вам! Бомбит он, пикируя, с характерным надрывным воем, от которого стынет кровь в жилах, сердце и мозг проваливаются в пятки, а голова вжимается в плечи. Мысли стоновятся неповоротливыми, но четко ориентированными на то, что хочется, как таракану, забиться в первую попавшуюся щель, только бы не слышать да не видеть распластанные крылья, от которых отрываются, гипнотизируя, черные точки бомб.
  Ко все этим возможным воздушным "прелестям" могла прибавиться еще и встреча с кораблями. Подлодкам немцев тут делать нечего - не развернуться им из-за малых глубин, а вот всяким там эсминцам поиграть с нами в кошки-мышки – плевое дело. Нам много и не надо – хватит одного эсминца, чтобы отправить кормить крабов. Пукнет такой пару раз из главного калибра мимоходом, и - «не скажет ни камень, ни крест, где легли...».
  Шли мы, короче, озираясь и вздрагивая от каждой точки на горизонте, прямо ни дать, ни взять мишень в тире  – приходите и тренируйтесь.
  Командир приказывает идти полным ходом.
  Мужик он у нас нестарый, лет сорока, но не просоленный, а из речников по призыву, для него «Маркизова Лужа»*, что океян-море, но командиров не выбирают.
Было бы понятно, если бы послали нашего морехода на флотилию, например, там амурскую, волжскую или еще какую, в привычную стихию. Ан  нет - на море, ядрит твою в корень...!  Печенкой чувствую – не просто нам будет в этом походе, ох, не просто!
  Солнце поднялось еще невысоко, торчит на кончике гюйс-штока*, но, зараза, - прямо в глаза своим диском слепит.
Море – штиль, небо – безоблачно, живи и радуйся, а мне не до пейзажа. Смотрю я на горизонт и думаю: «Был бы немцем, ну, точно сейчас зашел бы с солнечной стороны по носу да на бреющем, и хрена ты меня (т.е. я его) увидишь, пока не подлечу». Сам так думаю и прибавляю:
«Пронеси нас, Господи, чего тебе стоит...»
  Поднимаюсь на мостик к командиру:
- Командир, совет хошь?  Сыграл бы ты  боевую тревогу - смотри, какое солнце! Не ровен час, фриц проснется, зайдет с носа, и нам мало не покажется.
  Отбиваться нашему тральцу от «лаптежников», да и вообще от кого бы то ни было, кроме катеров, тоже не очень, чтобы есть чем – сорокопятка* на баке* да два ДШК* на надстройке за трубой по бортам. Не густо!
  Командир пыхнул папироской:
- Думаешь?
- А чёрт его знает - так хоть готовы будем! - отвечаю ему.
- Слушай, «дед»*, а ты все приготовил, чтобы дольше тонуть, затычки свои там, подпорки…? – криво усмехнулся командир.
- Не боись, командир, ещё потопчем палубу, у меня всегда это в запасе и порядке, - отшутился я.
- Ну, тогда - алярм! - скомандовал Иван.
Загремел колокол громкого боя, затопали ноги разбегающихся по местам матросов...
  Я спустился с мостика на шкафут*, где, было мое место по боевому расписанию.
  На боевых постах матросы во всю пялятся на горизонт.  В глазах уже как песком засыпано от напряжения, то ли полчаса бдим, то ли два – счет времени потерялся.
  Тишину вспорол срывающийся голос сигнальщика:
- По курсу, на правом крамболе* - самолёт!
  Не самолёт ещё, а так – точка. Но точка-то уж очень умно движется – не в солнечном круге, а ниже, не в подсветке и почти на бреющем. Грамотно - нам солнце в глаза, а он, как бы, и в тени. Однако, глазастый у нас сигнальщик, спасибо ему!
  А на мостике «верховный совет» заседает: то ли наш,  то ли не наш? То ли вдарить из всего, а если, наш? То ли не открывать огня, а, вдруг, немец?
  Пока судили, рядили, он уже тут, как тут! Ну, вот и дождались, язви его в душу. Сейчас начнется!
  «Юнкерс» сходу, не набирая высоты, полоснул из пулеметов от носа в корму так, что стекла брызнули на рубке – броняшки-то* не успели задраить, пока спорили, и щепки полетели от всяких деревяшек в разные стороны.
