Часы

Между ними шёл вечный спор - кто важнее и значительней. Время утверждало, что без него не было бы жизни вообще, а Часы настаивали на том, что без них вообще бы никто никогда о Времени бы не узнал. "Что Вы собственно такое? - усмехались Часы. -Вас же не видно и не слышно. Мы же постоянно в работе, каждую секунду считаем и каждый наш шаг слышно." "Можно подумать, - парировало Время, - что Вы считаете нечто абстрактное. Да, если бы не я, Вас бы и вовсе не замечали, и к Вашим бы шагам, как Вы говорите, не прислушивались." "Да, - продолжали ехидничать Часы, - Вы всё время уходите, а мы всегда идём. Разницу слышите?" "Слышу, - послушно отвечало Время. Только позволю Вам заметить, что несмотря на то, что я у х о ж у, я - всегда е с т ь, а вот Вы... - Время тактично помолчало, прислушиваясь к скрипучим шагам часов, - а Вы, простите, можете в один день сломаться и... всё. Я на своём веку это уже столько раз наблюдало, что... впрочем, огорчать Вас не буду. Тикайте на здоровье."

От таких грустных слов у Часов портилось настроение, и чтобы не упасть духом они ещё громче передвигали тяжёлые стрелки и ускоряли шаги. "Часы сегодня безобразно спешат. Переставь стрелки, да поживей." Сказала ворчливая старуха своему уже тоже не очень молодому сыну. Часы жили со старухой уже лет пятьдесят, и помнили её молодой и совсем неворчливой.
Когда-то Ада, так звали хозяйку дома, любила заглядывать в стекло Часов, поправляя локон в ожидании гостей. В те незапамятные времена Часы были заметным укрошением дома. Их чистили, полировали, натирали маслами. С лица стряхивали надоедливые пылинки. Стрелки и маятник блестели так, что каждый заходящий в дом гость восклицал "Ну, и красавцы Ваши часы, сударыня!" "И притом точны!" - добавляла Ада. По-вечерам она сама с любовью поворачивала золотой ключ, предварительно ласково и осторожно открывая тогда ещё не скрипучую дверцу к сердцу Часов.
А как они отбивали каждый час! "Какой у них удивительный баритон, не правда ли, господа?!" - восклицала Ада за ужином. "Я просто влюблена в их тембр!" От этих слов Часы старались быть еще точнее, пели в полный голос, и сверкали каждой клеточкой своего сложного существа. Они были молоды и абсолютно счастливы. Жизнь в доме зависела в полной мере от их хода. "Пора вставать", было неразрывно связано с их семи ударами. "Завтрак подан", - говорила служанка, когда они пели восемь раз. "Я буду к часу дома", - подмигивая Часам говорила Ада, и верно, с первым ударом она шумно звонила в колокольчик на входной двери. Ровно в пять всех звали к чаю, а в восемь к ужину. А когда не было гостей, после десяти Ада поворачивала ключ и желала им спокойной ночи. Тогда они ещё не вели бесконечных споров со Временем. Время подчинялось им, не давило своим присутствием на здоровые колёсики и пружинки.

Часы стояли в правом углу гостиной, у окна с голубыми шторами. Раз в год их навещал мастер - немолодой, усатый, с добрыми глазами и мягкими пальцами человек. Из кожанного саквояжа он вынимал молоточки и палочки, и как бы извиняясь за беспокойство, очень аккуратно подкручивал, подвинчивал и постукивал что-то внутри Часов, затем вспрыскивал в них нечто теплое и жирное. После его визита Часы чувствовали себя ещё моложе, красивее, и с легкостью шли вперёд и вперёд.

В воскресное утро одного солнечного дня, когда Часы еще не успели пробить и семи ударов, дом проснулся без их ведома, и началась весёлая суета. Служанка бегала по квартире, Ада из своей комнаты возбужденно покрикивала, никто не садился к завтраку. Часы наблюдали, но не вмешивались. Часам к десяти Ада выпорхнула из своей комнаты, и Часы замерли на секунду, но быстро опомнились и ускорили шаг. Они и впрямь были всегда точны. Ада в белом платье, прозрачная вуаль на голове, была хороша, как никогда. "Пора, поспешите", - подгоняла она своих родителей и брата, поправляя спадающий шлейф перед стеклом Часов.
В то утро Часы еще не знали, что с этого момента начинается новая жизнь для Ады, и в некотором роде для них. Они любовались своей хозяйкой и не подозревали о семейных переменах.

