Соль земли

Шмель очень любил, когда его мыли. Человек аккуратно протирал шерсть мягкой мокрой тканью, вода стекала вниз, и он чувствовал, как тонкие струйки приятно щекочут брюхо. Пёс стоял спокойно и ждал, когда его начнут вытирать. Это был третий матч в его жизни, и он знал, что, когда его вытирают – это значит, что скоро бой. Он посмотрел по сторонам. Рядом стоял Хозяин и какой-то человек. Шмель с одобрением взглянул на него. Ему очень нравились все эти люди, которые пришли понаблюдать за ним. Он вертел головой и старался поглядеть в глаза каждому, выражая свою симпатию. Когда его вытирали, край полотенца задел по носу, он громко чихнул, помотал головой и посмотрел на Хозяина.
Шмель был трёхлетним питбультерьером тигрового окраса. Морда и лапы были коричневыми, а по бокам к брюху кривыми линиями спускались тёмные полосы. Когда он был щенком, Хозяин не стал купировать ему уши. Собаки, с которыми он дрался, рвали его уши, как будто хотели приготовить из них салат, но каждый раз они заживали снова. Из-за своей лопоухости он не выглядел злобным. Хозяин часто смотрел на него, улыбался и говорил, что пускай лучше кусают за уши, чем за морду. Шмель соглашался.
Хозяин взял его на руки и перелез через борт. Потом поставил на землю, мордой в угол, и крепко сжал ногами. Вздрагивающий, мокрый нос Шмеля почти касался борта пита. Запах от борта шёл очень сильный, забивал ноздри кислым воздухом и не нравился Шмелю. Он не доверял ему. Хозяин сказал что-то – от звука его голоса пёс расслабился, но как только в брюхе зашевелилась любовь к нему и симпатия к людям, запах которых он ощущал, он уловил в воздухе что-то ещё, терпкое и неприятное. Он знал много оттенков этого запаха, и все они раздражали его.
Чёрного, большого питбуля с белым пятном на груди толстый человек внёс в пит и сжал ногами, повернув мордой в угол, чтобы он не мог увидеть противника. Но видеть было не нужно. Чёрный пёс чувствовал запах Шмеля. Он знал, что эта полосатая собака хочет вырваться и напасть на него. Но пса это не интересовало. Он пристально всматривался в борт пита, скользя взглядом по неровной поверхности. Большой, чёрный муравей медленно полз по доске, и он стал следить за ним. Муравей карабкался вверх, пытаясь доползти до края, зацепился за длинную щепку и упал на землю. Питбуль шевельнул хвостом, обнюхал его и фыркнул, подняв облачко пыли. Муравей куда-то исчез, и пёс позабыл о нём.
Разорванные, смешные уши Шмеля тихонько вздрогнули, когда он услышал резкий голос судьи. Рефери каркнул что-то – пёс почувствовал, как ноги Хозяина разжались и отступили, отпуская его на свободу. Задние лапы разъехались в стороны, буксуя на песке, он опёрся на передние и прыгнул вперёд. Чтобы добраться до врага, нужно было преодолеть всего пару метров. Он прыгнул ещё, целясь в белое пятно на груди. Но чёрный питбуль обманул его. Он плавно потянулся куда-то вбок, как будто очень хотел бежать прямо, но что-то тащило его в сторону. Шмель скользнул взглядом за ним – потом оттолкнулся и рванулся навстречу. Белое пятно мелькнуло очень близко – он промахнулся и на мгновение потеряв равновесие, упал на бок. Тёмные, запутавшиеся лапы мелькнули перед глазами чёрного питбуля - он вытянул шею, рванул зубами бедро и мешком повалился на Шмеля, придавливая его к земле, не давая подняться. Он сжал челюсти так сильно, как только мог, потом слегка ослабил хват и заглотил ещё, разгрызая рану. Шея вздулась от напряжения, пасть сдавила колено – и кость с хрустом треснула. Шмель опёрся на передние лапы и протащился вперёд, выдирая разодранную лапу. Боль рождалась в ране и расплёскивалась по телу. Он попытался развернуться и дотянуться до противника, но чёрный питбуль уже отскочил в сторону. Он медлил, следя глазами, как враг сонной тенью поворачивается навстречу. Псу казалось, что эта полосатая собака двигается безумно медленно, тащится по песку, - и он устал ждать. Лапы мягко распрямились, он прыгнул вперёд и с размаху ударился в грудь Шмеля, вонзив зубы в плечо. Дёрнул головой в сторону, перехватил поближе к шее и снова сдавил челюсть…
Тяжёлая муть поднималась из глубины брюха и саднила в горле. Шмель задыхался. Чёрный питбуль висел у него на шее – тянул к земле. Мир плавно темнел с краёв, превращаясь в мутное пятно. Пятно съёживалось, обрастая гудящим роем чёрных мошек. Шмель не видел противника – его заслоняла копошащаяся чернота. Враг был так близко, маячил где-то сбоку, но он не мог дотянуться и укусить. Он проскрёб лапами песок и потащился к борту, волоча за собой питбуля. Качнулся в сторону, перенёс вес на задние лапы и рывками попятился назад. Лапы подгибались, покалеченное колено вывернулось и мешало пятиться. Ему казалось, он двигается быстро и мощно, казалось, что ещё немного – и враг отвалится от него, упадёт, - и тогда он сам нападёт на него. Но чёрный пёс не хотел отваливаться. Всю свою силу он вкладывал в челюсть, вгрызаясь в рану.
Шмель перестал осознавать, что происходит. Яркие пятна в глазах набухали и со звоном лопались, отдаваясь в голове болью. Текучие пятна, кровавые и солнечные, бледные, слепящие, плясали перед ним, бесили его. Он пытался убежать от них, выбраться из мрака. Судорога прошла по телу, вытаскивая его из пасти чёрного питбуля. Чёрный питбуль подался вперёд и перекусил поближе к шее, пытаясь удержаться. Но Шмель двигался слишком резко – метался в стороны, сбивал его с толку. Лапы запутались, чёрный пёс оступился и потерял равновесие - обезумевшая собака рванулась ещё и вдруг ушла в сторону. Питбуль не сразу понял, что челюсти больше не сжимают врага. Он по инерции пролетел вперёд и грохнулся на брюхо, подвернув лапу. Сразу вскочил, ища глазами противника. Полосатый пёс всё ещё был в стороне - не успел напасть на него.
Туман неохотно выползал из головы Шмеля. Мир прояснялся. Он с трудом продрался сквозь боль и прыгнул вперёд. Чёрный питбуль был близко. Шмель видел, как он движется навстречу, ровно и уверенно - так же, как и в начале боя. Тело слушалось плохо, сломанная лапа волочилась по земле, и нужно было собирать все силы, чтобы бежать прямо. Он чувствовал, что не сможет опередить врага, не сможет укусить первым. Он напряг все мышцы, готовясь к атаке, - и прыгнул в сторону…
Коричневые лапы мелькнули и пропали – мгновение чёрный питбуль не видел перед собой цели, замер в растерянности – но через долю секунды развернулся, уже зная, что не успеет, чувствуя, как зубы врага сейчас вопьются в тело. Но укуса не было. Никто не напал на него. Питбуль видел, что происходит что-то странное. Полосатая собака медленно отдалялась, почему-то двигаясь задом наперёд. Передние лапы тащились по песку, оставляя за собой длинный след, блестящие глаза всё ещё следили за ним, жадно ловя движения. Пёс не знал, что случилось, но понял, что может нападать. Он сжался в комок, собирая силу для атаки, - и прыгнул вперёд. Задние лапы повисли в воздухе, тело напряглось - но он остался там же, где был. Цепкие руки схватили его. Пальцы обвили шею, потянули назад. Он не мог сопротивляться этим рукам. Не мог даже злиться на них. Человек оттащил его в угол, похлопал по спине и крепко сжал ногами. Он слышал голос хозяина, такой приятный, успокаивающий. Голос хвалил его.
Шмель не понимал, почему Хозяин оттащил его, почему не дал завершить атаку. Он знал, что она бы получилась - он сбил бы врага с ног, потом навалился и не дал больше подняться. Он бы победил. Но люди решили по-другому. Шмелю не нравилось это. Он был не согласен с таким решением, но всё равно радовался, что Хозяин по-прежнему с ним, держит его и что-то мягко говорит. В брюхе приятно теплело. Пёс поднял голову и посмотрел ему в глаза.
- Был объявлен поворот, Шмель, - сказал Хозяин. - Ты отвернулся.