  С первой же очереди нашего глазастенького и убило.  А пулеметы молчат – команды стрелять не было да и самолет уже за кормой.
  Опять спорят на мостике, откуда зайдет следующий раз с кормы или с носа. Фрицу удобней, конечно, с кормы боевым разворотом и утюжь дальше на здоровье вдоль палубы, а потом с носа таким же образом... 
  Пулеметчики уже сами догадались, что надо делать, и развернулись к корме навстречу атаке. Так и есть - заходит с кормы, но уже с сюрпризом – две бомбы мимо сбросил, одновременно поливая нас свинцовым дождем. На сей раз пулеметы уже без команды  в два ствола встретили самолет в лоб. Он нас, а мы его, кто – кого, и у кого нервы крепче.
  Под артобстрелом, я вам скажу, гадко – гадаешь: попадет - не попадет, но там хоть не видишь, что летит, и кто в тебя стреляет. А тут наблюдаешь, как с противным завыванием  на тебя несется самолет, от него отделяются шарики, которые со сверлящим свистом  сыплются вниз. Сколько бы их не сбрасывали, представляется, что это все в тебя, а человеку и одной тысячной или десятитысячной доли летящего хватит для того, чтобы встретить потусторонний мир.
  Можно ли к этому привыкнуть? Боюсь, что нельзя! Можно только научиться справляться со своим страхом, не терять контроль над головой и заставлять себя делать то, что от тебя требуется в данный момент, но перестать бояться бомбежки, я думаю, невозможно.  Не знаю, как другие, но чувство страха я испытываю всегда – как раньше, так и сейчас.
  Второй заход оказался для нас безобидней – одна бомба шлепнулась за кормой, вторая по левому борту, обдав  корабль столбом воды и вонючей грязи – глубины в этом месте маленькие, дно илистое. Пулеметная очередь, прострочив дорожку на палубе, слава Богу, тоже никого не зацепила, досталось только трубе и опять рубке и мостику. А мы как шли, так и идем строго по проложенному курсу, даже не пытаясь маневрировать.
  Бесполезно ору во все горло:
 - Командир, уходи с курса, маневрируй, маневрируй, черт тебя дери!..  – но ни командир, но  никто другой на мостике меня не слышат.
  Вот кто молодцы, так это зенитчики – попасть не попадают, но нервы летуну портят. А попробуй попасть из пулемета  в движущийся на скорости 500 километров самолет. И мотористы мои молодцы, пусть и необстрелянные, но ход держат исправно, хотя, конечно, чувствуют по кораблю, что творится наверху.
  Два захода вдоль мы пережили, так  немец, проклятый, решил нас почему-то попробовать еще и поперек - с бортов. И опять две бомбы и очередь, но эта уже вспорола палубу в метре от меня. Бомбы легли по разным бортам и довольно близко, так что тральщик содрогнулся корпусом, а меня что-то не очень сильно, но чувствительно стукнуло в спину... Пошевелил плечами, руками - вроде, все нормально, наверное, какая-нибудь щепка зацепила на излете.
  Страшна воздушная атака на палубе! Фриц летит на тебя, а тебе и спрятаться негде – словно мышь на асфальте. Даже через пулеметный прицел видишь  сосредоточенное в охотничьем азарте лицо фашистского пилота в кабине, огоньки под крыльями от выстрелов, и огромного напряжения воли стоит преодолеть оцепенение, охватывающее от этой картины...
Такое ощущение, что враг прицеливается прямо в тебя, прямо в лоб, прямо в сердце...  Да так оно, наверное, и есть!
  Как же это должно быть страшно нам, людям, когда появляется  работа убивать, убивать бесстрастно, а, может быть, и с удовольствием!
  Тот самый страх и оцепенение вселились в моих командиров, которые ничего не нашли лучшего, как во время очередной  атаки, выскочить из ходовой рубки и мостика, чтобы спрятаться за дымовую трубу, оставив  рулевого матроса на штурвале одного.
