Очкарик

 
 
       
Разговорился я как-то на садовой скамеечке с одним пенсионером - бывшим производственником среднего звена. Из тех, кому приходилось в прежние годы, выкручиваясь преодолевать тысячи неурядиц, чтобы обеспечить выполнение бесконечной череды, никогда толком не обеспеченных, заводских планов.
На мой вопрос, что же всё-таки из этих тысяч неурядиц было особенно сложным, он, не раздумывая, заключил – люди. Именно необходимость безошибочно разбираться в людях заботила его больше всего.

Связаться с человеком в те годы, по его мнению, было куда легче, чем от него избавиться, и мой собеседник не скрывал, что приходилось ему, перед тем, как принять сотрудника на работу решение это, и тянуть, и всячески перепроверять.
- Но главное тут, конечно, жизненный опыт, - делился он, - результаты личных наблюдений. Нет, в целом я людям, конечно, доверял, Без этого нельзя. Но по одному вопросу последние годы были у меня предубеждёния.
- Национальность?
- Нет, очки.
- ???

С некоторых пор, всякий раз, когда ко мне обращался молодой человек с ослабленным зрением, я в беседе с ним проявлял крайнюю осторожность. Понимал, конечно, что пользоваться очками не грех и это никому не запрещено. Например, с возрастом или по состоянию здоровья. Однако на горьком опыте пришлось однажды убедиться, что в молодые годы это может быть связано не только с глазами, но и с характером, а тут надо быть начеку.

К примеру, постараться разобраться, с чего это у юноши столь ранние проблемы со зрением? На чём он перетрудил свои очи? Просто читал книжки, или, чего доброго, охоч был совать нос в чужие дела, и на этой почве ослаб глазами?
Жизненный опыт подсказывал мне, что бывает и так. Только не подумайте, что у меня на этот счёт были какие-то свои дремучие теории. Просто достал меня однажды один такой. Вот с тех пор и стал осторожничать. А в те дни еле от него отвязался.

Давно это было.
Ходил я тогда на заводе в начальниках вагоноремонтного цеха.
Вы хоть приблизительно можете вообразить, что это такое? Нет?
Тогда представьте себе громадный заводской корпус величиной с футбольное поле, исполосованный вдоль и поперёк под прямым углом железнодорожными путями, где в каждом их перекрестии торчат из-под земли рогатины пневматических домкратов и педали их приводов.

В такой цех одновременно под ремонт загоняют несколько цельнометаллических пассажирских вагонов, приподняв которые, выкатывают из-под них тележки, а из-под тележек колёсные пары, чтобы отогнать их к стенам, вдоль которых стоят металлообрабатывающие станки и организованы рабочие места ремонтёров.

Каждый из 25 метровых вагонов сам по себе порядочная махина. Но эти махины, хотя бы стоят и ремонтируются на месте, в то время как изъятые из-под них десятки колёсных пар без конца перекатывают по цеху с места на место.
Сперва колёса катят на выпрессовку изношенных бандажей, потом на запрессовку новых, затем на токарную обработку и, наконец, через весь цех катят обратно к вагонам, чтобы подвести их под отремонтированные тележки.

По форме изъятые из-под вагонов колёса напоминают штанги для соревнований в поднятии тяжестей, однако вес одной колёсной пары, в отличие от её спортивного прототипа таков, что её не приподнять вручную и десятку мужиков.
Перекатывает такую «штангу» по цеху, как правило, один человек. Его задача - толкать её по рельсам, переводя на перекрёстках под прямым углом с колеи на колею, и таким образом, комбинируя смену продольного и поперечного перемещений докатить до места назначенного ремонта.

Операция перевода колёсной пары на поперечную колею механизирована. С этой целью по центру каждого перекрёстка в пол вмонтированы пневматические домкраты с педалями, управляющими подачей сжатого воздуха.
Рабочий-катала старается не особенно разгонять колёсную пару, чтобы потом хватило сил сдержать её в нужной точке, прямо над домкратом. Если этого не случается, ему приходиться забегать вперёд, чтобы, уперевшись, остановить её движение в нужном месте. Вы уже поняли, что вес одной колёсной «штанги» таков, что неувернувшегося вовремя от неё человека она может с легкостью примять, а то и переломать ему кости.

Включив педалью подачу сжатого воздуха, рабочий упирает рогатину домкрата в середину колёсной пары, приподымает её и разворачивает на 90 градусов, после чего медленно стравливает воздух, чтобы осторожно опустить на рельсы и продолжить её движение теперь уже в поперечном направлении. Когда всё это в цехе делают одновременно десятки людей, от каждого из них, чтобы поберечься, требуется недюжинная физическая сила и крайняя осторожность.

