Три Д Артаньяна

- Ну, господин Дартаньян, - ведущий (Наги) сделал паузу, как бы предлагая публике посмеяться, но к концу шоу публика устала и почти не реагировала, что касается Мориса - Дартаньян - это фамилия, - так вот, Морис почему-то был убежден, что в его имени нет ничего смешного. Наги, например, звучит в сто раз смешнее. Даже не известно, что это: имя, фамилия или кличка, хотя никто почему-то не смеется…
Не дождавшись реакции зала, Наги продолжил:

- Вот мы и добрались до вопроса на миллион евро!
Включились аплодисменты, зловещий генерик телевикторины подыграл вращающимся софитам и замер на одной тихой тревожной ноте, соответствующей полумраку помещения. Тишина была не мертвой, а какой-то пустой. Было слышно, как у кого-то, но точно не у Наги, мерно тикают кварцевые часы.
- Вы знакомы с творчеством Тарковского? – Наги изобразил лукавую улыбку.
- По крайней мере, я знаю, кто это, - за время игры Морис освоился в студийном пространстве и почти не испытывал смущения, которое уже стоило ему двух подсказок из трех.
- Превосходно! – согласился Наги, но тут же добавил: - Но этого мало. Чтобы ответить на этот вопрос, мало просто знать, кто такой Тарковский… Кстати, кто он?
- Русский режиссер, - объяснил Морис и всё-таки смутился. Но, конечно, не от того, что кроме сказанного и еще того, что этот самый Тарковский перед смертью, кажется, бежал из России – не знал по данной теме абсолютно ничего. Его смутило подозрительное везение: когда месяц назад после предварительного интервью Мориса попросили заполнить анкету, в графу «номер телефона для «звонка другу» он вписал телефон Ольги. Она была русской. Жила, как и он в Париже и занималась проституцией. На этой почве они общались. Не то, чтобы она была особенно хороша собой или как-нибудь по-особенному, по-русски, сексуальна. Скорее наоборот. Когда они познакомились – это случилось три или четыре года назад - ему сразу глянулась ее нордическая отрешенность, точнее непробиваемость . Казалось, окружающий ее мир был ей глубоко безразличен. Вообще-то таких людей немало, но все они, или хотя бы те, кого знал Морис, либо сами демонстративно не принимали окружающую действительность, либо были ее жертвами – в этом случае уже действительность не принимала их. Последних часто называют рассеянными, даже не подозревая, что корни этой рассеянности уходят в почву страстного эгоизма. Ольга была другой. Она прекрасно ориентировалась в окружающем мире, начиная с топографии и заканчивая политикой. Просто ей было наплевать. К тому же у себя на родине она окончила университет и получила диплом филолога. Морис тоже был филологом. Правда, он плохо знал русскую литературу, его специализацией была, так сказать, чистая наука, семиотика. Зато Ольга знала французскую литературу, даже современную. Он никогда не мог понять, как она выкраивает время на чтение, но тем интереснее ему было общаться с ней…

- Режиссёр! – перебил его мысли Наги, - это правильный ответ! Но он не стоит миллион евро. А теперь мы узнаем вопрос, ответ на который стоит миллион. Вы готовы? Итак: какой из перечисленных фильмов стал последним в творчестве Андрея Тарковского: Сталкер, Жертвоприношение, Ностальгия или Солярис?

«Солярис! Что-то знакомое, - думал Морис, - ах, да, Джордж Клуни! Но это не может быть Тарковский, это было совсем недавно. Тарковский же… Впрочем, может, он не умер. Просто живет себе где-нибудь в Швеции, как Бергман. Ладно, к черту! – Морис отмахнулся от мысли и вернулся к вариантам: «Сталкер, Жертвоприношение, Ностальгия… Может, Ностальгия? Это так по-русски. Во всяком случае, мы, французы, так думаем. Господи, что тут думать, надо звонить Ольге и всё».

- У вас еще есть одна подсказка, - напомнил Наги.
- Пожалуй, воспользуюсь, - согласился Морис, с некоторой тревогой: он забыл предупредить Ольгу о звонке. Впрочем, в этот час она обычно бывала дома.
- И кто же наш друг? – поинтересовался Наги.
- Ее зовут Ольга, - ответил Морис уклончиво.
- Ее! – Наги изобразил удивление. – В наши дни не так много смельчаков доверяют женской эрудиции, но еще меньше тех, кто доверяет женщинам свои деньги! Зал зааплодировал. Позволив рукоплесканиям смолкнуть, Наги продолжил.
- И чем же она занимается?
- Она русская, - объяснил Морис и огорчился – теперь подумают, что это подстроено. Неловко.
- Если бы я не знал вас так хорошо, как я вас знаю, мой дорогой Дартаньян, я бы чего доброго заподозрил вас в жульничестве… - Наги выдержал паузу, публика замерла, - но я знаю вас слишком хорошо, - успокоил ведущий. - К тому же – и это куда важнее – я знаю, что жульничать в нашей игре невозможно. Хотя… Она случайно не киновед?
- Нет, она студентка, как я…
- Разве вы не сказали нам, что уже давно закончили учебу? – Наги подмигнул публике, послышался очаговый хохот.
- То есть филолог, я хотел сказать – филолог, - поправился Морис и почувствовал, что краснеет.
- Кажется, мы с вами вторглись в область, которая смущает нашего друга, - Наги, многозначительно кашлянул. – Простите меня за бестактность... И будем надеяться, что ваш друг вас не подведет. Итак, мы звоним другу…
Ольга долго не подходила. Услышав знакомо-безразличное «Алё», Морис затараторил, пытаясь уместить в одну фразу и то, зачем он ей звонит, и собственно вопрос, и извинения за то, что забыл ее предупредить…
- Алё? – повторила Ольга, все так же бесстрастно. В ее личной системе коммуникационных паролей это означало «я вас прекрасно слышу, но совершенно не понимаю»... Кажется, она сосала леденец. Морис приготовился выступить с пояснениями, но его перебил Наги.
- Добрый вечер Ольга, - уверенно произнес он. – С вами говорит Наги, ТФ1, программа «Кто хочет стать миллионером».
- Я вас слушаю, - ответила Ольга, не потрудившись вынуть леденец изо рта.
- Тут у нас ваш друг, Морис - объяснил Наги, - знаете такого?
- Ах, Морис! – Ольга вынула леденец. – Передавайте ему большой привет.
- Непременно, - пообещал Наги, - но сначала он задаст вам один вопрос. ОК?
- Всегда, - успокоила Ольга и вернула леденец на место. Выслушав вопрос, она произнесла только одно слово «Жертвоприношение», вследствие чего в студии образовалась непредвиденная пауза, которую можно было бы назвать напряженной, если бы не равнодушное причмокивание, доносившееся по громкой связи.
- Ты уверена? – спросил Морис.
- Абсолютно.

Разговор давно закончился, а Морис все никак не мог сделать выбор. Ведущий молчал, как бы давая ему возможность подумать, но о чем тут было думать? Морис пытался мыслить логически, в то время как разум упрямо смещал вопрос предстоящего выбора в плоскость эмоционального. «Жертвоприношение» ему не нравилось, не нравилось и всё. Он выбрал бы «Ностальгию», даже понимая, что его доводы смешны. Но Ольга была так уверенна…
- Ну что же вы, господин Дартаньян! – заскучал Наги. – Откуда такая нерешительность в финале? В конце концов, что такое миллион?!

Риторический вопрос подсказал решение.
- А сколько я заберу с собой, если откажусь отвечать? – поинтересовался Морис.
- За вычетом налогов около четырехсот тысяч, - подсказал Наги, - но уж не собираетесь ли вы отказаться от миллиона! Ведь, что такое, в сущности, четыреста тысяч?..
- Я беру деньги, - произнес Морис, принимая самый решительный вид, на какой был способен. И пусть он смеется над ним, этот хамоватый алжирец. Четыреста тысяч - это именно то, что ему нужно. Сумма, которая годится как раз на то, чтобы выкинуть ее на ветер. Миллиона было бы жаль. Двухсот тысяч – тоже. А четырехсот как раз должно хватить на месяц, прожитый без самоограничений. Где-нибудь в Бразилии. Или на Борнео. Куда вообще ездят зажиточные буржуа? И не жалеть об этом. Принятое решение так понравилось Морису, что Наги вскоре оставил предписываемые правилами попытки развести его на продолжение и, скомкав финал, закончил шоу.

Через час с небольшим, с чеком в кармане (на сумму 380 тыс. евро) с бутылкой Моет и Шандон в одной руке и полукилограммовой жестянкой белужьей икры (иранской, русской в бутике Петросян, почему-то не оказалось) Морис стоял у Ольгиного подъезда и нажимал на кнопку домофона. Ольга не отвечала.