В доме поселился молодой человек, его лицо было знакомо Часам. Господин этот был частым гостем. А теперь стал занимать почетное место за столом, закрываться в Адиной комнате, и подолгу храпеть в кресле напротив окна. Ада перестала поправлять перед стеклом локон, стала задумчивой и порой забывала повернуть ключик. "Часы стали отстовать", - заметила как-то между прочим мама Ады. "Ах, неважно", - отозвалась небрежно пополневшая почти чужая Ада.

Стрелки Часов стали слегка сутулиться, циферблат пожелтел, а стекло затуманилось. Однако тяжелый маятник был чётко, и Часы пели всё тем же баритоном.
"Господи, как бесконечно тянутся часы", - расхаживая по гостиной, бормотал вечно недовольный Адин муж. Часы пробили шесть часов утра. Из комнаты, где жила некогда весёлая молодая Ада, вышла женщина в белом и тронула за плечо храпящего в кресле. "Мальчик. Поздравляю. Всё в порядке." С этого дня Ада почти перестала подходить к часам, редко выходила из дома и садилась к столу в халате. Часы заводил теперь Адин папа. После девяти вечера к маятнику прикрепляли что-то тяжелое, и часы перестали петь баритоном по ночам.
Они всё хуже и хуже видели, что происходит в доме, так как стекло совсем помутнело, а служанке было всегда некогда - она проводила большую часть дня в комнате, где поселилось маленькое крикливое существо - мальчик. Часы же несмотря на физическое недомогание, продолжали идти точно, и с болью задумывались о том периоде своей жизни, когда они были в центре внимания всего дома. "Может быть нам остановиться, и тогда хоть кто-нибудь о нас вспомнит..." Но сами они решиться на такой шаг никак не могли, а Адин папа никогда не забывал повернуть ключик, и хотя делал он это с безразличным лицом и явно без удовольствия, Часы в глубине души были ему благодарны - он был единственным человеком, кто подходил к ним и даже прислушивался к их пяти ударам, напоминая служанке: "Мария, уже пять. Чай, пожалуйста, в мой кабинет".

Ночами, лишенные голоса и от того тикающие настойчивей и громче, Часы начали осторожную беседу со Временем, которая потом уже гораздо позже превратилась в их вечный, относительно вечный для Часов, спор. "Простите, что я навязываюсь Вам в собеседники, - начали вежливо Часы, - но Вам не одиноко вот так просто ходить и молчать? Мы ведь так давно знакомы..." Время усмехнулось. "Вы знаете у меня столько в жизни приключений, что я просто не успеваю задумываться над вопросами одиночества. Простите, но я, видимо, плохой собеседник." "Жаль, - тихо проскрипели Часы. - Мне всегда казалось, что между нами есть некая...Мы могли бы неспешно беседовать ночами." "А я никуда не спешу. Просто... впрочем, если Вы настаиваете, то можно и беседовать. Это правда, что последний раз я беседовал лет триста тому назад с песочными часами." "Простите, с какими часами?" "С песочными. Они всё пытались мне доказать мою зависимость от скорости падения песчинок, - Время рассмеялось, всоминая банальность древнего разговора. - Они утверждали, представте себе, что я останавливаюсь на ночь, так как их не переворачивали с наступлением темноты. И еще им переодически казалось, что я опаздываю, то есть не успеваю следить за пересыпанием песчинок, и они очень на меня злились. Когда же в один прекрасный день их просто забросили в дальний угол, то они имели наглость командовать мною из неподвижного своего состояния." Часы с трудом могли предстваить картину, описанную Временем, но они внимательно вслушивались в глубокий голос Времени, шагая рядом и в такт.
"Такие беседы нельзя было даже назвать беседами, - вспоминали Часы. - Обычно начинали мы, а потом шёл длинный монолог. Время всегда себя держало на определенном расстоянии. Никого не любило и не жалело. Было ко всему равнодушно. Знало оно всё и всех, говорило, что оно повсюду, где есть жизнь и смерть. Да, мы тогда это не понимали и только слушали..."