  При каждом заходе юнкерса эта троица перебегала на другую сторону трубы, чтобы прикрыться ей, как щитом, от атаки самолета.
  На третьем заходе бомбы опять, слава Богу, не попали, но атака закончилась плохо – легко ранило штурмана и тяжело пулеметчика левого борта. Пришлось встать к пулемету самому.
  Потом были и четвертый, и пятый заходы. Бомбы кончились, но свинцовый дождь и командирские «прятки» не прекращались. В этом естественном, но порочном танце вокруг трубы был убит командир и старпом, тяжело ранен комиссар, а уж сама труба была расчихвощена в щепки и представляла сплошное железное месиво.
  Поиздевавшись над нами, немец улетел и больше не возвращался. Однако ощущение того, что это еще не конец, не проходило. Да и почему бы немцам еще не потренироваться над одиночным и слабо вооруженным корабликом?! Но обошлось.
  Из командиров, способных к управлению кораблем,  на тральщике остались только, штурман, я и доктор, так что командирить пришлось штурману, а мне с доктором -  выполнять свои прямые обязанности.
После этого налета мы более или менее благополучно дошли до Кронштадта, если, конечно, не считать четырех человек убитыми, потекших сальников* гребных валов, развороченной трубы.
Ошвартовались!
  Как все же, друзья мои, надежнее чувствуешь себя на твердой земле, в которую можно зарыться по  макушку!
  Видочек с берега у нас был прямо сказать потрепанный: ходовая рубка, мостик, настил как дуршлаг, дымовая труба – раскрывшийся железный цветок, на бортах вмятины, а в нескольких местах разошлась и обшивка…
  Тральщик через несколько дней поставили в док на ремонт, а нас, как провинившихся, разбросали по другим кораблям.
  По результатам боя было начато разбирательство по факту «оставления боевого поста», но виновников на тот момент не оказалось – командир и старпом погибли, комиссар умер от ран, а, посему, выбрали стрелочником штурмана, который довел корабль до базы. «Пожурили» с понижением в звании, а с остальных – взятки гладки.
  Да потом, пока разбирались, судили и рядили, что с нами нехорошими делать, все затмил собой таллиннский переход, в котором потеряли столько пароходов и было столько всякого-разного, что наша эпопея показалась для командования легким насморком, почему о нас вскорости и забыли.
Многих таллиннцев потом наградили за проявленные отвагу и мужество, а мы оказались «рыжими», хотя героический Таллиннский переход начался как раз с нас, с наших "пряток".
Да и хрен с ним, - живы остались, ну, и слава Богу!
Война же еще только-только начиналась...



*Морские термины, встречающиеся в тексте:

1.«Маркизова Лужа» - восточная часть Финского залива.
2.Гюйс-шток – вертикальный шток, на котором поднимается носовой флаг  корабля (гюйс).
3.«Сорокопятка» - корабельная пушка, калибром 45мм.
4.Бак - носовая часть палубы.
5.ДШК – пулемет конструкции Дектярева-Шпагина.
6."Дед" - корабельный механик, командир БЧ-5.
7.Шкафут - в данном случае средняя часть палубы
8.Крамбол – в данном случае скула корабля.
9.Броняшка – металлическая крышка, закрывающая иллюминатор.
10.Рангоут – в данном случае деревянные конструкции корабля.
11. Сальник - уплотнитель.





Рецензии
Хорошо о флоте.
Очень понравилось.
С искренней признательностью

Реймен   26.08.2010 18:11     Заявить о нарушении
Спасибо, уважаемый Ванико! Горжусь нашим флотом в прошлом, но хотелось бы гордиться и в настоящем....
С уважением,
Владимир

Владимир Словесник Иванов   27.08.2010 14:38   Заявить о нарушении
И мне бы. Да что-то пока не получается.

Реймен   27.08.2010 21:15   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.