Он несколько раз отходил от двери, чтобы убедиться, что свет в ее квартире горит, и снова, и снова давил на кнопку. Наконец, Ольга ответила.
- Подожди меня в кафе напротив, ок? – предложила она. – Не знаю, сколько. Постараюсь закончить за час.

В кафе было тесно и шумно. Подсев за столик к двум молодым людям, потягивающим виски со льдом, Морис заказал себе кофе и стал наблюдать, пытаясь по внешнему облику посетителей определить их род занятий. Это оказалось проще, чем он думал. Стайка девиц у барной стойки явно промышляла торговлей телом. Их выдавал наряд – слишком вульгарный даже для людей свободных профессий, и, потом, они то и дело, по одной или по две выбегали на улицу, после чего возвращались немного помятыми. Чуть поодаль от своего товара, не спуская с него глаз, расположились сутенеры. (К этому разряду Морис отнес и соседей по столику). Выглядели они недешево, чего нельзя было сказать об их манерах: развязные позы, двусмысленные жесты, брань… Были в кафе и другие посетители: пролетарии одевались просто, пили пиво, громко смеялись и старались держаться сплоченно. За соседним столиком веселилась, судя по всему, группа студентов. Как преподаватель, Морис выявил их без труда. Мелькали и представители так называемого среднего класса, как-то окрещенные президентом Шираком «административным ресурсом нации». Этот административный ресурс был одет в темные пальто поверх такого же цвета костюмов и обязательно держал в руке ноутбук или папку для бумаг. Многие носили очки, но не все. В основном это были мужчины. Они входили в кафе стремительно, ловко маневрируя в толпе, подходили к барной стойке, заказывали минимальный дринк, окидывали острым взглядом присутствующих, после чего выпивали и немедленно уходили. Правда, почему-то всегда в одиночестве, это было странно, учитывая специфику заведения. Ну, не выпить же они сюда приходили! «В сущности, мир выглядит таким, каким мы его себе и представляем, реальность стереотипна» - с грустью обобщил Морис, разобравшись с посетителями, когда к нему подошел бармен.

- Простите, месье, я забыл вас предупредить, у нас сегодня частная вечеринка, бар работает только для гостей, - сообщил он, вмиг разрушив карточный домик, выстроенной Морисом структуры наличного общества. – Кофе за счет заведения, - добавил бармен, давая понять, что Морису лучше не задерживаться. Как назло в стекла витрин забарабанил дождь. Морис представил себя в виде согбенной фигуры, мокнущей у подъезда дома напротив с бутылкой шампанского под мышкой, и с грустью усмехнулся – для создания стереотипа влюбленного болвана ему не хватало только цветов. Он поднялся, достал шампанское из кармана плаща. Оставить что ли? Все-таки вечеринка. Его тронули за плечо.

- Уже ухожу, - буркнул он, пряча в карман сигареты и зажигалку, но не двигался с места, не решив, что делать с бутылкой – а вдруг Ольга уже освободилась и прямо сейчас идет сюда. Ему даже почудилось, что он уловил ее запах – какие-то итальянские духи, которыми - сейчас он был уверен - пользуются не меньше половины парижанок и большая часть городских проституток.
- Морис, ты что накурился? – это была Ольга, и, конечно, никто кроме нее не мог так… Морис затруднился с определением… пахнуть. Они поцеловались, как целуются все в Париже – мужчины с женщинами и мужчины с мужчинами, если они педики.
- Ну, что, тебя можно поздравить? - спросила Ольга, указывая на шампанское.
- Да, я… - к Ольге подошли какие-то люди, вернее было бы сказать – подходили, здоровались, предлагали выпить, приглашали за свой столик и, взглянув на Мориса, со значительным видом отходили. Даже бармен – он же вышибала – все время торчавший за спиной, куда-то ушел.

- Прости, я совсем забыла, что сегодня у них вечеринка. Хорошо, что тебя пустили.
- Чуть не выгнали – ты как раз вовремя.
- Повезло тебе, - Ольга помахала рукой кому-то в глубине зала.
- Это что, твои друзья? – спросил Морис.
- В общем, да.
- А чего они отмечают?
- Ну что обычно отмечают? Победу. Слышал про «Животных без границ»?
- Это которые развели тараканов в Белом Доме? Им что, Нобелевскую премию присудили?
- Пока нет…
- Так они, что ученые? – удивился Морис.
- Не беспокойся – не все, - успокоила Ольга. Ну, что, пойдем?
Войдя в квартиру, Морис уловил чужой запах. Резкий, мужской, неприятный. Заметив, что он принюхивается, Ольга рассмеялась и сняла с себя манто. Под ним ничего не было.
- Не волнуйся, я уже приняла душ, - предупредила она, увлекая Мориса в спальню.

Пить шампанское и есть икру они отправились на кухню. Ольга никогда не позволяла делать этого в постели и вообще в спальне, словно боясь осквернить рабочее пространство, соприкосновением с бытовой стороной жизни. Хотя ведь спала-то она не на кухне. Раньше это его удивляло, но потом он привык и даже находил удобным – в этом ощущался какой-то порядок.
- А знаешь, лет через десять, а может и раньше, черный икры не станет. Вообще, - задумчиво произнесла Ольга, зачерпывая бесценный кавиар столовой ложкой и отправляя его в рот.
- Теперь понятно, откуда у тебя такие друзья! - пошутил Морис. Он уже давно хотел рассказать Ольге о своем выигрыше, но никак не мог придумать плавного перехода. Сама она, похоже, и вовсе об этом забыла, а могла бы поинтересоваться. Поинтересовалась бы, и ему не нужно было думать о каком-то там переходе.
- А что, из проституток выходят отличные монахини, - продолжила Ольга, удаляясь от темы: - Как раз такие, как надо: понимающие, всепрощающие.
- От монастыря до хосписа – один шаг! – подтвердил Морис.
- А знаешь, о чем я тут подумала? - оживилась Ольга. – Смотри – вот, скажем, банкир, президент какого-нибудь банка, он ведь никогда не сядет за стол с клерком прыщавым, или скажем скрипач с барабанщиком, еврей с арабом или там священник с драг дилером… А передо мной они все равны…
- Как перед Богом? – улыбнулся Морис.
- В точку! – улыбкой на улыбку ответила Ольга.
- Это верно только по отношению к мужчинам…
- Ты так думаешь?
- Ты что: и женщин обслуживаешь? – удивился Морис.
- А почему это тебя удивляет? Разве мы не в Париже?
- Да, действительно… - смутился Морис.
- Разыграла, разыграла! - Ольга рассмеялась, демаскировав десятка два мелких морщин в уголках глаз. Раньше он их не замечал. - Видел бы ты сейчас свою рожу! – смеялась Ольга, тщетно пытаясь отпить из бокала, и больше расплескав.
- Слушай, а сколько тебе лет? - спросил он.
- Скажи лучше, правильно я тебе подсказала сегодня? - перебила Ольга.
- Правильно, я собственно… - тут Морис понял, что придется обойтись без подробностей. Потому что подробности состояли в том, что она дала ему верный ответ, а он его проигнорировал: как-то некрасиво. – Я почти полмиллиона выиграл, - сказал он, потянувшись к бутылке, чтобы не смотреть Ольге в глаза.
- Ну, поздравляю! – Ольга смешно, с деланной серьезностью, пожала ему руку. – И какие планы?
- Хочу съездить куда-нибудь.
- Просрать шальные деньги?
- Типа того. Поедешь со мной?
- Нет, мой Дартаньян, - сказала Ольга, не раздумывая. – В этом деле ты и без меня справишься.
- Ты что злишься на меня? – расстроился Морис.
- С чего это ты взял?
- Я думал, ты поедешь…
Ольга принялась его успокаивать:
- Ты только не расстраивайся, пожалуйста – ничего личного. Если честно, мне просто не охота… как бы это тебе объяснить: ссориться с тобой. Ты парень добрый и неглупый вроде. И ты мне нравишься – это правда. Ну, вот я и спрашиваю тебя: зачем куда-то ехать, чтобы все испортить?
- Да почему испортить? – кипятился Морис.
- Какой ты непонятливый, налей-ка еще, - Ольга придвинула свой бокал. – Да, и возвращаться в родные пенаты тяжело будет… Скажи, я всегда хотела тебя спросить… ты, случаем, не родственник того самого Д’Артаньяна? Насколько я знаю, он ведь реальный персонаж?
- Не знаю, - Морис, пожал плечами.
- Неужели ты никогда не интересовался? – удивилась Ольга.
- У нас в семье говорить об этом было как-то не принято…
- Почему?
- Дед был коммунистом, отец тоже… Неудобно быть коммунистом с такой фамилией. Дед даже немного изменил ее – убрал апостроф. Так что я Дартаньян без апострофа. Глупо, правда?
- А знаешь, что сделал бы Дюма с Д’Артаньяном, если бы они оба жили в наши дни?
- Что?
- Он направил бы жаждущего славы и денег молодого гасконца прямиком на телевидение, в программу «Кто хочет стать миллионером».
- Ну и что?
- Неужели ты не видишь, как это пошло?
- Если честно, не вижу, - обиделся Морис. – По твоему, я не должен был идти на это чертово шоу?
- Ну, почему же? Просто, перед этим тебе нужно было вернуть фамилии прежний вид.
- Я тебя не понимаю.
- Ты мой глупенький! – Ольга поцеловала его в лоб. – Уже решил, куда поедешь?
- Нет. Хотел с тобой обсудить, - Морис так расстроился, что не мог этого скрывать, это, в свою очередь расстраивало его еще больше.
- Послушай, друг сердечный, - просияла Ольга, игнорируя его расстройство, - а поезжай-ка ты в Россию!
- Зимой, в Россию? – Морис оживился.
- Именно зимой! – подтвердила Ольга. – Новогодняя метель! Тройка с бубенцами! Снег увидишь. И люди там такие… Как бы это сказать… В общем, если хочешь просрать кучу денег за короткий срок – лучше России страны не найдешь!

