На богомолье

На богомолье.
Повесть


1.
Люди шли по большаку под лучами палящего солнца, задыхаясь пылью, поднимающейся от редкого проезжающего мимо транспорта, устремлённые одной единственной целью – повидать чудо, а если повезёт, то и прикоснуться к нему. Люди возлагали на чудо надежды, но просили, в массе, не деньги - вымаливали здоровье, спасение от напастей, избавление от пороков. Чудом являлась икона, привезённая в Россию издалека. Собственно, если бы не телевидение и радио, то люди так и не знали бы, что была у нас в стране в течение трёх веков чудотворная икона; что когда-то давно её вывезли за границу, а потом переправили через океан. И вот теперь согласно чьей-то политической воле, усилиям дипломатов и энтузиазму нескольких любителей, икону торжественно возвратили на её историческое место в отдалённый и уже весьма захиревший монастырь. Под возвращение иконы, а может быть и в надежде на прибыль от массового прибытия паломников, в монастыре был сделан косметический ремонт, и, сопровождаемая песнопениями и хоругвями, икона была водружена туда, откуда триста лет назад неожиданно исчезла. Слава о ней по всей стране пошла великая, и всякий верующий – и старый, и молодой, и мужчины и женщины, все кто мог и хотел, устремились на богомолье.
Мария шла в числе других, сгибаясь от усталости, от жары, но в сердце её трепетала и билась небывалая радость. Мария впервые была на богомолье. Она давно мечтала совершить что-нибудь подобное, пойти в какое-нибудь святое место, и поэтому теперь она шла, неся в груди огненный шар возвышенных чувств и твёрдую надежду, что установленная вновь в монастыре, печальная от долгих странствий Богоматерь, изображённая на иконе, принесёт счастье и ей, Марии. Под счастьем Мария понимала избавление от пьянства мужа, отца двух её детей, да добрый урожай незамысловатых овощей на нескольких грядках плохо ухоженной земли в её огороде. Ещё бы ей хотелось чтобы Божья Матерь поспособствовала тому, чтобы кто-нибудь подарил её детям тёплую одёжку, а то у младшей дочки, Саши, была только одна старая кофточка, да платье, а старший, Серёжка, сейчас пылил по дороге рядом с матерью ещё в дедушкиных штиблетах. За эти штиблеты его ужасно дразнили местные ребята, хотя покойный дедушка сшил их после войны на заказ у единственного в их городке сапожника и очень ими гордился. Штиблеты были крепкие ещё и сейчас, потому что сшиты были из настоящей кожи; муж Марии их непременно бы пропил, если бы нашёл, но к счастью, она спрятала их до времени на чердаке за кучкой старой, пыльной, никому уже не нужной утвари. И в школу Серёже совершенно не в чем было идти. Из костюмчика, который ему привезли год назад родственники соседей, он уже совершенно вырос, а ничего нового пока ему никто не дарил. И ещё Мария мечтала, что хорошо бы Богоматерь сделала так, что бы на земле наконец установились всеобщее благоденствие, мир и порядок.
Так она шла по дороге в толпе, лелея в груди заветные думы, не обращая внимания на Серёжу, который усердно корчил рожи шедшему впереди него за руку с матерью другому, такого же возраста, как он, пареньку в очках. И даже спящая трёхгодовалая Сашу, которую Мария несла с утра на руках, не вызывала у неё пока беспокойства. Ноша была тяжела, но мечты Марии облегчали тяжесть. Но вот Саша открыла глаза и болезненно застонала. Лоб её покрылся мелкой испариной. Хныча, она потёрла глаза грязной рукой и заплакала.
-Ну, потерпи! Скоро придём или присядем отдохнуть! – машинально сказала мать и одёрнула Серёжу, который разозлённый тем, что мальчик, объект его внимания, вместе с матерью ушёл вперёд, стал преувеличенно загребать ногами пыль на дороге.
Далеко впереди на взгорке, в дрожащем мареве горячего воздуха показался монастырь, расположенный на краю небольшого городка. Узкой лентой к нему вилась дорога, заполненная людьми. Мария на глаз прикинула расстояние. Без привала детям было не дойти. Вздохнув она сошла на обочину дороги. Прямо перед ней стояли в ряд несколько старых, покосившихся изб. Окна их были заколочены, палисадники заросли. Запущенная, покинутая жителями деревенька из трёх десятков домов, была перед ними.
-Сейчас отдохнём, - сказала мать и направилась с детьми к одному из дворов. Полёгшая от времени серая изгородь была наполовину скрыта зарослями бурьяна и крапивы. Но заржавевший крючок калитки подался напору сильной руки, и мать, и дети очутились в тени почти вросшего в землю деревянного дома. Заметив у стены скамейку, Мария обрадовалась, будет, где отдохнуть, и спустила с рук Сашу. Девочка, начав было с интересом обследовать двор, вскоре опять застонала и опустилась на скамейку.
-Что, дочка, устала? – скороговоркой забормотала мать, стягивая со спины старый туристский рюкзак и разминая затёкшие руки и спину. –Ничего, Боженька нам и место послал – посидим, покушаем и дальше пойдём!
Серёжка крутился волчком около рюкзака, нетерпеливо ожидая, когда мать даст ему поесть.
-Сначала молитва! – строго сказала мать и хлопнула его по рукам. Зная, что без молитвы всё равно ничего не получить, Серёжка вздохнул и забубнил слова, которые слышались в его устах совершенной бессмыслицей. Саша, со старушечьим видом сидевшая на скамейке, тоже стала повторять за ним полушёпотом окончания слов. Мать молилась истово, с одухотворённым лицом, часто и широко крестясь. В конце молитвы в уголках её глаз показались слёзы.
-Это грех, грех! – торопливо сказала она, и быстро, чтобы никто не заметил, вытерла глаза краем грязноватого, но когда-то белого платка. Дети получили по куску серого хлеба, по паре сваренных в мундире картофелин и воду из запылённой, наполненной утром на автобусной станции пластмассовой бутыли. Серёжа быстро съел свою порцию, мать легко отдала ему и свою. Марии не хотелось есть. Тело её может быть и нуждалось в пище, но душа, переполненная радостью, торопилась к небесному, возвышенному и не принимала материального. Рассеянно она взглянула за ограду. Огромная, вытянутая в колонну толпа паломников уже редела – растянувшись по дороге на несколько километров, сейчас она сужалась змеиным хвостом. Если впереди и в середине шествия молящиеся шли плотной густой массой, то теперь последние страждущие напоминали скорее усталых экскурсантов, отставших от своей оживлённой, гулко рокочущей группы.
-Не догнать нам своего места, будем в хвосте плестись, - с тревогой подумала Мария и стала торопить детей. Серёжа, собиравший с застиранной рубашки упавшие крошки хлеба, был вполне готов идти, а вот Саша почти совсем ещё не поела. Она всё что-то хныкала, старалась всё поудобнее примоститься на лавочке и прилечь, и только пила воду.
-Доченька, ну скорее же! – с раздражением сказала Мария и протянула руку, чтобы уложить назад Сашин паёк в кусок затёртой газеты. Серёжа, залезший тем временем на дощатую калитку и пытающийся покататься на ней, искоса всё-таки посмотрел: уберёт ли мать сестрин хлеб или доест сама.
-Не хочу идти! Не хочу-у! - вдруг в голос заныла Саша и попыталась поймать материнскую руку и прижаться к ней лбом.
-Да что это за наказание такое! – закричала Мария. В мыслях она была уже на дороге и непредвиденная задержка её рассердила. Она в сердцах вырвала у дочери свою руку и даже легонько подпихнула девочку с лавки коротким шлепком. Это вызвало у дочери новый взрыв плача.
-Сашка - канюка! Сашка – зануда! – от нечего делать и тоже пребывая с утра в раздражённом состоянии в свою очередь заныл от калитки Серёжа. Орать он побаивался, потому что не мог предсказать, какой будет реакция матери. Вообще-то ему тоже не хотелось идти – ноги в штиблетах устали, но поскольку до дома было всё равно далеко, и развлечений там никаких не предвиделось, он предпочитал всё-таки продвигаться вперёд. Во-первых, интересно было посмотреть на икону, про которую мать прожужжала все уши ещё за две недели до того, как они вышли из дома, а во-вторых, хорошо было бы найти того пацана, что шёл с матерью впереди него. Серёжа мечтал вздуть его хорошенько, а за что вздуть, он и сам толком не понимал: возможно за то, что тот был выше него ростом и в очках, а очкариков Серёжка не любил, и ещё за то, что парень постоянно шёл впереди него.
Саша от плача совсем обессилела и сползла с лавки прямо на землю, привалясь спиной к дымчато-серой доске. Мария, вся душа которой исстрадалась, до того хотелось ей поскорее очутиться в храме, повалиться там на холодный пол и забыться в исступлённой молитве, сжала зубы в бессильном ожесточении. Закинув снова рюкзак за спину она подошла к дочери:
-Вставай, Саша, надо идти! – но дочь осталась сидеть в прежней позе и только закрыла глаза, словно разбитая фарфоровая кукла с выпачканным, испитым лицом.
-Сашка- зануда! Сашка – канюка! – монотонно, словно муха, подзуживал от калитки Серёжа.
-Ты пойдёшь или нет, паразитка! – взъярилась Мария, - или тебе наподдать!? – она наклонилась к дочери и стала трясти её за плечо. Саша была в её руках, будто ватная.
-А что, если у неё температура? –спустилась мыслями с небес на землю Мария и пощупала у девочки лоб. Он был прохладный, в мелкой испарине.
-Нет температуры, а испарина от жары, - с некоторым облегчением подумала Мария и решила не гневить Бога. Молча подняла она Сашу на руки, призывно взглянула на сына: мол хватит дурака валять, и опять вышла на дорогу. Серёжа, не закрыв калитки, устремился за ней. Теперь они шли по дороге одни, а хвост колонны маячил довольно далеко у них впереди.
-Ничего, что Боженька специально посылает нам испытания, - думала Мария. –Но скоро им настанет конец: и день перевалил уже за полдень, и к месту мы всё-таки приближаемся.
Так успокаивая сама себя, не обращая внимания на привычную боль в спине и ногах, Мария продолжала идти, напряжённо вглядываясь вдаль. Стены монастыря, так хорошо видимые с места их отдыха, теперь совершенно скрылись за поворотом дороги. Серёжка откровенно скучал и сбивал по дороге камушки. Саша затихла. Мимо Марии изредка проезжали машины - в основном «Жигули» и «Нивы», иногда в глубинке ещё сохранившиеся «Запорожцы». Проехал и весь заляпанный высохшей грязью бывший колхозный трактор с красной надписью «Мальборо» на ветровом стекле, но не замечала Мария ни трактор, ни какой другой транспорт. Привыкшая к тому, что богомольцев не подсаживают в машины люди, едущие по чуждым ей материальным делам, она вяло отмахивалась от поднятой ими пыли, как беззлобно отмахиваются коровы от докучающих им мух и слепней. И вдруг какой-то шальной пропылённый УАЗик проехал было мимо неё, а потом неожиданно остановился.
-Ты, что ли, тоже на богомолье? – спросил Марию, нагнувшийся в её сторону шофёр. Серёжка от удивления вытаращил на него глаза.
-Да! А тебе чего? – не останавливаясь, не смотря на него, ответила Мария.
-Да вижу, что ребёнка несёшь. Тяжело! У меня у самого таких двое. Садись, что ли, подвезу!
Мария остановилась в нерешительности. С одной стороны мысль догнать колонну и продвинуться вперёд, хотя бы на то самое место, где она шла раньше, была заманчива для Марии. Но с другой стороны, принять помощь означало не выполнить обет, не испить до дна чашу страданий пешего путешествия. Мария не знала, как быть.
-Бог даёт испытание, но он же шлёт и помощь! – пришла на ум спасительная мысль, - и Мария, торопясь, чтобы водитель не передумал, быстро полезла в УАЗ. Серёжка радостный впрыгнул в машину за ней. Шофёр терпеливо ждал. Мария села и пристроила Сашу на своих коленях. УАЗик тронулся, и теперь пыль запорошилась столбом уже следом за ними. Серёжка с восторгом наблюдал за этим процессом в заднее стекло. Мария же наслаждалась тем, что не надо больше ногами переступать по земле. И по сравнению с болью в ногах, все неровности дороги, каждый раз отдававшиеся в спине, приносили чуть ли не сладостное ощущение.
Вскоре они поравнялись с колонной паломников и легко обогнали её. Серёжка, прилипнув курносым носом к стеклу, всё искал в толпе идущих своего очкастого знакомца. Ух, как было бы замечательно показать ему из машины язык!
-Сейчас до следующего поворота доедем, и я тебя высажу. Мне в райцентр, - объяснил шофёр.
-И на том спасибо, - пробормотала Мария и вздохнула. Вылезать из машины ей не хотелось, но нечего было Бога гневить, и так повезло. Она осторожно спустила Сашу на пол, и та, придя в себя со сна, опять захныкала, затёрла глаза и в конце концов разразилась плачем. Машина остановилась. Серёжка слетел с неё первым, потом за ним неловко спустилась Мария и протянула руки за девочкой.
-Давай помогу! – шофёр тоже вышел из машины, чтобы размяться. Он протянул руки к Саше и та повалилась на них, словно куль.
-Эй, женщина! – шофёр впервые внимательно посмотрел на Марию. –Девочка-то у тебя совсем больная!
-Блажит просто. Или и вправду устала. Не близко ведь идём, - вяло ответила Мария и стала соображать как ей лучше поступить: или подождать оставшуюся позади колонну на обочине, или потихоньку идти вперёд, позволяя колонне нагнать себя. Мария решила идти. В знак благодарности она поклонилась шофёру и хотела ещё мимолётно перекрестить его, как дядька сказал:
-Давай-ка отвезу я тебя в райцентр, в больницу. –Он был здоровый толстый мужик, этот шофёр, уже в годах, работящий и мало пьющий, имеющий порядочный жизненный опыт, к тому же отец двоих выросших детей и дед троих внуков. И он ясно видел – девочка у этой женщины не в порядке.
