Интуиция

Интуиция.

 Широко размахивая хвостом и сотрясая округу инфразвуковым рёвом, на Елабугу падал синий кит. Кое-как направив свой полёт при помощи плавников, кит сумел не напороться брюхом на фонарь или крышу жилого дома и аккуратно рухнул ровно в центр улицы Гассара. От удара его тела весом в сто пятьдесят тонн об асфальт датчики сейсмографов на северной окраине города выдали всплеск тектонической активности. По дорожному покрытию рябью прошла ударная волна; выкинув из гнезда блок бордюра, с тяжёлым хаканием она пихнула фундамент купеческого особняка, разворотила систему отопления и побежала дальше. Вскарабкавшись на вершину холма, она слегка сместила слои почвы друг относительно друга и затихла.
 Вокруг орали сигнализациями машины, гремело стекло окон, и эхо чудовищного удара каталось по улицам как шарик ртути по гофрированной бумаге. Киту было погано. Лев Бронштейн был даже готов поклясться, что кит на выдохе произнёс нечто вроде «ох, мать вашу…». Лев абсолютно не имел понятия, что от него требовалось сделать в данной ситуации. Он стоял на крыше архитектурного памятника в сером деловом костюме и держал в левой руке саквояж, а в правой перьевую ручку с синими чернилами. Первое, что ему пришло в голову, это посмотреть вверх – не падет ли ещё кто-нибудь с неба. Неба не было. В принципе. И оттуда в связи с этим никто не падал. Лев подумал, что, если до этого он мог твёрдо себе сказать « я в шоке», то теперь ему было сказать просто нечего.
 Тем временем на хвост киту влез какой-то мужчина средних лет с бутылкой минеральной воды в руке. Добравшись где-то до середины 20 метровой спины животного, он с педантичной аккуратностью свинтил крышку с бутыли и вылил минералку на спину киту. Очевидно, это был, с его точки зрения, наиболее адекватный способ помочь водному млекопитающему, которое, рухнув с бог весть какой высоты, кряхтело под его ногами в центре улицы Гассара. И в этот момент у кита остановилось дыхание. Раньше из отверстия на спине животного раздавались тяжёлые фыркающие звуки, похожие на всхлипывание засорившейся трубы пылесоса, а теперь и их не было. Мужчина средних лет с пустой бутылкой минералки в руке нагнулся и похлопал кита по спине. Кит на это не отреагировал. И тогда все сразу приняли одно единственно верное решение.

***

 Про себя Лев вполне достоверно знал следующее: он родился в 1987 году, ходил в детский сад, где периодически дрался с Хусейном Фаттаховым, и играл в кубики. Мама умерла, когда ему было четыре. Через три года он пошёл в школу, где продолжал драться с Хусейном Фаттаховым класса до четвёртого, а потом стал с ним дружить. Главным поводом для этого послужило появление в доме у Хусейна приставки «Денди». В восьмом классе он влюбился в Соню, а Хусейн подружился с парнем из 11 класса. В девятом классе Лев стал носить очки, а в десятом снял брекеты. Весной он обкурился гашишем так сильно, что пришлось вызывать скорую, а летом ему выбили зуб, сломали нос и два ребра, плюс ко всему кусок разбитого стекла от очков распорол ему бровь. После чего отец всё же раскошелился на линзы. Одиннадцатый класс был ознаменован потерей девственности с Соней, которая к тому времени уже отрастила грудь, но ещё не научилась пить водку. Хусейн Фаттахов оставался его ближайшим другом и не испытывал к нему ровным счётом никакого сексуального влечения, в чём Лев его периодически подозревал.
 Отец Льва стал ходить в кружок художественной лепки из пластилина, а на могиле матери ограду перекрашивали уже в третий раз. Лев поступил в институт. На зачёты надевал очки и старый полосатый свитер, вне института предпочитал одно тёмное пиво другому тёмному пиву и дружил с вокалистом группы «Жёлтый пистолет».
Лев работал, учился и был на все сто процентов уверен в неоспоримости факта своего реального существования, хотя бы потому, что ровно пять минут назад ему от начальника пришло письмо следующего содержания:

«Лев, ты мудак, в связи с чем уволен. Я написал тебе положительный отзыв в резюме по двум причинам: я, во-первых, не собираюсь растрачивать на тебя бесценный запас негативных эмоций, который необходим мне для управления сотрудниками, а во-вторых, я надеюсь, что ты, продолжив работать в этой сфере, нанесёшь непоправимый урон моим конкурентам. За формальными деталями – к Лене.

М. И. Тихоненко»

 Всё это было ровно пять минут назад. А сейчас Лев прыгал на спине у кита, пытаясь сделать ему через спину массаж грудной клетки. Вместе с ним прыгало еще человек пятнадцать. Странным образом спина кита пружинила как батут и подкидывала Льва на несколько метров вверх; кто-то из его соседей даже сделал в воздухе лихое сальто-мортале. Мужчина средних лет, вставив киту в рот домкрат, дул животному в пасть – судя по всему так, с его точки зрения, делалось искусственное дыхание.

***
 Лев был зомби, шёл по зеленоватой воде Карибского моря, а у него на шее сидел смутно знакомый ему мужчина средних лет в пижаме и треуголке. Мужчина периодически радостно вскрикивал и помахивал колокольней Иван Великий. Они шли искать клад. Лев был почти уверен в том, что они идут уже порядка пяти часов, и конечной их целью является серый мундштук. Там надо начинать копать. Мужчина на шее у Льва очень громко и внятно подумал: «Как хорошо, что Коля мне объяснил, что и как делается. А то мне было совершенно непонятно, куда идти и как делать зомби из пацанов с карими глазами…»
Лев не понял, как соотносятся пять минут, которые прошли с момента получения им письма от начальника и те пять часов, в течение которых он брёл по воде с этим дядькой на шее. Эпизод с китом также остался для Льва необъяснённым. Достаточно неприятно осознавать тот факт, что время – вещь достаточно субъективная. До той самой степени, что его поведение полностью противоречит всему, что о нём думал и читал Лев.
 По линии горизонта шёл, пошатываясь, пёс в шестом в зубах. Насколько мог судить Лев, шест был необходим псу для сохранения равновесия. Морская вода ласково омывала щиколотки, над головой парили чайки, и, абсолютно не давая тепла, светило солнце. Всё было относительно хорошо до тех пор, пока перед Львом в море не оказалась огромная дыра, в которую бесславно ухнул Иван Великий. Человек в пижаме стал что-то невнятно мямлить и лупить Льва босыми пятками по груди, явно пытаясь слезть или остановить своё транспортное средство, но слезть ему не удавалось, потому что вместо спины у Льва была трёхсотметровая скала. По прошествии неопределённо растянутой полусекунды всадник уже успел так утомиться, что физически не мог произнести ни слова, и буквально висел на шее у Льва, шевелясь при этом крайне вяло и с большим затруднением.
 Падение в пропасть было процессом захватывающим, хотя и несколько однообразным. Пропасть элементарно не имела дна. Бесконечно долгое количество времени они с дядькой падали, дядька орал и размахивал руками, а потом они оказались на дискотеке.
 Лев обрел, наконец, свободу воли, а мужик популярность в женском обществе. Вокруг бывшего повелителя ходячих трупов и реаниматора крупных морских млекопитающих роились девицы, с которыми он поочерёдно пытался заняться сексом, но что-то постоянно срывалось. То пенис отказывался реагировать на близость долгожданного женского тела, то женское тело по какой-то совсем уж необъяснимой причине не обладало гениталиями. Всё это ввергало мужика в состояние крайнего отчаяния. Лев же, на правах члена массовки, пританцовывал в гуще людей, не обладающих никакими отличительными признаками. У них не было лиц, и не было чётких контуров тела. Они были массовкой.
 Лёва понял. Он рванулся сквозь эфемерную толчею к Матвею Тихоненко, расталкивая дымчатые силуэты локтями и давая внушительных тычков вечнодевственным девицам. Матвей Иванович сидел на тубусе, обхватив голову руками. Гремело абстрактное понятие дискотечной музыки и пахло сырой наволочкой. Лев, пробившись наконец к своему создателю, заорал ему в ухо:
- Матвей Иванович! Да ты ж спишь, сука!!! Прекрати! Я с ума уже схожу! Какой к чёрту кит в центре Елабуги? Ты колеса что ли на ночь жрёшь, чтоб спалось интереснее?! У меня нахрен учёба! Я жить хочу! Какого хрена я вообще тут делаю?!
- А я сплю?.. – Матвей Иванович рассеянно оглянулся.
- Нет, ****ь, ты танцуешь гопак на столе в Овальном кабинете Белого дома, и Рональд Рейган тебе подыгрывает на балалайке! Ты не находишь ненормальным тот факт, что мы только что бесконечное количество времени падали в дырку в море? – орал Бронштейн, сотрясая огромным отвислым бюстом. Когда он появился - Лев не понял.
- А может, это ты спишь? – с надеждой спросил Тихоненко, как-то сразу уменьшаясь и стремительно молодея.
- Судя по тому, что ТЫ сейчас превратился в ребёнка пяти лет от роду, а Я в твою тётку с ремнём в руке, спишь, ты, касатик. Комплекс вины, небось, - вспомнил Лев нужное определение. И стал ловить Матвея Ивановича. Матвей Иванович бегал от него по квартире и всё не мог убежать, хотя Лев передвигался очень медленно. «Господи, когда ж закончится это?» - думал Бронштейн, выполняя свою роль в очередном сюжете из подсознания Тихоненко.