Морис допил шампанское, и мир стал другим: непридуманным, чужим.
На следующий день Морис отнес чек в свой банк, купил путеводитель по Москве и Санкт-Петербургу и оплатил в Club Med двухнедельный тур по России (Москва, Санкт-Петербург, Золотое Кольцо). Зашел на рынок Клиньянкур, где по разумной цене приобрел «русскую шапку», китайский пуховик и три пары шерстяных носков. Менее чем через месяц – второго января самолет A310 компании Эр Франс (рейс AF 2944) с Морисом на борту приземлился в Аэропорту Шереметьево-2.

Россия встретила Мориса Дартаньяна неприветливо. Серым небом и дождем. Группу туристов из Франции посадили в автобус и отвезли в гостиницу Космос. За тонированными стеклами Морис почти ничего не разглядел. Москва оказалась какой-то темной. Снег если и был, то не бросался в глаза. Спутники Мориса – те, с которыми он успел познакомиться в самолете, - показались ему скучными. Особого интереса к нему они тоже не проявили, поэтому, зарегистрировавшись в отеле, Морис заперся в номере, и хотя было еще не поздно – полночь (21 час по Парижу) - улегся в постель. Завтра, когда вся группа отправится на запланированную обзорную экскурсию по Москве и в Кремль, он собирался отколоться от коллектива соотечественников и погулять по городу индивидуально, но поскольку местных порядков он не знал, надо было придумать, какой-нибудь благовидный предлог, простуду или еще что-нибудь. Лучше, конечно, что-нибудь поинтереснее. Он как раз усердно работал над этим, когда раздался звонок.

- Гёлз? Драгз? Водка? – предложили на том конце провода.
- Ньет! – отказался Морис и повесил трубку. Теперь постучали в дверь. Морис никого не ждал, но вылез из постели и открыл. В коридоре стояла симпатичная платиновая блондинка лет четырнадцати в джинсах и розовой кожаной куртке.
- Ту хандред евро найт, - произнесла она приятным голосом и улыбнулась очаровательной улыбкой.
Морис хотел захлопнуть дверь перед ее носом, но вместо этого, галантно посторонился, впуская гостью в номер.
- Джёман? – спросила девушка.
- Френч, - ответил Морис.
- Ноу спик френч, - предупредила девушка и представилась: – Ми Ольга.
- Морис, - представился Морис.
- Дую вонт ту дринк?
Пока Морис думал, что ответить, Ольга позвонила в румсервис, и через 5 минут в номер доставили бутылку Моет и Шандон в хромированном ведерке и черную икру в хромированной икорнице.
Морис разлил вино по бокалам. Они чокнулись. Он пригубил. Она выпила залпом.
- Дую вонт пилз? – спросила девушка, закусывая икрой.
- Вот пилз?
Девушка извлекла из лифчика пакетик с розовыми таблетками, и высыпала на стол несколько штук.
- Вот из ит? – поинтересовался Морис.
- Экстази! – объяснила Ольга. – Твенти евро. Вери гуд.
Морис взял таблетку, пытаясь разобрать, что за символ на ней изображен, но так и не понял. Конечно, он знал, что такое экстази, хотя раньше никогда не пробовал – не доводилось…
- Энд ю? – указал он на Ольгу.
- Ок! – согласилась она. – Твенти евро.
Морис заплатил девушке сорок евро и запил таблетку шампанским. Ольга поступила так же. Они помолчали. Ольга включила телевизор и нашла какой-то музыкальный канал.
- Хау олд а ю? – забеспокоился Морис.
- Твенти, - успокоила Ольга.
- Евро? – пошутил Морис, но Ольга не оценила остроту.

Ждать пришлось не долго. Уже через пятнадцать минут Морис ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев, волшебным образом превратившееся с чувство легкости, которое быстро нарастало, вызывая некоторый дискомфорт. Звук работающего телевизора и вообще все звуки стали приглушенными, как будто их источники переместились куда-то в ванную или в шкаф. Дыхание участилось. Морис встал, прошелся по комнате. Вернулся в кресло и решил, что ему надо прилечь. Ольга куда-то исчезла. Но его это совершенно не обеспокоило. Тем более что она вскоре появилась – в банном халате на голое тело, если не считать белых чулок и туфель на высокой прозрачной платформе. Морис точно помнил, что до этого она была обута во что-то другое, но во что? Мысли отправились вспять.

«Приняла душ» - догадался Морис. «Раздевает меня» - догадался он снова, когда Ольга расстегнула ширинку его пижамных брюк. Девушка аккуратно извлекла наружу член и взяла в рот. Это было приятно, но совсем не так, как обычно. То, что он сейчас ощущал было странным образом похоже на чувство, которое он испытывал ребенком, когда мать перед сном приходила поцеловать его и, присев на край детской кроватки, нежно гладила по волосам. Морису стало любопытно, и он приподнялся на локтях. Ольга – теперь уже без халата стояла на коленях перед кроватью и с завораживающей ритмичностью двигала головой. Морис понял, что она движется в соответствии с ритмом музыки, доносившейся из телевизора. «Какая хорошая музыка!» - подумал он и вернулся в лежачее состояние. Ему стало жарко, и он снял куртку пижамы через голову. Ольга поняла это по-своему. Она стащила с него штаны, надела на член презерватив и наделась на него сама. Избранная Ольгой тактика заключалась в ритмических приседаниях с разведенными в стороны коленями. Морис видел такое только в порнофильмах, подозревая, что подобный способ при всех очевидных плюсах требует серьезной физической подготовки женщины, даже если она и проститутка. Ольга, например, так не могла. (Та Ольга, которая в Париже). Через какое-то время, целиком потраченное на изучение узоров потолка, Морис, наконец, почувствовал нечто похожее на сексуальное возбуждение, но тут в телевизоре началась реклама, Ольга сбилась с ритма, и возбуждение прошло, уступив место любопытству, с которым Морис, наконец, разглядел свою любовницу. Хотя правильнее было бы сказать – попытался: поскольку ее лицо никак не удерживалось в фокусе взгляда, словно намеренно ограничивая возможности наблюдателя расплывчатыми характеристиками типа «симпатичное», «миленькое» и т.д. Зато Морису удалось зацепиться за грудь – она была красивая – небольшая, но и не маленькая, свежая, упругая – во всяком случае, выглядела такой со стороны. Во время осмотра груди неожиданно вернулось возбуждение. Но Ольга опять все испортила: хлопнув Мориса по плечам, она остановилась и будто чем-то сильно обрадованная спросила:

- Дую вонт анал секс?
- Джаст э моумент! – попросил Морис, снял с себя удивленную девушку и вошел в платяной шкаф. Выйдя оттуда полностью одетым, он галантно протянул Ольге локоть и торжественно произнес:
- Лэтс тэйк э вок! – и торопливо добавил: - Донт уори эбают ёр мани. В огромных зрачках Ольги отразился карточный полет двух банкнот по двести евро, с благородным хрустом приземлившихся на полироль стола.
- Ок! – согласилась Ольга и к деньгам на столе добавились еще две розовые таблетки.
Москау бай найт показалась Морису гораздо интереснее, чем в серых сумерках. Не только центр города, но и основные магистрали источали приятный, почти домашний свет, яркий, но не настолько, чтобы можно было обмануться насчет времени суток. Людей было много, но страха они не внушали, машины двигались организованно. Новогодние гирлянды на елках создавали атмосферу праздника. Ольга объяснила, что в России Новый Год отмечают две недели.