Деревянный борт пита снова заслонил мир. От досок шёл всё тот же мокрый запах и щепочки опять забирались одна на другую, сцепляясь корявыми узорами. Ничего не изменилось. Всё осталось прежним, кроме самого Шмеля. Сломанную лапу он поджал под себя и старался не шевелить ей. Она онемела и больше не причиняла боли. Бедро было в порядке, и пёс мог шевелить им, прижимая лапу к брюху или опуская вниз. Нельзя было только опираться на неё. Гораздо хуже было с разодранным плечом. Питбуль долго висел на нём, глубоко вгрызаясь в мышцы, и теперь сквозь розовое мясо просвечивала синеватая белизна кости. Сильной боли не было, но она не ушла полностью, а струйками растекалась по телу, рождая слабую тошноту.
За бортом пита, слегка опираясь рукой на край ограждения, стоял высокий человек и внимательно смотрел на наручные часы. Стрелка нежно тикала, отсчитывая секунды. Она прошла уже десять делений с того момента, когда он объявил поворот, заметив, что Шмель отвернулся от противника. Судья знал, что это была всего лишь уловка - боевой маневр, - что пёс и не думал убегать от врага. Все, кто следил за боем, знали это. Но правила не делали различий между уловкой и трусостью. Шмель отвернулся первым – и теперь должен был выполнять скретч.
В носу защипало, человек потёр его рукой и снова вперил взгляд в стрелку.
Ему нравились обе собаки. Нравилось ледяное спокойствие чёрного питбуля и бешенство полосатого пса со смешным именем насекомого. Он был рад, что ему довелось судить этот бой. Чёрный пёс вызывал уважение и почтение, но, пожалуй, больше он симпатизировал всё-таки Шмелю. Он всегда симпатизировал тем, кто должен был проиграть. А в том, что Шмель проиграет, сомнений не было…
Стрелка прошагала ещё пятнадцать палочек.
Рефери глянул на двух людей, державших собак – каждую в своём углу. От долгого молчания голос сорвался, и он прохрипел:
 - Развернуть собак!
Деревянный борт пита каруселью мелькнул перед глазами – и полосатая собака крошечным существом отразилась в чёрных зрачках питбуля. Он ждал. Враг был недалеко. Чёрный пёс хорошо видел глубокую рану у него на плече, поджатую под брюхо заднюю лапу и блестящие глаза. Хозяин крепко держал его – значит, нападать было рано. Длинный человек, облокотившись на ограждение, поднял одну руку вверх, а другую держал перед глазами, следя за стрелкой часов. Стрелка звякнула - и лениво сползла к следующей метке. Рука упала вниз – человек, державший Шмеля, распрямился и шагнул назад, к борту…
Сломанную заднюю лапу Шмель прижал поближе к животу и перенёс вес на здоровую, слегка наклонившись вперёд. Разорванное плечо болело, и он постарался не наваливаться на него, а только слегка опираться. Оттолкнулся, вытянулся в линию и скакнул вперёд. Прыжок получился маленьким и неуклюжим. Нужно было совершить много таких, чтобы добраться до врага. Он сосредоточился, концентрируясь на движении, - и постарался бежать быстрее, чётко ставить лапы, чтобы в конце вложить всю скорость в укус.
Чёрный питбуль внимательно наблюдал за ним. Казалось, его челюсть слегка кривится и глаза насмешливо поблёскивают. Одна рука хозяина лежала у него на загривке, вторая всё ещё придерживала за шею, но он не беспокоился. Он знал, что его отпустят, когда это будет нужно. Полосатый пёс приближался, подбрасывая вверх зад, и питбуль напрягся, собираясь для броска. Задние лапы твёрдо упёрлись в песок, он сжался и слегка пригнулся к земле. Руки хозяина скользнули по шкуре и ушли, толстые ноги перестали давить с боков - пёс упруго распрямился и тенью прыгнул вперёд. Ему хватило одного движения, чтобы набрать скорость для атаки. Он влетел во врага и на ходу вцепился в незащищённую грудь. Шмель упал на землю, перевернулся, царапая спину о песок. Мгновение питбуль тащил его за собой, не сумев сразу остановиться. Потом крепко расставил лапы и вдавил в землю, одновременно сжимая челюсти, сдавливая горло зубами. Полосатый пёс был внизу и больше уже ничего не мог ему сделать…
Воздуха не было. Шмель бился на земле, извиваясь как червь. Сломанная лапа торчала в воздухе и подёргивалась, как будто рассчитывала найти опору где-то вверху. Когти царапали песок, толкали землю от себя, но он не сдвигался с места, придавленный тяжестью чёрного питбуля. Если бы он только мог перевернуться, вцепиться в противника… Но упора нигде не было, лапы не находили места для толчка. Шмель всё глубже погружался в темноту. Звуки исчезали, увязая на полпути к мозгу. Уши тихонько подрагивали, ловя отголоски старых воспоминаний – эхо знакомого голоса. Голос грел и успокаивал – и пёс радовался, что Хозяин по-прежнему с ним, добрый и всесильный. Он не хотел подводить его, не хотел расставаться с ним, но не мог ничего сделать…
Чёрный питбуль вздрогнул, когда руки хозяина снова коснулись его. Он совсем забыл про людей, забыл, что они могут прервать бой, помешать ему убить полосатого пса. Но им разрешалось делать всё что угодно. Они могли уничтожить его - и даже тогда он не стал бы сопротивляться. Пальцы взяли его за шею, слегка сдавив горло – хватка ослабла, и человек аккуратно вставил разжим между клыками. Потом мягко провернул его по часовой стрелке и потянул пса к себе, отцепляя от противника. Он расслабился и позволил оттащить себя…
Ему не дали завершить начатое, не дали насладиться убийством, но это уже не имело значения. Поверженная собака лежала недалеко и еле заметно шевелилась. Один из людей наклонился над ней и что-то тихо говорил. Этот человек был на стороне врага, но он всё равно нравился питбулю.
Чёрный пёс любил людей - и только что он сделал то, за что все они будут уважать его. Он широко расставил лапы – и с достоинством поглядел по сторонам…
 

Толстый человек взял его на руки, крякнув от натуги, перекинул ногу через борт, упёрся свободной рукой в ограждение и проделал то же самое с другой ногой. Потом тяжело переломился пополам и поставил питбуля на землю – по другую сторону пита.





 _____________________________






Сева лежал на твёрдом ковре и смотрел перед собой. Руки он сцепил в замок и уткнул подбородок в ладони, двигая им время от времени, чтобы ладоням не было больно. Лежать так было неудобно – коленям было больно и живот сдавливало. Он зашевелился, согнул руку в локте и водрузил на неё голову. «Что же делать?» – подумал Сева. В голове был вакуум – и даже ветра там не могло быть, не то что мысли. Он шмыгнул носом и посмотрел на своего соседа.
 - Что, Шмель, плохо тебе?
Шмель взглянул на него – и не ответил.
 - Мне тоже. Ты вот лежишь - и больше тебе делать ничего не надо, можно просто грустить.
Разговаривать было неудобно – подбородок упирался в ладонь, и чтобы что-то сказать, нужно было приподнять голову – произнести сентенцию – и потом снова её опустить. «Всё равно он не отвечает, так что буду думать про себя», - решил мальчик. Он ждал, когда мама позовёт его ужинать. Заняться было нечем, да и не хотелось. Он уже минут пятнадцать лежал так и размышлял. Только что пришёл Шмель - аккуратно подвернул под себя забинтованную лапу, фыркнул и плюхнулся прямо напротив мальчика. Сева был рад, что пёс присоединился к нему. Он протянул руку и погладил его по голове. Шмель тихонько заурчал. Он любил маленького хозяина. На кухне в его большую миску уже давно насыпали вкусной еды, и она приятно пахла. Но он чувствовал, что мальчику грустно. Он лежал на твёрдом полу и, мигая, смотрел на него тёмными глазами.
Все окна в комнате были закрыты, и дверь на балкон – тоже. Сева любил теплоту. Сейчас была зима, и было приятно возвращаться с холодной улицы домой, плотно закрывать дверь в коридор и лежать на ковре, думая о чём-нибудь. Но сейчас думать было не нужно. Всё давно было решено. Оставалось только набраться сил – и действовать.
За стеклянной дверью в коридор зашевелилась тень, шаркнули домашние тапочки, и мама заглянула в комнату.
 - Ну и духота у тебя, - сообщила она.
 - Никакой духоты. Просто тепло, - ответил мальчик.
Шмель повернул лобастую голову и посмотрел на хозяйку. От неё пахло едой, и он подумал, что теперь, когда маленького хозяина заберут на кухню, он тоже сможет пойти и поесть.
 - Ты ужинать будешь? – спросила мама.
 - Конечно.
 - Ну иди тогда, остывает уже всё. И друга своего больного возьми.
 - Сейчас мы придём, - сказал Сева.
Женщина ещё раз взглянула на них, прикрыла дверь и ушла.
Есть не хотелось. Но, по крайней мере, это хоть какое-то занятие. Можно будет быстро провести время. Всё равно сейчас ни в чём нет смысла. Чтобы ты ни делал – в этом нет смысла, пока не наступит завтрашний вечер. А там посмотрим.
Он опёрся на локти, поджал ноги и встал. Потом наклонился к Шмелю, взял его за передние лапы и потянул вверх. Пёс мог бы встать и сам, без посторонней помощи, но мальчику нравилось помогать ему. Питбуль раскорячился, вильнул хвостом, обретая устойчивое положение – и первым побежал на кухню. Сева побрёл за ним.
Папа уже сидел за столом, тыкая сковородку вилкой. Мама патрулировала между холодильником и столом, добывая из холодных глубин всевозможные соленья и выкладывая их перед мужем.
 - Аджику будешь? - повернулась она к сыну.
 - Ну… - промямлил он
 - Что «ну»? Это овощи! Это полезно! Сейчас зима – витаминов нет, нужно сил набираться. Посмотри на себя – щёки ввалились. Кожа да кости.
 Заинтересовавшись, папа оторвался от сковороды и взглянул на мальчика.
 - Ты и правда какой-то худой стал, - заметил он.
 - Ничего я не худой. Это у вас мнение предвзятое просто.
 - Почему предвзятое? – осведомился отец.
 - Потому что, если вы не видите, как я ем, то считаете, что я должен выглядеть тощим. И даже если я на самом деле толстый, вам будет казаться, что я худею.
 - Мы ведь твои родители. Мы желаем тебе добра, - снова вступила мама.
 - Конечно. Только ведь и я себе зла не желаю.
 - Ладно. Ешь давай. Посмотри вон на Шмеля, пример бы брал с него.
Шмель лёг на пол в углу, засунув морду в миску, и сосредоточенно хрумкал.
 - Как дела в школе? – спросил папа.
 - Нормально. В понедельник изложение должны писать.
 - А-а… Изложение… А на какую тему?
 - Не знаю пока. Там ведь не говорят, чтобы мы заранее ничего не прочитали. Сказали, что писатель – какой-то Бах. Я думал, он музыку писал.
 - Знаю-знаю… Иоганн Себастьян Бах. Только я тоже не слышал, что он ещё и писателем был.
 - Однофамилец, может, – предположила мама.
 - Наверно.
Сева уткнулся в тарелку, вылавливая из жареной картошки кусочки сала. Они скользили по поверхности, никак не подцепляясь на вилку, и казались нескончаемыми. Как только их больше не было видно и можно было приниматься за картошку, откуда ни возьмись появлялся ещё один жирный комочек и приходилось бороться с ним, оттесняя его на край тарелки.
 - Ты почему сало не ешь? – нахмурилась мама.
 - Не хочу. Оно противное. Мне от него блевать хочется.
 - Сынок, как нехорошо ты говоришь! – возмутилась мама.
 - Да ладно, - протянул Сева, - Нормальное слово. Вы и не такие говорите иногда.
 - Ну так не за столом же! – отец насупился и осуждающе посмотрел на сына.
Сева промолчал. Мама закончила бегать туда-сюда, взяла вилку и тоже стала есть. Мальчик прожевал пропущенный ломтик сала и подумал, что даже если объяснить ей, попробовать поделиться, она не поймёт. Отец тоже не поймёт. Хотя, кто знает.
Шмель бы понял. Но ему он и не стал бы рассказывать. Шмель не чувствует страха. Он бы понял – но посмеялся бы над ним, может быть, даже стал бы презирать его. Хорошо, что он не знает…
 - Папа, а почему он проиграл?
Отец поднял глаза от тарелки, прочистил языком впадинку в зубе и посмотрел на сына.
 - Ты про Шмеля?
 - Угу.
 После боя прошло уже больше недели, но они никогда не говорили об этом. В тот день отец привёз подлатанного ветеринаром пса домой, положил на его коврик и прошаркал на кухню. Потом сел за стол, подпёр голову кулаком и стал ждать ужина. Никто, кроме него, не знал подробностей боя.
 - Не знаю. Из-за неопытности, наверно. Может, потому что слишком импульсивный. Как там какой-то мудрец сказал: «умелый воин не бывает гневен». Вот у него противник был как раз такой умелый воин. Спокойный такой.
 Сева кивнул и задумался. Но отцу хотелось поделиться с ним. Бой был давно – и он уже справился с разочарованием. Теперь он был рад, что может выговориться.
 - Самое смешное, что свой первый бой этот пёс вообще проиграл – не хотел драться. Его тогда хозяин выпустил слишком рано, около года ему было. А потом, видимо, понравилось. Но он так все свои бои и проводил – лениво как-то.
 Отец отложил вилку в сторону, забыв про еду, и откинулся на спинку стула. Сева внимательно слушал.
 - А как его зовут? – спросил он.
 - Да странное какое-то имя у него. Токон. Я долго запомнить не мог. Кто интересно придумал ему такое?
 - Ну, не знаю…мне нравится.
 - Да мне тоже. Красивое имя. Он и сам величественно так выглядит – чёрный весь.
 Отец помолчал – и взглянув на тарелку, снова принялся есть. Сева прикончил свою порцию и, заскрипев стулом, полез налить себе чай. Заварка в чайничке был старая, прозрачная, но готовить новую не хотелось. Он потянулся за пакетиком и бросил его в огромную кружку. Ему нравилось пить из больших кружек.
 - Заварил бы чай – папа, может, будет, - посоветовала мама.
 Мальчик повернулся к отцу:
 - Ты будешь?
Глава семейства отрицательно помотал головой.
 - Ну, тогда не заваривай, - сказала мама.
Сева залил пакетик кипятком, внимательно наблюдая, как он пухнет и надувается под горячей струёй. Вода постепенно приобретала красноватый оттенок – он побулькал мешочек в воде – и снова уселся за стол. Ужин заканчивался – и скоро он опять должен был остаться наедине со своими мыслями. Сидеть с родителями было хорошо. Они, конечно, многого не понимали, но любили его. Он был нужен им.
В углу Шмеля уже несколько минут назад смолкло хрумканье. Теперь пёс сидел рядом со столом и облизывался. Он ждал, когда маленький хозяин поест, чтобы можно было пойти за ним в комнату, лечь на мягкий коврик и смотреть, что он будет делать.
Сева потеребил пса за ухом и с шумом отхлебнул чай.
 - Ладно, я пойду. Спасибо, мама, - сказал он
 - Пожалуйста, - ответила она.
Мальчик отодвинул стул, одной рукой держа кружку, и направился к себе в комнату. Шмель поскакал за ним, клацая об пол когтями.
В комнате было жарко. Сева подождал, пока пёс забежит внутрь, потом прикрыл дверь и плюхнулся в кресло.
«Буду смотреть телевизор, пока не захочется спать, - подумал он. – А завтра проснусь – будет новый день. Ещё раз всё обдумаю и решу что-нибудь». Но обдумывать было больше нечего, и решать тоже. Нужно было попытаться. И если не получится, то всю оставшуюся жизнь он будет считать себя червём.
«Раз думать не надо, то и не буду».
Сева включил телевизор - по шестому каналу показывали какой-то ужастик. Он смотрел его два часа. Потом, когда он кончился, переключился на другой канал и смотрел передачу про слонов. Потом ему показалось, что уже можно уснуть. Он разобрал постель, завернулся в мягкое одеяло и забылся.
Ему снилось, что он не спит, а всё ещё сидит в кресле и смотрит телевизор. И ещё ему снились собаки...