-С чего в больницу-то? Температуры нет! – засомневалась Мария.–
 С детства она росла девочкой послушной, привыкла доверять старшим, родителям и учителям, и не её была вина в том, что излишняя доверчивость и вера в обещания первого встречного недотёпы и лентяя, за которого она вышла замуж, привела её в конце концов к нынешнему состоянию. Можно подумать, у неё был так уж велик выбор!
-Проверить ребёнка не мешает - рассудительно сказал шофёр. –К тому же из больницы к монастырю можно добраться не по большаку, а по асфальту. Машины там чаще ходят. Авось, ещё кто-нибудь подвезёт!
Это решило дело. Вздохнув, Мария опять подсадила Сашу, втолкнула Серёжку, напряжённо наблюдающего за показавшейся из-за поворота колонной, и влезла сама. Через несколько минут они остановились у небольшого палисадника, заросшего пыльной высокой акацией, почти скрывающей невысокое кирпичное здание с чуть приоткрытой дверью, завешенной грязной марлей с оранжевой резиновой полосой по нижнему краю от мух. Сбоку двери была прикреплена красная табличка с желтушными буквами под разбитым стеклом: «Центральная больница Утехинского района».
2.
Доктор Александр Петрович Якушев маялся в бездействии в ординаторской хирургического отделения, в котором проработал уже семь лет после окончания института. Сначала он, конечно, оставаться в этом захолустье не собирался. Его манили ординатура, аспирантура, работа в хорошей клинике, уж минимум, в областном центре, опять же и жена это Утехино просто ненавидела… Однако, зарплата… Зарплата совершенно не позволяла Александру Петровичу скопить хоть какие-то мало-мальские сбережения на переезд, не говоря уже о том, что жизнь требовала ежедневных трат. Что и говорить, перепадали, конечно, ему, как хорошему хирургу кое-какие незначительные суммы. ( А с кого здесь было значительные-то брать, если всё население еле-еле сводило концы с концами?). Но сейчас, конкретно в этот момент, уже сняв с себя медицинский халат и вручив его для стирки старшей сестре, Александр Петрович пребывал в ожидании очередной зарплаты и отпускных денег. С завтрашнего числа он уходил в отпуск, а бухгалтерия была по непонятным причинам закрыта. Лишь на двери была приклеена серая бумажка с корявой надписью шариковой ручкой - «отпускные будут выдавать после обеда». Александр Петрович уныло глядел в окно на пыльные акации палисадника со своего места, да вертел в руках кошелёк, в котором кроме завалящей мелочи лежал билет на автобус на вечер. Жена его ещё две недели назад уехала с сыном к родителям, и Александр Петрович с вожделением думал о том, что скоро, очень скоро и он хоть на время уедет на пыльном автобусе из этих мест и не будет видеть больных и не будет слышать их жалобы. Рыбалка, уха на костре, походы в лес за грибами и ягодами заманчиво маячили в сознании Александра Петровича.
Вот в бухгалтерии всегда найдёт время пообедать или чайку попить, - думал расстроенный Александр Петрович, -в то время как он должен сидеть голодный, как чёрт и ждать, когда ему выдадут, наконец, эти несчастные отпускные деньги.
За акациями в окне поднималось знойное желтоватое марево, а из далека, как сквозь вату, донёсся натужный бой колоколов.
-И не лень людям в такую жару чёрт знает куда тащиться! – подумал Александр Петрович про богомольцев и увидел, как из больничных дверей осторожно вынырнул на костылях больной Ерофеев. Он оглянулся по сторонам, мимоходом перекрестился и торопливо затрусил в направлении ближайшего магазина.
-Вот черти! – подумал про него Александр Петрович и разозлился. Этому больному он сам несколько дней назад сделал довольно сложную для районного лечебного учреждения операцию и только этим утром на последнем обходе категорически приказал ему лежать в палате ещё три дня и выходить не далее туалета.
-Вот на водку они деньги всегда находят! А на кефир и яблоки у них нет! –Якушев опять повертел в руках кошелёк, опять посмотрел на улицу. Всё здесь было покрыто здоровым слоем пылищи, всё было немило. Александр Петрович ужасно соскучился по жене, по школьнику сыну…
Вот какое-то движение показалось у входа в больницу. Из подъехавшего УАЗа на землю тяжело сошла высокая, сухопарая женщина, вытащила из салона девочку. Крепкий дядька – шофёр довёл их до двери в больницу, а позади всех уныло тащился мальчишка, поднимая несусветную пыль какими-то допотопными штиблетами.
-Ну, что пылит! И так не продохнуть! Ужасная жара! – с раздражением подумал Александр Петрович и отошёл от окна, чтобы не видеть ни женщины с девочкой на руках, ни противного мальчишки. Скоро, скоро уже должен был окончиться перерыв в этой святая святых - больничной бухгалтерии.
-Пусть только попробуют не дать деньги!- с угрозой вдруг подумал Александр Петрович и без пяти минут в два вышел из своего кабинета.
-Нужно было ещё заранее занять очередь, а то набегут сотрудники, ещё и денег может не достаться! – спохватился он.
-Александр Петрович, не посмотрите девочку? – вдруг донёсся до него из приёмного покоя зычный голос фельдшерицы Анны Ивановны. –Больше некому, кроме вас. Педиатра нет, в отпуске, терапевт на стажировке по страховым полюсам, - Анна Ивановна так и сказала звучно - «полюсам». Ваш коллега Дмитрий Сергеич на операции, уролог и окулист не профилю, один вы и остались.
-Господи, как мне всё это надоело! – ругнулся Якушев, сам не зная на кого - на девочку, так не вовремя возникшую у него на дороге, на себя ли, или на фельдшерицу Анну Ивановну, но, проходя мимо, крикнул всё-таки в сторону приёмного покоя.
-Я сейчас зарплату иду получать. Пусть сидят, ждут. А может и Дмитрий Сергеевич скоро освободится!
-Подождут, подождут! Куда им деваться! – ласково прокричала вслед Анна Ивановна, в то время как Якушев подошёл к заветной бухгалтерской двери. На удивление она была приоткрыта и навстречу Якушеву из неё выпорхнули две пичуги - сестрички с тоненькими пачками денег в руках. Собственно даже не пачками, а так, несколькими бумажками.
-Сотенными дают, - успел заметить Александр Петрович и бочком протиснулся внутрь. Был он хоть и довольно высок, и не подкачал статью, а в бухгалтерию всё ж таки, как многие, входил осторожно, стараясь не стукнуть дверью – так приучила всех уважать своё учреждение главный бухгалтер больницы –могутная, полная дама с золотыми передними зубами и платинового оттенка причёской. Сейчас она собственной персоной восседала за ближайшим к двери столом, за ним обычно и выдавали зарплату.
-А-а! Александр Петрович! – сверкнула, завидев хирурга, Татьяна Сергеевна золотым зубом, и навалилась спелой грудью на стол, листая ведомости. Быстро отыскав нужную строку, протянула она Якушеву ручку для росписи и стала ловкими движениями пальцев, свойственным кассирам, продавцам и бухгалтерам, отсчитывать деньги. Бумажки промелькнули в её руках за секунду. В глазах Александра Петровича выразилось недоумение.
-Это зарплата, - пояснила ему бухгалтер. –А отпускные получите после отпуска. Или в следующий аванс.
-Я сегодня уезжаю на месяц! – загудел, как труба, Александр Петрович, -У меня в шесть часов автобус!
-Вот и поезжайте на здоровье! – бухгалтер ловко свернула и убрала подальше ведомости. –Вернётесь – тогда и получите!
-Да мне деньги сейчас нужны! – возмутился хирург. – Сами посмотрите – что это за зарплата! – он выставил перед бухгалтером жалкие гроши.
-Не я ведь её устанавливаю! Из администрации района пришло указание – выдать только зарплату. На отпускные всем денег в бюджете не хватит!– бухгалтер не очень-то жаловала Якушева, потому что по своим личным надобностям обращалась за помощью не к нему, а к заведующему отделением Бутыркину, старому врачу, всю жизнь проработавшему в их больнице. На Якушева и уж тем более на совсем молодого их коллегу Дмитрия Сергеевича, который как раз в это время работал в операционной, она не обращала внимания.
-Небось, а в самой администрации денег на всех хватило! – пробурчал себе под нос Александр Петрович. Татьяна Сергеевна не удостоила его не только ответом, но даже взглядом. Придвинув к себе деревянные счёты (а на столе у неё стоял включённый, единственный на всю больницу компьютер), она погрузилась в свои сложные вычисления. Доктор Якушев постоял ещё немного, и поняв, что ничем ему не пробить эту стену, уже не бочком, а широко распахнув дверь, вышел из комнаты. Машинально побрёл он опять наверх в свой кабинет. Думать о жене и сыне ему уже не хотелось. Недоумённо ощупывал он лежавшие в кармане бумажки.
-Ну, на что это хватит? Ни на что не хватит!
В проёме между лестничными перилами он увидел по-прежнему сидящую в коридоре женщину с дремлющей девочкой на коленях, и мальчишку коротавшего скуку возле прикреплённого на стене плаката о менингите. В комнатке приёмного отделения тщательно изучала газету фельдшерица Анна Ивановна.
-Ненавижу! – подумал доктор и побрёл наверх дальше.
До отхода автобуса оставалось ещё два часа. В окошке всё так же мозоля глаза, пылились акации, и натужно звонил колокол. Дмитрий Сергеевич всё не выходил из операционной.
-Что он так долго? – вяло подумал про коллегу Якушев, но не почувствовал никакого желания встать, надеть халат и пойти посмотреть, что делается в операционной.
-Пойду куплю какую-нибудь булку в дорогу и пакет кефира, - наконец всё-таки решил он и медленно оторвался от стула. Доктор вспомнил о своём, нажитом уже здесь, в больнице гастрите, и двинулся снова вниз. Почти у выхода он поймал вопросительный взгляд Анны Павловны, устремлённый попеременно на него и на женщину с девочкой. Доктор вздохнул, скривил рот и повернул обратно.
-Что случилось?
Женщина сидела с безучастным лицом, девочка, казалось, спала, и обе они производили впечатление случайного - будто зашли в больницу, как на вокзал, просто посидеть, отдохнуть от утомительной дороги. Однако, мальчишка придвинулся к доктору ближе.
От звука голоса Александра Петровича женщина чуть встрепенулась, она поняла, что этот недовольный или обиженный кем-то ещё молодой мужчина и есть тот врач, которого они ждали.
-Мы богомольцы, нам к храму надо, а девочка не может идти..
Доктор кинул взгляд на свисающие чуть не до пола голые, пыльные ноги Саши. Ни раны в каком-нибудь месте, ни опухоли он не заметил.
-Почему не может идти?
-Не знаю. Нас шофёр случайный привёз. Говорит, больна у тебя девчонка, в больницу надо.
-Если шофёр у тебя всё знает, пусть сам и лечит! – голос доктора всё больше и больше приобретал брюзжащие нотки. В душе Якушев понимал, чтоженщина эта ни в чём не виновата, а девочка, скорее всего, просто устала от утомительного пути, но не мог сдержать раздражения.
«Лечишь, их лечишь! Не знаешь покоя ни ночью, ни днём… И за всё это тебе швыряют хуже чем собаке чёрствую корку и попробуй прокорми на неё семью! А потом опять требуют, чтоб ты снова шёл и работал, будто ты раб! И за малейшую оплошность грозят тебе всеми карами, судами и тюрьмой!»
Машинально тем временем он уже ощупывал Сашины ноги.
-Положи девочку на скамейку! – без всякого видимого участия или интереса сказал женщине он. Мария неловко стала пристраивать дочь на жёсткой кушетке. Саша, когда её тронули с места, опять застонала.
-Ну-ка, открой глаза! – Сашу тошнило, в голове была неприятная и необычная тяжесть, всё тело ломало, голос врача показался ей устрашающим. Ей почудилось, что сейчас её схватят и потащат куда-то от матери и от брата, который хоть и дразнил её всю дорогу, но все же был своим, родным человеком, и Саша громко заплакала.
Доктор почти пришёл в ярость.
-Ну хватит орать! Я до тебя ещё не дотронулся! – страшно закричал он. Мария испуганно стала гладить Сашу по голове, и даже привычная ко всему Анна Ивановна вышла из своего приёмного закутка и удивлённо встала в коридоре.
Доктор тем временем сильными, ловкими движениями ощупывал голову Саши, сгибал, разгибал ей руки и ноги, осматривал суставы.
-Ничего не нахожу! – наконец сказал он, обращаясь скорее не к матери, а к Анне Ивановне.
-Я знаю, у Сашки менингит! – вдруг подойдя вплотную к Якушеву громко сказал Серёжка и для убедительности поковырял пальцем в носу. Мать в недоумении уставилась на него.
–Типун тебе на язык! – перекрестилась фельдшерица.
-С чего это ты взял? – изумился доктор.
-Знаю! – Серёжка стоял с видом по меньшей мере выпускника медицинского вуза.
-Да он плакат вон тот прочитал! И теперь хочет показать свои знания! –догадалась наконец фельдшерица и показала доктору весьма устрашающего вида картинку, изображённую на стенде.
-Из молодых да ранний! Не пожалел такого диагноза для сестры! – покрутил головой Якушев.
Это он сам дома читать выучился! Никто его не учил! – будто извиняясь за сына быстро заговорила Мария. Врач на всякий случай проверил у Саши наличие менингиальных симптомов.
Анна Павловна, наблюдавшая за его действиями, успокаивающе сказала:
-У нас в районе менингита сто лет уже не было!
-Не было, так будет! – почесал у себя в затылке Александр Петрович. –Прутся сюда эти богомольцы со всей страны, заразу разносят! Не только менингит и желтуху, ещё и холеру с собой принесут!
Он поднял девочку на руки и перенёс поближе к свету.
-Смотри вверх, вниз, вправо, влево! – командовал он. Мария, прижав ладонь ко рту, с испугом наблюдала за его действиями. Серёжку, чтобы больше не лез со своими диагнозами, оставили за закрытой дверью в коридоре.
-Нет, желтухи тоже нет! – констатировал врач, напоследок осмотрев девочке в рот. –Не знаю я, почему твоя дочка не хочет идти! – сказал он Марии. –Устала наверное!