Распив бутылку шампанского на Красной Площади, Ольга и Морис отправились ужинать в Националь. Заказали кучу блюд, поковыряли их и бросили – есть совершенно не хотелось. Зато они много выпили и поехали к каким-то Ольгиным друзьям, которые оказались подругами и жили в одной спальне. Там они пили шампанское и пытались общаться: многие из женщин весьма бегло изъяснялись на английском. При этом их всех почему-то интересовало только два вопроса: чем он занимается и сколько зарабатывает – получив ответ, они тут же о нем забывали, всецело отдаваясь разговору между собой, смысл которого оставался тайной для Мориса.

Через какое-то время в компании появились и мужчины – эти двое, одетые в черное, ничего не пили и, напротив, всё время молчали. Морис пытался наладить общение хотя бы с ними, но тщетно. Хотя их постепенно становилось все больше: сначала четверо, потом шестеро. А потом они заполнили собой все пространство и оказались полицейскими. Всех забрали в участок – Морис так и не понял, за что. Женщин отпустили, а Морису пришлось задержаться – в кармане его китайского пуховика нашли пакетик с розовыми таблетками. Он никак не мог объяснить, как эта Ольгина вещь оказалась у него. Спросить тоже было не у кого, так как Ольга куда-то исчезла.

Морис не на шутку испугался, он много слышал о российском правосудии, и очень мало хорошего. Однако в полиции к Морису отнеслись вполне цивилизованно: получив штраф в размере пяти тысяч евро, ажаны не только избавили его от протокольной волокиты, но даже вернули пакетик с таблетками и под конвоем доставили в отель. Весь остаток ночи и половину дня Морис провел в гостиничном баре, который покинул около трех дня в компании двух женщин легкого поведения.

Укрепив дух таблетками, они до поздней ночи предавались изощренному разврату, который не принес Морису ни духовного, ни физического облегчения. Выпроводив жриц любви, он в ясном рассудке лег спать и проспал более тридцати часов, полностью исключив из своей жизни день 5 января 2005 года.

Проснувшись днем шестого января в превосходном настроении, Морис произвел инвентаризацию имущества, с удовлетворением отметив, что все его документы и банковские карты, а также ноутбук, мобильный телефон и фотокамера - на месте. Не хватало лишь одного – всех наличных денег, но это проблема разрешилась прямо в холле гостиницы, где благодаря банкомату, исхудавший за несколько дней бумажник вновь набрал здоровый вес.

Пообедав в одиночестве – группа соотечественников с утра укатила в Ярославль – Морис решил прогуляться по Москве при свете дня, а вечером отправиться в Санкт-Петербург, про который слышал много хорошего.

Выйдя на божий свет, он понял, что беспокоило его все эти дни – на улице совсем не было снега, если не считать бурых камней у обочин дорог – впрочем, если бы ему не сказали, что это снег, он никогда бы не догадался. Как не догадался бы и о том, что Рождество в России отмечается по старому стилю – с шестого на седьмое.
О русском Рождестве Морису сообщил гид Ярослав, ужасно обрадовавшийся тому, что смог, наконец, до него дозвониться. Гид дал ему два совета: либо воздержаться от ночных прогулок, либо - наоборот – в зависимости от того, зачем он, собственно, приехал. А когда Морис поинтересовался, где можно воочию увидеть аутентичный ортодоксальный ритуал празднования Рождества, Ярослав посоветовал ему отправиться в Сергиев Посад – в Троице-Сергиеву лавру.

Заказав через гида номер в гостинице «Загорск», Морис забежал в «Космос» переодеться и освободить карту памяти фотоаппарата, сел в такси и еще засветло отправился в Сергиев Посад.

Посад бурлил. Со всех концов города к лавре стекались тонкие ручейки человеческой массы и, по крайней мере, одна полноводная река, та, что брала исток у ж/д и автовокзала. Морис подошел к лавре со стороны гостиницы, то есть влился в поток у самого устья – и этот поток подхватил его и понес внутрь монастыря. Пройдя узкое место ворот, человеческая река сбавила темп и успокоилась, превратившись в озеро. На внутреннем пространстве монастыря люди двигались уже не так упорядоченно, поэтому обнаружить там некий центр всеобщего притяжения несведущему человеку было трудно. Особенно иностранцу. Морис занервничал: до начала праздничной литургии оставалось еще около часа, но ему не хотелось провести это время во тьме и невежестве. К тому же всегда лучше занять хорошее место заранее – если оно вообще еще есть.

Влекомый интуицией, Морис вышел на главную площадь, образуемую пятью храмами. Здесь интуиция его покинула. Наблюдение за людьми ничего не дало: если публика и отдавала предпочтение какому-то одному пункту назначения – то делала это незаметно. Морису показалось, что кто-то махнул ему рукой. Кажется, это был Ярослав, но не точно, так как, дав отмашку, мужчина показал спину, тут же превратившись в одну из сотен темных фигур, и пошел в сторону от площади. Морис последваол за ним, миновал входные ворота, рискуя попасть под колеса, перешел через шоссе и вскоре оказался в маленькой кособокой церквушке.

Внутри было темно и чадно. Казалось, тяжелый воздух, с трудом проникая в легкие, утяжелял тело, движения и мысли. Постояв у входа, Морис понемногу освоился, и потихоньку двинулся вперед, туда, где в свете лампад смутно угадывалось расширение пространства. Видимо, там уже шла служба. До него долетали обрывки произнесенного нараспев речитатива. Присутствующие периодически осеняли себя крестным знамением. Их было много, но привыкший к толчее большого города, Морис уверенно продвигался вперед. Наконец, он достиг большой залы с высоким куполом, которая была довольно хорошо освещена. Публики в зале не было – она как бы осталась за кадром, образовав живую границу по краю круга, в центре которого творилось, что-то несусветное: на полу лежал одетый в лохмотья человек, кажется, женщина, над ней, пританцовывая, суетился огромный бородатый поп, томным басом читая какое-то заклинание.

Морис достал и включил камеру. Женщина оживилась: дрожа всем телом и особенно каждой конечностью, она принялась выкрикивать что-то, подражая напыщенным интонациям, обычно приписываемым духам и приведениям. Поп тоже повысил голос, но тщетно – женщина его совсем не слушала: она билась в конвульсиях, кричала, рычала, вертелась волчком, как капризный ребенок, оставленный без сладкого. Поп троекратно перекрестился, снял с шеи огромный металлический крест, и треснул им женщину по голове. Получив удар, она замерла, зловещим голосом произнесла какую-то фразу, в конце которой Морис расслышал свою фамилию и, указав искривленным перстом на французского гостя, отрубилась. На Мориса устремились десятки тяжелых, недобрых взглядов, один из которых – самый неприятный – принадлежал священнику. «Хорошо еще, что я догадался не помочиться на стену» - пошутил Морис про себя, но легче не стало. В результате незамеченной им рокировки, он оказался зажат толпою с трех сторон: с боков и сзади, как будто кто-то невидимый, но сильный предлагал ему выйти на сцену, то есть в круг.

Решив не доводить дело до вполне вероятного недоразумения, Морис, выключил и спрятал камеру, сделал решительный шаг вперед и, не давая своим предполагаемым оппонентам опомниться, быстро двинулся в обратном направлении.

Бесцеремонно растолкав стоявших на пути, он вышел на улицу. Погони не было. Он с наслаждением вдохнул свежего воздуха и понял, что совершенно не знает, куда идти. Это делало выбор пути практически безграничным, как бы реализуя на практике принцип идеальной свободы, в соответствии с которым Морис побрел, куда глаза глядят. Стараясь избегать длинных прямых отрезков, он часто сворачивал то налево, то направо, то шел наискосок. Поэтому когда часа через два он устал и присел на скамейку отдохнуть, окрестности показались ему знакомыми. Из-за кирпичной стены справа виднелись купола монастыря, но после того, что случилось в церкви, смотреть на рождественскую мессу ему расхотелось. И хотя прогулка по свежему воздуху очистила разум, а сцена церковного избиения поистерлась и переместилась куда-то на периферию памяти, Морису было бы интересно узнать, чего такого наговорила про него эта сумасшедшая, чтобы вызвать в людях если не агрессию по отношению к нему, то явную неприязнь. Морис просмотрел запись: зловещая фраза, в которой, как минимум дважды упоминалось его имя, записалась почти идеально. Требовался перевод, точнее переводчик, причем, хорошо знакомый с местными обычаями и церемониалом.