***
  Лев был от природы терпеливым и уравновешенным человеком. Там, в бесконечности, он, правда, один раз сошёл с ума, но после познал безначальное Дао, удалился в нирвану и даже прошёл несколько раз суфийский тарикат из конца в конец. Потом он опять ушёл в нирвану, а очнулся уже на дискотеке. Следует отметить, что Матвею Ивановичу в это время было совершенно нечем заняться. Однако сон сам по себе вещь достаточно странная, в понимании бодрствующего человека, и бесконечность по большей части проскочила мимо внимания Тихоненко. Сейчас он с таким же успехом мог пробегать от своей тётки ещё одну бесконечность, но Лев всё-таки его настиг и схватил за шиворот. Матвей Иванович закричал, сжался в комок, и… Резко сел, ошалело вытаращив глаза. Часы показывали «пора на работу».

***


Пространство старой киевской квартиры потекло: блёклые краски и какие-то словно оплавленные от долгого лежания в закромах памяти визуальные границы объектов – всё смешалось в кисель. Из всех сюжетов этот понравился Льву меньше всего. Бронштейн был частью некой субстанции, больше всего напоминавшей полупереваренную овсяную кашу, и постоянно смешивался с какой-то пакостью из разряда низкопробных фобий. Времени и пространства, в сущности, не существовало. Поэтому сложно сказать, когда Льву стало всё равно, вернётся ли он обратно к себе в Обнинск на стул перед компьютером и докурит ли ту несчастную сигарету, которой его лишил Матвей, или нет.
 Один раз Лев смешался со странной психологической конструкцией, в которой разобраться смог только на общем уровне. Принцип её работы состоял в компилировании неких обстоятельств или ощущений из подкорки и перенесении их на сознательный уровень. И наоборот. Похоже, это была интуиция - она черпала из подсознания случайные факты, организовывала их по какому-то чудовищно абсурдному принципу и выдавала результат. Лев понял, что стал жертвой обратного процесса. Сознание Тихоненко скопировало его образ из реальности на подкорку, додумав по общим схемам прошлое, и создав личность. Во сне схема по имени Лев Бронштейн сработала, как катализатор для переработки застарелых психологических проблем и была отправлена на покой. Вот так и не стало Льва Бронштейна. Где-то вне киселя, может, и жил его прототип, но этой информации в связанном виде на подкорке не лежало.
 Иногда через Льва проходили связанные цепочками образы из ещё внутриутробного эмбрионального прошлого Матвея Ивановича, наполненные глубокой негой и растительным спокойствием. Жизнь, ритмизованная ударами материнского сердца, чистая, как звон хрустального бокала. Только всякие инструкции по применению организма, рефлексы и врождённые инстинкты. Но это было большим подарком. В основном Бронштейн имел дело с какой-то бурдой, вроде запаха акриловой краски, смешанного с понятием математической суммы.
 Наблюдая всё это, перемешивая бурду, Лев растворялся в подкорке Тихоненко. Становясь чистой эссенцией полноценного познания, Лев с удовольствием опровергал сократовские максимы и парадоксы. Если бы ему была присуща жизнь, он бы мог назвать её прекрасной. Но в какой-то момент произошли изменения.

