сто 79

Для тех, чьи воспоминания зародились именно здесь, город был старой игрушкой, хоть и захворавшей потерей некоторых частей тела, хоть и сбрасывающей с себя листья яркой краски, но, тем не менее, милой и доброй (если, конечно, ею не кидался злобный и гадкий мальчишка из соседнего двора – он после, говорят, кончил плохо); для тех же, кто приезжал в город командировки ради - на завод или на квартиру к какой-нибудь девушке (город славен был среди своих ближайших сородичей – городишек совсем малых, деревням отчего-то завидующих, и городков покрупнее, познатнее – славен был, помимо всего прочего, женскими улыбками – какой-то особой красоты и застенчивости), для того случайного гостя город представлялся игрушкой сувенирной – простенькой, неприлично наивной, грубоватой и глуповатой – правда, откуда несли подобные умозаключения случайно залетевшие на узкие городские улочки суетливые птахи – наверное, и им самим неизвестно. Улицы города и вправду были узехоньки – будто появились они на свет не в широтах и просторах российских, а в стесненных громадами гор и воинственностью чужих границ мозаиках Европы – одно время, будто призраки какие, ходили по городу слухи, что градский архитектор Игнат Смешнов, еще во времена стародавние, Петровские, был сослан за непослушание и инакомыслие в отдаленные от столиц края, но продолжил свободомыслить и далее – изменив супруге своей законной Марфе Смешновой, он на протяжении многих лет тайно встречался с немкой Агнеттой – вот от той порочной связи и народились у архитектора чужеземные идеи, вскорости воплощенные в жизнь улиц, – чужеземные, но вовсе не обделенные жителями города любовью, вниманием и променадами – наряду с живописнейшими окрестными парками и лесами.
С местами расселения зеленых и ветвистых жителей города связаны не только приятные во всех отношениях прогулки прочих городских обитателей – человеческой, звериной или какой еще породы – но и один из особеннейших ритуалов горожан, навряд ли встречаемый где-либо еще – будь то каменные частоколы и завалинки городов-переростков или грандиозные и величественные центральные здания (не более двух) городов-малюток. Почти у каждого городского жителя непременным атрибутом осуществления идеи провести лучшую часть времени на свежем воздухе являлась мысль захватить с собой небольшую игрушку – деревянную, оловянную или стеклянную – дабы оставить её там, где и началась жизнь наших удаленных от морских просторов краев, подарив в уютных и теплых лесах иль среди вольготности и роскоши полян маленькому, неживому на первый взгляд существу, возможность обрести жизнь настоящую. С тем, что в иных местах зовут просто «игрушками», а в городе звали не иначе, как «малышами», была соединена не преобладающая, но значимая часть жизни городских жителей – смотрящие на все вокруг внимательным, иногда задумчивым, иногда задорным стеклянным взглядом игрушки всегда восседали средь ароматных блюд каждого семейного ужина, что случался всегда где-то рядом с семью вечера - тогда на городских улицах можно было увидеть лишь других игрушек, возле дверей домов встречающих гостей желанных и не очень - улыбкой да кусочком медового пирога в руках; воспитание своих детей взрослые доверяли лишь игрушкам – те и присматривали за непоседами, и развлекали тихонь; в церквах на прихожан отовсюду взирали каменные и деревянные игрушки, именно к ним обращали свои молитвы огорченные или расстроенные чем-то горожане – поговаривали, что схожий обычай есть и европейских костелах, но в это верилось с трудом.
Но главное, чем отличался город от своих российских и иноземных сородичей, был праздник «маскурад» – жители города, собравшись в Торжественном зале Городской думы, надевали маски, облачались в костюмы, сшитые подстать нарядам своих любимых игрушек, и под звуки музыки – или медленной, немного печальной, будто тоскующей о непостоянстве и кратковременности жизни, или радостной и звонкой, но ничуть не суетливой, напоминающей о том, насколько бывает насыщенной и непредсказуемой эта жизнь, начинали неспешный, словно размышляющий, словно созерцающий танец.
Когда ж музыка ненадолго смолкала, гас и свет, танцующие замирали, и средь устремленных к невидимому своду темных колонн их силуэты казались заглянувшими на торжество тенями игрушек, что остались в лесах и парках; в притихшем зале же, будто ниоткуда, начинала звучать молитва.

Господи, помилуй нас грешных, помилуй стариков и детей наших, помилуй тех, кто был когда-то с нами и кто теперь до суда страшного в телах малых, игрушечных. Господи, помилуй их и одари любовью.