Изучая немецкий

Осень. Утро. Зябко и мрачно. Солнце всё ещё спит где-то за бесконечно далёким горизонтом в своей огромной колыбели. Редкие прохожие, поёживаясь, выпуская изо рта лёгкий голубоватый парок, спешат кто куда по тёмным пустынным улицам. Дома – серые безмолвные великаны – спят стоя, их неясные очертания расплываются в густом утреннем тумане. Веки тяжёлые будто свинцовые, в глазах сухая резь, как будто они выкованы из железа, да ещё вдобавок заржавели оттого, что о них забыли, и давно не смазывали.
Ночь, почти феерическая, промелькнула волшебной сказкой Шахерезады, той самой, из тысячи и одной. Небольшой, но милый букет роз прямо на пороге у входной двери воздался долгим и чувственным поцелуем. В комнате таинственно горели три свечи. Путь к сердцу, всецело согласуясь с народной мудростью, пролёг через желудок. Мясо, нежнейшее, явно не без участия потусторонних сил запеченное в духовке в каком-то необычно ароматном соусе обладало поистине неземным вкусом. В сочетании с красным бордо оно просто лишало рассудка. Мороженое и, виртуозно изготовленные, фруктовые салаты и на десерт окончательно перенесли центр мироздания в мой собственный желудок. И всё остальное тоже было блаженством. Даже лишённые глубокого смысла беседы на разные темы, которые, по-моему, не совсем справедливо называют разговорами ни о чём. Даже лёгкий, с едва различимым ментоловым нюансом, запах тонкой женской сигаретки, доносящийся с балкона. Всё кроме утра. Разбитый и усталый, помятый и выжатый как лимон, из которого выдавили всю влагу и все соки, трясусь в вагоне регионального экспресса на втором этаже во втором классе. Эх, ты долюшка моя, иммигрантская!
Любезный читатель, способен ли ты вызубрить наизусть текст величиной с эту страницу, за двое суток, однако, в течение данных двух суток ты, тем не менее, не освобождаешься от своих обычных дел и проблем, сна и еды? Вдобавок ко всему, текст написан на малоизвестном тебе иностранном языке. Невозможно? Если твоё мнение таково, это просто-напросто означает, что тебя никогда не обучала немецкому языку на интенсивных шпрахкурсах фрау Хайдебрехт. Она за пару месяцев обучила бы тебя таковому искусству, и ты сам бы удивился своим способностям к заучиванию текстов.
Первое свидание с шедевром произошло позавчера. После пары дюжин нелёгких упражнений, изнурённые как марафонские бегуны на тридцатом километре пробега, мы получили листы с новым текстом. Сашка Виттих, как обычно, усердно работая старым, скрипучим, как несмазанная дверная петля, дыроколом, пробил в них отверстия для скоросшивателя. До сих пор не могу понять, зачем он это делает. Однако он производит эту работу не по своей доброй воле. Фрау Хайдебрехт «собственноручно» возложила на него сею почётную обязанность. Ежедневно она, являясь на работу, совершает отшлифованный годами традиционный ритуал. Сначала извлекает из шкафа, предназначенного для хранения разнообразных учебных пособий, огромную кипу бумаги, Васю, забавную на вид свинью-копилку, предназначенную для сбора штрафов за лишнюю болтовню на запрещённом на занятиях русском языке, и этот, древний, как священная римская империя, дырокол. Огромная кипа бумаги, согласно глубочайшему убеждению фрау Хайдебрехт, должна быть в течение трех часов переработана и преобразована в знания. Однако и после этого первоисточник ни в коем случае не должен быть уничтожен – напротив, каждый лист бумаги должен быть аккуратно подшит в папку-скоросшиватель. Именно для этого он перфорируется при помощи старого дырокола. В дальнейшем для укрепления знаний пройденный материал должен многократно просматриваться. Такова методика фрау Хайдебрехт.