-Вот я ей покажу - устала! – рассердилась Мария, но не замахнулась, к дочери близко не подошла, только сказала раздражённо:
-Столько времени из-за тебя потеряли!
Саша, в общем не привыкшая перечить матери, особенно в присутствии посторонних людей, спустила ноги с кушетки, но сморщилась от боли и опять застонала. Доктор, всё это время задумчиво наблюдавший за ней, спросил:
-Что ты стонешь? Где у тебя болит?
Саша очень боялась его, и не знала, как сделать так, чтобы её не ругали. Вообще-то она и не могла точно определить, что у неё болело - у неё болело одновременно всё и ничего, и ещё ей очень хотелось оказаться дома, на своей узенькой постели в уголке, и чтобы не надо было больше никуда идти. Ещё ей очень хотелось снова посмотреть картинки в её единственной настоящей книжке, в которой хоть и не было нескольких первых страниц, но сохранилась самая главная картинка во весь лист: необыкновенной красоты девочка с голубыми волосами на ней угощала вареньем двух мальчиков и пуделя с огромным розовым бантом. При этом один из мальчиков был изображен в необыкновенном белом балахоне и был похож на молодого попа, а другой обладал очень длинным носом и полосатой курточкой. Саша подумала, что если она скажет правду, то доктор, может быть, велит матери вернуться домой.
-Живот болит, - она показала пальцем куда-то под печень, - немного. И тошнит.
-Ах, живот! – вдруг как-то даже облегчённо присвистнул врач. –Ну показывай свой живот, я как раз по животам и специалист.
Он долго переворачивал Сашу с боку на бок, заставлял вдохнуть и надуться, больно давил ей живот и с каждым новым поворотом лицо его снова становилось всё мрачнее и мрачнее. Саша иногда не выдерживала осмотра и тихонечко ёкала.
-Тише, ты! - шикала тогда на неё мать.
 Наконец перестав мять живот, Александр Петрович спросил у фельдшера:
 -Дежурная лаборантка здесь?
-Кровь надо сделать?
-И кровь, и мочу, - доктор оставил Сашу и повернулся к Марии. –Страховой полис у девочки имеется?
-Богомольцы мы! – растерялась Мария. Она что-то слышала про полис, но что это такое, точно сказать не могла. Медсестра из их деревни по весне ходила по дворам и всем что-то такое говорила, но Марии всё некогда было узнать подробности. А потом она стала собираться в дорогу.
-Медицина у нас теперь платная, кто анализы оплачивать будет? – спросил врач.
-Может не надо анализов?- испугалась Мария. - Вы просто скажите, какие таблеточки надо попить, мы вернёмся домой и в аптеке купим! – попробовала она уговорить сердитого доктора.
-Таблеточки… - пробурчал он и сел к столу заполнять какую-то бумагу. В комнату тем временем вошла девчушка в замызганном белом халате и велела Саше вытянуть палец. Доктор подозревал новый взрыв плача, но взятие крови Саша перенесла на редкость спокойно.
-А девочка-то терпеливая, - подумал он и сказал Марии:
-Ожидайте! – Сам он пошёл наверх. Он практически не сомневался – у Саши был острый аппендицит, причём давность имел вторые, а, может, и третьи сутки, и Якушев, как хирург, прекрасно представлял себе, чем это может закончится.
Он посмотрел на часы. До отхода автобуса оставалось час тридцать.
«Дима, наверное, уже вернулся», - подумал он. «Придётся ему снова в операционную идти. Ничего, молодой ещё, пусть учится, привыкает…» Дверь в ординаторскую отворилась легко, но там по-прежнему никого не было.
-Дмитрий Сергеевич ещё не закончил? – крикнул он в глубину хирургического отделения.
-Не видела! – отозвалась медсестра из процедурки.
-Есть чистый халат какой-нибудь?
-Ваши все в стирке. Возьмите Бутыркина! Или мой! – хихикнула медсестра.
Якушев с отвращением накинул на плечи чужой халат. Он не переносил на теле не свою одежду, пусть даже рабочую, и все свои халаты собственноручно метил у воротника кривыми стежками букв «А» и «П». Но сейчас выбирать было не из чего, и в халате доктора Бутыркина Александр Петрович вошёл в операционную.

3.
Старый аппарат искусственной вентиляции вонял газовой смесью, как неисправный бензовоз. Анестезиолог сидел рядом с больным на неудобной табуретке, одним глазом наблюдал, как ходит вверх и вниз , дыша за больного, гармошка аппарата тридцатилетней давности, а другим глазом читал книжку. Операционная сестра – маленькая, юркая Лизавета Васильевна, поджав губы в ниточку, раздражённо перебирала на столике хирургически инструменты. Никто не знал сколько Лизавете Васильевне лет, но сама она иногда с удовольствием рассказывала, как девчонкой была медсестрой во фронтовом госпитале. Сам Дмитрий Сергеевич, взмыленный, с залитым потом лбом, ожесточённо орудовал в операционном поле. Якушев подошёл и, стараясь не дышать, заглянул Диме через плечо.
-Что ты так долго?
-П-п-пришлось р-рану рр-расшивать, - Дмитрий Сергеевич с детства заикался. В обычное время это почти не было заметно. Когда же он волновался, заикание происходило на каждом слове.
-Почему?
-Я у-уже н-на кк-кожу сс-стал ш-ш-вы н-ннакладывать, а Лл-ллизавета вв-вдруг г-говорит: «М-мм-ммоскита о-одного нн-не хх-хватает…»
«Москитами» назывались небольшие кровоостанавливающие зажимы.
-Так ты всё назад расшил? Москит ищешь?
-Н-ну, да! Н-найти н-не могу! У-уже всё по третьему рр-разу пп-проверил!
-Слушай, а может ты его в желудок зашил?
-Ч–что я, д-дурак, ч-что – ли? Н-нету там!
-А смотрел?
-Я п-п-прощупал. Н-не буду же я а-а-настомоз р-ррасшивать!
Якушев закрыл рот и нос краем воротника халата и наклонился над раной.
-Ну, покажи анастомоз!
Дмитрий Сергеевич показал. Соединение стенки желудка с двенадцати-перстной кишкой было выполнено безупречно.
Анестезиолог поднял голову от книжки и вопросительно посмотрел на хирургов.
-Долго у вас ещё? А то у меня уже заднее место к табуретке пристыло!
Якушев посмотрел на операционную сестру.
-А что я могу сделать? – нарочито громко сказала она. –У меня перед операцией по счёту было двадцать москитов, а теперь – девятнадцать! Считайте сами!
Александр Петрович подошёл к столику, пальцем пересчитал все зажимы. Действительно, общее их количество было девятнадцать – четыре чистых, пятнадцать в крови – использованных на операции. Одного не хватало.
-Н-ну нет его в животе! Чч-чёрт его знает, куда он подевался! – от бессилия из горла Дмитрия Сергеевича доносились не слова, а какое-то птичье клёкотанье.
-В тазике смотрели?
Сбоку операционного стола стоял эмалированный тазик, накрытый пакетом для мусора, куда хирург кидал испачканные марлевые тампоны.
-Сама не смотрела! Я под стол лазать не могу, у меня радикулит! – ещё более сердито заявила Лизавета Васильевна, - а Машка смотрела. Два раза тазик вытряхивала! – Машка была операционная санитарка.
-А сейчас она где?
-В отделение усвистела. Все в отпусках, так она за троих работает!
Якушев вздохнул и поволок к себе металлическую мусорницу с педалью, стоящую у стены, довольно далеко от операционного стола.
-А в этой смотрели?
-К-как з-зажим так дд-далеко мм-может окк-казаться? – вытаращился Дима из-под маски на Якушева. Он стоял и не знал, на что решиться. В ране зажима не было, но и заканчивать операцию было страшно. Куда-то ведь должен был деться этот москит?
-А вы не ошиблись при первом подсчёте? Может их и было только девятнадцать! – неуверенно подал голос со своего места анестезиолог. Он не любил и побаивался операционную сестру.
-Я в операционной работаю тридцатый год, молодой человек! – веско заметила ему в ответ Лизавета Васильевна, - и до двадцати считать ещё не разучилась!
Анестезиолог опустил глаза и опять уткнулся в свою книжку, хотя, конечно, он считал, что операцию уже давно пора было заканчивать.
Якушев отволок мусорницу в угол, приподнял оттуда вставленный внутрь резервуар и осторожно заглянул внутрь. Клочки ваты, какие-то бумажки, осколки ампулы из-под лекарства – обычный больничный мусор горкой лежал на дне. Якушев ногой подпихнул мусорницу к двери и одним движением перевернул её на пол. Анестезиолог из любопытства тоже приподнялся со своего места. В кучке использованных бинтов вертикально стоял москит с зажатым в браншах сигаретным окурком.
-Да вот же он! – с видом фокусника показал на него Александр Петрович всем присутствующим.
-Я, слава Богу, ещё в своём уме! Ничего не путаю! – перекрестилась на аппарат искусственного дыхания Лизавета Васильевна.
-Это я решил покурить, пока больному наркоз давали! – вдруг вспомнил Дмитрий Сергеевич и с радостью, что ситуация наконец прояснилась, стал с удвоенной быстротой ушивать рану.
Анестезиолог облегчённо вздохнул, покрутил головой, воздев глаза к небу, закрыл свою книжку и убавил количество смеси, поступающей из аппарата. Теперь наступал его час работы. Операции подходил конец.
-Слушай, Дима! – сказал в направление операционного стола Якушев, сметая веником остатки мусора и снова отправляя их в контейнер. –В приёмном тебя ещё девочка дожидается с аппендицитом.
-В огороде полно работы, а от вас не уйдёшь! – возмутилась операционная сестра. –Чья девчонка-то?
-Не с нашего района. Из богомольцев.
-Угораздило же её! – анестезиолог тоже мечтал, как минут через тридцать, выведя больного из наркоза и отвезя его в палату, он усядется в ординаторской у окна со стаканом крепкого чаю, домашним пирогом, который положила ему на вечер жена, и дочитает в покое свою книжку. Но не повезло. К тому же, если аппендицит осложнённый…
-Причём, скорее всего, аппендицит у неё флегмонозный и с ограниченным перитонитом, - подтвердил его опасения Якушев.
-Н-носят этих богомольцев черти на нашу г-голову! – заметил, не прекращая орудовать кривой иглой и зажимом, Дмитрий Сергеевич.
-Ещё у них и полиса нет! – просветил до конца обстановку Якушев.
-Так что ж теперь без полиса помирать? – вдруг возмутилась со своего места Лизавета Васильевна. –Мы тридцать лет без полисов работали, и больных лечили всех, дай бог каждому! А теперь придумали какие-то полиса, а в больнице всё хуже и хуже! Ни порядка нет, ни лекарств! Инструменты как в шестидесятых годах закупали, так с ними и работаем!..
Доктора решили воздержаться от разговоров, и Александр Петрович вышел из операционной, чтобы пойти посмотреть анализы девочки. До автобуса оставалось сорок минут, но сумка у него была уже приготовлена и стояла в ординаторской, идти же до автостанции от больницы было всего минут пять.
-Ну, где анализы? – спросил он у фельдшерицы Анны Ивановны, входя в приёмный покой. Девочка с закрытыми глазами лежала на кушетке, будто спала, женщина с сыном сидела на скамейке в коридоре.
Анализ крови подтвердил предположение Якушева.
-Зайдите сюда! – позвал он Марию. – У дочери вашей острый аппендицит. Её надо оперировать, - он помолчал. -Операция без полиса стоит денег. Сколько-нибудь денег у вас есть?
Мария сначала смотрела на доктора не понимающим взглядом, но вдруг лицо её изменилось, покраснело от гнева и из глотки вырвался крик:
-Ты это нарочно подстроил, безбожник! Ты всё придумал, чтобы деньги с нас получить! Нет у Сашеньки никакого аппендицита! И денег у нас нет! Вставай доченька! Пойдём отсюда скорее! Богу помолимся, всё и пройдёт! Другие-то, небось уже до храма дошли и ноженьки у престола преклонили, а мы всё здесь с этими нехристями колупаемся! Чтоб вам всем пусто было над бедной женщиной и дитём измываться!
Александр Петрович выслушал эту тираду молча, пристально разглядывая свои ногти. Потом посмотрел на Марию, взглянул на часы.
-Вот что, тётка! – сказал он спокойно и властно, как привык разговаривать с больными, а не с работниками бухгалтерии.
-У меня сейчас автобус, и я уезжаю в отпуск. Здесь остаётся второй хирург, он сейчас работает в операционной. Если ты ещё голову не совсем потеряла и хоть что-нибудь соображаешь, дожидайся его и умоляй прооперировать девочку. Если же ты совсем без головы, то тогда забирай ребёнка и отправляйся куда хочешь. Загубишь дочку – сама будешь виновата. Я тебе всё сказал.
Александр Петрович встал и пошёл из комнаты. Пятнадцать минут было у него на то, чтобы забрать свою сумку и чтобы успеть на станцию. Времени терять больше было нельзя. Сунув свой лёгонький кошелёк в нагрудный карман рубашки, Якушев подхватил сумку, посмотрелся в зеркало на удачу и побежал по лестнице к выходу. Быстрым шагом прошёл он по коридору мимо лежащей на скамейке Саши, на ходу прощаясь, махнул рукой фельдшерице Анне Ивановне и уже было откинул марлевую простыню, закрывавшую вход на улицу, как почувствовал, что кто-то схватил его сзади за брюки. В недоумении – зацепился за что-то? – Якушев обернулся. Перед ним на коленях рыдала Мария.
-Ты чего это, тётка? Вставай! – в смятении отпрянул от неё Александр Петрович.
-Доктор! Спаси мою дочку! Сделай ей какой-нибудь укол! – хрипло, как зверь, зарыдала богомолка и протянула к нему узловатые руки.
-Там же наверху остался второй врач! Сейчас закончит операцию и придёт! – Якушев попытался стряхнуть с себя цепляющуюся женщину, но оказалось, что не так просто.
-Анна Ивановна! – что было силы заорал врач. –Ну, что это такое! Не день сегодня, а наказание! Помогите хоть вы отодрать её от меня! Я же на автобус опаздываю! – но фельдшерица, которая минуту назад спокойно сидела за своим столом, сейчас будто нарочно провалилась куда-то. Вся больница молчала, как вымершая, и только Мария рыдала надсадно, будто мужик.