- Господин Дартаньян?! – позвали его. Морис вздрогнул. Это был гид Владимир. Оказывается, в Ярославле французская группа разделилась на две команды: первая осталась пьянствовать в древнем городе на Волге, вторая только что приехала в Сергиев Посад, чтобы поприсутствовать на Рождественской литургии.
- Как хорошо, что вы еще не в лавре! – обрадовался Морис. У меня как раз есть к вам небольшое дело? Поговорим минутку?

Выпив залпом стопку водки (этому его научила Ольга в Париже) в кафе «Приют Странника» (Auberge de Pilgrim), Морис выложил камеру на барную стойку, у которой они разместились, и включил воспроизведение.
- Вы можете это перевести? - попросил он.
- Если дословно, получается примерно вот что… - Владимир наморщил лоб и выдал с той же интонацией, что и на камере: «Три Дартаньяна съели своего отца, пятьдесят ключей закроют бокалы гнева, один найдет еще двоих для жертвы, вот Дартаньян - убийца тайный кардинала!» Что это такое? – удивился он.
Морис рассказал. Владимир посмотрел на часы и рассмеялся.
- Сегодня четверг! - объяснил он. – По четвергам здесь проводят так называемые «изгнания беса». Вы фильм «Экзорцист» смотрели? Это почти тоже самое. Дикость, конечно, но что поделаешь? Тут таких клиентов много. И у каждого свое. Одни как звери кричат – прямо диву даешься. Другие пророчествуют. Вам, видимо, второй вариант попался. Не обращайте внимания – бред полнейший и симуляция.
- Но с какой целью? – удивился Морис.
- Как бы вам сказать – это что-то вроде представления, шоу. На этих юродивых, как на звезд в театр ходят. Как четверг, так на Флоренского не пробьешься! Это там, где церковь, в которой вы были. Потом пожертвования. А из них жалованье им идет. Они, актеры эти, всю неделю-то нормальные, а как четверг, так сразу и того… Раньше такие сеансы вообще в лавре проводили. Слава богу, одумались. Да, видно, не все. А публика-то публика! Вы обратили внимание? Только что с большой дороги. И как вас угораздило-то?
- Но если все это спектакль, тогда получается, что он рассчитан на меня? Она ведь ясно мое имя произнесла! – не сдавался, Морис.
- А вот это совпадение, я уверен. То есть, имя, может быть. Но вы же понимаете, что Дартаньян – имя нарицательное. Его каждый знает. Даже те, которые на «спектакли» ходят. Любого спросите: Кто такой Дартаньян? И любой вам скажет – королевский мушкетер из романа Дюма. Вы, я надеюсь, не мушкетер? Ну, откуда этой безмозглой старухе знать, что вас тоже зовут Дартаньан? Логично? – виновато улыбнулся. – Так что не берите в голову. Чистое совпадение, хотя и забавное.
– А почему же она тогда на меня показала?
- А может вам почудилось? Жара, духота, лампады коптят, пламя свечное колышется, тени движутся… Вот и привиделось.
- Да ведь и на записи видно - она прямо пальцем в объектив тычет... Вы не подумайте, я не параноик. Просто как-то это все странно, точнее не странно, а… ну, не важно… У меня к вам еще одна просьба: повторите мне этот… лимерик, на французском. Я его на видео запишу на память.
Морис включил камеру и Владимир повторил: «Три Дартаньяна съели своего отца, пятьдесят ключей закроют бокалы гнева, один найдет еще двоих для жертвоприношенья, вот Дартаньян - убийца тайный кардинала!»
- «Жертвоприношенья»? В прошлый раз вы сказали «жертвы»?
- Разве? Видите ли, в русском языке это слово можно понять двояко… - Владимир продолжал говорить, но Морис, его уже не слушал. «Жертвоприношение» - было не просто совпадением, при желании оно могло превратить в такие же «совпадения» целый ряд событий последних дней, фактически лишая их независимости, ущемляя в правах, заключая в клетку судьбы, фатума, рока… Для этого нужно было лишь сопоставить кое-какие факты… и быть готовым к тому, что друзья начнут крутить пальцем у виска за твоей спиной.

В кафе появился Ярослав. Морис отсалютовал ему рукой, а когда он подошел, на всякий случай рассказал о своем приключении и ему. Просмотрев запись два или три раза, Ярослав заявил, что, во-первых, по его мнению, речь идет именно о «жертвоприношении», во-вторых, женщина произнесла не «ключей», а «кирпичей» и, в третьих, Владимир не так перевел слово «банки», которое следовало понимать, не как «бокалы», но именно как «банки», в которых хранятся деньги, что в свою очередь подкрепляло версию насчет кирпичей – кирпич или brique по-французски, означает «десять тысяч» - в денежном эквиваленте.

Версия Ярослава прозвучала подозрительно. Особенно в свете последних «совпадений». У Мориса создавалось впечатление, что его кто-то разыгрывает или того хуже разводит на деньги. На те самые пятьсот тысяч (на самом деле, конечно, меньше) которые он получил на шоу «Кто хочет стать миллионером»). Отбросив эти мысли, как явно параноидальные, Морис попросил Ярослава и Владимира написать на бумаге свои версии русского текста печатными буквами, расплатился и ушел, объяснив, что ему нужно побыть одному.

Для иностранца, не знающего по-русски, найти в подмосковье в конце рабочего дня библиотеку – более чем невыполнимая миссия. Но Морису повезло: выйдя из кафе, он столкнулся с Жаном-Франсуа из группы тех, кто приехал из Ярославля. Жан-Франсуа был так пьян, что едва не задушил Мориса в объятиях, после чего, прерываемый приступами смеха и икоты, рассказал ему о том, что в Ярославле есть памятник «Святой Троице». И лишь затем представил свою спутницу Наташу – миленькую краснощекую девицу в шубе из какого-то животного. «Ей всего пятнадцать, представляешь! - шепнул он Морису на ухо. – Только что познакомились».

- Она говорит по-французски? – поинтересовался Морис.
- Она? - Жан-Франсуа, с трудом сфокусировал взгляд на своей спутнице: - Говорит!
- Вы не подскажете, как пройти в библиотеку? – спросил ее Морис.
- Ой, это совсем рядом! – почему-то обрадовалась Наташа и на школьном французском объяснила, что ближайшая библиотека находится во дворе соседнего дома. Поблагодарив девушку, Морис заспешил в указанное место, но сделав несколько шагов остановился, обернулся и, обнаружив, что Наташа все еще смотрит на него, задал ей еще один вопрос:
- Вы знаете, кто такой Д'Артаньян?
Наташа отрицающе покачала головой.
- Я так и думал! – заявил Морис и зашагал в прежнем направлении.

Он долго не решался войти: здание, которое находилось в том месте, где и должно было находиться, в полном соответствии со словами Наташи, меньше всего походило на библиотеку, больше всего походя на сарай. Наконец, открыв железную дверь, Морис вошел. Было темно, но запах печатной продукции придал ему решительности. Поблуждав минуту по гулким коридорам, Морис набрел на слабо освещенную комнату, разделенную пополам огромным стеллажом с книгами. Судя по всему, это был читальный зал, в котором горела одна единственная настольная лампа - где-то по ту сторону стеллажа. Вместе со светом до Мориса донеслись звуки. Для библиотеки они были не совсем обычными: ритмичный скрип мебели, вздохи и бормотанье. Можно было предположить, что эти звуки производит совокупляющаяся в полумраке зала пара. Как благородный человек Морис уже собирался уйти, как вдруг отчетливо услышал «Дартаньян», произнесенное страстным шепотом. «Показалось», - подумал он, но все-таки прислушался, и снова услышал, как кто-то произнес его имя… Ситуация была пикантной, но теперь он уже не мог просто так уйти – загадочные «совпадения» становились слишком навязчивыми. Стараясь не шуметь, Морис медленно приближался к источнику «интриги». В неярком освещении он едва не споткнулся о лопату, забытую кем-то у разделительного стеллажа, заставленного фолиантами в красном переплете, прошел еще немного и оказался у о «окна», образованного в стеллаже отсутствием книг. В окне совершенно отчетливо вырисовалась картина, пару минут назад нарисованная его воображением, не считая, конечно, деталей, которые, впрочем, стоили того, чтобы их рассмотреть.

