подснежники для Юрочки

*
Весной она оттаяла.
Коробка из-под печенья «Галетное».
И ее содержимое – ноги, руки, голова и женское туловище – обогатили весенний воздух окрестностей характерным ароматом.
Первыми пропавшую прошлой осенью Татьяну обнаружили две тощие собаки, дружившие с деревенским придурковатым стариком Юрочкой.
Юрочка своих питомцев кормил, но редко, по той простой причине, что сам бывал сыт не часто. И если собаки не загрызли с голодухи своего блаженного благодетеля, то только потому, что спали с ним вместе в его маленькой гнилой избенке, и, когда Юрочке от соседей перепадали какие-то харчи, съедали больше, чем он. Дурачок, собственно, и не ел, а ласково смотрел на рычащих над куском собак и тихонько лизал, пуская слюну, какую-нибудь горбушку, величиной с его немужскую сморщенную ладошку.
Вечно голодные Юрочкины собаки разодрали коробку и, превозмогая даже для животного нестерпимый смрад, исходивший от того, что было Татьяной, поволокли к Юрочкиному двору каждая по руке.
Был большой шум на деревне.
Таню собрали по частям и, пока бабы отливали водой ее седую сорокалетнюю мать, положили в дровянике под козлы, обложив наглухо поленьями, чтоб вскорости упаковать в гроб, со стремительным энтузиазмом сколачиваемым на местной пилораме.
Ребятишки, которых устали отгонять от сарая, тихим шевелящимся облачком ошивались у ног взрослых и, ковыряя в носу и задумчиво расчесывая ранние весенние цыпки на ладошках, слушали в который раз историю об осенней деревенской драме, на этот раз получившую наконец заключительный шекспировский акт в адаптированной к местным образованию и образу жизни форме.
Той осенью в череде обычных деревенских похорон между двумя замшелыми старушками и утонувшим вместе с лошадью пьяным конюхом хоронили молодого завклубом Илюшу, сутуловатого аккордеониста, приехавшего с дипломом областного техникума культуры «поднимать уровень». Илюша повесился на своем ремне в том хилом пролеске у деревни, в аккурат неподалеку от того места, где оттаяла коробка с Таней.
- Я сразу подумала, что не спроста он это учинил с собой.
- Так все так думали. Только, что он Таньку перед этим порешит, разве ж кто знал…
- Конечно, Танька шалавой была, прости меня Господи – про покойницу так.. Думали, што опять с каким солдатом закрутила и в город подалась. А оно – вишь как..
- Так он што ж, сначала, выходит, ее так неласково загубил, а потом спужался и – сам?...
- Выходит, что так. У них, вишь ты, Шуры-муры были, а он был дюже культурный, Танькиного ****ства не снес.
- Все от книжек. Начитался, вот и тронулся. Так бы поколотил, и самому на душе легче, и Таньке польза, и оба живы были бы.
Безумный Юрочка крутился тут же и слушал вместе с детьми страшные пересуды о покойниках. Его румяное личико светилось искренним любопытством. Он радостно «гыкал», многозначительно подталкивая локтем кого-нибудь по соседству с видом активного и понимающего участника этого печального вече. По его ярким, не по-стариковски черным глазам, было не понять, помнит ли он живую, веселую Таню, наклонившуюся над пеньком с опятами. Как он, Юрочка, тихонько подкравшись сзади, ударил ее по затылку обухом топора, а потом аккуратно разрубал на части и укладывал в коробку. Как завалил листвой и тщательно укрыл валежником. Наблюдающего за его неторопливыми и аккуратными действами, онемевшего от ужаса Илюши Юрочка не заметил и ушел в деревню, не увидев, как тот, дрожа и плача, прилаживал ремень на ветку и потом смешно дрожал ногами, силясь достать до земли…