***


В благостный хаос белесой бурды вторглась чистая действующая мысль. Она не содержала какого-то конкретного наполнения, или вопроса. Словно насос, она черпанула массу психологических состояний, кусок генетической памяти и значительную часть Льва. По каналу сияющих красными сполохами эмоций страха и отчаяния белесая масса поднялась с подкорки на уровень осознанного восприятия мира, и Матвей Иванович сошёл с ума.
 Судя по тому, что в зрительной памяти серпантином вились ряды красных цифр, стремящихся к нулю, а в сфере эмоциональных переживаний угнездился страх и обида, жизнь Тихоненко пошла под откос. Фирму разорили рэкетиры, аденома простаты не давала даже справить нужду по-человечески, жена спилась шампанским «Кристалл», а сын вырос мудаком. Мимо Льва пронёсся суицидальный комплекс, весь в мыльной пене и обмотанный разнообразными верёвками. Комплексу было хорошо и привольно. Лев кое-как слепил из инстинкта самосохранения и лёгкой эйфории нечто вроде снежка и запустил им в ошалевшую идею самоубийства. Комплекс завыл и рухнул, весь облепленный белесой жижей.
Надо было что-то срочно предпринять. Добравшись до блока логических механизмов, Лев достроил себе всё то, что осталось от него в подкорке, и избавился от осознания абсолютной истины, которое налипло на него ещё во сне с падением в пропасть и порядком мешало искать промежуточные решения. По окончанию всех этих процедур Лев пошёл осматриваться на сознательный уровень.
 Вокруг царил ужасный хаос: всё было заляпано подсознательным, инфраструктура мышления работала только местами, почти не согласовывая свои действия с логическим блоком, инстинкты бодались друг с другом, а в районе тактильных ощущений царил холод, жар и лёгкая щекотка одновременно. И всё же, по сравнению с той белой кашицей, в которой плавал до этого Лев и с которой мало-мальски научился обращаться, сознательный уровень был крайне высоко организован.
 Дух Матвея Ивановича в ужасе носился по округе, стеная и взывая к Господу. Иногда под его тяжёлый эмоциональный накал попадал какой-нибудь посторонний комплекс, и последнему приходилось ох как не сладко – дух Тихоненко начинал его лупить о кость черепной коробки и волоком таскать по соединительным тканям.
 Самоконтроль, по природе своей тварь достаточно капризная и склонная к коротким забастовкам, был в глубоком нокауте. Встреча с подсознательной боязнью неудачи окончилась для него плачевно. Усвоенные стереотипы поведения растерянно толпились вокруг своего начальника и совершенно не знали, что и как им делать. Лев нашёл среди них стереотип «сидеть и молчать в тряпочку» и отвёл бедолагу на его рабочее место. Теперь Матвей Иванович должен был спокойно найти тёмный уголок и затаиться там до поры до времени. «Сидеть и молчать в тряпочку» жалобно посмотрел на Льва и развёл извилинами – дескать «не обессудь, но у нас глюки на оптическом и даже тактильном уровне, так что чем сможем, поможем, но, если там что совсем уж экстремальное привидится – не удержать Мотьку». Лев кивнул и поскакал по нейронам к оптическому каналу.