-Вставай, же, тётка! – взмолился Александр Петрович. –Ну, что ты меня держишь! Этим твоему горю не поможешь! – он стал отрывать от себя цепкие руки женщины.
-Да посмотри сам! Умирает она, ягодка моя ненаглядная!Укол ей сделай!
Машинально Якушев повернулся в сторону девочки. Действительно, за какие-нибудь полчаса лицо девочки изменилось почти неузнаваемо. Кожа её теперь приобрела серо-зелёный цвет, черты лица заострились, под глазами расплылись тёмные круги.
-Пусти! – грубо заорал Якушев на женщину и, оттолкнув её, подошёл к Саше. Лоб у неё теперь горел, но ни тени румянца не было на щеках.
-Ивановна! – что было силы заорал он. Фельдшерица, будто всё время была в коридоре, заглянула в кабинет. –Давай пустой бланк истории болезни!
Анна Ивановна при всей её полноте резво подбежала к столу и вынула тонкую пачку листов.
-Никакие уколы твоей девочке не помогут. Расписывайся вот здесь, что согласна на операцию! – ткнул Марии в лицо Якушев пустой бланк и шариковую ручку.
-А если умрёт?! Может лучше таблеточки? – в глазах у той заметались ужас и отчаяние, она так и продолжала ползти по комнате на коленях и по всей видимости не вполне владела собой.
-Мамочка не надо! Не отдавай меня на небо! Я боюсь!– вдруг в голос зарыдала Саша.
-Ой, Сашенька, дитятко! Что же нам делать! Ой, боженька нас оставил!– запричитала Мария. Чистые листы истории болезни рассыпались на полу.
-Ду-ра! – в отчаянии закричал над ней Якушев. –Соглашайся на операцию! – голос у Якушева стал вдруг тонким от отчаяния, от человеческой тупости.
-У нас доктора хорошие!– включилась вдруг возмущённо рокоча фельдшерица. -Вылечат тебя и пойдёте со своей мамкой туда, куда шли!– Анна Ивановна стала гладить девочку по голове и выразительно глядела на Марию. Та молчала, не зная, на что ей решится.
-Позвоните Диме, что его ждут, - сказал устало Якушев и поднял свою сумку. –Счастливо оставаться! – он опять кивнул фельдшерице и, стараясь не смотреть больше на девочку, направился к выходу.
-Не уходи! – Мария, будто решившись, вдруг кинулась ему наперерез, будто чёрная птица, разрывая пуговицы платья у себя на груди. – Вот деньги, возьми! Только спаси дочку!
Откуда-то из-за полувысохших, двух когда-то округлых сокровищ достала она смятый платок и развернула его торопливо, дрожащими руками. Несколько купюр по пятьдесят и одна в сто рублей лежали там.
-Уходи! – сказал себе Якушев. -Зачем ты стоишь? – но ноги его будто приросли к месту.
-Вот возьми! – Лицо Марии болезненно скорчилось. -Я на свечки хотела, да на милостыню пожертвовать в храм …
-Ах, на храм! А детям купить пожрать не хотела? –Якушев в ярости схватил деньги, сунул себе в карман, в сердцах опять стукнул сумкой об пол. –И башмаки сыну тоже купить не хотела?
Фельдшерица сидела за столом, опустив глаза.
-Ивановна! Готовь девочку! Прооперирую я её! Провались в тартары этот отпуск, и автобус, и весь этот идиотский народ!
Анна Ивановна хитровато прищурилась, улыбнулась и павой выплыла из-за стола.
-Ну, мамочка, успокойтесь! – сказала она присущим ей успокаивающе властным тоном, уводя Марию в коридор. –С дочкой всё будет хорошо. Идите пока устраивайтесь на ночлег. А то пока туда да сюда, операция кончится, а вам с мальчиком и спать негде! И на дворе уже ночь, а мы ночевать в больницу родственников не пускаем.
Но Мария, конечно, не сделала ни шагу, пока забившуюся из последних сил Сашу, Анна Ивановна не унесла наверх. Туда же ушёл и доктор Якушев, волоча по полу свою сумку.
Дима с удивлением посмотрел на него по дороге из операционной.
-Сам, что ли, будешь оперировать? Раздумал ехать?
Якушев кивнул ему:
-Сам!
-Ну, ни пуха! – и Дима с облегчением поскакал в ординаторскую, а единственный на всю больницу анестезиолог, вздыхая и матеря свою работу и жизнь, уговаривал принесённую в операционную Сашу чуть-чуть полежать, говорил, что больно совсем не будет, и что он сделает ей только один укольчик, а потом покажет красивые сны. Мария же, осознав до конца, что ничего больше от неё не зависит, отыскала в больничном садике сына и, взяв его за руку, повела искать им обоим ночлег.
3.
В районном центре по вечерам жизнь протекала по-разному у разных групп населения. Взрослые, придя с работы домой, обосабливались на своих хозяйствах и носу не показывали на улицу. Подростки и молодёжь, наоборот, оживлялись. Те, у кого были средства передвижения в виде велосипедов, выписывали круги на главной площади, украшенной стендом с разбитыми фотографиями передовиков или на пятачке, поросшем редкими деревцами и заменяющим собой городской парк. Те, кто ходили пешком, собирались в стайки и обсуждали, куда лучше пойти, как стемнеет: в клуб, где показывали очередной американский боевик или в другой очаг культуры тоже с боевиками – в компьютерный центр досуга. Улицы же с пыльными палисадниками впереди домов и покосившимися сараями практически пустели. Однако в этот вечер на улицах районного центра народу было куда больше обычного. Многие богомольцы остались ночевать под открытым небом, расположившись на холме вокруг монастыря, но те из них, кто привык служить Богу в более комфортных условиях устремились на улицы в надежде снять хоть какое-нибудь жильё. Местные жители не привыкли к такому наплыву незнакомых людей, но всё же те, кто был посмекалистей и попроворнее уже вывесили на своих калитках рукописные объявления – сдаются комнаты. Подсуетилась также заведующая общежитием прежней МТС. Завхоз педучилища втихаря пустила также несколько человек с семьями в физкультурный зал. Остальные жители пока находились в возбуждённом недоумёнии – пускать или не пускать богомольцев в свои дворы. Две женщины, разговаривали у общего забора, отделяющего их хозяйства. Завидев Марию с мальчиком, они дружно замахали руками:
-Нету у нас ничего! Не сдаём!
Мария посмотрела на них мрачно и потянула Серёжу дальше.
-Мы и не снимаем, - на ходу пробурчала она. - Мы милости у Бога просим!
-Возьмут ещё эти богомольцы да зарежут нас ночью- то! – говорила стоя со своей стороны плетня одна хозяйка другой. –Кто их знает, какие они люди?
-Да запросто зарежут! Сейчас ведь хоть зарезать, хоть застрелить – ничего не стоит!– с готовностью отвечала ей соседка.
-А ты пойдёшь ли в храм?
-Сейчас не пойду. Некогда. А вот схлынет когда народ, схожу непременно. Помолюсь за детей, за внуков маленьких.
Собеседница никак не могла сдержать ехидного вопроса, так и просившегося с языка?
-Да ведь ты у нас, как самая передовая доярка, в партии целых десять лет состояла? Даже в парторги тебя выдвигали!
-Была, была! Да вот вышла! – затрясла щеками от возмущения бывшая передовичка производства. – Потому что с политикой партии была несогласная!
Партийная доярка повернулась и гордо пошла от забора заниматься своими делами, ругая про себя ехидную соседку на чём свет стоит. А та, захлёбываясь от удовольствия, что смогла-таки ненароком уесть бывшую элиту колхозной фермы, побежала через свою территорию в дом готовить ужин.
***
Мария шла от двора ко двору. Поднималась по взгорку от улицы к улице, и на сердце у неё становилось всё тяжелее и тяжелее. Былой радости в сердце не было и в помине. С болезнью Саши тревога и страх преобладали в её душе. Кроме того, шевелилось и сомнение – не обманул ли доктор, верно ли что Саше так уж нужна была операция?
Вот, наконец, показался вход в монастырь. Вдоль свеже оштукатуренных стен на ночлег табором располагались люди. Наиболее запасливые из них ставили палатки, будто шли не на молебен, а на туристический сбор. Мария их сначала осудила в душе, но, в то же время, не могла и не позадовидовать – хоть какая-то крыша над головой. К тому же у Серёжки при взгляде на палатки тоже отразилось явное желание поучаствовать в таком интересном событии.
-Что ж, - вздохнула Мария. –Эти люди приехали сюда целыми семьями. У нас же такой возможности нет.
Внутрь монастыря не пускали. Около ворот колыхалась разношёрстная толпа приезжих. Мария крепче взяла сына за руку, и протиснулась вперёд.
-Что ж не пускают-то? – взволнованно говорила в толпу женщина в чёрном платье и повязанном низко платке. –В других-то монастырях по таким случаям всю ночь народ движется! И ночью служба идёт!
-Губернатор обещал приехать и телевидение! – отозвался из толпы на эти слова какой-то сгорбленный мужчина. –Вот они и готовятся к встрече.
-Господь терпел и нам велел! – неожиданно для себя вступила в разговор обычно сдержанная Мария. Ей захотелось, чтобы на неё обратили внимание, ей захотелось рассказать о болезни Саши, выслушать чьи-то истории и выразить сочувствие другим. Но никто не стал с ней разговаривать. Женщина в платке взглянула на неё строго и отвернулась, а мужчина не счёл нужным даже посмотреть – испарился куда-то.
Мария вздохнула и вернулась к ограде. Людей было столько, что негде было яблоку упасть. Всё-таки она отыскала свободный бугорок травы, села на него, сняла со спины рюкзак, усадила рядом Серёжу.
-Поешь, сынок! – сказала она и отдала ему остатки обеда – хлеб, картошку и воду.
-Мам, а где мы спать будем? – с набитым ртом спросил её Серёжа.
-Вот здесь и поспим, - ответила она. –Я посижу, а ты привались ко мне – будет удобно.
-Прямо на траве? - удивился Серёжа. Как ни бедно они с матерью жили, но он привык ночевать в своём в доме, в постели.
-Тебе это воздастся! – как-то неопределённо ответила мать, но по её голосу Серёжа понял, что возражать было бесполезно.
Некоторое время они ещё посидели, осматриваясь кругом. Зной стал спадать, но от земли, от травы шло приятное тепло. Огромный шар солнца медленно продвигался к линии горизонта. Мария вспомнила, как в её огороде в такие часы начинают трещать цикады, а уж расходятся в пении они к полной темноте.
-Ох, не полил ведь мужик огород! Запил опять без меня, наверное! – с горечью подумала она, и так её вдруг захотелось оказаться у своего знакомого крыльца, что аж заныло сердце.
-Да что это я, будто год, как из дома уехала! – перекрестилась она и уже прицельно осмотрелась по сторонам, в поисках семьи или человека, на которого можно оставить Серёжу, пока она снова не сбегает в больницу. Женщина с измождённым лицом и сидящая рядом девушка – бледная, некрасивая, показались ей достойными кандидатурами, чтобы присмотреть за её сыном.
-Идите! –женщина тихо махнула рукой, и Мария строго настрого приказала Серёжке оставаться на месте до её прихода.
–Если сойдёшь с места, Боженька накажет и тебя, и меня! – со всей возможной убедительностью прошептала она ему в пыльное, тёплое ухо и с неспокойным сердцем быстро пошла, почти побежала назад. Мать рассчитала, что операция Саши к этому времени должна подходить к концу. Навстречу ей, поднимая столбы серой пыли, промчался кортеж из семи огромных чёрных машин с затенёнными стеклами, а уж следом за этими чудовищами проехала светлая «Газель» с надписью на боку «Телевидение». Но Мария нисколько не обратила внимание ни на приезд сильных мира сего, ни на машину с заманчивой надписью – путь до Бога казался ей гораздо ближе, чем до этих людей, да и мысли её были все устремлены к дочери. Поэтому, посторонившись лишь для того, чтобы не быть совершенно запылённой, через минуту она продолжала свой трудный бег.

Фельдшер Анна Ивановна сидела в приёмном покое на своём месте и читала всё ту же газету.
-Здравствуйте! – задыхаясь, поздоровалась с ней Мария и привалилась боком в изнеможении на косяк.
Анна Ивановна посмотрела на неё строго, будто не узнавая.
-Как моя девочка?
-Откуда ж я знаю! – Анна Ивановна аккуратно сняла очки, сняла со старого аппарата телефонную трубку и набрала две циферки. На том конце провода никто не ответил. Анна Ивановна положила трубку, потом опять сняла её и несколько раз постучала пальцем по рычагу. Всё это время Мария стояла, будто с остановившимся сердцем.
-Нарочно время тянет. Не хочет говорить! – думала она и боялась впустить в голову мысль о самом страшном.
Наконец на втором этаже кто-то откликнулся.
-Алло, алло! – закричала Анна Ивановна таким зычным голосом, что её можно было услышать в открытые окна и без всякого телефона. –Вы там что, все поумирали, что ли? Целый час вам звоню, никто не отвечает! Кончилась, что ли операция? Мамаша девочкина пришла!
Мария почувствовала, что сейчас потеряет сознание. Медленно стала она оседать на пол.
-Куда? Куда? – закричала теперь на неё Анна Ивановна. –Нечего тут на пол грохаться! Что ж тут такое будет, если все начнут на пол падать! Это ж как я тогда ходить-то буду, через всех вас переступать!
Мария от её окрика действительно удержалась в сознании и переползла на кушетку.
-А вот сюда, мамаша нельзя! Сюда только больные ложатся! – Анна Ивановна подвинула ногой в сторону Марии старую табуретку и налила ей желтоватой воды из графина, стоящего отдельно на тумбочке.
-Так что, моя дочка? – Мария взяла стакан, поднесла ко рту и сама удивилась – так громко застучали о край гранёного стекла её зубы.
-Ой, ну не надо же так переживать по пустякам! – подступила к ней с ваткой с нашатырём Анна Ивановна. –В реанимации твоя девочка. Операция была сложная, но прошла нормально. Сейчас она ещё спит.