 ______________________________




Сева проснулся рано. Вытянулся на кровати, потягиваясь, и посмотрел на коврик в углу. Шмеля не было. «Наверно, гуляет с папой», - подумал он. Было воскресенье, и можно было спать сколько угодно, но он опять подскочил в восемь часов. Привычка. Лежать под одеялом было тепло, вылезать не хотелось, и он решил пока не вставать. По выходным мама всегда готовила на завтрак что-нибудь вкусное – и сейчас из кухни тянулся маслянистый аромат блинов. Блины Сева любил. Он лежал на кровати и решал, чего ему хочется больше – побыть ещё под одеялом или пойти поесть. Желудок приятно сжимался и в конце концов победил. Мальчик слез с постели, сразу засунув ноги в тапки, быстро оделся и потопал на кухню.
 - Привет, мама! – поприветствовал он склонившийся над плитой халат.
 Халат обернулся, обретая голову:
 - Доброе утро, сынок. Есть хочешь?
 - Ага. Папа со Шмелём гуляет?
 - Да. Скоро прийти уж должны.
 Он подошёл к плите, нашлёпал на тарелку несколько блинов и сел за стол.
 - Сметану бери, - предложила мама.
 - Да я не люблю со сметаной.
 - Ну, тогда масла растопи.
 - Неохота. Они и так вкусные.
 Мама цокнула языком, осуждающе взглянув на сына, и снова склонилась над плитой.
Блины были почти съедены, когда вернулся отец с выгулянным питомцем. Сева вышел в коридор.
 - Привет, папа, - поздоровался он.
 - Здорово, - откликнулся отец.
 Шмель увидел своего соседа по комнате и восторженно гавкнул, бешено болтая хвостом.
 - И тебе привет, - сказал мальчик. – Как погулял?
Шмель гавкнул ещё раз, радуясь, что маленький хозяин тоже рад видеть его.
 - Давай я его сам помою, - повернулся Сева к папе.
 - Да пожалуйста, - отец окончательно стянул пальто и, не теряя времени даром, направился на кухню.
 - Такой холод на улице, - изрёк он, ни к кому конкретно не обращаясь.
 - А-а, - согласилась мама.
 Сева аккуратно взял сломанную лапу Шмеля, немного приподняв её, стянул целлофановый носок, тщательно скомкал и положил под тумбочку. Пёс подождал, пока операция завершится, обернулся и заковылял по коридору. Он помнил, что каждый раз после прогулки ему нужно забираться в ванную, чтобы его помыли.
Мальчик вытирал мокрые лапы питбуля и изо всех сил старался не думать о сегодняшнем вечере. Пока у него получалось.
Ещё вчера, когда смотрел телевизор, он решил, что не будет думать об этом. Нужно было просто ждать – и мысли не могли помочь, а, наоборот, мешали.
Он вымыл Шмеля, почистил зубы и отправился на кухню послушать, о чём говорят родители. Они говорили о погоде, ругая колючие ноябрьские морозы. Он посидел с ними немного, а потом ушёл в свою комнату. Шмель уже был там. Засунув нос в тапок, он возил им по ковру – въехал в диван, и, больно стукнувшись, оставил затею.