На одном из читальных столов лежала никто иная, как Ольга – его недавняя знакомая, та самая, с таблетками. Между ее задранными к потолку голыми ногами располагалось огромное толстое тело – и прежде всего живот, будто усевшийся Ольге на грудь. Сходство живота с задом подчеркивала густая борода, которую, если не видеть лица ее хозяина, можно было принять за ниспадающие на спину длинные волосы. Но вот лицо, оно не только не оставляло сомнений в том, что волосы происходили из бороды, но и не хуже паспорта предъявляло саму личность мужчины – это был тот самый священник, который час назад проводил тот самый сеанс «экзорцизма»: без черной рясы, без цилиндрического убора на голове, в объятиях юной красотки, он выглядел еще экстравагантней, чем там, в церкви... Под ногою Мориса скрипнула половица, и совокупление прекратилось.

Он замер, но было поздно. Погасив настольную лампу – источник света, привлекший Мориса, и, раздобыв где-то электрический фонарик, толстяк, не одеваясь, предпринял осмотр помещения. Когда стало ясно, что, осмотром своей половины читального зала он не ограничится, Морис сделал несколько осторожных шагов назад – за лопату, и, дойдя до края стеллажа, вжался в щель в кирпичной стене. Прыгающий свет фонаря и шлепанье босых ног приближались. Голубоватое пятно света легло на его туристические ботинки и, замерев, поползло вверх, выдирая из тьмы всего Мориса целиком.

Надо было выходить и объясняться. В конце концов, все тут взрослые люди… Он вышел.
За фонарем, светившим теперь прямо в лицо Морису, во тьме раздался тихий скрежет металла о каменный пол. «Лопата!» - сообразил Морис, понимая, что объяснения, скорее всего, не получится. Надо было бежать, причем немедленно. Ему показалось, что рядом пролетела какая-то крупная птица, едва не задев его крылом. Раздался громкий вздох, тяжелый удар и треск. Морис запоздало зажмурился.

Когда он открыл глаза, то увидел Ольгу, торопливо одевающуюся в свете настольной лампы. И Ольга и лампа, и стол были видны без помех, как будто кто-то убрал стеллаж, только что разделявший пространство зала. Через миг Морис увидел и его. Предмет библиотечной мебели лежал перед ним неким подобием «альпийской горки», в недрах которой находился толстяк – это было ясно – как и то, что ему не стоило трогать лопату, служившую подпоркой рухнувшей конструкции.

- Ольга! - позвал Морис. Девушка вздрогнула.
- А, это ты, - произнесла она по-английски, когда он вышел на свет. – Ты что здесь делаешь?
- Хотел уточнить кое-что в словаре…
- Где Николай? – оборвала Ольга.
Морис показал на стеллаж. Девушка взялась за голову и бросилась разгребать завал из книг, попутно пытаясь приподнять слишком тяжелый для нее деревянный остов. Морис последовал ее примеру.

Лишь полностью освободив стеллаж от книг, они с трудом сдвинули его, открыв, лежащее на спине тело Николая. Оно было сплющенным и изукрашенным лиловыми квадратами, как будто побывало в вафельнице. В левой руке Николай всё еще сжимал лопату. Было, ясно, что он мертв.

- Боже! Боже! Боже! – причитала Ольга. Морис знал, что это значит «Mon Dieux!» Он попытался успокоить девушку.
- Всё в порядке, это ведь несчастный случай! (Эксидент!)
- Эксидент! – повторила Ольга, качая головой. Еще раз окинув взглядом картину происшествия, Морис вынужден был признать, что со стороны она выглядит не такой однозначной. Голое, приплюснутое тело с вафельными квадратами на груди и конечностях, лопата в левой руке, разбитый фонарь на полу… не забыть место действия – библиотека! В общем, у полиции могли возникнуть резонные в данном контексте вопросы. Вероятно, им с Ольгой не стоило откапывать тело, а теперь не стоит здесь задерживаться. Морис изложил ей свое видение.
- Полиция! Какая полиция!? – возмутилась девушка. – Это мафия! Ду ю андестэнд? Ма-фи-я! – повторила она по слогам.
- Мафия? – удивился Морис, указывая на тело: – Разве он не священник! Я сам видел, как он…
- Не знаю я, какой он там священник, но то, что они иностранцев разводят - это точно. Ты думаешь, кто меня к тебе в «Космос» послал? И вообще, заткнись! Не мешай мне думать! – произнеся всё это, Ольга присела на краешек стола и действительно задумалась. Морис тоже задумался. «Церковь – и мафия! Непостижимо!» - думал он, вспоминая шаманский ритуал, с таким блеском проведенный Николаем каких-нибудь пару часов назад. И вот теперь этот человек был гол и мертв, раздавлен книгами. Непостижимо! Но зачем кому-то потребовалось подсылать к нему Ольгу?
- А ты не понял? – съязвила она.
- Нет…
- Сколько ты денег за ночь слил? Помнишь?
- Не помню!
- Не помнишь? Ты прости, что я тебе колёса подкинула. Эти менты и так у меня все бабки отобрали, а у тебя все равно еще много было. Я видела. Фак! Если бы не эти факин менты, меня бы здесь сейчас не было! Отдала бы бабки Николаю и привет! А так и бабки отобрали, и еще вот отрабатывать пришлось! Фак! Фак! Фак! Ладно, хватит. Бери-ка его за руку! – приказала Ольга, и, отняв у трупа лопату, подала пример. Морис подчинился.
Протащив Николая вдоль глухой стены, на которой угадывались фрески, изображающие русских писателей, Ольга и Морис с трудом втиснули широкое тело в проем узкой двери, ведущей в темное помещение, в котором стоял сильный запах кухни. Ольга громыхнула рубильником. В медленно просыпающемся, моргающем «дневном свете» помещение действительно оказалось кухней, с множеством плит, кастрюлей, моек, шкафов и гигантской мясорубкой. К ней они и подтащили тело Николая.
- Здесь что, ресторан? – спросил Морис.
- И ресторан, и отель, и баня с девками и оптовая база… - объяснила Ольга, запуская мясорубку.

Тело погрузили на специальную платформу, предназначенную для загрузки предметов большой массы. Электродвигатель приподнял платформу на нужную высоту, наклонил ее, и тело, двигаясь головой вперед, начало медленно исчезать в алюминиевом раструбе, как в пасти фантастического животного, с другой стороны которого вскоре показались красные шнурки плоти. Достигая определенной длинны, они автоматически обрезались и падали в пластиковый чан. Помещение наполнилось запахом свежего мяса. Действительность позеленела и стала утрачивать фрагменты.

Морис пришел в себя от невыносимого звона в ушах. Над ним склонилась Ольга и била по щекам.
- Вставай, мужчина, - произнесла она. – Нам его еще расфасовывать.
Морис поднялся. Ноги держали плохо. Он подошел к мойке, открыл кран. Его стошнило. Какое-то время он меланхолически наблюдал, как зеленоватую блевотину засасывает в отверстие слива. Потом начал активно помогать ей, меняя ладонями направление струи. Когда вся масса смылась, Морис подставил голову под кран и уже через пару минут чувствовал себя значительно лучше.

Использовав шарф в качестве полотенца, он осмотрелся в поисках Ольги. Она гремела чем-то в соседней комнате, откуда вскоре выкатила тележку с каким-то тряпьём. Тряпьем оказались два полотняных халата, под которыми весело блестел звонкий строй стеклянных банок с наклеенными на них бумажными этикетками, изображающими какой-то мясной пищевой продукт. Взяв в руки мерный совок из красного пластика, Ольга принялась буднично наполнять банки тем, что когда-то было Николаем. Преодолев отвращение, Морис накинул халат, и последовал ее примеру. Красная жижа была теплой, ему приходилось отворачиваться, чтобы снова не упасть в обморок, он ронял большие куски на пол, Ольга ворчала, глядя на то, как он халтурит. Но в целом дело спорилось.

Николай уместился ровно в 50 банок.

- Как вы называете это? – Морис указал на банку.
- Фарш.
- Нет, ёмкость, - уточнил он.
- Банка, - бросила Ольга и сунула ему предмет, напоминающий нож для пиццы – только более сложный.
- А это, мы называем «ключ», зе ки! – сказала она и объяснила зачем он нужен – закрывать банки жестяными крышками – и как им пользоваться.
- «Ключ»! – повторил Морис, «Пятьдесят ключей закроют банки гнева» прошептал в сладостном забытьи и погрузился в работу, которая оказалась не такой уж и простой. Закупорив пару банок, он вспомнил кое-что важное и спросил:
- Мне показалось, или ты упоминала мое имя там, на столе?
- Какое имя? Работай, работай! – прикрикнула Ольга, ловко орудуя ключом и даже не обернувшись.
- Дартаньян.
- Что? – Ольга остановилась.
- Дартаньян – это моя фамилия, Морис – имя, - объяснил он.
- Тебя реально Дартаньян зовут? – не поверила Ольга.
- Реально, - подтвердил Морис.