Ничуть не менее безопасными были в то время и токарные станки для обточки колёсных бандажей.
Не знаю, с какого века перекочевали они к нам на завод, но это были допотопные приспособления с так называемой централизованной трансмиссией. Представьте себе установленный на стене под потолком по всей длине цеха единый приводной вал с нанизанными на него ведущими шкивами и с наброшенными на них широкими приводными ремнями.
Ведомыми шкивами, при этом, поочерёдно служили сами обрабатываемые колёса.

Процедура заключалась в следующем:
Вспомогательный рабочий подкатывал колёсную пару к рабочему месту. Специальным приспособлением, продев её предварительно в петлю свисающего сверху приводного ремня, устанавливал её на центры токарного станка, не имевшие своего автономного привода и позволявшие колёсной паре свободно вращаться на их опорных подшипниках. Свисающий и болтающийся вхолостую на общей трансмиссии приводной ремень накидывался на одно из колёс и приводил подвешенную колёсную пару в движение.

Токарь, обрабатывал сперва свободное колесо, а потом, перебросив ременный привод на обработанное колесо, таким же образом обтачивал другое.
По технике безопасности всякий раз переводя ременный привод с колеса на колесо, следовало отключать общую на весь цех трансмиссию и перебрасывать ремни на неподвижных шкивах. Но этого условия никто не соблюдал. Рабочим, которым платили сдельно, были невыгодны любые простои, и они ухитрялись перебрасывать ремни, не останавливая привода. Это было очень опасно и время от времени приводило к увечьям.

Надо ли говорить, что обстановка в цехе со столь примитивной организацией работ была весьма напряжённой. Ещё больше, чем техника безопасности изматывали нескончаемые осложнения со снабжением и оплатой труда. А если к этому добавить бесконечные претензии руководства, которому, как всегда, ремонтируемые вагоны нужны были ещё вчера, то можно легко себе представить состояние нервной системы начальника цеха. Голова шла кругом.

В те времена заведующей плановой группой цеха служила у меня некая мадам Анжелика Самсоновна, которая была у нас, к тому же, неосвобождённым секретарём партячейки.
Будучи профессиональным партийным функционером, она попала к нам на эту должность, привлечённая хорошим окладом. Однако, несмотря на диплом экономиста, дела своего толком она не знала, но всегда торчала на глазах, важно надувая щёки и истекая банальной партийной риторикой.

Вот как-то пришла она, как всегда в самый неподходящий момент и завела затёртую пластинку о том, что, мол, я попустительствую трудовикам, которые начисляют основным рабочим обещанную мной зарплату, не считаясь с тарифами и калькуляцией. Это, мол, рабочих развращает.
- Я, - говорит, - решила трудовиков придержать, пока не поговорю с вами.
- О чём же?
- О том, что у нас заработок таких рабочих более чем в два раза превышает максимум, в то время как рекомендованная доля тарифа должна быть не менее 75 %.
- Кем, - спрашиваю, - рекомендованная?
- Партийными органами.
- Вопреки Трудовому Кодексу?
- Почему же вопреки?
- Да потому, - говорю, - что ТК при сдельщине размер зарплаты не ограничивает и считает, что она должна зависеть только от количества выполненной работы.
- Где ж вы наберете столько работы? При наших нормах обещанная вами зарплата, что-то не получается.
- А вы просчитайте всё в обратном порядке, как это делают трудовики, и у вас получится.
- ???
- Возьмите за основу обещанную зарплату и поделите её на норму выработки. В результате вы получите количество операций, якобы, выполненных рабочим и вам останется всего лишь их оплатить. Как видите, высшей математики тут не требуется. Достаточно арифметики.

- А если, - спрашивает, - ревизор заинтересуется фактически выполненным объёмом работы?
- Вы предполагаете, - спрашиваю я, - что он попытается лично пересчитать десятки тысяч дырок от высверленных заклёпок, или вздумает вычислить суммарные километры пути, на которые мы перекатывали наши колёсные пары?

А если он всё-таки это сделает? За приписки вас, как минимум, снимут с работы.
- Если он это сделает наше государство никогда не получит ни одного отремонтированного вагона и с работы за это снимут не меня, а ревизора.

- По-вашему, именно это его удерживает?
- Нет, конечно. Просто в основном попадаются умные ревизоры, которые прекрасно понимают, что взрослый человек не может прокормить семью, получая, так называемый «рекомендованный» максимум.

- Вот поэтому партия, - заговорила она секретарским голосом, - учит нас смелее привлекать к работе молодых бессемейных рабочих, не развращённых договорной зарплатой.
Хорошо было ей понукать под чужую ответственность. Попробовала бы влезть в мою шкуру.
- А, что прикажете делать с рабочими уже обременёнными семьёй? - спрашиваю я, - или с молодыми рабочими, когда они этой семьёй обзаведутся?
- Ну, к этому времени мы с вами будем на других должностях, и решать вопросы будут люди, которые придут на наше место. Кстати, один такой будущий специалист ждёт у меня в кабинете вашего приёма.
- Откуда он взялся?
- Преддипломный практикант экономического факультета железнодорожного техникума. Перспективный кадр.