-Я к ней пойду! – Мария отодвинула толстую руку, держащую ватку.
-Нет уж, мамаша, туда нельзя!
-Пустите! – страшно, как зверь, вдруг зарычала Мария и кинулась к двери.
-Ну, уж вот ещё, чего не хватало! – цепкие руки Анны Ивановны, не меньше, чем у Марии привыкли ко всякой тяжёлой работе. Красные. Как клешни, они были похожи на ковши экскаватора. –Что ж такое будет, если все будут кидаться куда не попадя! Сказано нельзя в реанимацию, значит нельзя! Через денёк, другой переведут девочку в общую палату, тогда и пущу! А сейчас иди-ка домой, или где ты там остановилась! Да ведь и мальчишка у тебя ещё был!
Воспоминание о Серёже отрезвило Марию.
-Правду говорите, что Саша жива?
-Ой, дура баба! Зачем мне тебе врать-то?
Мария вытерла глаза уголками платка, вздохнула, перекрестилась и встала.
-Спасибо! Дай бог вам здоровья!
-И-и-эх! – зевнула Анна Ивановна в ответ. –Здоровье никогда не помешает!
Голова у Марии шла кругом. Саша была в реанимации, это означало, что пробудет она в больнице минимум неделю, а то и две. Сын Серёжа оставался перед воротами монастыря под присмотром чужих людей. У самой Марии не было ни денег, ни крыши над головой.
-Нам негде остановиться, - робко сказала она, обращаясь будто не к суровой Анне Ивановне, той она боялась в глаза посмотреть, а словно к больничному потолку. –Нельзя ли нам с сыном где-нибудь при больнице, в подвале… или может быть, в прачечной…
-Нельзя! Все тут будут заразу носить!
Анне Ивановне вообще-то было Марию жалко, но она не хотела и не могла пустить постороннего человека в больницу без разрешения свыше. Поэтому. Чтобы отсечь лишние и ненужные просьбы она выбрала для разговора суровый тон. И Мария поняла, что ничего не получится, повернулась и быстро пошла обратно.
–Раз не пустили в реанимацию, - надо возвращаться к Серёже, - рассудила она, и в голове её теперь, пока она шла, замелькали ужасные мысли насчёт сына – самая главная была, что он, не дождавшись её, потерялся.
И действительно, придя на свой бугорок, и обнаружив на нём только рюкзак, Серёжи Мария не увидела. Не было его и нигде поблизости. Женщина с девушкой, которых Мария попросила приглядеть за сыном, были погружены в свои исступлённые молитвы, и на Марию не обратили никакого внимания.
-Был где-то здесь, - вяло махнула рукой какая-то другая женщина в ответ на её вопрос и отвернулась.
-Серёжа! –закричала Мария, но никто не отозвался. Тогда кругами, на уже не гнувшихся от усталости ногах, пошла она обходить ряды верующих, в надежде, что сможет так отыскать сына. И действительно, под единственным на всю округу ракитовым кустом она обнаружила двух мальчишек, ползающих, как слепые кутята, в пыли.
-Серёжа! Где я тебя оставила! Что ты тут делаешь!– схватила она сына за руку.
-Мам, осторожно, не наступи! Мы очки ищем! – и каким-то чутьём Мария поняла, что в её отсутствие со скуки, Серёжа затеял со вторым мальчиком борьбу, в пылу которой очки и были потеряны, но теперь потеря и восстановила хорошие отношения.
-Ух, мне и дадут за очки! – сообщил ей второй мальчик, вытирая рукавом измазанное лицо.
-Как не стыдно драться в такое время! – только и сказала Мария сыну, сняла с ракитового куска зацепившиеся на ветке очки, которые никто из ребят до неё не заметил, и подала их второму мальчику, отметив на его лице улыбку ликования оттого, что пропажа всё-таки нашлась.
-Мы пришли сюда молиться, а не драться!- только и сказала она в назидание и увела сына на их место.
-Молока хочу! С хлебом! – пробурчал в ответ Серёжа и стал искать вокруг себя, чем бы заняться. Вскоре он нашёл сухую травинку и стал гонять по ней муравья, Мария начала вечернюю молитву. Солнце уже садилось за крыши чужих домов, ноги у Марии гудели так, что казалось, боль от них отдаётся в голову. Свернувшись, как кошка вокруг рюкзака, Мария легла, Серёжа привалился к её боку, и вскоре они оба уснули. А вокруг них ещё устраивался на ночлег людской муравейник.

4.
На рассвете стало прохладно. От травы стал подниматься туман, Серёжка совсем сжался в комочек и старался угреться между широких материнских рук.
-Надо ставать, - сквозь рассыпающийся обломками сон подумала Мария. –Утренняя сырость для здоровья – нехорошо, – осторожно она приподняла и посадила Серёжу. Он, сонный, валился назад на траву, как тряпичная кукла.
-Пойдём, сыночка, в больницу, - сказала Мария, но заставить Серёжу идти было выше её сил, и она взяла его на руки, как накануне несла Сашу. Серёжа был мальчик уже большой, осенью должен был пойти в школу, поэтому голова его лежала у матери на плече, а ноги в дедушкиных штиблетах свисали ниже колен Марии.
-Ах ты, Господи! Так и не удалось посмотреть мне икону! – подумала она, проходя мимо всё ещё закрытых ворот монастыря и с завистью думая о том, что все, кто ещё спал вокруг неё или уже начал пробуждаться, будут участвовать в утреннем молебне. Когда они вышли на дорогу, Серёжа проснулся, слез с рук матери и угрюмо побрёл впереди неё.
Анна Ивановна, фельдшер, тоже уже не спала – наводила порядок в своём кабинетном хозяйстве, проверяла, правильно ли заполнен журнал поступления больных. Взгляд её невольно задержался на последней фамилии девочки Саши, пришедшей с матерью на богомолье, а угодившей в больницу.
-Издалека прибыли, километров двести пятьдесят будет, - покачала головой Анна Ивановна, закрыла журнал и переключилась на другую работу. Вскоре её отвлекла растрёпанная, неухоженная голова Марии, показавшаяся в проёме двери
-Можно мне к дочке? – робко спросила женщина.
-Что ты, с ума сошла? Явилась ни свет ни заря! – замахала на неё руками Анна Ивановна. –Спит, должно быть, ещё твоя дочка! Да и доктора пока нет. Александр Петрович, золотой человек, день отпуска из-за тебя потерял! Хотел вчера вечерним автобусом ехать, а задержался из-за твоей девчонки! Утром, сказал, приду, посмотрю её, и в девять часов уеду! Т ы слышишь. Что говорю? – прикрикнула Анна Ивановна, видя, что Мария смотрит на неё ничего не понимающими глазами. А у той снова всё помутилось в голове.
-Опять надо чего-то ждать! Опять где-то сидеть, не видя Сашу, не зная, что ждёт их дальше…- перед глазами Марии поплыли разноцветные круги. Чтобы не упасть, она присела на стул, стоящий в коридоре. Серёжка быстро влез на соседний, положил голову матери на колени и тут же заснул.
-Ой, бедолаги! – вздохнула Анна Ивановна, высунувшись на секунду в коридор.
-Ночевали –то где?
-Там. У монастыря, - неопределённо ответила Мария. Ей не хотелось жить, ощущать себя человеком, личностью, не хотелось быть никем, даже птицей. Об одном она мечтала – упасть перед иконой на полу церкви и раствориться во всеобщей любви и самой превратиться в любовь, и унестись в этом состоянии далеко.
-С дитём на земле ночевала! Да креста на тебе нет! – рассердилась Анна Ивановна, зашуршала карманами своего халата, забренчала ключами от процедурки и даже два раза в возмущении хлопнула себя руками по могутным бокам. Но Марии было всё равно, сердится эта большая женщина на неё или нет. –Только бы пустили к Саше! Только бы ей было легче! – думала она. Почему-то Марии представлялось, что стоит ей войти в Сашину палату, и дочка моментально поправится и выбежит к ней навстречу ясноглазая и белокурая, как ангелок. Сладкие слёзы катились при этом видении по щекам Марии.
-На-ка, вот, попей!
Мария открыла глаза. Прямо перед ней крепкая рука Анны Ивановны держала фаянсовую кружку с чаем, а на блюдечке лежали несколько карамелек местного производства.
-Благодарствуйте! Спаси вас господь!
Вообще-то Мария не думала, что она хочет пить или есть. Материальные желания её притупились. Но вид горячего, дымящегося ещё чая в кружке дал ей понять, насколько пересохло у неё горло и рот, и ниже, всё, что полагалось быть у человека вплоть да самого живота, и поэтому она взяла кружку с чаем и с наслаждением стала прихлёбывать из неё мелкими глотками. Допив до половины, она с трудом остановилась. Конечно, она выпила бы ещё кружки две, но надо было оставить Серёже.
Осторожным движением она подняла его голову.
-На, Серёжа, попей, горяченького!
Серёжа очень хотел спать, но на жёстком стуле у него всё равно затёк бок, а из материнской руки заманчиво запахло конфетами. Протерев глаза грязными кулаками, он сел, допил чай из кружки и съел все конфеты. После этого потянулся, сделал по коридору несколько шагов, выглянул на улицу за край марлевой занавески и зашёл в гущу акаций по своим делам.
Доктор Александр Петрович Якушев всё с той же дорожной сумкой, из которой он утром достал только бритвенные принадлежности, приближался со стороны огородов к больнице. По дороге теперь невозможно было пройти. Начальственные машины и машины с разными около начальственными людьми, и автобусы с прессой, как центральной, так и местной, заполонили всю дорогу и подняли над ней такую пыль, что можно было подумать, что это войска с тяжёлой техникой шли в город.
-Не отменили бы утренний автобус! – с тревогой подумал Александр Петрович и, войдя в больницу, тут же упёрся взглядом в сидящую на стуле Марию.
Услышав чужие шаги в коридоре, она встрепенулась, но Александр Петрович отвёл от неё взгляд и быстро проскочил на лестницу. Сам вид этой растрёпанной женщины и воспоминание о том, что он взял у неё в уплату за операцию деньги, было ему неприятно. С непреходящим раздражением он опять надел в кабинете чужой халат и прошёл реанимацию. В палате похожей на все остальные, только с необычно высокими кроватями лежали двое больных, прооперированных накануне – крепкий мужчина с язвенной болезнью, в ране которого не могли отыскать потерявшийся москит, и девчушка после аппендицита. Заспанная медсестра подняла к нему хмурое лицо.
-Как девочка? – спросил Якушев.
-Спит. Повязка сухая. Выпускник на месте. Ночью стонала.
-Димедрол делали?
-Делали.
Александар Петрович подошёл к спящей Саше, отодвинул простыню. Кожа на её тельце была мраморно голубоватая от просвечивающих мелких сосудов. Рёбра даже в положении лёжа нежно выпирали пологими дугами. Но щёки, подбородок и край лба – немногочисленные округлые места на этом истощённом детском теле, были чуть розоватые, будто подсвеченные утренним солнцем, пробивавшемся в палату поверх белой краски, до половины замазывающей окна.
-Не температура ли? – потрогал Якушев тыльной стороной кисти лоб девочки. Нет, лоб был умеренно тёплый, так же, как и маленькая, худая рука.
-Рану давай посмотрим! – кивнул Александр Петрович в сторону медсестры и та, отработанными до мелочей, до автоматизма движениями быстро собрала ему в стерильный лоток резиновый выпускник, каким пользовались в больнице ещё наверное до первой русской революции в период земской медицины, несколько марлевых тампонов, зажим, пинцет, подала лоток и осталась ждать наготове.
Перевязка прошла успешно. Выпускник менять не пришлось. Саша, правда, проснулась от боли, заплакала, закричала. Но сестра уговорила её потерпеть, Александр Петрович сделал всё, что надо. Свежую повязку опять прилепили Саше на живот, и через некоторое время девочка успокоилась и опять уснула.
-Если не будет температуры, завтра к вечеру переведёшь в обычную палату, - сказал Якушев пришедшему в кабинет дежурившему Диме, содрал с себя халат и чёрным ходом ушёл задами на автобусную станцию.
Мария пребывала словно в забытьи около часа. Наконец Серёжа, успевший облазать за это время все прибольничные кустарники и вконец соскучившийся и проголадавшийся, вернулся в коридор и дернул мать за руку.
-Мам, ну чего мы здесь сидим!
Мария очнулась и разлепила глаза:
-Сейчас доктор разрешит нам пройти к Сашеньке!
-Да этот дядька уж давно усвистел по задней дороге! – Серёжа уверенно махнул рукой в неизвестном направлении.
-Не может быть!
-Верно говорю, я сам видел!
Мария привстала, не зная, как поступить. Осторожно заглянула она в комнатку фельдшера. Анна Ивановна как раз говорила о чём-то с пришедшей ей на смену женщиной. Было уже никак не меньше девяти часов. Коридор первого этажа оживился, вперёд и назад по нему сновали люди.
-Я сейчас!
Осторожно, как в шпионских боевиках Мария пробралась на лестницу, но никто и нигде её не остановил. За дверями с надписью «Хирургическое отделение» раздавался обычный шум. Мария заглянула в щёлочку, больным раздавали завтрак. Тихонько пошла она по отделенческому коридору, удачно миновала пустой столик сестры…
-Куда это направляетесь? – густой женский голос сзади неё раздался, как окрик. И привычная всегда и во всём слушаться старших Мария, теперь рванулась от этого грозного окрика дальше и, к счастью, наскочила на дверь, поверх белой краски на которой было написано «Реанимация». Как мышка Мария скользнула туда.
Саша лежала на той кровати, что стояла ближе к двери. Личико у неё было точь в точь, как в видении Марии.
-Доченька!
Саша, узнав мать, разулыбалась.
-Сюда нельзя! – сбоку Марию стала теснить к дверям медсестра, а сзади в палату уже заглядывала раздатчица – это она обладала столь мощным рыком.
-Сашенька, я здесь! – успела крикнуть из-за головы медсестры Мария, но двойным напором уже была оттеснена в коридор.
-Женщина! Что вы себе позволяете!
Раздатчица, казалось, готова была грудью отстаивать отделение от нашествия оккупантов. И тут Мария не выдержала. Нежное, совсем не такое, как накануне, но ещё совершенно больное личико дочери встало у неё перед глазами.