Смерть вошла в дом, где жили Часы. Вошла также, как входила в другие дома, без предупреждения и стука в дверь. В девять часов вечера прямо за столом после ужина Адин папа схватился за плечо и рухнул на пол. Ада с мамой вскрикнули, служанка бросилась на помощь, Адин муж пытался поднять упавшего. Часы с беспокойством передвигали стрелки. "Ничем нельзя помочь," - сказало Время и покинуло дом на несколько дней. Ночью Часы остановились. Их некому было заводить. Они слышали, как плакали женщины. Три дня стрелки Часов показывали 1 час 17 минут. "Мы стояли тогда, как стражники. Должно быть мы охраняли смерть, так как Время ушло из дома и не возвращалось до тех пор, пока мама Ады дрожащей рукой не повернула ключ и не переставила стрелки на 11 утра и 3 минуты. Она сказала тогда: ну что ж, теперь моя очередь заводить часы - надо жить дальше." "Ада, Сашенька уже завтракал?" И жизнь продолжалась.

Сашенька подрос, дотянулся до ключика и стал заводить Часы вместе уже с совсем старенькой бабушкой. Служанка перестала приходить, и Ада сама теперь подавала на стол. Адин муж располнел и по-прежнему засыпал в кресле. Старушка-мама что-то борматала по-вечерам, сидя одиноко за столом и раскладывая пассьянс. Гостей давно не приглашали. Сашенька уходил утром с портфелем и возвращался к концу дня, раздраженный и голодный. В гостиной стало тускло и пыльно. Часы сквозь стекло видели всё, как в тумане. По ночам Часам вновь разрешалось петь баритоном, но они так уставали за день, что иногда просто халтурили ночью, пропуская удары. Иногда Часам очень хотелось окликнуть Аду, проходящую лениво мимо, и напомнить ей, как... "Ада, остановись, протри моё стекло и поправь локон. Ада, мне тебя не хватает". "Да, не старайтесь, она никого не влышит больше, - вмешалось Время. Ей не до Вас. Муж на фронт уходит. Война - это страшно. А я бессильно".
Часы еще тогда не знали, что Адин муж выходил из дома навсегда. В доме остались только женщины и Сашенька. Вечерами свет не зажигали. Стало холодно. "Что сегодня будем жечь? Буфет или стул?" - спросила вечером Ада у мамы. "Дверцу от часов. Она всё равно только скрипит." Часы вздрогнули, но Ада уже откручивала большую дверцу какой-то острой железкой.
"Мужайтесь, - сказало Время. В доме холодно, а Вы не пропадёте, только запылитесь".

Несколько месяцев Часы пылились, а потом их накрыли белой простынёй, и дом затих. Они еще слышали собственные гулкие шаги, а потом им стало невыносимо душно и тяжело, и они остановились. "Время, Вы здесь? Я даже не знаю, который час...." Время не отозвалось.

Когда сняли простыню, у Часов сильно забилось сердце, но они ничего не видели, и с трудом слышали голоса. На стекле, покрытом толстом слоем пыли кто-то пальцем написал 1922. В доме что-то двигали, кто-то кричал, кто-то ругался, кто-то бесконечно хлопал дверью. Незнакомые пальцы прикоснулись к ключику. С трудом шевеля заржавевшими колесиками, и с болью передвигая онемевшие ноги, Часы пошли. "Нет, так невозможно, - раздался откуда-то из угла знакомый, но слегка осипший голос Ады. - Неужели ты не замечаешь, что стрелок даже не видно. Саша, возьми немедленно тряпку и протри стекло". Перед Часами стоял незнакомый человек с худым небритым лицом. Он долго и усердно тёр тряпкой по стекле, и к Часам постепенно вернулось зрение. Комната... в беспорядке стояла мебель, стол придвинули к стене, посередине стояла кровать, заваленная одеждой. В углу, в знакомом кресле сидела Ада, закутанная в старый плед с чашкой в руках. Некогда кудрявые волосы были завязаны лентой. В глазах тоска, усталость и тревога. Часы всматривались в любимое лицо, и пытались поймать её напряженный взгляд.