Я понял, что иным способом отвязаться от «parteigenosse» в тот день не удастся, и согласился поговорить с юношей. Как потом выяснилось, на свою голову.
«Перспективный кадр» оказался худеньким мальчиком в очках на пол-лица, который держал в руках наготове блокнот и карандаш, куда собирался записать первые ценные указания начальника цеха, которому его представляли.

Обменявшись с практикантом парой слов, я попросил его обождать в приёмной и вызвал своего заместителя, отвечающего за технику безопасности.
Ему и Анжелике Самсоновне я объяснил, что допускать детей в наш ремонтный цех - чистое безумие, и если мы не хотим нести уголовную ответственность за то, что этот щупленький, к тому же с ослабленным зрением юноша в первый же день своей практики будет ненароком затянут под приводной ремень трансмиссии, или примят не во время остановленной колёсной парой, то нам следует устроить так, чтобы он никуда за время практики из конторы не вылезал. А всего лучше будет, если мы, не откладывая, подпишем ему отличную характеристику и отпустим обратно в техникум.

На следующий день Анжелика Самсоновна поставила меня в известность, что практикант от амнистии категорически отказался и, что она согласно моим указаниям организовала ему рабочее место у себя в отделе и, завалив для изучения неподъёмной горой старых сводок и ведомостей, предупредила о предстоящем зачёте по их содержанию.

За делами незаметно прошёл месяц. Разговор вокруг практиканта подзабылся и я, честно говоря, решил, что перспективный кадр давным-давно отбыл в свой техникум. Однако вскоре к моему удивлению выяснилось, что он всё ещё на заводе.

На мой вопрос Анжелика Самсоновна, изрядно смутившись, сказала, что работу свою практикант давно закончил, но результаты её согласен доложить только начальнику цеха. Причём лично. И она его от этого бредового желания никак не может отговорить.

В цеху была квартальная запарка, и прошло ещё некоторое время, пока я вновь не вспомнил о нашем практиканте и не пригласил его к себе. Он пришёл с исписанным к этому времени своим блокнотом, но наотрез отказался говорить что-либо при Анжелике Самсоновне.
Я, грешным делом подумал, что последуют жалобы на неё, но заботы у мальчика оказались чисто производственные.

- Ваши помощники, - доложил он, - не пускали меня в цех, объясняя, что заболел инженер, который должен принять у меня экзамен по технике безопасности. Тогда я занялся анализом затрат по труду. К примеру, зарплаты сверловщика отверстий под заклёпки. Мне показалось не очень правдоподобным их количество, и я высчитал общую площадь этих отверстий.
- Что же тебе это дало? – спрашиваю.
- Ничего особенного, - говорит, - если не сопоставлять её с наружной площадью вагона, в которой эти отверстия делаются.
- Сопоставил?
- Сопоставил и выяснил, что площадь всех отверстий на одном вагоне, за высверливание которых рабочий получает зарплату больше, чем площадь всего вагона.
 
- Что же из того? – попробовал я не придать значения его открытию.
- Но по зарплате получается, что сверловщик каждый ремонтируемый вагон целиком переводит в стружку! Вы это допускаете?
Я этого не допускал, но не мог объяснить это молодому человеку. А он, вытаращив свои и без того увеличенные очками глаза, ждал моего ответа.

- Или вот, к примеру, перекатка колёс по цеху, - продолжал он, - цифры тоже астрономические. Если их пересчитать на одну условную колёсную пару, то её путь за месяц составит полный оборот вокруг земли.
- Слава Богу, что не вокруг Луны, - подумал я.
- Но это ещё не всё, - успокоил он, - тут мне надо ещё кое-что перепроверить.
 - Поручу своим инженерам сделать то же самое, – пообещал я, отпуская практиканта, после чего сговорился о встрече с моим старым приятелем - директором железнодорожного техникума,

Обед, который мы в тот день с ним разделили, затянулся и плавно перешёл в ужин.
За выпитым и съеденным мы согласились на том, что законы наши крайне несовершенны и сами провоцируют нас на их нарушения, с другой стороны это не даёт нам права навязывать свой дурной опыт нашим детям.

Кто знает, может быть, они подрастут и захотят жить по правде.

Своего очкастого студента директор техникума по моей просьбе тогда отозвал и сам с ним разобрался, я же продолжал платить своим рабочим договорные зарплаты, разве, что, проявляя после того случая некоторую осторожность и стараясь, по возможности, держать подальше от бумаг молодых очкариков.

Москва. 2007