Rushдественская

Злые старые чулки кусали небритые ноги. Цветастые стайки рождественских огоньков озорно прыгали по отполированной влажным ветром брусчатке. Тревожным грязным зеркалом сверкала в сиянии фонарей тающая наледь. Тяжело сопя, он шагал по улице, звонко выстукивая каблуками. Бесконечные витрины дышали цветами, кричали в самые глаза. Диберра! – крикнула красным одна из них. Диберра! – громко повторил он и толкнул стеклянную дверь.

Было тепло и непривычно. Посреди зала стоял огромный круглый пуф. В центре его торчал шарообразный голубой фонарь. Вокруг пуфа суетились манекены. Они пахли дорого и густо. Примеряли разбросанные по плечикам наряды и, весело гомоня, бегали мимо двух огромных зеркал на стене. Любовались на себя.

Каничива…Эльф нерешительно помялся на месте. Увидев его, манекены замерли на своих местах. Двое не выдержали и прыснули тонкоголосым хохотцем. Диберра! Он достал из кармана молоток и, держа его за рукоятку, выставил перед собой на вытянутой руке. Диберра! Каничивааа! Эльф прищелкнул пальцами, и десятки сверчков сорвались с серебрёного бойка. Они заметались по залу, гоняясь за визжащими манекенами. Каничивааа! Настигали манекены. Впивались. Заставляли их красить собою пол и стены. Превращали манекены в синих бабочек. Каничивааа! Бабочки, одна за другой, задыхаясь, тонули в голубом свете фонаря. Зал опустел. Стало холодно.

 Эльф в новых чулках и с полным кульком гвоздей вышел на улицу. Он подмигнул неугомонным огонькам-прыгунцам и зашагал по чавкающему тротуару. По дороге, шипя и повизгивая, шастали тени. У перехода, на бордюре сидела плотная старуха в ватнике и шапке “Nike”. Сидела, завернув ноги в белое одеяло. Помогите Христа Ради – кричала белая ткань.

Каничива? Эльф приблизился к ней.
Старуха сидела, застряв глазами в грязи. Помогите Христа Ради – повторило одеяло. Эльф приставил молоток к старухиному затылку и спустил курок. Глаза ее упали в тротуар и утонули в нем. Дай Бог Здоровья – одеяло прыгнуло ей на плечи. Старуха встала и, часто сопя пустыми глазницами, побрела дальше. Эльф подошел к бордюру и ступил ногой на гладкую брусчатку. Огоньки метнулись прочь от тяжелого башмака, сновавшие по мостовой тени вдруг злобно зашипели и грозно надвинулись на него. Эльф убрал ногу обратно на тротуар и побрел к подземному переходу.

В переходе стоял Рихард. Он держал в одной руке скрипку, в другой – смычок. Черные густые брови, извиваясь, словно змеи ползали по сморщенному лицу. Рихард водил смычком по скрипке. Остро отточенный смычок строгал из лакированного дерева ароматные щепки. Они разлетались по сторонам, а запах их собирался, стекался в мелодию, которую Рихард тут же ловил и растворял в пустоте. Пьяный Эльф ударил его молотком по голове и сбил шляпу. Рихард нырнул за ней вниз. Он поднялся и заиграл. Щепки больше не летели. Запах сделался совсем дурным. Ноздри терзал холодный и колкий озон. Мурку! – ударил Эльф, и шляпа опять полетела вниз. Рихард не видел. Его глаза закрылись и лишь не знающие покоя волосатые полоски бровей едва заметно о чем-то перешептывались. Мурку! ****зь! – взревел Эльф, вколачивая в Рихарда один за другим все свои гвозди. Скрипач не выдержал. Смычок его на мгновение замер. Притихли истерзанные струны. Вытянувшись всем телом, он шумно вдохнул сухой резиновый воздух подземки…и разлился, распался, разбрызгал себя в ослепшее каменное лицо ночного города. На короткий миг в уютную и смирную рождественскую ночь ворвался горячий ветер, несущий запах мокрой дорожной пыли. Несущий звонкий голос июльской непогоды и неповторимое, влажное и чистое, ее прикосновение. Пьяный Эльф стоял, ловя лицом прохладные свежие капли. В серых глазах его дрожала горькая веселая вода.