Было десять часов, когда в коридоре запищал домофон. Сева прошаркал к двери, на ходу пытаясь попасть ногой в тапок.
 - Алло? – осведомился он.
 - Здорово! – рявкнула трубка.
 - Привет, - ответил мальчик и потёр ухо.
 - Чё кого? – спросили его.
 - Есть чё? – как положено отозвался он.
 - Гулять пойдёшь?
 - Пойду. А кто там ещё с тобой?
 - Вано и Андрюха.
 Вано и Андрюха проорали что-то приветственное.
 - Ладно, сейчас выйду, - сказал Сева.
 - Давай скорее, - поторопила трубка, и он повесил её на место.
 В шкафу с одеждой царил хаос. Он порылся на верхней полке, отгрёб в сторону кучу старых штанов и вытащил тёплые джинсы. Поворошил пачку скомканных свитеров и выудил оттуда свою любимую шерстяную кофту. Она всегда немного колола шею, но зато в ней было тепло и удобно.
Шмель заметил явные приготовления к прогулке и навострил уши, настороженно наблюдая за процессом.
 - Извини, тебе нельзя со мной, - огорчил его мальчик. – У тебя лапа сломана – ты только мешаться будешь.
Повеселевший было пёс понял, что его не берут, опустил голову и понуро заковылял к Хозяину. Он рассчитывал найти утешение, свернувшись клубком у его ног и внимательно глядя в экран телевизора.
Сева облачился в выбранные вещи, покидал всё ненужное обратно в шкаф и отправился к выходу.
 - Мама! Я гулять пошёл! - крикнул он в приоткрытую дверь гостиной.
 - Одевайся теплее только! – откликнулась она. – Ветер на улице!
Он натянул куртку, схватил шапку и выскочил в подъезд, стараясь сильно не хлопать дверью.
Улица обдала лицо холодом – Сева выдохнул, морща нос, и увидел друзей.
Женька, Андрюха и Вано толпились у входа, притаптывая ногами снег. Он крепко пожал им руки и спросил:
 - Что делать будем?
 - Не знаю, - ответил Женька, - пойдём попрыгаем?
 - Погнали.
Их любимым зимним развлечением были прыжки сальто со всего, что хоть немного возвышалось над землей – заборов, будок, детсадовских веранд. Первый кульбит кто-то сделал с каменной ограды у школы. Тогда это казалось жутко страшным – сальто было корявым и завершалось падением на спину в мягкий снег – но всем понравилось. Теперь они повысили уровень мастерства, высота прыжков выросла, но всё равно они заканчивались приземлением на спину или на пятую точку. Докручивать сальто не было смысла – снег был глубокий и мягкий, и падать в него было не больно.
 - Можно тут у садика попрыгать, - предложил Вано, - вон забор неплохой.
 Все четверо побрели сквозь сугробы, прорывая ногами длинные канавы.
 - Тут как-то не очень глубоко, - с сомнением сказал Андрюха, тыкая ботинком в снег.
 - Да уж, - подтвердил Сева и прыгнул к основанию забора. Почти полсапога торчало на виду.
 - Ты у нас самый безбашенный. Попробуешь? – спросил Женька у Вани.
 - А чё? – ответил тот.
Вано был самый смелый из них. Летом крутил на качелях «солнышко», зимой прыгал с огромных будок, даже не проверяя, есть ли что-нибудь под снегом. Но уважения это ему не прибавляло – его просто считали глупым. После очередного безумного трюка кто-нибудь, оставшийся наверху, обычно говорил: «Ну и придурок» - и крутил пальцем у виска. В школе Вано тоже учился плохо, но не потому, что не любил какие-то предметы, или был ленивым, а потому что действительно не очень дружил с головой. Вот и сейчас он, гордо подняв голову, объявил: «Щас прыгну» и, раскорячившись, пошагал к ограде. Он всегда ходил раскорячившись.
Сева глубокомысленно поднял брови и посмотрел на Женьку. Тот пожал плечами.
Вано залез на забор и встал на железную полоску, тянувшуюся по краю. Снег белыми пластинками посыпался вниз. Растопырил руки, держа равновесие, и, презрительно смерив сугробы взглядом, кувыркнулся вниз. Ограда качнулась. Шлепок – и каскадёр уже сидел в снегу, вертя головой по сторонам.
 - Ну как? – ухмыльнулся Андрюха.
 - Твёрдо, - ответил Вано, выбираясь из снега и потирая спину.
 - Пойдем поищём ещё что-нибудь, - предложил Сева.
 - Угу, - буркнул прыгун, - пойдём.
Высоко поднимая ноги, друзья побрели к ровной тропинке.
 - Можно к школе пойти, - заметил Андрей.
 - Мы там и так всё время виснем, - ответил Вано.
 - Ну и что. Какое-нибудь новое место найдём.
 - Ну пошли.
Школа была недалеко. Сева шагал рядом с Женькой, иногда сходя с тротуара в снег, чтобы идти рядом со всеми. Женька был его лучшим другом. Он был очень хитрый, но при этом на него можно было положиться, если он тебя уважал. Большинство товарищей называло его Джоном, но Оми не нравилось это имя, и он всегда обращался к нему по-старинке. «Рассказать ему, что ли?» - подумал он, шагая в ногу с остальными. «Всегда легче, когда с кем-нибудь поделишься». Очень хотелось кому-нибудь излить душу – тогда ожидание не будет таким тягостным. Сева был уверен, что осуществит своё намерение во что бы то ни стало, но ждать и ничего никому не говорить становилось невыносимо. «Расскажу, пожалуй, - решил он. – Когда Андрюха с Вано уйдут».
Они подошли к зданию из красного кирпича, которое каждому было знакомо с первого класса. У школы №175 был пристрой, соединявший её с другой школой, где углублённо изучались иностранные языки. Между учениками этих двух заведений шло непрекращающейся противостояние. Обычно оно выражалось в оскорбительных надписях на стенах. Четверо друзей учились в сто семьдесят пятой и читать излияния, костившие адептов языковой школы, им было приятно.
- Вон лестница подходящая, - сказал Женька. – Может, с неё?
- Давайте.
Каменная лестница вела к запасному входу в пристрой и была окружена толстым бордюром высотой метра полтора. Такая высота была уже пройденным этапом, но других подходящих мест поблизости не было, и ребята стали сгребать снег, создавая под стеной искусственный сугроб. Сева с Андрюхой ногами подгребали снег, а Вано с Женькой скидывали его в аккуратную кучу.
 - Вы делайте её длиннее, чтобы мимо не пролететь, - посоветовал Сева.
 - Так снега мало, - возразил Вано.
 - Вон от стены можно убрать немного – так близко всё равно не прыгнешь.
Через пару минут сугроб был готов. Он отстоял от возвышения примерно на метр и был внушительных размеров.
 - Кто первый? – спросил Андрюха.
Прыгать первым было честью. Снег был ещё мягкий, непримятый, и приземление получалось особенно приятным.
 - Давайте я, - заявил Женька и полез на стену.
Все отошли. Он встал на камень, слегка пригнулся и, прикинув расстояние до сугроба, прыгнул головой вниз…
Делать сальто было несложно. Если высота была большая, то достаточно было просто повалиться вниз, даже не отталкиваясь – и в воздухе тебя разворачивало. С маленьких высот прыжок был тяжелее – нужно было сконцентрироваться и самому закрутиться в комок, чтобы успеть развернуться до приземления.
 ...Женька заорал: «Каррабма!» - и перевернулся вверх тормашками, плюхнувшись в снежную кучу. Посидел немного, ориентируясь в пространстве, потом выкарабкался и подошёл к друзьям.
 - Круто! – подытожил он.
 - Я следующий, - заорал Вано и побежал к стене.
 - Это что за «каррамба» такая? – осведомился Сева.
 - Не знаю. Клич такой. Я в книжке какой-то прочитал.
 - В какой?
 - Не помню. «Одиссея капитана Блада», что ли… В общем, так пираты кричали раньше.
 - Классно звучит, - улыбнулся Сева.
После Вано прыгал Андрей, а потом подошла его очередь. Он поднялся на стену, примерился - и заорал: «Каррамба!». Снег облаком разлетелся в стороны – Сева бухнулся в центр кучи и тряхнул головой. Душа медленно возвращалась в тело. С ним всегда было так. После прыжка он как будто взлетал над собой и пару мгновений висел где-то вверху, потом снова возвращался в своё бренное тело. «Наверно, душа думает, что я сейчас умру, и уже готовится улететь, а я раз – и обманул её», - объяснял он себе. Ощущение было не очень приятным, но такое было не всегда, а только когда он прыгал с большой высоты или сильно боялся перед прыжком. Он повернулся набок и скатился с кучи.
 - Ты весь сугроб разворотил, - недовольно буркнул Вано.
Сева встал на ноги, отряхнулся и посмотрел назад. Снежная куча заметно поникла. Теперь она уже не была похожа на гору пуха, а, скорее, смахивала на грязноватую лепёшку. Он сел на корточки и начал подгребать снег к куче. Женька помог.
Сугроб всё равно выглядел не так, как раньше, но Сева был в этом не виноват. От прыжков снег примялся и уже не так охотно принимал в свои объятия каскадёров.
Они попрыгали ещё немного, но приземляться становилось всё больнее.
 - Может, к гаражам пойдём? – предложил Андрей.
 - Пойдём.
 - Подождите, я последний раз прыгну, - заторопился Вано и начал забираться на стену.
 Сева поглядел на сугроб.
 - Как-то он ненадёжно выглядит, - засомневался он.
 - Да ладно, ничего с ним не случится, последний раз прыгнет, и пойдём отсюда, - успокоил Женька.
Вано стоял на стене, растопырив руки.
 - Может, задом прыгнуть? - спросил он.
 - Я сам тебе щас дам под зад! – заорал Андрюха. – Прыгай, давай!
Безбашенный каскадёр прицелился, потоптался на месте, ища надёжную опору – и прыгнул.
Он слегка не рассчитал, слишком сильно оттолкнулся ногами – и с глухим хлопком упал мимо сугроба. Внутри что-то сжалось.
- Ой! – тихо сказал он и замолчал.
Сева улыбнулся, но почти сразу лицо вдруг застыло каменной маской – он сглотнул и замер, не зная, что делать.
 - Дерьмо! – прошептал он.
Вано как-то странно изогнулся и не спешил вставать. Женька и Андрюха бросились к нему – глаза прыгуна закатились, он уставился на друзей снежными белками и открыл рот, ловя ртом воздух…
Всё исчезло. Снега не было, не было друзей – и его самого тоже не было. Ничего не стало – но это было хорошо, приятно. Свет резанул глаза, кто-то шлёпнул его, и он завопил. Врач взял его на руки и с довольным видом покачал. «Здоровый», - улыбнулся врач. Старший брат кулаком бил его по голове, бормоча сквозь зубы: «Будешь ещё меня так называть? Будешь ещё?». Волоча за собой прут, шла навстречу мама – глаза её сузились, рот кричал что-то противное. В дневнике в сотый раз краснела двойка, и было жутко обидно – но не от того, что плохо написал диктант, а от того, что опять не оправдал родительских ожиданий. Солнце ярко светило вокруг, и он удивлялся, что всё такое солнечное. Дождей не было. «Где дожди?» - размышлял он. Он шёл к магазину и напряжённо пытался вспомнить, что же надо купить. Мысли путались, ускользая от него. «Нужно купить колбасы, хлеба и пакет молока, - твердил он. - Пакет молока, пакет вкусного молока». Зажглась спичка – он обжёг пальцы и бросил её на пол. «Опять мама будет ругаться», - встречным поездом мелькнуло в мозгу. Всё было скучным, но солнце светило ярко. Светило не переставая. От этого было тепло и уютно. Было хорошо. Жизнь была пресной, но в ней было приятно. Возвращаться не хотелось. Теплота была повсюду, обволакивала его, топила в себе – и он хотел остаться в ней. Никуда не уходить…
Женька стоял на коленях и тряс его за плечо. Было страшно. Вано глазел на него бельмами глаз. «Чёрт, что же делать?» В голове судорожно метались мысли об искусственном дыхании, непрямом массаже сердца. Он пытался вспомнить. Вспоминал – но боялся начать что-то делать. Сева был рядом и орал что-то в ухо. Андрюха столбом стоял в стороне. Сева перестал орать и залепил Вано пощёчину. Реакции не было. «Не бей его! – взвизгнул Андрюха. Со стороны школы бежал человек, подпрыгивая – и на несколько секунд замирая в воздухе. Бежал – и никак не мог добежать. Он тоже что-то орал. Женька висел в звенящем гуле голосов. «Что случилось?! Что случилось?!» - пробивалось к нему…
Усатый человек подбежал, толкнул его в сторону и схватил горсть снега.
«Дурачьё, какое дурачьё!» - судорожно шептал он. Снег высыпался из ладони. Он сгрёб ещё и шлёпнул Вано по щеке, растирая кожу докрасна. Скинул варежку с другой руки – схватил горсть искристых льдинок и хлестнул по бледнеющему лицу…
Холод сжигал ладони. Он остервенело тёр щёки мальчика покрасневшими руками – пальцы каменели, но он не обращал на это внимания. «Не умирай! Не умирай!» - билось в мозгу. Снег растаял – он загрёб ещё, сдирая кожу острым льдом…
Солнце пряталось, исчезало… «Сейчас будут дожди», - рассеяно подумал Вано. Но дождей не было. Земля заскрипела, покрываясь льдом, асфальт треснул от холода. Воздух окаменел, сгущаясь в режущий мрак. Он застыл, сжался. Потерявшаяся снежинка врезалась в лицо. Лёгкие сжались, не пуская в себя воздух. Вано завяз в пространстве – потом раскрыл рот, раздувая грудь, и с шумом втянул в себя воздух…
Усатый человек склонился над ним и пристально смотрел в глаза… Вано удивился.
 - Где болит? – спросил человек.
 - Нигде.
 - Точно?
 - Точно. - Всё было отлично, ничего не болело, и непонятно было, зачем усач задаёт такие странные вопросы.
 - Встать можешь?
 - Конечно, могу.
Вано зашевелился, сел на снегу – потом вскарабкался на ноги.
 - Нормально себя чувствуешь? – осведомился человек.
 - Нормально.
 - Ну ладно. Тогда счастливо. Не делайте так больше, - он развернулся и пошёл к школе. На нём был только спортивный костюм, и ему, наверное, было холодно.
Вано взглянул на друзей.
 - Ну и ну, - изрёк Женька.
Сева ошарашено потёр лоб.
 - Ну ты даешь, Рыжий, - сказал Андрюха и улыбнулся.
 - Что, я сильно упал, да? – спросил Вано.
 - Мы вообще думали, ты сейчас умрёшь, - ответил Сева, - Глаза выпучил, язык высунул…
 Вано снял варежки и стал ковырять губы.
 - Ты ещё, когда упал, сказал: «Ой» - а потом глаза закатываться начали…
 - Мне как-то мама историю рассказывала, - перебил Сева, - У неё у знакомой дочка была, и у неё сердце плохо работало. Пятнадцать, что ли, ей было. Так вот, она однажды сидит с со своей семьёй, смотрит телик, а потом вдруг ни с того, ни с сего сказала «Ой!» - у неё кровь из горла хлынула, и она умерла сразу.
 - Наверное, все говорят «Ой» перед смертью, - предположил Андрей.
 - Что вы мне тут какую-то чушь порете? – взвился Ваня. – Я помирать не собираюсь!
 - Ну ладно, я просто вспомнил, - примирительно сказал Сева. – Мне это интересным показалось.
 - Ни хрена это не интересно, - заявил Вано.
Сева пожал плечами.
 - Ну, я думаю, прыгать больше не будем сегодня? – ухмыльнулся Женька.
 - Конечно. Какое там!
 - По домам тогда, что ли?
 - Погнали. Всё равно уж обед скоро.
Вано подобрал брошенную варежку, отряхнулся, и поплёлся к дому. Остальные пошли за ним.
 - Спина-то не болит у тебя? – спросил Андрюха.
 - Да нет, - покачал головой прыгун.
Но внизу спины, у поясницы, что-то неприятно сдавливало позвонки. Он постарался не обращать на это внимание, и зашагал быстрее.



