Зарисовки для М

***Я – гордость и радость семьи. В свои четыре года я связно читаю и знаю наизусть Мойдодыра. У меня много красивых и очень неудобных платьев – оборчатых, со сборочками и длинными тяжелыми для меня юбками. Добротные платья навырост. Я бойко подбираю несложные детские песенки на огромном для меня рояле, чем вызываю слезы умиления у бабушки. В гости приезжает папа. У него буйная кучерявая шевелюра и густые кустистые брови, за которые мне постоянно хочется подергать. Я стесняюсь его, покровительственно гладящего меня по голове и протягивающего мне ужасно красивую куклу с фарфоровым лицом, ручками и ножками. У куклы чудное платьице, маленькие сандалики на застежках и тонкие панталончики, а волосы украшены соломенной шляпкой. Я не решаюсь взять ее в руки и прячусь за бабушкину юбку, стесняясь поднять глаза. Кукла водворяется на шкаф и поселяется среди неприступной крепости книжек. Папа приходит на мой день Рождения и Новый год, и я почти не помню его в лицо.


***Поход в музыкальную школу - издевательство и мучение. Пальцы отказываются слушаться - школьная "ласточка" калечит руки после мягкого, светлого теплого дерева "Petroff"а, занимающего дома полгостиной. Учительница укорительно покачивает головой и переворачивает назад страницу с этюдом. Дома после чая бабушка велит вымыть руки и удаляется из комнаты, чтобы не мешать мне заниматься. Я должна. Я просто обязана уметь играть на фортепиано. Я жалею, что не играю на скрипке, потому что на ней можно играть, стоя у окна и заглядывать вниз, в солнечный квадратик двора, как часто смотрит Иося с четвертого этажа. Скрипка у него старая, а смычок неимоверно длинный. Мы не знакомы, но бабушка часто останавливается поговорить с Аделью Соломоновной и обсудить наши школьные успехи. Я болтаю ногами, не достающими до педалей, и откровенно перевираю гаммы. Бабушка садится рядом и стучит костяшкой пальца по крышке рояля, накрытой вязаной кипельно-белой салфеткой, громко считая: "И-раз, два, три! И - раз, два три!" Голос ее звенит металлом. Меня не пустят гулять. И я этому рада.


Бабушкина ажурная шаль исчезает в темноте арки; старые ссохшиеся рамы окна, заново перекрашиваемые каждую весну открываются со скрипом и мелкими крошками отлетевшей краски. Ребятня внизу собирается играть в "казаки-разбойники". Им не хватает человека. "Софка, пойдешь играть?" - после долгих раздумий кричат они. Скорее из озорства - я почти не гуляю во дворе, бабушка выходит со мной в сквер и мы долго ходим по солнечной аллее, а потом в кафе "мороженое" я получаю три сладких шарика в прозрачной вазочке за рубль с копейками. Мне всегда хотелось стаканчик за 20 копеек, но бабушка не любит пожилых продавщиц с темными потрескавшимися пальцами.

Я прижимаюсь лбом к чугунному плетению ограды балкона, земля близко и далеко - второй этаж сталинки. Я развожу руками - бабушка закрыла дверь снаружи. Снизу доносится победный хохот - сомнения подтвердились, я никогда не выхожу гулять. "Да она трусит!" Руки становятся не моими, они сами перехватывают перила сверху. Царапая кожу чугунными заусенцами, я оказываюсь снаружи. Почему-то земля кажется намного дальше. Кошу глаза вниз: семь пар глаз следят и ждут, что я не прыгну. Решаю присесть - земля придвигается, но совсем ненамного. Свешиваю ноги вниз и вытягиваюсь на руках, всем телом чувствуя тяжелую пустоту под собой. Я не хочу прыгать, я хочу назад, но вспотевшие пальцы медленно разжимаются, а потом срываются все разом. Я успеваю только зажмурить глаза - в ладони и колени врезаются черные острые искры. Меня поднимает множество рук, но я стряхиваю их с себя и поднимаюсь. Они ничего не понимают, а я смотрю сверху вниз на самого высокого и презрительно улыбаюсь. Вернувшаяся из булочной бабушка, громко охая, уводит меня в грязном ослепительно-голубом платьице домой, где я даю волю слезам, а бабушка - причитаниям и нравоучениям. Я учусь побеждать.


***От пианино я свободна на неделю, не меньше - пока не заживут расшибленные руки. Бабушка зовет в гости Адель Соломоновну с молчаливым Иосей, решив, что мне не хватает общения. Бабушки курят папиросы на кухне у распахнутого окна за тюлевой занавеской. Я и Иося сидим в моей комнате за полированным столиком и ковыряем серебряными ложечками пирожное. Иосины уши полыхают, глаза за толстыми очками смотрят вниз. Он младше на два года. Не знаю зачем, я нарочно опрокидываю чашку с чаем, горячая струйка бежит через столик и стекает Иосе на светлые шорты и голые коленки. Иося не вскакивает, он вообще не пошевелился, только вскинул на меня печальные черные глаза. А я вдруг рассмеялась. Я смеялась, пока Иося исчез, уведенный за руку Аделью Соломоновной. Я смеялась, пока бабушка вытирала с темного паркета сладкий чай. Я смеялась, пока бабушка не напоила меня валерианой и не дала пощечину. У меня была истерика