-Господи! Дай ей силы всё вынести! – истово начала молиться она, повалившись на колени прямо в коридоре.
-Сумасшедшая, что ли? – оторопела раздатчица. Из дальнего конца коридора к ним спешила ещё одна медсестра.
Мария на полу на коленях уливалась слезами.
-Да вот, дочка у неё в реанимации, я так поняла, - указала раздатчица на Марию.
Случайно проходивший мимо из палаты в ординаторскую молодой хирург Дима тоже остановился посмотреть на происходящее.
-Что происходит?
Мария, увидев мужчину в белом халате, поползла к нему.
-Вот этого не надо, дайте ей валерианки! – забеспокоился он. Будучи доктором ещё не очень опытным, Дима терпеть не мог крайних проявлений чувств.
Марии принесли капли в пластмассовом стаканчике. Раздатчица помогла ей встать с колен и уехала со своей тележкой на кухню. Дима был вынужден произнести целую речь.
-П-п-п-послеоперционный период у больных с осложнённым аппендицитом, - выдавил он из себя, заикаясь, поскольку всегда заикался от волнения, - длится в лучшем случае десять дней, а то и все две-три недели. Поэтому завтра мы переведём вашу дочь из реанимации в общую палату и будем наблюдать.
Во время всей этой речи Мария торопливо крестилась, пока слова «десять дней» не разорвались у неё в сознании, словно бомба.
-Десять дней! И их следовало как-то прожить! Без жилья, без денег, без еды она должна продержаться с Серёжкой, чтобы потом забрать дочь из больницы.
Убитая этой перспективой, Мария по стеночке тихо двинулась к лестнице.
-Кстати, а страховой полис у девочки есть? – крикнул ей вслед молодой хирург. –Иначе мы больных на лечение не берём и на довольствие не ставим!
Услышав про полис, Мария рухнула по лестнице вниз. Молодой хирург, нахмурившись, вышел вслед за ней в коридор.
-Что, чёрт возьми, вообще тут у нас происходит? – ещё раз с раздражением, но уже без всякого заикания громко спросил он в пустоту коридора.
-Что происходит, что происходит… - ответила ему, показавшаяся с капельницей медсестра. –Не слышали, что ли? Икону какую-то привезли! Вот со всей России сюда люди и прутся. И эти тоже из богомольцев.
-Вот, ёлки-зелёные! – удивился молодой хирург. -И зачем её именно к нам припёрли?
-А зачем у нас в больнице в каждой палате теперь по иконе висит? – спросила в ответ медсестра. –Вот поэтому и припёрли! – и скрылась с капельницей.
-Ой, лучше бы денег больнице на лекарства дали! – вздохнул про себя доктор и ушёл назад в ординаторскую.
А у Марии в голове стучали молоточки:
-Десять дней! Как их прожить и что ей делать?
-Просить подаяния! – вдруг громыхнул в голове чей-то голос, и она торопливо перекрестилась.
-Так вот какая уготована ей судьба!
«Это не грех. Господь велит помогать страждущим»,- теперь голос, разговаривающий с ней, был тих и нежен, будто женский. Мария поверила ему, но слёзы продолжали литься из глаз. Она взяла сына за руку, вывела на улицу, объяснила их положение.
-Я домой хочу! – заявил Серёжа. Перспектива заделаться нищим ему не понравилась. Что если каким-нибудь образом его увидят ребята из их села? В школе задразнят, а Серёже хотелось приобрести там авторитет.
-Не буду просить! – окончательно подтвердил он, и чтобы у матери не осталось сомнений в его окончательном решении, с весьма независимым видом стал пинать носком камень вдоль дороги.
Мария вздохнула, повязала пониже платок и встала на обочине с протянутой рукой.
Сначала ей было стыдно, но потом на неё будто снизошла туманная пелена. «Я не ворую, не обманываю - просто прошу!» – думала Мария сквозь эту пелену. «Добрые люди всегда должны помогать слабым, за это им отпускаются грехи!» Но то ли мало было кругом добрых людей, то ли не были они греховодниками, но рука у Марии долго оставалась пустой. Потом розовая пелена с её глаз как-то сама собой спала, и она увидела перед собой Серёжу, хнычущего, что он хочет есть, а через минуту возле них остановился сияющий даже под пылью автомобиль.
Впечатление на Марию это произвело такое же, как если бы вдруг с неба к ней спустилась колесница с самим Ильёй- пророком.
Передние дверцы машины с обеих сторон раскрылись, и из неё быстро вышли двое одинаковых роботоподобных мужчин в серых костюмах и встали возле задней двери. Один из них потянул эту дверь на себя и через какое-то время медленно показалась нога в лакированном ботинке и сером носке. Потом на свет появилась другая, за ними явились отглаженные брюки от тёмного костюма в полоску, радужно заиграл на солнце малиновый галстук, а уж над всем этим великолепием в последнюю очередь возникло худощавое, чуть обрюзгшее лицо важного господина. Следом из завизжавшего на тормозах микроавтобуса высыпались гурьбой журналисты с блокнотами, операторы с камерами и ведущие теленовостей с микрофонами. Вся толпа обступила важного господина с охраной, который прочищая на ходу горло, по всей видимости собирался обратиться именно к Марии.
-Вот перед нами простая женщина, - указал журналистам на Марию важный господин. –Давайте спросим у неё, откуда она приехала, и счастлива ли оттого, что совместные усилия многих организаций, предоставили ей возможность увидеть нашу замечательную икону.
Штук семь микрофонов уставились Марии в лицо. Дружно защёлкали затворы камер. Серёжка счёл за необходимость спрятаться матери за спину.
Колени у Марии внезапно задрожали. -Вот оно! – подумала она. –Ну уж теперь не трусь! Ведь я знала, что Боженька поможет, вот помощь и пришла!
-Да, я счастлива, что приехала сюда! – звонким, дрожащим от волнения голосом сказала Мария. Видеокамеры нацелились на неё. –Но я не видела ещё иконы, хотя мечтала о ней всю долгую дорогу! В пути случилось несчастье! Дочка попала в больницу, ей сделали операцию, и теперь мы с сыном не знаем, что нам делать и куда идти! И ещё… - Мария помолчала, собираясь с силами, - у нас совсем не осталось денег…
Важный господин с неудовольствием поморщился:
-Зачем же приехала, если икону ещё не видала!
Также медленно, как выходил из машины, он развернулся и погрузился в неё обратно. Охранники аккуратно закрыли за ним дверцу и сели на свои места. Толпа операторов и ведущих кинулась в микроавтобус. Только одна молодая женщина с микрофоном еще спросила у Марии напоследок:
-Какую операцию сделали вашей дочери?
-Аппендицит нашли у неё…- Мария растерянно смотрела на разбегающуюся толпу.
-Ну, аппендицит это не интересно, ничего особенного… - заметила журналистка. –Вот если бы рак или ещё что-нибудь подобное…- она стала быстро сматывать микрофон. Через полминуты на дороге не осталось ни одной машины и только клубы пыли указывали на то, что всё это Марии не привиделось. Серёжка выступил из-за спины матери и стал теребить её за подол.
-Мам, ты видела, какая у этого дядьки машина? Это же настоящий «роллс-ройс»! А ведь, наверное, такие в игрушечных магазинах продаются! –он с восхищением смотрел вслед уже невидимой шумной кавалькаде.
-Что это здесь было? – властный голос вдруг послышался у Марии за спиной. Это Анна Ивановна, фельдшер, закончив дежурство, зашла по дороге в продуктовый магазин, а теперь возвращалась домой.
Мария, от всего происходящего потерявшая дар речи, только махнула рукой. В глазах у неё была такая бездна непонимания и отчаяния, что Анна Ивановна не могла проследовать мимо.
-Знаешь что? – сказала она, машинально отламывая Серёжке половину местного хлебо-булочного изделия, известного у населения под названием «хала». –Пойдём-ка девушка со мной. У себя я тебя поселить не могу, а вот спросим-ка у соседа. Он мужичок пожилой, одинокий, хоть на вид и не очень приятный, но ты его не бойся. Может он тебя пустит на постой. Ну, а ты его отблагодаришь, чем сможешь – перестираешь ему бельишко, да в огороде сорняки прополешь. Пошли!
Марии было всё равно, куда идти, поэтому молча она перекрестилась и поклонилась Анне Ивановне. Серёжке было тоже всё равно. Огромными кусками откусывая булку, он находился в сладостных мечтах. –Интересно, какая та машины изнутри? Наверное с телевизором, а может даже с компьютером, - размышлял он. Так они и пошли гуськом по дороге. Впереди, будто ледокол, плыла Анна Ивановна, за ней робко переступала по пыли больными ногами Мария, а уж последним замыкал шествие до ужаса чумазый Серёжа.
-Вот, привела тебе богомольцев, сосед! – после приветствия честь по чести, по имени-отчеству через плетень начала разговор Анна Ивановна. Сначала было непонятно, с кем она говорит. Казалось, что небольшой деревянный домишко с немытыми окнами и запертой дверью, и огород, наполовину поросший бурьяном, пусты. Но вдруг из глубины незаметного Марии, но, видимо, хорошо знакомого Анне Ивановне, стоящего в стороне сарая показалась невысокая, сутулая фигура старика. Был он одет в заношенное, военных ещё времён галифе и старую рубашку с длинными рукавами. На лысоватом, но с остатками редких, светлых волос черепе красовалась выцветшая военная фуражка без отличительных знаков принадлежности к какого- либо роду войск, а мелкий, беззубый подбородок украшала редкая, светлая борода без особенной седины. Впечатление мужичок производил на редкость неприятное своей неухоженностью и неприветливостью в быстром, с прищуром взгляде хитроватых глаз. В руках у мужчины был небольшой, блеснувший отточенным лезвием на солнце топор.
-Вот, Николай Лексеич, постояльцев к тебе привела, - повторила чуть морщась при приближении соседа Анна Ивановна. Запах старой, давно не стираной одежды, высохшей на брюках мочи, плохого табака, исходящий от старика, не могли перебить ни летний аромат трав, солнца и пыли. Но Марии, низко поклонившейся и Николаю Алексеевичу, было не до ароматов, а Анна Ивановна, наскоро объяснив, в чём дело, быстро ушла к себе домой в прекрасном настроении, чувствуя, что сделала доброе дело.
-Ну, проходь, проходь, богомолка, - сиплым и тонким голосом проговорил хозяин, искоса глядя на Марию и зачем-то поймав цепкими руками шедшего за ней Серёжу ощупал его голову, шею, грудную клетку и спину.
-Щупловат у тебя малец, - заключил он, когда Серёжа, захихикав от щекотки чужих цепких рук, вырвался на свободу. –Муж-то, значит, м…ком был! – дополнил он, довольно глядя на то, как Мария покраснела под когда-то белым платком.
-Был-то ничего, да вот пить стал, - тихо сказала она, словно оправдывая мужа.
-Ох-хо-хо! – притворно вздохнул старик. –Выпить-то нынче многие любят, да не напиваться главное! Я-то вот совсем в рот не беру, проклятую! – с горделивым достоинством заключил он и погладил себя по жидкой бороде. –Щи из крапивы варить умеешь? – вдруг перешёл он на более практические вещи.
-Умею, - опять поклонилась Мария.
-Ну, иди в дом, вари! Там всё на столе приготовлено! – приказал старик, и когда она, всё так же полусогнувшись мелкими шажками пошла к дому, вдруг крикнул ей вслед.
-А денег-то у тебя, совсем что ль нет?
Мария обернулась, прижав руку к сердцу.
-Совсем, спаси Господи!
-Ладно! Спать будешь наверху, на чердаке в сарае. А малец в избе, на веранде. Там от внука кровать осталась.
И как не хотелось Марии остаться на ночь вместе с Серёжей, сейчас возражать она старику не стала, решила что попросит его об этом потом, когда сполна отработает своё пребывание в доме.
Целый день Мария старалась угодить хозяину. Полола огород – картошку забило сорняками так, что она до сих пор не цвела, потом стирала бельё в старом корыте, а полоскать ходила с тяжёлыми корзинами на речку, к которой с задов вела узенькая тропинка, а в воду были проложены мостки. Потом мыла окна в доме, да вымыть успела только одно – уже наступил вечер и надо было бежать в больницу к Саше. Хозяин, пока она возилась в избе, ел сваренные ею щи с крапивой и пил чай с серым хлебом и сахаром вприкуску. Серёжка куда-то исчез. И вообще Мария заметила в доме приметы одновременно и зажиточности и нищеты. Так мебель в горнице была вся почти самодельная – и стол, и лавки. Зато в углу под иконой Богородицы красовался новенький телевизор «Самсунг», а на кухне рядом с закопчёнными старыми горшками и кастрюлями с оторванными ручками стоял электрический чайник «Тефаль».
-Дети, наверное, подарили, - подумала Мария, но спрашивать ничего не стала. Когда же убирала высохшее бельё в шкаф, заметила там аккуратно висящие на плечиках два хороших костюма, а на отдельной полке – поношенные джинсы и несколько футболок.
-Сына или зятя, - догадалась она. Старик между тем закончил пить чай. Откуда-то явился весь пыльный Серёжка. От жары, от тяжёлой работы у Марии кружилась голова, и хотелось есть. Но спросить, можно ли поесть щей она стеснялась. Выручил Серёжа, который бесцеремонно влез с ногами на лавку и сунулся носом в кастрюлю. Звонкий подзатыльник, отвешенный стариком, был ему ответом на это действие. Мария замерла.
-А дайте супа поесть! – гордо вздёрнул веснушчатое личико Серёжа.
-Эк, он у тебя невоспитанный какой! – сказал старик. -Спрашивать надо!
-На свободе всё, на улице в огороде…- пробормотала Мария, но сердце у неё зашлось от жалости к сыну.
Серёжа искоса сверкнул на старика глазами, помялся, но голод всё-таки взял своё.
-Можно?
-Ну, ешь, ешь! Доедай!
Мария быстро принесла из-за занавески, отгораживающей угол, где была кухня, две эмалированные миски. Жижу погуще налила Серёже. Себе взяла, половину мисочки, что осталось.