 __________________________




Сева и Женька вдвоём шли по тротуару, пиная ногами сугробы. Вано и Андрюха уже сидели дома – они проводили их и пошли домой. Друзья жили в соседних подъездах, и им было по пути.
 - Нужно в следующий раз побольше кучу насыпать, - вдруг сказал Женька.
 - Ага. Лучше вообще в настоящие сугробы прыгать, где снега много. Как у гаражей.
Было уже два часа, и хотелось есть. «Скоро вечер, - подумал Сева. – Вечер». На сердце потяжелело, и снова всё стало плохо. Несколько мгновений он шагал молча, потом повернулся к другу:
 - Помнишь, я как-то звал тебя бегать по вечерам в парке?
 - Помню.
 - Я там пару недель наматывал круги со Шмелём. Он не устаёт никогда. Я с ним пытался соревноваться и пробегал побольше.
Женька молча шёл рядом, поглубже засунув руки в карманы. Было холодно, и ему хотелось поскорее добраться домой. Его друга явно понесло не в ту степь. Как можно после того, что случилось с Вано, вспоминать про какие-то пробежки? Но он чувствовал, что что-то не так – Сева не стал бы ни с того ни с сего говорить о пустяках.
- Там здание старое, развалившееся, - продолжал Сева, - в нём живёт стая собак…
 Сердце нырнуло куда-то, потом вынырнуло и забилось чаще. Он подбирался к самому важному, к тому, о чём никогда никому не говорил.
- Я когда бегал со Шмелём, они рычали на него, лаяли. Но он даже не смотрел на них – бежал себе и на меня поглядывал. – Сева шагнул в сторону, обходя женщину с коляской, и зашагал дальше.
 – Ему на них наплевать. Он, если захочет, убьёт их всех. Они гавкали – а мы просто пробегали мимо. Я даже как-то не обращал на них внимания. А потом, когда ему лапу в пите перегрызли, он бегать не мог. И до сих пор не может – в гипсе по дому скачет. И я неделю назад, примерно, пошёл один, без него. Подбежал к этому дому заброшенному, а собаки выскочили – и обступили меня. Одна чёрная – рядом бежала – и две светлые. Мне безумно страшно стало. Темно – я вообще их плохо вижу, а они меня окружили и рычат. Я остановился сразу, гляжу на них сквозь темень. Две собаки с боков зашли, а эта чёрная рядом стоит, и в горле у неё клокочет. Так чётко обступили меня, как будто они десантники какие-то…
Лицо Сева потемнело – он злился на себя – за то что решился рассказать, какой он трус. Но отступать было поздно.
 - Я постоял так немного и пошёл потихоньку от них. А они тащатся за мной – и рычат… Потом отстали. Вот…
 Женька не смотрел на него. Шаркая ногами, шёл рядом.
 - Я бы тоже испугался, мне кажется, - медленно произнёс он, - там ведь их три было. Ладно бы, если одна…
 - Я потом ещё пробовал бегать в этом месте, - сказал Сева. – Они всё время там. Достали меня уже.
- Ты теперь будешь в другом парке бегать? Или вообще перестанешь?
 - Не знаю, - Сева пожал плечами. –Я не могу в другом. Видишь, если я уйду, получится, что они меня как бы победили. Выгнали меня.
 Женька размышлял, рассматривая снег под ногами.
 - А Шмель теперь, без ноги, не сможет с ними справиться? – спросил он.
 - Сможет, наверно - ответил Сева. –. Серьёзную собаку он, конечно, не победит, а этих…
 - Ну так возьми его ещё раз с собой, пусть покажет им, кто в доме хозяин.
Сева шмыгнул носом.
 - Да я думал об этом уже. Только это как-то неправильно. Это ведь я их боюсь, а не он. Они просто собаки – а я человек. Царь природы, - Он усмехнулся. – Не могу же я отступить?
 - Ну так ты и не отступаешь. Просто используешь достижения человеческой цивилизации, - Женька улыбнулся. – то есть питбуля. Человек ведь царь природы не потому, что самый сильный, а потому что самый умный. Пользуется тем, что уже придумано.
 - Ну да, - Сева задумался. – А как же древние люди? Какой-нибудь неандерталец легко бы справился с ними.
 - Так ты же не древний. Ты теперь человек разумный – намного выше всяких неандертальцев.
 - Я выше его, а сделать то, что он мог – не могу?
Женька приподнял брови.
- Да уж, - протянул он. – Как ты закрутил-то всё…
 - Ничего я не закрутил, - ответил Сева. – Я думал, ты поймёшь.
 - Я понимаю… И что ты собираешься делать?
 - Собираюсь пойти на пробежку, как обычно, и если они будут там, просто напинать этой чёрной. Мне кажется, они убегут. Все дворняги трусливые.
Женька уставился на него.
 - Ну ты даёшь! Ты ж говорил, что боишься.
 - Боюсь, конечно. Но я иначе сам себя уважать не буду.
 - Ну, не знаю. Поступай как хочешь. По-моему, ты слишком заморачиваешься из-за этого. Они уже стояли у Женькиного подъезда.
 - Ладно, я подумаю ещё, - сказал Сева.
 - Ага. Ну, счастливо, - Женька протянул ладонь, предварительно стянув варежку.
 - Пока! – Оми пожал протянутую руку, развернулся – и пошёл к своему подъезду.
Он чувствовал себя безвольной марионеткой. Марионеткой решения, которое принял сам. Но он был уверен, что это правильное решение.
Пальцы долго шарили по карманам, ища ключи. Он вспомнил, что положил их в джинсы, вытянул зазвеневшую связку и открыл дверь.