Ухмыльнувшись, Ольга вернулась к работе, потом бросила и, повернувшись к Морису, но стараясь не смотреть ему в глаза, смущаясь, рассказала, что Николая заводило, когда она называла его Дартаньяном. При этом сам он ее никогда об этом не просил. И узнала она о его странной слабости совершенно случайно. Как-то раз он нарядил ее в старинное платье: бархат, кружева, парик с буклями - и разложил в каких-то руинах в Ростове – прямо на каменном полу. Она хотела ему подыграть: собиралась назвать «рыцарем», но вместо этого почему-то назвала Дартаньяном, чем значительно сократила время процедуры и избавила себя от риска заработать цистит. Потом Ольга этим часто пользовалась – и всегда с одинаковым успехом. Несколько раз порывалась спросить Николая, что ему этот Дартаньян, но все не решалась.

- Теперь уж никогда не узнаю, - вывела она обреченно и, вернувшись к банкам, продолжила: - А странно, что ты тоже Дартаньян! То есть не тоже, а вообще... Прямо какая-то мистика! И зачем ты вообще сюда попёрся – в Россию! – задав риторический вопрос, Ольга замолчала. Молчал и Морис. Холодную тишину кухни нарушал лишь скрип металла по стеклу. Незакупоренных банок оставалось всё меньше. В то же время обратно пропорционально их числу в душе Мориса росло и крепло неведомое прежде чувство, которое он определил, как некий гибрид веры и уверенности в себе. Оно достигло максимума, когда Ольга закупорила последнюю банку.

- Куда мы все это денем? – спросил он. - Здесь оставим?
- Я же говорила: у них тут оптовая база и торговля продуктами питания. Вывезем, как купленный товар. Погрузим в машину – надо будет сначала машину поймать - и в лес. А лучше в реку или болото…

Ольга объяснила Морису, как пробраться к выходу со склада и убежала ловить машину, выйдя из здания через библиотеку. Миновав три поворота и один небольшой спуск Морис вышел на финишную прямую. Он отчетливо видел щеколду, на которую была заперта дверь в конце коридора – знак того, что сторож, исполняющий обязанности продавца, уже напился и спит у себя в конторке. Он даже слышал, как кто-то дергает дверь снаружи – скорее всего это была Ольга. Но когда до последней черты оставались считанные метры его окликнули.

Морис обернулся и увидел, как из противоположного конца коридора к нему, поигрывая резиновой дубинкой, неспешно движется мужчина в камуфляже. Оценив расстояния между ними, и от него до двери, Морис решил, рискнуть и прорваться с боем. Дружелюбно кивнув сторожу – очевидно, это был он – Морис произнес только что выученные «Банка, ключ!» и поехал дальше.

- Эй! – в окрике сторожа послышались недобрые нотки и, судя по топоту, он почти перешел на бег.
Морис решил не оборачиваться. Кто-то снова дернул дверь с той стороны – щеколда отлетела, деревянные створки разошлись, и внутрь вбежала Ольга. Морис остановился.
- Салют Мальчишу! – воскликнула Ольга, с деловой улыбкой глядя мимо Мориса. – Где пропадаешь? Мы тебя час целый ищем! И подмигнула французскому гостю. Тот закивал, делая вид, что согласен и, пропустив Ольгу, идущую на сближение с охранником, обернулся.
Сторож стоял от него в двух шагах. Он был трезв и мрачен. Проигнорировав сказанное Ольгой, он указал дубинкой на тележку с банками и недовольно спросил:
- Эт, чё?
- Тушенка! Не видишь что ли? – Ольга изобразила недоумение. – Пятьдесят банок. Оформляй, давай. Клиент торопится.
- Свиная? – неуверенно уточнил сторож.
- А то какая ж.

Медленно сосчитав количество банок, сторож, почему-то повеселел.
- Бланков нету. Если брать то без документов.
- Да нам по фигу, - согласилась Ольга. – Для детского дома берем. Ты цену назови.
Сторож еще раз посчитал банки, долго морщил лоб и шевелил губами, производя умственные вычисления.
- Пять штук, - выдал он, наконец.
- В евро берешь?
- По тридцать!
- Идёт, - Ольга повернулась к Морису и красноречиво потерла большим пальцем об указательный. Морис протянул ей бумажник.
- Так, значит, пять штук делим на тридцать, - бормотала Ольга, отсчитывая купюры, - делим на тридцать, делим на тридцать… Чё-та не делится. Короче, на тебе двести, и по рукам.
Сторож принял бумажку и козырнул, давая понять, что товар отпущен. Ольга чмокнула его в щеку и первая выскочила на улицу, придержав створки дверей для Мориса. Как только отпущенный товар оказался на улице, Ольга впряглась в тележку второй тягловой силой, направляя ее во тьму двора, в сплетение переулков, показавшееся Морису лабиринтом.
- Сейчас на машине за город, - излагала Ольга по мере движения, - километров двадцать-тридцать отъедем. Дальше пешком. А то еще водила доебётся. Она не замечала, что говорит по-русски и, следовательно, Морис ее не понимает. А он молчал, как будто ему было всё ясно.

Морис молчал до самой машины – микроавтобуса «Газель», который ждал их под разбитым фонарем возле темного пустынного сквера – молчал до того, момента, когда, загрузив в салон банки вместе с тележкой, уселся рядом с водителем и, отпустив ему иностранную улыбку, решительно заявил: «Ярославл». Ольга ткнула его локтем в бок.
- Что? – не расслышал водитель.
- Ярославл, - повторил Морис и аккуратно положил банкноту в пятьсот евро на приборную панель. Водитель, подхватил бумажку, словно боясь, что пассажир передумает, покрутил ее в руках, сунул во внутренний карман пуховика и завел мотор.
Дорога заняла более трех часов, которые Ольга спокойно проспала, устроившись в глубине салона, а Морис провел в бодрствовании, сидя рядом с водителем и уставившись в одну точку прямо по курсу.

Когда они въехали в город, Морис растолкал Ольгу и попросил ее объяснить водителю, что им нужен памятник Святой Троице. Получив инструкции, шофер молча кивнул, как будто последние годы только и делал, что возил пассажиров с грузом тушенки по памятным местам Золотого Кольца. И хотя он не только не знал, где находится искомый памятник, но даже слыхом о нем не слыхивал, вскоре они уже были на месте – первый же прохожий, почесав в затылке – указал им путь.

Отпустив машину, Морис и Ольга подкатили тележку к самому монументу. Три худощавые бронзовые фигуры встретили посетителей с божественным безразличием, бесстрастно взирая на их манипуляции со стеклянной посудой. Пятьдесят банок заняли почти весь диск постамента, оставив совсем чуть-чуть места для Ольги и Мориса, которые, закончив задуманное, стояли посреди стеклянно-мясного моря, обнявшись, как старые друзья, и смеялись от радости, что рождественские приключения так удачно завершились. Близость, возникшая из соучастия, ощущение остроты жизни, которое часто приходит вместе с риском умереть, банальный синдром полового возбуждения в общественном месте – всё шло к тому, чтобы уже через две минуты они втянулись в любовный процесс, замаскированный верхней одеждой. Процесс был по походному краток, что не помешало ему ярким лучом осветить часы, в нежности проведенные Морисом и Ольгой на заднем сидении такси, мчавшему их к Москве.

Приехав в столицу около пяти, они расстались. Морис вышел у гостиницы Космос, заплатил водителю и пожелал Ольге всего хорошего. Послав ему воздушный поцелуй, она уехала, увезя с собой почти всю его наличность, впопыхах подброшенную им в карман ее меховой куртки.

А в 9 утра того же дня Морис уже летел в Париж и поэтому не мог видеть по телевизору новость, которую показали все российские и часть зарубежных каналов: новость о том, что в ночь на Рождество у памятника Троице, в Ярославле, загадочным образом образовались 150 килограммов свежайшего мясного фарша в стеклянной посуде, который был почти сразу же распределен среди сирот и неимущего населения. Впрочем, новость эту показывали и в самолете на мониторах, транслирующих медиа-контент, создаваемый специально для пассажиров Эр Франс, чтобы те не скучали. Поэтому правильнее будет сказать, что причиной, по которой новость о фарше прошла мимо Мориса, стал не сам факт его отлета из Москвы, а книга, забытая кем-то в кармане спинки соседнего кресла. Книга называлась «Тотем и Табу» и заключала в себе четыре статьи Зигмунда Фрейда, посвященные некоторым социальным вопросам и в частности происхождению общества, бога и морали.