-Хлеба можно? - спросила она.
-Режь, режь, - ответил старик, а сам сел на край лавки у окна и стал смотреть, как они с Серёжей ели.
-Сахару у меня мало, а чай пейте, - сказал он, когда Серёжа с матерью отодвинули миски.
-Можно было бы и из одной хлебать, что бы посуду мыть мыла меньше тратить, - заметил хозяин, в то время, как Серёжа, явно не наевшись, облизывал ложку. Хлеба к чаю он им не предложил.
-Серёжа, поиграй во дворе, а я в больницу, а не то опоздаю! – сказала Мария после того, как обе миски и ложки были вымыты горячей водой, вскипячённой на плитке, тоже под осуждающим взглядом хозяина. Очевидно, ему было жаль электроэнергию, которую она потратила на нагрев воды.
-А я-то думал, ты окна в избе домоешь сегодня! – строго сказала он, когда Мария уже устремилась к выходу.
-Я домою, домою, когда приду! – умоляюще сложила она руки и выбежала на улицу. Анна Ивановна, работающая во дворе по хозяйству, увидела её, и опять у неё в душе разлилась теплота при воспоминании о том, как она помогла бедной женщине.

5.
К счастью, дела у Саши были неплохи. Она хоть лежала ещё слабенькая, но уже не спала, а улыбалась и щебетала, словно птичка. Марию к ней в реанимацию всё равно ещё не пустили, но через дверь мать слышала, как дочурка бойко разговаривает сама с собой, потешно разводя ручками в разные стороны и времена обращаясь к лежащему на соседней койке мужчине, как к заинтересованному слушателю. Умилённая ожившим видом дочки, Мария готова была простоять в дверях целый час.
-Мамаша! – строго окликнула её медсестра, проходившая мимо по коридору. –Это ваша дочка там лежит? Сегодня она была ещё на капельнице, а завтра её переведут в общую палату. Нужно днём принести некрепкий куриный бульон и чай с лимоном. Ребёнок ваш без полиса, питание обеспечивайте сами, - и сестра умчалась по своим делам. Всё умиление Марии, как рукой сняло.
-Куриный бульон! Чай с лимоном! Это были для них настоящие деликатесы! Боженька! Где взять денег, когда нет даже на хлеб?
Застучало, забилось в голове у Марии. –Надо идти к монастырю, просить, кричать, умолять, может быть, там божьи люди войдут в положение! Выручат! А нет – надо пасть батюшке прямо в ноги! Объяснить, рассказать… Он должен поверить, помочь! - Мария, выбежав из больничного палисадника, устремилась снова к монастырю.
На этот раз огромные ворота были открыты, людская толпа широким потоком медленно втягивалась внутрь. Всё больше машин теперь останавливалось вблизи монастырских стен. Некоторые из них, в основном иномарки, будто по чьему-то негласному разрешению въезжали внутрь. Машины попроще останавливались на спешно организованной платной стоянке. Совсем же старые экземпляры запрудили ведущую к монастырю дорогу.
Мария, в исступлении прижав руки к груди, ринулась в толпу. –Люди!- Закричала она, не помня себя. –Христиане! Не дайте пропасть невинной душе! Дочка в больнице, нужна курица, нужен чай с лимоном! Подайте, люди, кто сколько может! Век буду молиться за всех вас!
Толпа шарахнулась от неё, и на некоторое время рядом с Марией образовался небольшой вакуум.
-Ох, хитрая какая! Курочки она захотела! - вдруг раздался вокруг неё чей-то скрипучий голос. –А о том, что сейчас пост, забыла заблудшая душа!
-Да постилась моя дочка, верьте, постилась! Мы все постились! Но сестра в больнице сказала, что после операции девочке нужен куриный бульон! – закричала Мария куда-то в толпу, потому что среди десятков лиц, окружающих её, она не видела обладателя скрипучего голоса и даже не могла понять, мужчина говорил ей это или старая женщина. Все лица слились перед ней в одно единое, неприятное, строгое, осуждающее лицо и она не могла ничего разобрать перед собой в отдельности.
-Умоляю тебя, Господи, помоги! – Мария бросилась на землю на колени и стала истово отбивать поклоны перед собой.
-Ишь, тётка, как старается! – раздался над ней чей-то удивлённый, теперь уже явно мужской, молодой голос, и люди опять расступились, пропуская идущих. Впереди яркой группы молодых людей и девушек выступал краснощёкий парень с золотой цепью на шее, с пивным животом, бочонком нависающим над дорогим кожаным ремнём с тремя мобильными телефонами в специальных футлярчиках.
-Дай ей денег! – кивнул парень одному из своих приятелей, находившемуся к Марии ближе всех, и тот небрежно вытянул из кармана пачку пятисотрублёвок, и кинул одну купюру Марии. Она в это время почти лежала в пыли, уткнувшись головой в руки. Пятисотка упала от неё в двух шагах. Мария не могла поверить своему счастью.
-Спаситель! Избавитель! – закричала она. -Дай тебе, Господи, здоровья и всяческих благ! –она осенила компанию широченным крестом, а когда закончила своё благословение, увидела, как чья-то сухонькая, маленькая лапка, быстро утягивает деньги в сторону и прячет их куда-то в кучу тряпья.
-Это же мне парень деньги дал! – Дико закричала она, и в ужасе, что деньги украдут, спрячут от неё, кинулась на неизвестного похитителя, но не смогла быстро подняться с больных колен, и людская толпа сзади нахлынула на неё, опрокинув в пыль, а впереди сомкнулась, невольно скрывая вора в своей жадной пасти и понеслась оттаптывая Марии руки и ноги мимо неё в монастырь.
* * *

Очередь к иконе двигалась медленно, но непреодолимо, как когда-то текла очередь к мавзолею Ленина. Хвост её, уже извивающийся и тонкий, втянул вместе с собой и Марию.
Сколько времени прошло с тех пор, как она оставила больницу и обращалась к людям в толпе, Мария не помнила. Даже воспоминание о Серёже, который должен был ждать её во дворе, отступило на второй план. Теперь всё её существо было направлено на встречу с иконой.
-Никто не сумел мне помочь, последняя надежда у меня на тебя, заступница всех матерей! Всех невинных, всех обиженных, всех скорбящих по детям!
Она приближалась к святыне так, как будто уже сейчас готовилась предстать перед Высшим Судом; руки и ноги у Марии дрожали, колени прогибались, пальцы сковала холодная судорога – их невозможно было разжать, в то время как голова горела огнём, губы шептали молитву, а потом неясные, бессвязные слова личной просьбы – мольбы о помощи.
Люди задерживались у иконы недолго – служители монастыря умело направляли поток верующих так, чтобы каждый пришедший мог высказать те слова, с которыми шёл, приложиться к прикладу иконы – сама она была спрятана под обычным оконным стеклом, и тут же разворачивался назад, к другому выходу из церкви. Нескольким юродивым и двум-трём тяжело больным с родственниками разрешили находиться в помещении подольше – в самом дальнем конце общего зала, с тем, чтобы они больше других могли впитать в себя энергетику иконы при условии соблюдения тишины и порядка.
Спёртый воздух, колеблющееся на воздухе пламя свечей, непрерывное бормотание верующих, густой голос священника и временами раздававшееся пение тонких женских голосов – всё это оказало на Марию фантастическое впечатление. Когда она приблизилась к самой иконе, она была уже готова свалится в обморок. Она чувствовала приближение дурноты и странного спазма в груди. Изо всех сил впилась она ногтями себе в ладони, чтобы не упасть. Её кулачки, покрытые красной шершавой кожей с белыми выступами костей, напоминали спелые плоды, готовые разорваться от малейшего прикосновения. Но вот она приблизилась к иконе, остановилась и робко взглянула вверх. Блик стекла на темном красно-золотом фоне не дал ничего увидеть.
-Она скрыла от меня свой небесный лик потому что я недостойно! – вдруг громом прогремело в душе Марии, но повинуясь не ему, а интуитивному пониманию законов отражения света, Мария присела, а потом, наоборот, поднялась на цыпочки, пытаясь отыскать положение, с которого неприятный блеск стекла не будет виден. Другие люди стали уже наступать на неё. Она отчаянно задвигала головой, и наконец изображение проступило: тёмное лицо огромными глазами под неестественно большим сводом то ли кокошника, то ли покрывала, украшенного жемчугом и камнями, смотрело на неё. И не было в этих глазах ни сочувствия, ни общей боли. Они смотрели прямо на Марию строго и осуждающе, проникая в самую её суть, а маленький, такой же большеголовый ребёнок, сидящий у Богородицы на руках, жил от матери какой-то своей жизнью, не по-детски думая о чём-то своём.
-Но что же я могу сделать, Матушка!? Я так слаба, но я так стараюсь!
Слёзы полились из глаз Марии, колени подогнулись и, простирая руки к иконе, она уже готова была упасть перед ней. Тут же, по мановению ока, двое зорких служителей, как по команде, подхватили женщину под руки и оттащили подальше.
Один стал на ходу обмахивать её большим картонным листом, вырезанным наподобие веера, и дал попить какой-то сладковатой воды, попахивающей валерианой. Второй непрерывно, как шмель, гудел над её ухом какие-то успокаивающие слова, сути которых Мария не разбирала, потому что в сознание у неё неотступно темнели глаза Богородицы, а оба служителя между тем неумолимо продвигались вместе с ней к выходу.
Вдруг на миг показалось, что откуда-то налетело грозовое облако – так быстро и внезапно всё стихло вокруг: замолчали у стены больные, бормотавшие молитвы, стихли у иконы шаркающие шаги верующих, в момент застыл на полуслове с открытым ртом служитель, помогающий тащить Марию. Навстречу им из задней двери вышел высокого роста, дородный церковный чин в торжественном облачении с массивным крестом на вычурной золотой цепи, которым он направо-налево осенял раздвинувшихся перед ним верующих. Всё перед ним не только замолкло, а будто уменьшилось в размерах; люди согнулись, служители прикипели к полу, и даже стены монастырской церкви будто уменьшились перед ним - настолько монументальными, серьёзными и непроницаемо торжественными казались его лицо и фигура. И через секунду, будто зашелестела листва перед дождём среди верующих шёпотом понеслись по цепочке церковное звание и имя этого человека.
С безумным лицом, в грязном платье, с растрёпанными волосами кинулась Мария к нему, рысью рванувшись из рук служителей. Те онемели от неожиданности, потом бросились за ней, но она уже успела вылететь в проход перед высоким лицом и кинуться ему в ноги.
-Выслушай, батюшка! Помоги! – Уже не плачущим, а глухим, яростным голосом сказала она, и почудилось всем в этом голосе уже не смирение, а звериный рык.
Ничто не шевельнулось в лице высокого гостя при её словах - не двинулись ни брови, ни углы рта… Тёмные пронзительные глаза на миг остановились на согбенной фигуре, распростёртой перед ним женщины, и поднялись куда-то высоко к своим привычным, тяжёлым думам и высоким хлопотам. Благородная бледная рука, так же как и других, осенила Марию
Крестом, и служители уже поспешили её подхватить и убрать с дороги. Но вдруг какая-то тайная мысль остановилась на секунду в мрачных глазах, и спокойный размеренный голос, обычно приводящий в трепет сотни и тысячи верующих, негромко, но весомо произнёс в торжественной тишине:
-Терпеть надо, милая! Терпеть надо уметь!
Служители подождали секунду, не изречёт ли высокое лицо ещё какую божественную мудрость, но лицо медленно стало удаляться по своим делам и они, втайне облегчённо вздохнув, вынесли Марию наружу и положили за монастырской стеной на траву. После этого они торопливо удалились, а Мария какое время ещё осталась лежать, как была в скрюченном положении, со странно спрятанной под руками головой, с поджатыми ногами. Десятки людей в машинах и в палатках снова устраивались на ночлег; ворота монастыря закрыли; над каменными стенами и зелёной травой сгустилась ночная темнота, и в чувство Марию привёл тёплый, не сильный, легко шуршащий грибной дождик.

Тем не менее, жизнь во дворе старика шла своим чередом. Несмотря на дождь он сам и приспособленный к делу Серёжа складывали поленницу. Рубашка на Серёже промокла до нитки и темнела на спине и груди чёрным пятном.
-Он ведь простудится! – с укором сказала Мария шедшему к дому старику с огромной охапкой дров в руках.
-Да ничего не сделается! Дождь-то тёплый! – старик аккуратно опустил дрова под навес у стены дома. –А чего он без дела-то болтается! Не привыкли теперь молодые работать! Еле заставил его дрова складывать помогать!
-Я сама помогу! – сказала Мария и лёгким движением руки направила сына в дом. –Сними рубашку и вытрись её сухим концом!
Сын обрадовавшись поспешил в дом, а она пошла вслед за стариком, наклонилась и поспешно стала собирать наколотые дрова, чтобы нести их в поленницу. Во дворе было темно, хотя на столбе болтался слепой фонарь под жестяным навесом колпака, но она уже поняла, что хозяин маниакально бережёт электричество, и поэтому даже не предложила зажечь его, чтобы было лучше видно. Площадка для колки дров лишь еле-еле освещалась неясным светом из окон соседнего дома: белели под ногами берёзовые чурки, да тускло блестел воткнутый в чурбак тяжёлый топор.
Так же неясно и сумрачно было теперь в душе Марии. Всё благолепие, вся красота, радость, стремление к празднику улетучились куда-то в темноту ночи и теперь перед ней чернела мрачная дыра безысходности.
-И зачем я пошла сюда, в такую даль, с детьми и с таким мизерным количеством денег? – тупо думала Мария, механически собирая поленья и не могла дать себе никакого вразумительного ответа. –Горблю теперь на этого паука, а у самой в огороде тоже непочатый край работы… - она чуть не плакала, вспоминая и свои заросшие сорняками грядки. Но ответ ей был теперь и не нужен, в голове тупо сидела мысль, как выпутаться из сложившейся ситуации, как прожить здесь ещё несколько дней и как попасть домой вместе с Серёжей и Сашей.
-Ах, какую в доме я навела бы тогда чистоту! Как выгнала бы надоевшего пьяницу-мужа!
Мрачная сила поднималась теперь из самой глубины существа Марии, она придавала ей уверенность, что жизнь её ещё можно повернуть к лучшему.