 

 ______________________________







«Если бежать медленно, то ещё минут семь у меня есть», - подумал Сева. Снег хрустел под ногами, подошвы затвердели от холода, и он чувствовал сквозь кроссовки, как сминаются снежинки. На нём был только спортивный костюм и шапка, и было холодно. Он втянул ладони в рукава и бежал так, пока не согрелся.
«Собаки, наверное, тоже замёрзли, и сидят там, в здании», - размышлял он. Мысли путались. В голове варился кисель, и трудно было сосредоточиться.
«Ладно. Я добегаю до них – а потом, когда они зарычат и приблизятся, просто пну самую главную. Тогда они убегут…
А если не убегут?
Если она отскочит, а потом кинётся на меня?»
«Тогда я буду драться, - ответил он себе. – Плевать. Плевать на всё. Я тысячу раз думал об этом. Они ничего не могут мне сделать».
Он сбежал по ступенькам и повернул вглубь парка. Нужно было добежать до больницы, потом обогнуть медицинский центр, и он окажется почти у цели.
«Если будет очень плохо, я буду просто наблюдать со стороны. Как будто это не со мной происходит. Просто отстранюсь, и всё…
Самое сложное – ударить, а потом всё покатится само собой .Мне нужно просто ударить, а что будет потом – неважно. Это ведь не должно быть очень сложно. То же самое, что пнуть грушу. Я не буду думать о том, что это собака. Что она живая и может ответить. Это не имеет значения…»
Шея мёрзла, он втянул её в воротник и пригнул голову.
«Ведь на самом деле, всегда всё очень просто – и мы сами всё усложняем. Думаем, беспокоимся, сомневаемся. Всё это глупо. Неправильно.
Он разогнался, громко топая кроссовками, подпрыгнул – и дружески хлопнул ветку дерева. «Здорово, ветка! – захотелось крикнуть ему. Но он не крикнул, а только с шумом вдохнул, восстанавливая дыхание, и улыбнулся. Всё вдруг стало легко.
Ладони в рукавах вспотели, Сева вытянул их и побежал по аллее. Снега на ней было мало – машины часто проезжали здесь и чистили дорогу. Но сейчас автомобилей не было.
«Наверное, все сидят по домам в тепле, чай пьют, - подумал мальчик. – Воскресенье ведь». Он представил, что развалился в комнате в кресле, с кружкой обжигающего чая, включил телевизор и смотрит какой-нибудь нестрашный ужастик, а Шмель свернулся рядом и глазеет на экран.
«Как будто что-то понимает? Хотя, может и понимает. Некоторые моменты ему очень нравятся – он тогда смотрит внимательно, а иногда просто поднимается и уходит. Интересно, как собаки думают?» - Сева снизил скорость и побежал трусцой.
Всё было просто. Он казался себе лёгким и сильным. Только не нужно было думать о собаках. Вспоминать, как они выглядят в темноте, скалят зубы и в горле у них клокочет…
«Бань-бань», - сказал он себе. Это была любимая фраза Андрюхи. Никто не понимал, что она значит, но это было неважно. Просто хорошая фраза, и всё.
Он посмотрел на снег и ему показалось, что он и сам такой же белый и чистый. Он чувствовал, что нужно оставаться таким до конца, пока всё не получится. Иначе мысли снова полезут в голову – зашевелятся сомнения, предположения, кропотливый анализ последствий – и родится страх.
Где мысли – там страх. Нельзя думать, нельзя анализировать. Нужно просто делать. Не оглядываться ни на что. Иначе умный серый мозг создаст кучу отговорок, ворох причин, заставит сделать то, что всегда делал – испугаться, отступить и провести всю жизнь на мягком диване перед телевизором.
Он был уже близко. Мысли закрутились, он разозлился – и что-то неуловимое вдруг исчезло. Он чувствовал, что чистота отступает. Ноги уже не бежали сами по себе – легко и уверенно, - нужно было контролировать их. Кроссовки повисли на ступнях, как будто на них налипла куча грязи. Справа тянулось разрушенное здание.
Лёгкости не стало. Сева чувствовал, как сердце набухло и застряло в груди. Оно казалось лишним и мешало. Что-то давило на него, заставляя бежать медленнее. Он старался снова стать сильным, почувствовать себя хозяином положения, но у него не получалось. Мыслей не было, он не думал ни о чём, но это не помогало. Он обогнул торец заброшенной больницы, повернул направо и побежал к центральному входу. Туда, где жили собаки.
Оставалось пробежать несколько метров.
Сева не смотрел вокруг. Ветки цеплялись за него, царапая костюм, он тяжело бухал ногами и запнулся, попав ногой в яму. Выпрямился, поглядел вперёд и переставил ноги ещё несколько раз, пытаясь сохранить скорость…
Здание скрывали деревья. Они росли прямо под разбитыми окнами, и до самого конца нельзя было разглядеть, есть кто-то у входа, или нет. Он сделал ещё несколько шагов. Деревья кончились – он выбежал на чистую площадку и поднял голову, всматриваясь в глубину центрального входа…
Пусто.
Собак не было.
Сева выдохнул, возвращаясь к жизни, медленно пробежал мимо входа и огляделся. Никого не было…
Желудок вернулся на место. Сердце перестало саднить в груди и снова забилось ровно – чуть чаще, чем обычно. Он разогнался и понёсся дальше. Углубился в рощу, петляя по узкой тропинке – и выбежал к началу круга.


Когда-то это место было чем-то вроде медицинского городка. Кардиоцентр, больница, военный госпиталь лепились друг к другу и заставляли больного плутать среди деревьев, разыскивая нужное здание. Потом больница сгорела – и её бросили. Остался только огромный каркас, пугающий запоздалых прохожих провалами чёрных окон…
Сева трусил мимо кардиоцентра. На стене была нарисована ладонь, держащая сердце. Ему нравился этот рисунок. Было приятно думать, что это ты сам держишь своё сердце, а не кто-то другой. На ступеньках центра стояли люди в белых халатах, сосредоточенно дымя сигаретами. Им было холодно. Они топтались на месте и старались докурить поскорее, чтобы снова укрыться в тёплом здании.
 «Надо же, воскресенье – а они работают», - подумал Сева.
Среди курящих стояла высокая девушка и потягивала тонкую сигарету, выпуская бледный дымок. Она была очень красивая, с короткими каштановыми волосами, и мальчик долго смотрел на неё, вывернув шею.
«Шатенка», - подумал он.
Ему очень нравилось это слово. И цвет волос тоже нравился.
«Когда у меня будет девушка, она будет шатенка… и у неё тоже будет короткая стрижка…»
Он забежал за угол здания, девушка скрылась из виду, и он перестал думать о ней.
«Ладно. Мне нужно пробежать ещё круг, а потом можно поворачивать домой».
Он втянул в себя побольше воздуха, разогнался и постарался мягче ставить ноги, чтобы не стукаться затвердевшими подошвами о снег.
Старая ветка…
Поворот…Длинная аллея с чистым асфальтом…
Сева пробежал уже больше километра и устал, в груди горело. Ноги гудели и отказывались двигаться также ровно, как раньше.
«Это плохо, - подумал он. – Вдруг собаки вернулись, а я устал…»
Он добрался до последнего поворота и опять побежал между деревьев, всматриваясь вперёд. Последняя ветка ушла за спину, Сева бросил взгляд на разрушенный вход – и сразу расслабился. Потрескавшиеся ступеньки приглашающе карабкались к зияющей пустоте. У входа никого не было.
Он повертел головой, осматриваясь, и не спеша побежал дальше. Проскочил кардиоцентр. Девушки не было. Продрался сквозь нависающие кусты и выбрался на ровный асфальт. Потом повернул к дому.
«Значит, сегодня не получилось, - подумал он. – Ну ладно. Всё равно, я неплохо потренировался. Завтра они наверняка будут там».
Он представил себе рычащих собак, но теперь думать о них было не так страшно. Он перешёл на шаг. Дома ждали папа с мамой, горячий ужин, и Шмель со сломанной лапой. Он ссутулился, стараясь не растерять теплоту, и зашагал домой.