Первое задание – заполнить пропуски в тексте. Пятнадцать минут корпим над заданием. Молчаливо усердно сопим. Фрау Хайдебрехт всё это время прохаживается между столами, то и дело нетерпеливо вопрошая: «Зинд зи фертищ?». Заполнив пробелы, принимаемся за чтение. Фабула произведения не отличается оригинальностью. Одна семейка, как-то подчёркнуто бестолково убивает целый день на закупки в супермаркете, в котором с её членами происходят вещи совершенно невероятные: лопаются пластиковые пакеты, на пол Ниагарой льётся молоко, брат кусает сестру, затем его так очевидно мучает совесть, что с ним случается приступ медвежьей болезни, не выдержав всех напастей, исчезает бабушка. Однако, в конце концов, возвратившись домой, всё члены этого огромного и странноватого семейства, включая кошек, собак и домашнюю птицу, натрескавшись спагетти, заваливается спать, находя в этом состоянии высший смысл бытия.
К следующему занятию высочайшим повелением задается читать текст без запинки. Согласно всё той же, отшлифованной годами интенсивной методике обучения немецкому языку от фрау Хайдебрехт, это значит, что дома каждый из нас должен не менее пяти раз прочитать его вслух с выражением, правильно произнося труднопроизносимые немецкие словеса.
Оказавшись дома, то есть в нот-вонунге и, заваливши свой бренный организм на кровать, чтобы дать ему возможность переварить только что заброшенную в него пищу, беру с собой вместо интересной книжки или яркого журнала, пробитый словно пулями в двух местах лист бумаги. Первый раз текст читается совсем как новый и непонятный, второй – лучше, но затем наступает ступор – глаза просто скользят по замысловатой арабской вязи строк, сотворённых рукой какого-то странного безумца, обладающего каким-то очень уж скверным или диковинным почерком. Буквы не такого уж чужого латинского алфавита в нём совсем не похожи сами на себя. Рациональный разум отказывается воспринимать их и переключается на другие, более интересные с его точки зрения мысли. Сорок минут продолжается эта борьба, разум в очередной раз доказывает своё преимущество, и тогда продырявленный в двух местам листок отправляется восвояси – обратно в папку.
К огромному сожалению и огорчению, пробуждающему серьёзные комплексы по поводу собственного интеллектуального уровня, в памяти не задерживается почти ничего, то есть остаётся какое-то странное бесформенное и бесцветное пятно, из которого словно арматура из железобетона торчат обломки и отрывки фраз.
Вхожу. Тяжёлые сонные двери подаются с трудом. Волочусь на второй этаж. Где-то внизу кричат на своём гортанном птичьем языке пуцфрауэн. Николай сидит в холле на стальном решётчатом кресле, и, дымя сигареткой, молча изучает кирпичную стену напротив.
- Морген.
- Морген.
Достаю из сумки свой нехитрый скарб. Жадно пью из пол-литровой пластмассовой бутылочки. Жажда. Аудитория оживает. Мои коллеги наполняют её собой своими дыханьем, голосами и проблемами. В этот момент кто-то напоминает о том, что к сегодняшнему занятию надо было ещё выучить 25 немецких глаголов в трёх основных формах. Словно изголодавшийся хищник набрасываюсь на несчастные глаголы. Сосредотачиваюсь, отвлекаюсь, мысли мечутся, язык во рту ворочается как спящий в берлоге медведь.
С улицы доносится гулкий, протяжный даже немного заунывный звон. Это колокол кирхи отбивает восемь часов утра. Сейчас начнётся священнодейство учебного процесса. Мы, ретивые, озарённые академической благодатью, в строгом молчании ожидаем явления Учителя. Нас ровно двенадцать. Как в поэме у Александра Блока. Как апостолов у Иисуса Христа. Только у Христа все ученики были мужского пола, а среди нас четыре женщины. Шпрахкурсы – удивительное явление. Словно по иронии судьбы за партами оказались родители со своими детьми. Как в «Большой перемене», только там этот случай был единственный, уникальный, а здесь большинство так или иначе связаны семейными узами. Двое одиночек и четыре семьи. С нами тоже произошла большая перемена. Только мы этого ещё не осознали.