-Что мне терять, кроме своих цепей? – вдруг всплыла из глубины памяти новая мысль. И Мария вспомнила, что этот лозунг, написанный белой краской на красной материи, висел над классной доской в школе, где проучилась она восемь лет. Она распрямилась, бросив поленья, и, держась обеими руками за спину прошла на веранду, посмотреть, что делает Серёжа. Он спал, свернувшись калачиком, прямо на голом старом матрасе, без подушки, и острые его локти и колени выпирали и белели в темноте, словно у брошенного котёнка. Ещё накануне Мария смиренно стала просить бы у деда, какой-нибудь кусок материи, чтобы укрыть ребёнка. Теперь она широко растворив дверь вошла в горницу и прямо подошла к самодельной вешалке, приколоченной за печкой в углу.
-Старик опять шумно пил чай из французского чайника с хлебом и сахаром в прикуску. Он всполошился, увидев Марию, даже встал и чуть не опрокинув лавку ринулся к ней.
-Куда это ты тётенька, куда?
Женщина поняла, что в этом углу у него спрятано что-то ценное.
-Не бойся! – презрительно усмехнулась она, глядя на старика. –Телогрейку возьму для мальца, только и всего!
-Господа на вас нет, ироды! Ишь, богомольцы! – проворчал вроде бы про себя старик, но Мария поняла, что он успокоился, увидев, что она действительно взяла только старую телогрейку и куртку, подложить мальчику под голову.
-На печке он, наверное, богатство своё держит! – мельком подумала она и вышла на веранду. А старик мелко дорожащими пальцами вновь наливал себе чай, задумчиво гладил бороду и даже не стряхивал с неё крошки, запутавшиеся там наверное ещё много дней назад.
Последняя охапка дров показалась Марии необыкновенно большой. Зато аккуратная поленница выстроилась в темноте под навесом.
-Сейчас отнесу её и спать. Спать, спать, спать… - это слово казалось Марии таким желанным, таким благословенным.
Спина болела, будто по ней проехались трактором. Мария напряглась и с неслышным стоном подхватила последнюю охапку. Тяжёлые дрова сместили привычный центр тяжести тела и Мария, разгибаясь, сделала шаг назад, чтобы не упасть. Сделала шаг и почувствовала, что сзади к ней прижимается что-то юркое, тёплое, неприятное и вдруг увидела, что две трясущиеся старческие руки обнимают её за талию и лезут с боков к груди, пользуясь тем, что собственные её руки заняты дровами.
-Терпеть надо уметь! – вдруг всплыли в сознании громовые слова, услышанные недавно, хотя произнесены они были тихим и мирным голосом.
-Терпеть! Да разве я мало терпела! - Мария с грохотом бросила вязанку на землю. Дрова раскатились по площадке отдалённым грозовым эхом.
-Бабонька, да ты что! Не шуми, иди-ка сюда! – услышала она в ухе вкрадчивый шёпот и даже вздрогнула – так омерзительно было прикосновение к шее неопрятной, торчащей бороды.
Вырваться было непросто. Руки у старика хоть и тряслись, но оказались сильные ещё, жилистые и будто железные грабли впились Марии в бока.
-Погоди! Щас приду! Только оправлюсь, – задыхаясь, сказала она в надежде выиграть время. На миг цепкая хватка стариковских рук ослабла, то ли потому, что он не расслышал, что она сказала, а хотел расслышать, то ли действительно хотел её отпустить на минутку, думая, что она всё равно в его власти. Этого хватило, чтобы в одну секунду Мария оказалась у чурбака и выдернула топор.
-Ну, теперь подходи, паучина! – громко сказала она, поудобнее перехватив топорище. Муж своими запоями научил её управляться и с топором и с рубанком – пока он дрых в пьяном забытьи ей приходилось делать и всю мужскую работу по дому. И вдруг в первый раз в её покорной, почти всегда склонённой голове, возникла мысль силой потребовать справедливо заработанное.
-Ну! Обухом размозжить тебе башку или заплатишь мне за работу сам? Добровольно? – она развернула плечи, подняла повыше топор и глаза её в свете поднявшейся вдруг луны сверкнули непокорно и грозно.
-Что ты, бабонька! Я пошутил! Заплачу, конечно, заплачу! Только ты уж не бери больно много, пожалей старика!
-А ты меня пожалел, когда пустым чаем поил? Паучина жаднющий! Ну, иди теперь в свой тайник, да не прикидывайся! – Мария замахнулась топором, и ощущение у неё было такое, что вот если этот поганый старик сделает к ней ещё один шаг, она не сомневаясь размозжит ему голову.
Это же понял и её хозяин.
-Ты погоди, погоди, бабонька, не спеши! – приговаривал он, мелкими шашками отступая к избе. –Я тебе денег дам, а как же! Я и сам наутро собирался, думаю, будут они уходить, вот и награжу по совести, по порядку… а не захотят уходить, пущай у меня живут… - Старик уже оказался в хате за порогом, и Мария ловкими взмахами топора загоняла его в угол к печке.
-Погоди, погоди…- он бормотал и втихую оглядывался по сторонам, будто ещё надеялся отыскать путь к отступлению. Но Мария была значительно выше его и сильнее, и поэтому он, решив не дразнить её больше, поднялся на несколько ступенек и стал шарить рукой на антресолях над печкой. Через несколько минут он вытащил оттуда весь измазанный штукатуркой старый пиджак и, путаясь в его карманах, почти извлёк наружу старый, довольно толстый бумажник.
-Грабят вот, на старости лет… а ведь я воевал… - он ковырялся в бумажнике так, чтобы Мария не видела, сколько у него денег. Наконец, повздыхав и поплакав вволю он протянул ей несколько десятирублёвок.
-Ты издеваешься надо мной, гад? – холодно и твёрдо сказала Мария, не сделав ни малейшей попытки взять деньги. –Имей в виду – вот погреб, а вот топор! Пару раз стукну – минимум неделю искать будут!
-Сколько же тебе надо? – трясущимися руками замахал на неё старик. –Над фронтовиком измываешься!
-Гнида ты! – громко сказала ему Мария. –Мальчонку накормить пожалел, а хотел, что бы я на тебя как батрачка работала! Давай сюда триста рублей ( это была ровно та сумма, которую она отдала доктору за операцию) и трясись над своими сокровищами дальше! Да шагу на веранду не ступай! Убью, даже не пикнешь!
Отчётливо поняв, что отступать больше некуда, и лучше отдать часть, чем поступиться всем, и может быть даже жизнью, старик вынул из бумажника триста рублей и протянул их Марии. Та одной рукой сунула деньги за лифчик, и начала отступать, другой рукой всё так же наготове держа топор.
-Смотри у меня! – грозно проговорила она напоследок, покидая горницу и тонко хнычущего и ноющего там старика. На веранде она прилегла рядом с сыном, не раздеваясь, и положив под куртку, выполняющею роль подушки, топор, с наслаждением закрыла глаза.
-Он не осмелится приползти сюда! – подумала она напоследок, перед тем, как заснуть. –А если осмелится, то сон у меня чуткий! – и едва ли не в первый раз в жизни она заснула со сладостным ощущением своей правоты, силы и радостью победы.

6.
-Ну и где эта мамаша - богомолка?- спросила утром дежурная медсестра у работницы больничной кухни, раздающей больным на подносах тарелки с манной кашей.
-А я откуда знаю? – угрюмым басом отозвалась последняя и стала со стуком разливать жидкий чай в мутные стаканы.
-Приехали на богомолье, девчонка в больнице, где сын – неизвестно… Я слышала ещё и сын у этой женщины был!
-Почему был? Молится с матерью, наверное, - высказала предположение ходячая больная, подошедшая к женщинам за чаем с личной расписной кружкой.
-Про нас теперь во всех газетах пишут, и по телевизору в утренних новостях показывали! – с мечтательным видом произнесла медсестра.
-На, отнеси девчонке-то кашу! – протянула ей мелкую тарелку с голубой каёмочкой буфетчица. –Её сегодня вроде кормить разрешили.
-Да она ж не из нашего района!
-Много ей надо, что ли? Будто котёнку! У меня всё равно вон сколько каши осталось, - буфетчица лениво перевалилась на полных ногах, поставила рядом с тарелкой с кашей наполненный наполовину стакан с чаем, положила рядом кусок белого хлеба и, посомневавшись добавила на него кругляшек масла.
-Масло ей точно нельзя! – сказала медсестра и понесла тарелку Саше в палату, а кусочек масла тихонько захватила своей ложкой женщина с расписной кружкой. –У нас в палате бабулька лежит, так я ей отдам! – сказала она. –Пусть бабка попитается хоть сколь, пока в больнице!
-Да много у нас напитаешься! – презрительно пробурчала буфетчица, стряхнула на пол крошки с подноса и медленно поплыла к себе в раздаточную. Женщина унеслась в палату, а медсестра, уговорив Сашу съесть три ложки каши, пошла за свой столик раскладывать таблетки к обеду.
Мария же в это время настойчиво заглядывала в дверь больничной кухни.
-Девочки-голубушки! - Совсем другим уже голосом сказала она, увидев, что в пустующее до этого помещение, вплыла сестра-хозяйка. Анна Ивановна, фельдшерица, точно бы удивилась, увидев, что замызганная и ещё вчера с протянутой рукой стоящая богомолка теперь говорит и держится совершенно по другому.
-Девочки-голубушки, я тут курицу принесла, разрешите в вашей кастрюльке сварить! А то мы не местные, пристанища у нас своего нет, а несколько дней надобно продержаться!
Сестра-хозяйка в необычайном удивлении уставилась на Марию, но появившаяся в кухне следом буфетчица, пояснила:
-Да это те самые, с богомолья. Деваться им некуда, а есть что-то надо! – и воспользовавшись тем, что сестра-хозяйка просто молчала, приоткрыв рот, сказала Марии:
-Давай сюда, твою курицу. Я сама сварю, а тебя не пущу, не положено в кухне быть посторонним! –Мария протянула свой свёрток в пухлую руку буфетчицы и хотела уже по привычке с благодарностью перекрестить всех присутствующих, но вдруг остановилась, с полпути опустив руку, вздохнула и вышла на улицу.
Дальше дела у Марии пошли и совсем неплохо. Сестра-хозяйка вместе с буфетчицей, отведав наваристого бульона ( а куда его девать? Больше двух дней всё равно держать нельзя, а поесть всем хватило – и Саше, и Серёжке, и самой Марии, и даже угостить добрых людей осталось), пошли делегацией к старшей сестре больницы и уговорили её взять Марию на должность санитарки пока её девочка не поправится. Старшая сестра сначала ни за что не соглашалась по причине того, что у Марии не было медицинской книжки. Но когда две настойчивые женщины ( а наши женщины обычно не останавливаются перед препятствиями, если хотят пробить какое-нибудь дело – освоение ли космоса, строительство ли железной дороги или торговлю импортными шмотками на рынках ) всё-таки уговорили местного рентгенолога сделать Марии флюорографию, чтобы убедиться, что туберкулёза у неё нет, и пришли с этим снимком снова к старшей медсестре. Та, ни слова больше ни говоря, подмахнула у главного врача заявление о приёме на работу и торжественно вручила Марии ведро и тряпку.
Ух, какой чистотой засияли полы, подоконники, стены и окна на вверенном Марии пространстве! А когда она вечером, наконец, приняла душ, перестирала в больничной подсобке свои и Серёжкины нехитрые шмотки и легла в кладовой на чистую простыню на узкий больничный топчан, а Серёжка, набегавшийся по улице до полусмерти, уже спал на постеленной ему рядом больничной раскладушке – Мария почувствовала себя почти счастливой.
И через десять дней, когда Саше разрешили поехать домой, провожать Марию с детьми за полисадник вышла чуть не вся районная больница. Фельдшерица Анна Ивановна торжественно вынесла Марии полиэтиленовую сумку, в каких челночники обычно перевозят свой товар. В ней аккуратно лежали сложенные детские вещи, собранные больными и персоналом для её детей. В них были и тёплый костюмчик для будущего первоклассника Серёжи, и для него же зимнее пальто и старая, но ещё местами пушистая меховая шапка. Для Саши кто-то принёс шерстяную кофточку, платье и даже совсем немножко потрёпанную куклу Барби с платиновыми волосами, а самой Марии вручили авоську с едой на дорогу. Больные говорили друг другу, какая замечательная она сиделка, а старшая сестра с некоторой грустью думала, что штатных постоянных санитарок ни за что не заставишь убирать так, как это делала из благодарности к людям Мария. Старшая бухгалтер, правда, всё-таки не выйдя из-за своего стола, сама вручила ей положенную зарплату за десять дней, и хоть сумма была до смешного мала, Мария с гордостью спрятала эти деньги в свой белый платок, который уже не повязала на голову, а убрала подальше в рюкзак.
И вот когда нагружённая вещами Мария, с двумя детьми, следующими за ней по бокам, снова пошла знакомой уже дорогой от больницы на станцию, почти вся больница закричала ей вдогонку:
-До свидания! Приезжайте молиться ещё!
И даже молодой доктор Дима, на прощание уже пожавший в палате выздоровевшей Саше руку, выглянул на крик из окна ординаторской, почесал старым пинцетом в затылке, закурил дешёвую сигарету и сказал себе:
-Чёрт знает что происходит! Богомольцы какие-то!
А счастливая Мария, даже не посмотрев в сторону монастыря, в котором, кстати, уже опять начала воцаряться дремавшая веками тишина, даже не смахивала со щёк слёзы гордости от того, что чуть не впервые в жизни она сумела быть полезной сразу многим людям и показать, что не зря, ох, далеко не зря, существуют на свете и маленькая травинка, и червячок, и букашка.
-Может быть, когда-нибудь и приеду! –шептала она про себя. –Вот наведу порядок у себя в огороде и приеду!
-Мам, ты чего? – посмотрел на неё удивлённый Серёжка, краем уха слышавший её шёпоток.
-Ничего, сынок! Ничего! Просто говорю, что дома дел нас ждёт много-много! И мы будем с тобою очень стараться! Ведь будем?
-Будем! – торжественно пообещал её сын.

Июль, декабрь 2004 г.