 ____________________________________





 - Так, - протянула Тамара Александровна. – Теперь проверим домашнее задание…
Она строго посмотрела на класс поверх очков и открыла журнал.
Все притихли.
Учительница долго молчала, уставившись в бумаги – палец скользил по строчкам.
 - Амиров Женя! Что-то давно ты не отвечал, - Тамара Александровне оторвалась от журнала и поискала глазами названного.
Женька сгорбился, всей грудью навалившись на тетрадку. Сева, усмехаясь, смотрел на него. Он вытянулся на столе, забравшись на него чуть не до пояса и повернул голову к другу, наблюдая за развитием событий. То, что Женька опять ничего не сделал, он знал на все сто.
Тамара Александровна отодвинулась от стола и тяжело поднялась.
 - Женя! – воскликнула она. – Не заставляй класс ждать.
Она взяла журнал и направилась к последним партам. Женька лихорадочно соображал… Что же ей сказать?
Учительница добралась до парты, тщательно обходя разбросанные на полу портфели, и остановилась рядом.
 - Ну?
 - М-м-м, - замычал Женька. – Видите ли, Тамара Александровна. Я вчера полдня делал домашнее задание, всё выполнил в лучшем виде – очень старался. – Он гордо поднял голову. – Но я перепутал дни, мне казалось, что сегодня вторник, и я забыл взять тетрадь с домашним заданием. Он торжествующе улыбнулся, радуясь качеству придуманной отговорки.
 - Ну что ж, очень жаль, - проронила учительница. – А что я вам задавала?
Женька опешил. Такого подвоха он не предвидел.
 - Ну-у, - начал он. – А вы не помните?
 - Я-то помню, - Тамару Александровну буквально перекосило от злорадства. – Но хочу услышать от тебя.
Нерадивый ученик облизнул губы…
«Чёрт, что же она задаёт нам обычно?»
Сева писал что-то в тетрадке. Учительница не смотрела на него, и он не боялся, что его заметят. Женька продолжал мяться, и Сева незаметно толкнул его плечом. Друг взглянул на него и скользнул взглядом по надписи. Потом быстро отвёл глаза и снова уставился на географичку.
– А! Вспомнил! – воскликнул он. – Вы задавали конспект сделать!
Тамара Александровна подняла брови:
 - Действительно. – она помолчала. - А каких страниц конспект?
Но Женька уже почувствовал за собой силу. Так просто его было не сбить.
 - Ну, Тамара Александровна, я же не могу помнить всего. Помню, что конспект, а страницы разве запомнишь? Я их в дневнике записал.
Учительница явно проигрывала сражение. Но сдаваться так легко ей тоже не хотелось.
 - Про что, хотя бы, был конспект, помнишь? Это ведь нельзя забыть?
 Женька выпрямил спину и твёрдо посмотрел на атакующего.
 - Я домашнее задание сделал в тот день, когда вы его задали. Сразу же. Уже неделя прошла. Так что я не помню.
 - Эх, Амиров, Амиров. Не будет из тебя толку… - Она в последний раз взглянула на него и пожала плечами:
 - Ну ладно, - учительница скользнула взглядом по Севе.
Он напрягся.
Обычно учителя его не спрашивали – никак не могли привыкнуть к его фамилии – но кто знает?
Тамара Александровна просветила его рентгеном очков, недовольно хмыкнула и повернулась к доске.
Он облегчённо вздохнул.
 - Ну что ж, - продолжила учительница. – Тогда пусть мне покажет домашнее задание… - она посмотрела в журнал… - Катя Прозорова.
Сева успокоился и перестал следить за происходящем. Женька посмотрел на него.
 - Спасибо, - сказал он.
 - Не за что.
 - Как твои собаки?
Сева помолчал, теребя пальцами ручку.
 - Нормально.
Женька боялся говорить громко. Разозлённая географичка излучала опасность. Ему хотелось расспросить друга подробнее, но он пересилил себя, отвернулся – и уставился в тетрадку.
Катя Прозорова бубнила что-то про реки Сибири…
Сева посидел немного, глядя в точку, потом скрестил руки на парте и положил на них голову. Так лучше всего думалось.
«Интересно, зачем нам страх? – подумал он. – Он ведь только мешает. Сразу становишься таким беспомощным – ничего не можешь сделать. Наверное, нужен для чего-то».
Он уже не слушал, что происходит в классе, закрыл глаза и задумался.
«Все люди боятся чего-то, а спросишь их, почему – они и не ответят. Я вот боюсь собак.
А почему? Они могут меня укусить. Но укус – это ведь ерунда, царапина. Они могут укусить, а я могу убить их. Если захочу. Взять палку – ударить – и собака умрёт. Это точно. Можно, наверно, даже и без палки. Просто сильно пнуть…
Но это очень тяжело сделать. Потому что так теперь не принято. Люди ведь отвыкли драться. Мы все привыкли делать только то, что принято. Совершать какие-нибудь стандартные вещи.
Вот я хочу победить собак, хочу ударить ту чёрную – а не могу. Потому что это необычно. Кучу времени люди не дерутся с животными. Раньше дрались – теперь нет. Сейчас так не делают. Получается, мне теперь очень сложно сделать что-то по-настоящему необычное. Обязательно нужно, чтобы многие так делали. Все ходят в школу, хотя им не хочется. А, например, захочется тебе на улице подойти к человеку и спросить его – «А почему вы лысый? – так ведь не сделаешь. Это неприлично.
Каждый день все делают только то, что привыкли. Что делают изо дня в день. И боятся оторваться от этого.
Очень сложно взять и пнуть собаку. Потому что обычно так не поступают. Обычно поступают так, как Женька предложил. Просто бегают в другом месте, например.»
Сева лежал на парте и думал. Такие мысли не нравились ему. Они злили его.
«Все живут похожими жизнями – все делают примерно одинаковое…
Но это ведь неправильно. Это плохо. Все эти воспитатели, учителя – они заставляют нас жить так, как сами привыкли. Воспитывают. Портят. Мы все рождаемся очень смелыми, свободными от правил. Мы их пока не знаем. Вот мне захотелось раздавить в руке лампочку – и раздавил. Плевать, что руку поранил, зато сделал, что хотел. В детстве много безумных вещей делаешь, потому что тогда они ещё не безумные. Они нормальные. Я когда маленький был, мне ничего не страшно было. По крайней мере, я не помню такого. А потом всего боишься. Боишься двойку получить, боишься подраться… Потом повзрослею – наверно, ещё больше буду бояться. Вот мама боится постареть… Но это ведь ерунда – все малыши толстые, морщинистые – так ведь они этого не стесняются. И в рекламе их постоянно показывают. Как будто это красиво, вся задница в складках, и ноги тоже, и руки…»
 - Эй, не спи! – Женька толкнул его в бок.
 - Да я не сплю! – буркнул Сева.
Катя уже закончила свой ответ, и Тамара Александровна теперь читала что-то по учебнику…
«Значит, мне нужно попробовать освободиться от правил, - снова подумал Сева. - Опять почувствовать себя чистым. Как в детстве. Хотя, мама с папой считают, что я до сих пор ребёнок. «Какие у тебя могут быть проблемы? – ты же ещё маленький…» А у самих-то все проблемы – начальник накричал, да работы много. Ведь не человек для работы, а работа для человека. Уволили – нашёл новую и цветёшь…
Значит, нужно как бы начать всё сначала. Делать то, что считаешь правильным. Не обращать внимания, принято это или нет. Просто жить свою жизнь. А не жизнь всех этих воспитателей. Я живу по-своему, по своим правилам. И сам их создаю...
Так правильно. Так и должно быть. Иначе получается, что ты играешь по чужим законам, делаешь то, что они для тебя определили…»
Сева постарался не думать некоторое время, запомнить то, что сформулировал. Потом снова выпустил мысли на волю.
«Мне всего-то нужно, когда буду подбегать к собакам, просто стать самим собой. Не таким, каким меня сделали, а таким, каким родился. Просто сосредоточиться на себе. Как будто я – чёрная дыра, и вокруг меня вращается галактика. Нужно быть центром мира. Тогда всё будет получаться…
В сложной ситуации я всегда буду концентрироваться на себе. Становиться точкой отсчёта. И даже если буду бояться – это не важно.. Нужно просто делать то, что считаешь правильным, и ни на что не обращать внимания».
Он поднял голову и посмотрел в спину девочки, сидящей перед ним. Она загораживала весь обзор. Он отстранился, втянув шею, и сел прямо. Женька скрючился над партой, уткнув нос в учебник.
 - Что читаешь? – шёпотом спросил его Сева.
 - Про Сибирь. Сказали, на следующем уроке будет контрольная по ней. Девяносто шестая страница.
Сева открыл свой учебник, нашёл нужное место, и принялся изучать особенности сибирского ландшафта.
Ландшафт был скудный, и читать про него было неинтересно. Но за прошлую неделю он итак получил две двойки. Снова огорчать маму не хотелось – он загрёб голову руками, закрыв уши, и сосредоточился на чтении.