Фрау Кватрокки. Абсолютно не отражает сущности сего чудного творенья забавное романо-германское словосочетание. В нём есть что-то искусственное. На итальянку она совершенно непохожа. Итальянские у неё только фамилия и муж. Как бы хорошо она не говорила по-немецки, а русская женщина видна в ней за версту. Круглолицая, с широкими татарскими скулами, которые совсем не портят, и даже придают милым чертам её лица особую пикантность. Небольшого роста, но сложена весьма недурно, в фигуре чувствуется спортивное прошлое.
Ирина Кузьмина. Теплее, но она, живя в Германии несколько лет, уже в какой-то мере перестала быть Кузьминой. Иришка-малышка! Это, пожалуй, самое подходящее. Мысленно так её и кличу. Прежде чем войти в класс и начать с нами работать, она напряжена, даже мрачновата, но в восемь часов она входит в аудиторию и на лице её появляется улыбка. Нет, не натянутая и не лицемерная. Нормальная, искренняя человеческая улыбка. Люблю эту улыбку. И Юра Лернер тоже её любит. И Сашка Виттих тоже. И Игорь Лежнин. Кажется, каждый мужчина нашей группы, так или иначе, влюблён в неё. А ещё у неё чудесный голос. Такой грудной, не низкий, но как колокольчик, звонкий, но не высокий…
«Лео, шляфен зи ода троймен зи? Шляфен зи битте нихт!» - Откуда-то толи сверху толи справа доносится этот переполненный негодования голос. Вика толкает меня локтём в бок. Не слабо. Чувствую, как её острый локоток проникает в меня почти в самое сердце, словно стрела Амура.
А в глазах ни капли ну, ни капельки любви! Конечно, к чему ей, отличнице, любить меня, старого, сорокалетнего двоечника, со стажем. Тычет пальцем где читать. И на том спасибо.
Бубню и заикаюсь. Чувствую на себе тяжёлый взгляд фрау Хайдебрехт, который линзы её очков утяжеляют вдвое. От этого появляется нервная дрожь в коленках, нервный тик в правом глазу, а внизу становится как-то неприлично мокро. Количество ошибок увеличиваются в геометрической прогрессии. Не помогает даже участливый шепоток сотоварищей, пытающихся подсказать. Всё, меня больше нет. Есть только туповатый автомат для считывания, дурно имитирующий человеческую речь. Дыханье спёрло. Сердце замерло. «Данке шён, Лео», - прекращает пытку фрау Хайдебрехт, выражая свою благодарность абсолютно неискренне. Так обычно хозяева благодарят неуклюжего гостя за случайно разбитую им, любимую, баснословно дорогую вазу из майсенского фарфора. «Юра, битте, нексте зац». Сердце делает новое, неуверенное сокращение, затем второе. Кажется, буду жить. Начинаю дышать. Я люблю жизнь. Ищ виль вайта лебен!
Одним словом, с учителями нам крупно повезло. Фрау Хайдебрехт убеждена в том, что, следуя её методике, шести месяцев вполне достаточно, для того чтобы овладеть немецким языком. И если кто-то выражает своё несогласие, она готова казнить непокорного непосредственно на месте преступления. Иришка-малышка, однако, тоже не подарок. Очаровательно улыбаясь, она порой закатывает нам какой-нибудь неожиданный тест или ещё что-нибудь в таком духе, но мы молчим, пыхтим и потеем над заданиями как проклятые. Есть всё-таки в людях (не только в мужчинах) какая-то слабость беспрекословно подчиняться красавицам и напускающим на себя важность мымрам. В сентябре Иришка-малышка нас просто бросила на произвол судьбы! На целый месяц! Принчипесса укатила с муженьком на Сицилию. Вернулась отдохнувшая загорелая и свежая, а мы сидели бледные и утомлённые учёбой и завидовали ей. А она рассказывала нам, как ей было хорошо. После сицилийских каникул, очевидно полных излишеств, Фрау Кватрокки решила заняться собой и записалась в фитнес-штудию. Кокетничала. Говорила что-то о паре лишних килограммов. Где они, эти лишние килограммы? Её телосложение может вызвать только зависть у одной половины человечества и не совсем печатные желания у другой. Только недалёкие обыватели легко ловятся на такие коммерческие крючки как «Немецкий за три недели!» или, что в том же духе – двадцать килограммов за месяц. Близорукий мещанин убежден в том, что фитнес должен лишить его тело жировых отложений на животе и других порочных местах за месяц другой. Это также наивно как за месяц выучить немецкий язык.