У Часов появился новый хозяин - Сашенька, как изредка называла его Ада, или Александр, как называл себя он сам, крича кому-то в коридор: "Пожалуйста, я Вам не Сашенька, а Александр".
Ада теперь почти всегда была в комнате, что-то убирала, нервно переставляла предметы или поковала их в газеты, а Сашенька куда-то их относил. Спала Ада на большой кровати у окна, рядом с Часами, а Сашенька на диване, который по утрам накрывали старым пледом. Что творилось за пределами гостиной, Часам было неизвестно. Днем и ночью дверь держали плотно закрытой, а в те редкие дни, когда Ада уходила из дома, дверь запирали на ключ - Часы слышали поворот замка. Они знали, что и за запертой дверью жизнь шла своим чередом, слышны были чьи-то шаги и голоса, незнакомые звуки. Бить Часам не разрешалось ни днём, ни ночью, к маятнику опять как много лет назад подвесили груз, и у Часов пропал навсегда баритон.
Баритон пропал, а голос остался. Часы охрипли и тикали с предыханием. Они не знали, что стареют, как люди и квартиры.

"Сашенька, давай сделаем ремонт и избавимся от лишней мебели". "От тиканья скрипучего тоже?" "Ну что ты, это же моя молодость. Нет, часы оставим, пока..."
Ночью, обдумав всё услышанное,Часы вызвали Время на разговор. Ах, если бы Время могло объяснить Часам, что у людей и у предметов есть одна общность - им приходит конец. Но Время не смело даже намекнуть Часам, что они всего лишь навсего предмет, как шкаф или стол, что несмотря на то, что они идут, они ничуть не важнее любого другого предмета в комнате. А уж про конец, оно и вовсе не смело сказать.

"Конец. Всему приходит конец. Вот за этим столом, Вы знаете, умер мой папа, почти двадцать лет назад... А, это чашка мамы... Нет, пожалуй, эти ложки я пока не продам - это мой свадебный подарок", - бормотала Ада, суетясь вокруг стола, на котором аккуратно ею же были разложены разные предметы. В комнате были еще двое людей - он и она. Она рассматривала тщательно каждую вещь, он мял в руках фетровую шляпу, переглядывался с ней, и время от времени кивал головой, утвердительно или отрицательно. "За столом мы пришлём машину завтра. Вас это устроит? А вот, что насчёт часов? Они, конечно, в плачевном состоянии, но идут... и я знаю великолепного мастера, он мог бы нам, лапуся, - тут он ласково повернулся к ней, - их привести в надлежащей вид". "О, нет - занервничала Ада. Часы я не продаю." "Как хотите, но если передумаете, нам было бы удобно забрать их завтра, со столом. Вы не волнуйтесь. У Вас они пыляться и ражвеют, а у нас бы они ожили".

Часы с трудом передвигали стрелки, задыхались от пыли, но ни за что на свете не хотели покидать пусть ворчливую и растрепанную, но родную Аду.
Вечером Ада, подавая сыну поздний ужин, присела в последний раз за проданный стол и зарыдала. "Мама, это же просто мебель, ну, чего ты рыдаешь..." "Мебель, - сквозь слёзы слова Ады залетали прямо к Часам в душу, - но ведь, ты не понимаешь, что с этой мебелью уходят из дома мои воспоминания. Это так же больно, как видеть в моей спальне, где ты родился, между прочим, видеть пьяные рожи соседей. И на окне у них моя голубая занавеска, столько лет прошло! Нет, ты не понимаешь. Я ведь и Часы продала, чтобы нам еды хватило до Нового года, чтобы ты женился, наконец, на Кате..." "Мама!!! ну как же часы... ты же говорила, молодость..." "Кончилась моя молодость, а твоя никак не начнётся. Хватит."

Бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум

"Мама, ты слышала? Часы пробили тринадцать раз!!! Что с ними? Ведь только одиннадцать вечера...да, и маятник привязан..." Ада подошла к Часам, и из-за запыленного стекла на неё смотрели два старческих глаза с укором, мольбой, и безнадёжностью расставания.

Утром грузчики выносили из Адиной комнаты, тяжелый дубовый стол на двенадцать персон, двенадцать стульев с обтрепанными сиденьями, коробку с посудой, и наконец, неподъёмные часы. На лестничной площадке второго этажа один из грузчиков оступился, и Часы с грохотом и звоном понеслись по каменным ступеням. Время наклонилось над разбитым циферблатом, дотронулось до холодных стрелок, и печально вышло из подъезда дома номер 6 в старом московском переулке.