Оттуда торчал знакомый хвост синего кита и куча всякой дребедени типа жёлтых квадратных тоннелей, портретов Кутузова и ёлочных игрушек. Генетическая память, нагло пихнув Льва методикой раскалывания орехов, прошествовала в направлении вестибулярного аппарата. Бронштейн, для удобства создав себе пятерню и затылок, почесал одно другим и побрёл обратно к блоку логических механизмов. Своей логики ему явно не хватало, чтобы разобраться с происходящим.
 У блока обнаружилась ожившее осознание абсолютной истины. Вяло помахивая сияющими протуберанцами, оно слонялось туда сюда, периодически задевая хрупкую установку исключённого третьего, от чего весь блок начинал изумлённо скрежетать и выдавать идеи из разряда «Сократ - пиписька». Лев пинками загнал абсолютную истину в каталогизатор сексуальных извращений на чудом уцелевшую опушку усвоенных предрассудков и стал копаться в закромах вспомогательных логических систем.
Интуиция словно сама по себе выкатилась откуда-то из дальнего уголка склада и прыгнула Льву в руки. Впрочем, ей было свойственно такое поведение. Развернув её как сеть, Лев широко размахнулся и окинул ей всё сознание одновременно. Белесая жижа под предводительством охамевшей генетической памяти взвыла и рванула во все стороны, но широкие липкие ячейки интуитивно находили разгулявшийся абсурд подсознательного даже у основания позвоночного столба. Однако долго их так удержать было нельзя, и Лев, понимая, что выход только один, стал искать рычаг спуска. Иначе Мотя так бы и остался в лучшем случае с раздвоением личности.
 Конечно, был у Льва соблазн захватить власть над сознанием Матвея Ивановича, но дух устроил бы ему тут такой ад, что никакой сознательной жизни не вышло бы. Глянув на прощание в зрительный канал, Лев увидел там врача и пару хмурых санитаров. Похоже было, что Матвею Ивановичу кололи снотворное. Так, по крайней мере, утверждал вестибулярный аппарат. «Вот и славненько» - подумал Лев. Эта мысль покинула его и отравилась к речевым центрам в лобные доли Мотиного мозга. Слух дал подтверждение – фраза произнесена. Лев ухмыльнулся и, выжав до предела рычаг спуска, рухнул вместе с бурдой обратно в подсознание.

***
- Привет, Мотя, - сказал Лев, туша сигарету о подоконник старой киевской квартиры. – Привет и спокойной ночи.
- Привет и споконой ночи. Мне завтра ко врачу часам к трём.
- Нормально, всё успеем, я думаю. Давай сегодня только без поездок на Кипр прошлогодних, О`кей? Надоели эти твои чайки-людоеды.
- Попробуем.
Матвей посмотрел на Льва и, смущённо ковырнув пол гостиной носком ботинка, спросил:
- Лёв, я теперь вообще не буду свои сны вспоминать? Хреново это как-то… Там в сознательном всё уродство сплошное, а тут хоть ты один нормальный. Хоть и души у тебя своей нет.
- Не надо, Моть. Тут такое говно иногда происходит, что лучше не вспоминать… Пойдём? Может, пивка попьём, разберёмся с твоей манией преследования.
- Пойдём, Лёв. Прости, что так с тобой вышло.
- Бог простит. Пошли, хорош ковыряться в полу – опять бездну наковыряешь.