Фитнес – праздник гармонии души и тела. Спортивное тело, вылепленное из эластичных мышц, нынче в моде. От работающей на тренажёре точёной фигурки хорошенькой девушки трудно оторвать восхищённый взгляд. Полные человеческие особи, желая придать своим фигурам чуть больше грации и пластики, часами истекая потом, трудятся в залах, посвящая досуг аэробике и степу. Неутомимая ведущая, напоминающая рекламный клип, грациозно двигаясь, словно опытный дирижёр дирижирует небольшой группой из начинающих музыкантов. Её движения – апофеоз совершенства, гибкое тело – воплощённая музыка. Зависть и восторг вызывают плоский живот, мускулистые руки и плечи, красивые сильные ноги. Новый стандарт красоты – мраморные античные богини неотвратимо меркнут! Несколько дебелых гусынь тщетно пытаются имитировать движенья пантеры. Да простят автора сих строк милые, добродушные толстушки, но в мужчину, наверное, сам создатель заложил эту слабость. Он готов падать перед хорошенькой женщиной на колени и делать ей предложение взять его к себе в пожизненное рабство. Это помешательство, к которому мужчины, увы, часто склонны помимо возраста и уровня интеллекта. Они сами потом горько раскаиваются в этом. Но нас, слава богу, не научили делать предложения по-немецки. Перебьёмся.
Их вюнше инен шенест нахмиттаг.… Вот и прошёл ещё один день. Скоро Рождество. Затем Новый Год. Всё кончится так же неожиданно, как и началось. И мы встанем как сейчас и разойдёмся по этому большому миру, и каждый пойдёт своей дорогой. И начнёт потихоньку забывать эти, кажущиеся сейчас такими свежими, впечатления. Всё это станет прошлым: улыбка и голос фрау Кватрокки, приближающийся скрип туфель фрау Хайдебрехт, её докучливое «темпо» и почти театральное ойканье с подпрыгиванием на стуле при каждой ошибке нерадивого ученика. Учителей забыть трудно. Но что-то в нашей памяти останется навсегда, как воспоминания о школе, той самой первой школе, которая была в детстве. Как в той песне пелось: «Пускай потом ничто не повторится». А ведь повторилось же в какой-то мере.
Так в чём же смысл нашего пути? Задаю себе этот вечный вопрос. Ищу ответа и не нахожу. А может быть и нет никакого смысла? Или он просто непостижим? Все мы канем в небытие, и придут другие, и все начнётся сначала. Наверное, не надо так усердно думать и копать так глубоко. Надо просто жить, просто любить, просто дышать и учить этот язык, на котором написано столько великих вещей.

Uber allen Gipfeln ist Ruh;
In allen Wipfeln spurest du
Kaum einen Hauch;
Die Voglein schweigen im Walde...
Warte nur: balde
ruhest du auch.

Разбитый и усталый иду, точнее, ковыляю к железнодорожному вокзалу с одной только мыслью в голове: поскорей бы добраться до дома, грохнуться на кровать и забыться во сне до самого утра. Мимо стальной платформы со свистом летит ICE. Мой поезд опаздывает на пять минут. Ничего подожду…