Конечно, Морис был знаком с взглядами знаменитого австрийского психолога. Но именно этот труд Фрейда никогда раньше ему не попадался. Не удивительно поэтому, что Морис открыл для себя много интересного. В частности мысль о том, что в основе общества, его законов и морали лежит преступление, а точнее убийство. И не просто убийство, а убийство отца-вожака, совершенное его детьми, которые затем поедают свою жертву, чтобы обрести ее авторитет и могущество (естественно безуспешно) а потом, разочарованные, придумывают и свято чтут целую систему самоограничений, призванных искупить их вину перед родителем. Впоследствии из этих ограничений вырастают правила и нормы, принятые в данном обществе. В том же ключе функционируют и религиозные доктрины, основанные на жертвоприношении - любая жертва: будь то отказ от мясных продуктов или добровольная смерть на кресте – означает «прости меня папа, за то, что я тебя съел». «Три Дартаньяна съели своего отца» - вспомнил Морис и снова углубился в книгу. Тот факт, что отца съели давно и не вы, а прощение просите вы и сейчас, Фрейд объяснял тем, что у ребенка всегда найдется, за что попросить прощения у отца. Например, онанизм, чувство вины за который нередко выражается в постоянной необходимости мыть руки или наоборот что-нибудь пачкать. Оторвавшись от текста, Морис подумал, что, пожалуй, на счет этого чувства можно отнести и повсеместный фантазм наших дней непременно эякулировать куда угодно, только не «туда». Миллионы людей, гложет чувство вины за онанизм, и в результате тонны человеческого семени уходят налево. Не в этом ли причина демографического кризиса в Европе? А что плохого в онанизме?! – с жаром спросил себя Морис и вспомнил одну не относящуюся к делу, но очень важную вещь. Он вспомнил, что у его пениса есть имя. Вернее было, когда-то давно, когда он был маленьким и еще не занимался онанизмом. В то далекое светлое время его пенис звали «Д'Артаньян». Как в «Трёх мушкетерах» - с апострофом, а не как в паспорте – без. Это означало, что он только что нашел «третьего Дартаньяна».

Теперь игнорировать пророческий смысл текста, прозвучавшего в его адрес вчерашним вечером, было, по меньшей мере, глупо, и, положив книгу на место, Морис достал из кармана листки с подстрочным переводом и попытался их расшифровать.

Под съедением тремя Дартаньянами своего отца можно было понять отказ трех поколений семьи (деда, отца и его самого) от своей исконной фамилии, то есть в некотором смысле – отказ от предков, от «отца». Хотя история со съедением казалась здесь притянутой за уши. Гораздо более любопытной Морису показалась версия со съедением Николая. Ведь он был священником и, следовательно, именовался «отцом Николаем». Конечно, нельзя утверждать, что «отца Николая» съели. По крайней мере, Дартаньяны. Зато они в прямом смысле превратили его в пищу. В контексте понесенного им личностного ущерба – это было равносильно поеданию. Если не сильнее – одно дело просто съесть отца, другое – приготовить и отказаться, побрезговать.

Кроме того Морису было ясно, что в смерти отца повинны именно «Дартаньяны». Если предположить, что слово «кардинал» в тексте означает просто священник (вряд ли Николай имел чин кардинала) а выражение «тайный убийца» истолковать, как «косвенный убийца», то финальная часть пророчества, разоблачающая лично Мориса (о чем свидетельствовал указующий жест старушки) можно было признать резонным. Ведь если бы он не прилетел в Россию, не приехал в Сергиев Посад, не пошел в библиотеку, Николай, вероятно, был бы жив. Не менее очевидным для Мориса был и тот факт, что главным или лучше сказать, непосредственным виновником смерти священника стал другой Дартаньян, тот, что был частью личности Николая, воплощающей в себе его тщеславие, похоть и безрассудство. Теперь можно только гадать, зачем ему понадобилась роковая лопата, но вряд ли он собирался вскопать ею библиотечную клумбу. Не обошлось и без третьего Дартаньяна, того, который заставил Мориса, пренебречь не только опасностью, но и стыдом, что, конечном итоге, и привело к столь печальным последствиям. Мориса немного смущали слова про пятьдесят ключей – ведь их было всего два – но, поразмыслив, он решил, что здесь имеет место гиперболическое смещение – и если принять крышки банок за те замки, которые должны были запереть пресловутый гнев в стеклянных емкостях – количество ключей уже не казалось чрезмерным – как раз по одному на каждый замок: идеальное соотношение, когда имеешь дело с таким опасным материалом. Теперь осталось решить загадку о «второй жертве», но самолет уже заходил на посадку в аэропорт Шарль де Голль.

Дождавшись полной остановки самолета, Морис вернул книгу на место. Вытащил сумку из ящика для ручной клади и проследовал на выход.

Сев в такси, он достал телефон: ему не терпелось, несмотря на ранний час, позвонить Ольге и в красках поведать о своих приключениях в России. Но вместо этого он набрал номер своего терапевта, узнал у него, где и когда можно сделать обрезание и тем же вечером подвергся ампутации крайней плоти. Поскольку обрезание – не такая уж и редкость в Европе, где ее чаще всего делают из соображений повышенной гигиены, ни терапевту, ни хирургу даже в голову не пришло поинтересоваться у Мориса, зачем оно ему понадобилось. Сама операция прошла безболезненно. Боль началась позднее – болела линия среза, болела сверхчувствительная головка, лишившаяся защиты. Сила трения, дарующая людям радости секса, превратилась для Мориса в источник мучений. Он пытался уменьшить ее, отгораживая уязвимый орган от окружающего мира всевозможными самодельными конструкциями, и стойко выносил страдания, происходившие от их несовершенства. Через неделю боль почти ушла. Через две ушла вовсе. Через три он посетил Ольгу. Во-первых, рассказать о России. Во-вторых, и это главное – избавиться от неприятных опасений и, возможно, узнать что-то новое о себе.

Ольга очень удивилась, увидев его таким. Умиленно потрогав и погладив его, она сказала: «Он стал ручным». Ольга тоже не спросила, зачем ему понадобилась операция. Но по ее словам Морис понял, что она думает, будто он сделал это для улучшения сексуальных возможностей: позже она сообщила Морису, что у него изменилась манера заниматься сексом. Она стала более спокойной и надежной.

На самом деле всё было гораздо проще и не так. Во-первых, это была жертва Мориса своему отцу, как извинение за нелюбовь, пусть и запоздалое – отец давно умер, - но все еще необходимое ему самому. Боль, которую он испытал должна была компенсировать чувство вины. Почему крайняя плоть? Потому что было бы глупо отпиливать руку или выбивать себе глаз. Но, конечно, куда более важной причиной обрезания стало то, что этим жертвоприношением Морис как бы официально признавал наличие провидения, судьбы. По крайней мере, того приключенческого фрагмента, который начался на телешоу у Наги и, который по идее должен был завершиться с принесением этой жертвы в частной клинике доктора Альвареса. И, наконец, это была та самая «вторая» жертва третьего Д'Артаньяна, принесенная во исполнение пророчества, данного ему в России – Морис разгадал эту загадку. Последствия заставили ждать себя ровно месяц, в течение которого он практически не расставался с Ольгой, которая в связи с этим фактически переехала к нему.

В один прекрасный день она сообщила ему, что беременна. В ответ на это сообщение, прозвучавшее так же бесстрастно, как и вообще все, что произносила Ольга, он, не ощутив ни трепета ревности, ни искушения истиной, так же бесстрастно предложил ей создать семью. Ольга обещала подумать и ушла, предоставив Морису такую же возможность.

Оставшись один, он включил телевизор. Наги окучивал очередного претендента на миллион. Прослушав, о какой сумме шла речь, Морис застал лишь сам вопрос: В какой из своих книг Зигмунд Фрейд утверждает, что в основе всякого общества лежит преступление… В этот миг Морис ощутил смешанное чувство облегчения и печали, которое он обычно испытывал, когда платил по счетам за электричество или газ. Но не так, как всегда: печали почти не было, а облегчение, попав в поле его ощущений, странным образом закрепилось в нем и все росло и ширилось, выпрямляя осанку и заставляя глупо улыбаться, как если бы он смотрел на себя со стороны. В тот момент, когда его спина выпрямилась настолько, что выпрямляться дальше означало бы выгибаться в обратную сторону, Морис понял, что счастлив. Правда, как обычно, не до конца – зато он знал, что окончательно счастливым его сделает только Ольга. Ее ответ.

Ольга поставила перед Морисом только одно условие, крохотным апострофом отделившее прежнего Дартаньяна от нового. В определенный природой срок Д'Артаньянов опять стало три.