 ________________________________________






…Диван был очень удобный – не слишком твёрдый и не слишком мягкий. Обычно Сева не любил лежать на нём, но теперь ему почему-то нравилось. На полу рядом с ним свернулся клубком Шмель. Пёс только что съел дневную порцию корма и теперь довольно посапывал.
«Пусть спит, - подумал мальчик. – Ему ещё кость наращивать.»
Уроки давно закончились, было уже три часа, и Сева умиротворённо развалился на диване, положив ноги на подушку, чтобы отливала кровь.
«Нужно беречь их. Им сегодня предстоит большая работа…
Нужно полежать ещё минут тридцать, а потом можно идти на пробежку…»
Он всё обдумал – знал, как надо себя вести, но всё равно было тяжело.
«Наверное, так будет всегда. Я слишком много думаю.
«Умный не рассуждает, умный действует по наитию», – Сева улыбнулся, вспомнив приключения «Заводного апельсина»…
Уютная, тёплая комната убаюкивала его. Казалось, можно лежать так вечно. Можно уснуть и посмотреть сон, можно помечтать о чём-нибудь – о дорогих машинах и красивой любви… И ничего не надо делать, просто лежать и фантазировать… А потом придут родители, добрые и ласковые. И будет вкусный, горячий чай, и будет интересный фильм по телевизору. Они же всегда интересные, эти фильмы. Благородные и подлые злодеи, красивые герои, предательства… А мы будем сидеть и смотреть на них, и представлять себя на их месте, и всё будет хорошо. И будем знать, что случится завтра, и не будем беспокоиться. А потом захочется спать, можно будет забраться под тёплое ватное одеяло и снова помечтать. Придумать историю, в которой ты сильный и мускулистый, тебя любят все, а ты никого не любишь и гордо идёшь к намеченной цели – и никто не может тебе помешать…
«Наверно, поэтому все так любят детство. Потому что в детстве ты можешь мечтать и надеяться, что всё сбудется. Но ничего не сбывается. Всё получается, как у всех… Потужил старик, погоревал, но делать нечего, пошёл к синему морю… пришёл черёд девицы идти к идолищу – делать нечего, пошла она к идолищу… поплакали отец с матерью, но ведь делать нечего, стали избу восстанавливать… Делать нечего…Всегда делать нечего… И никто даже не пытается сопротивляться…
Я хотел быть астрономом, но делать нечего, стал бухгалтером… Я хотел летать в небе, но делать нечего, и иду на экономический…
И повсюду – «так получилось» - я не виноват, так получилось... Мы клялись друг другу в вечной любви, но так получилось…
Неужели и я буду таким? Вырасту – и скажу детям: «Я хотел ничего не бояться, но делать нечего, сгибаюсь перед боссом в три погибели…»
Сева лежал на диване и чувствовал, как по телу течёт пламя. Искорки рождались внутри и кололи его. Злость билась в мозгу и не давала лежать…
«Никогда… Никогда я не буду таким… Пускай они подчиняются – я не стану… Пускай существуют по-своему и смотрят глупые сериалы, а я буду жить. Я – центр мира, и все будет, как я захочу…»
Диван скрипнул, неохотно выпуская мальчика из объятий. Сева аккуратно сел, стараясь не наступить на Шмеля, поднялся и открыл шкаф. Формы не было.
 - Куда же я её сунул?
На всякий случай он порылся в одежде, но ничего не нашёл. Огляделся по сторонам и вспомнил, что оставил костюм в ванной – сушиться. Он осторожно открыл дверь, стараясь не шуметь, и вышел в коридор.
Кофта и спортивные штаны висели на леске над ванной. Мокрые.
«Ну и ну…»
Как всегда, когда это было не нужно, мама проявляла инициативу и делала что-нибудь не так. Убирала ботинки в давно позабытый шкаф, наводила порядок на полках – и все вещи куда-то исчезали. Теперь вот выстирала единственный спортивный костюм…
Сева постоял перед дверью. Мелькнула предательская мысль перенести всё на завтра. Одежды нет – бежать не в чем.
«Это ерунда. Не важно. Надену джинсы.
…В джинсах не бегают по улице, - скользнуло в голове.
Не бегают. Ну и ладно. Это всего лишь стереотип. Отговорка для неудачников. Обычно не бегают, но почему я должен делать всё как обычно?»
Он вернулся в комнату, нашел старые вытертые джинсы и бросил их на диван.
«Так. Теперь кофта.»
Его любимая, шерстяная, не подходила для бега – она всегда колола шею. Нужно было найти что-нибудь лёгкое и удобное. Он посмотрел на груду одежды на полке и вытащил древнюю полосатую толстовку. «Эта подойдёт». Рядом лежал ещё один подходящий джемпер, но он был новый и надевать его было жалко.
Сева растерянно одевался, чувствуя, как только что бурлившая злость затухает… Он знал, что, когда собаки будут рядом, ему опять станет страшно. Ноги размякнут и перестанут слушаться – и больше всего на свете захочется просто остановиться и осторожно пройти мимо.
Мысли вертелись клубком, он собрался и в третий раз попытался застегнуть пуговицу на кофте. Толстая, круглая пуговица никак не пролезала в отверстие и всё время выскакивала обратно… Сердце наливалось тяжестью, застывая в груди. Он перестал думать о собаках и сконцентрировался на пуговице – застегнул её, вышел в коридор и посмотрел на себя в зеркало.
«Ну и видок…»
Лицо покраснело, Сева с отвращением отвернулся и натянул кроссовки.
«Всё получится… Не может не получиться… Просто я слишком много думаю об этом – не надо так много думать». Он перенёс всё внимание на кроссовки, старательно завязывая шнурки, - мысли отступили и стало легче.
«Я – точка отсчёта. Пускай всё исчезнет, но я останусь. И ничто не важно, кроме меня…»
Звякнули ключи, он закрыл за собой дверь, сбежал по ступенькам вниз и выскочил на улицу.
Снег пушистыми хлопьями падал с неба. Ветра не было, и холода не чувствовалось. Сева подпрыгнул на месте и побежал. Нужно было сохранять силы, поэтому он старался не разгоняться. В начале пути всегда хотелось рвануть и нестись сломя голову, но потом ноги тяжелели и начинали запинаться.
 «Ноги – моё главное оружие, нужно беречь их. Я буду бегать быстро потом – когда справлюсь с собаками».
Джинсы непривычно сжимали ноги, кофта подпрыгивала на каждом шагу, болтаясь, как игрушка йо-йо, – он старался не обращать на это внимания и плавно скользил среди деревьев. «Неприятно, конечно, но в общем – ничего, можно бегать и так». Погода была хорошая, начинало темнеть, и мамы выползли на прогулку, толкая перед собой громады колясок. То и дело приходилось огибать их и петлять между прохожими. Беспокойные мамы часто оборачивались, заслышав топот ног, пристально всматривались а бегуна и отворачивались, признав его неопасным. Сева привык к этому. В первые дни он очень болезненно относился к каждому взгляду, брошенному в его сторону, но теперь не обращал на это внимания.
Он пробежал ещё совсем мало, едва добрался до старой ветки, но уже чувствовал усталость. Казалось, сегодня земля особенно охотно притягивает к себе, а все обычные законы тяготения неожиданно рванули в отпуск.
«Как будто я из магнита сделан… Наверное, это потому что второй день подряд бегаю, обычно ведь через день тренируюсь».
Но второй день был здесь ни при чём – и он знал это. Страх тянул его вниз. Страх наливал тело ртутью и тащил к земле. Просил остановиться, повернуть назад. Отказаться от всего и вернуться к тёплой, спокойной жизни…
Он грузно бежал вперёд и изо всех сил старался не думать. Вести себя так, как будто всё идёт как надо.
Асфальт аллеи тёмной полосой потянулся впереди. Сева соскочил со снега и застучал кроссовками по твёрдой дороге. Деревья грустно склоняли ветки, заслоняя собой свет. Здесь всегда было темно.
Тело ныло и, казалось, всасывало само себя, стягиваясь в точку. Ноги уныло печатали шаг, неохотно съедая остаток пути.
Так и должно было быть. Он не пытался бороться с обволакивающей тяжестью – просто бежал к зданию.
Аллея кончилась. Мимо потянулись разбитые окна брошенной больницы.
Оставалось немного.
Он повернул направо, огибая развалины. Удары кроссовок об асфальт вспарывали тишину глухими хлопками. Ветра не было. Деревья не шумели – безмолвно стояли по краю дороги, наблюдая за ним.
 Он пробежал мимо кустарника, с каждым шагом навечно теряя частичку себя… Пригнулся, ускользая от веток – и выскочил на площадку… Внутренности съёжились, слепившись в ненужный, ноющий ком, сердце бухнуло – и кануло вниз…
Он тяжело вдохнул, с трудом прогоняя воздух сквозь смятые лёгкие, - и поднял голову.
Грязно-серый, изуродованный проплешинами пёс смотрел на него слезящимися глазами.
«Вот и всё…»
 Пёс переставил лапы, наблюдая за движениями человека. Из темноты заброшенного входа бесшумно выскользнули ещё две собаки. Чёрный, покрытый свалявшейся шерстью вожак осторожно двинулся к мальчику, на ходу оскаливая пасть. Он сделал несколько шагов, глухо зарычал и остановился, подобравшись.
Сева не стал снижать скорость. Казалось, ноги оторвались от него и жили сами по себе, неуклюже чеканя шаг. До собак оставалось метров двадцать. Он механически топал вперёд, впиваясь глазами в псов.
Вожак медленно приближался к нему, скользя по дуге. Оставшиеся две собаки неуверенно трусили за лидером, ожидая, что он решит. Чёрный пёс остановился, слегка перебирая лапами. Сквозь бурлящее рычание натужно пробивался воздух, как будто преодолевая невидимое препятствие, - скопился в раздувшемся горле и вырвался на волю низким лаем. Застывающий мозг Севы снова ожил, выпустив в кровь сгусток страха. Ноги расплавились, приросли к мокрому асфальту и не слушались его. Голова горела. Он тяжело отрывал ступни от дороги, механически переставляя их снова и снова. Он уже не бежал – медленно приближался к собакам, с каждым шагом вбивая кроссовки всё глубже в асфальт и натужно вытягивая их оттуда. Тело отключилось. Его не было. Вместо тела была только ноющая тень, впитавшая в себя все чувства, все ощущения и переварившая их в страх. Тень клубилась под ним, переставляла ноги, сгущалась в органы и проталкивала кровь по венам. Она тянула Севу в сторону – прочь от опасности, подальше от собак…
 Он не поддавался ей. Он сжался в точку, погрузился в себя. Ему не нужно было тело. Он был жалким, ничтожным клочком вселенной, пытавшимся изменить свой мир и заставить его вращаться вокруг себя…
Вожак пристально смотрел на приближавшегося человека. Человек бежал прямо на него, разбрызгивая грязный снег. Пёс прижался к земле и застыл на месте, еле слышно рыча. Он растерялся – не понимал, что происходит. Человек был близко, но приближался медленно, тяжело бухая ногами. Он не кричал – и в руках у него не было палки. Двое серых тихо стояли рядом, прижав уши к голове. Вожак не знал, что будет делать человек, но ему было не по себе. Он подобрался и втянул голову, готовый к нападению. Он не хотел уходить отсюда, не хотел отступать перед существом, которого столько раз прогонял своим злобным рычанием…
Сева не видел перед собой ничего, кроме оскаленной пасти чёрного пса… Страх окутывал его, царил над телом, но теперь это не было препятствием. Препятствий не было с самого начала, их не существовало, пока он сам не придумал их. Всё было лишь ширмой, красивыми декорациями, и единственным настоящим был он сам. Страх не мешал ему. Он всегда был только украшением жизни, будоражащим кровь ощущением… Теперь Сева понял это. Ничего не имело формы, всё становилось таким, каким его хотели видеть, и само по себе не имело смысла. Смысл всему дарил он сам. Он был солью земли, он был мерой вещей. Он решал, плакать ему или смеяться, радоваться или огорчаться – и не было никогда плохого, и не было хорошего, всё было бесформенным, пока он не решал, что это…
Все другие лишь принимали то, что уже оценено, соглашались с этим и жили по чужим законам… Мир был чист, у него не было ни цвета, ни формы, и всё это давал ему человек… И каждый занимал в этом мире то место, которое отвёл себе сам …
Сева плыл в океане силы – чувствовал, как течёт по нему страх и безграничная, нескончаемая свобода … Сева-бог, спрятавшись внутри Севы-трусливого, торжествующе улыбнулся и тихо засмеялся, тяжело отдирая ногу от земли…
Он притормозил, чтобы не поскользнуться, и медленно, с трудом меняя направление, пробежал мимо собак.