Энциклопедия жизни совковой

ПРЕДИСЛОВИЕ

Знай, что повесть странная сия
Может быть история твоя.

М.М. Херасков. "Бахариана".
 
Прежде чем принять нелёгкое решение о предании гласности этой рукописи, найденной нами среди бумаг нашего безвременно скончавшегося школьного товарища, одноклассника, друга детства и юности (вместе с которым нас принимали в октябрята - внучата Ильича -, юные пионеры-ленинцы, а затем и в славные ряды Ленинского комсомола), талантливого поэта-самоучки, скрывавшего свои подлинные имя и фамилию под звучным псевдонимом "Вальпургий Шахмедузов", мы долго думали об этичности одновременно возникшего у нас обоих при просмотре его записок намерения опубликовать сей бесхитростный абрис совковой жизни, увиденной глазами простака. Наш друг всегда отличался весьма тонкой душевно-психической конституцией, представляясь нам, достаточно хорошо его знавшим, натурой слишком ранимой и чувствительной для нашего грубого, бесчувственного мира. Не случайно в день нашего приёма в юные пионеры-ленинцы в московском музее Н.А. Островского на тогдашней улице Горького (нынешней 1-й Тверской-Ямской, или - как встарь! - просто Тверской, именовавшейся в дни нашей юности "Горки-стрит", "Эрзац-Бродвеем", "Бродвеем" или просто "Бродом") именно нашего друга – одного из всех, томившихся на торжественной линейке в ожидании, в духоте и тоске официальных речей, вдруг стошнило при всём честном народе, и он, так сказать, заблевал весь пионерский праздник... Незабываемым остался в нашей памяти и день, когда мы впервые выпили с ним на троих бутылку водки (стоившую тогда еще 2 рубля 87 копеек!) и Вальпургий ломающимся юным голосом исполнил нам соло и на "бис" песню, начинавшуюся так:

Прибыл из Германии посол -
Х Ю Й  моржовый, глупый, как осёл.
- Отдавайте Украину
И Кавказа половину,
А не то пойдём на вас войной!
Сталин ему и отвечал:
- Ты, наверно, парень,
Х Ю я  не сосал!
Поезжай в свою Берлину,
Пососи себе  х ю И н у,
А потом иди на нас войной.
Гитлер был большой скотиной,
Присылает кучу палачей -
Немцев, венгров, белофиннов,
В жопу  й о б а н н ы х  румынов,
Чтоб отведать русских  п ы з д ю л е й  etc.

И вот ради увековечения памяти этой во многом не понятой (не говоря уже о старших поколениях совков) своими современниками и однокашниками, сложной и неоднозначной личности (из скромности даже заменявшей - правда, по рассеянности, не всегда! - в поэме в отношении себя авторское местоимение "я" - постоянно памятуя о том, что, как говорит пословица советских времён: "Я – последняя буква алфавита!" - более безличным замятинским "мы"), сумевшей запечатлеть на тетрадных листах своим неожиданно острым пером (в буквальном смысле слова, ибо персональных компьютеров, не говоря уже о "лэп-топах", именуемых почему то на нашем постсоветском русском новоязе "ноут-буками", сиречь "записными книжками" тогда еще в помине не было!) целый пласт нашего общего прошлого, с одной стороны, безвозвратно канувшего в Лету, но с другой – подобно неотвязному и неизбывному кошмару, продолжающему мучить всех нас по сей день, мы взяли на себя смелость, не заручившись согласием нашего слишком рано ушедшего от нас (надеемся, что в лучший мир!) однокашника и компатриота Вальпургия Шахмедузова, сделать часть его литературного наследия (настолько обширного, что разбирать его предстоит еще, может быть, долгие годы, если не десятилетия) достоянием свободной, духовно раскрепощённой и просвещённой общественности нового демократического правового Российского государства (позволив себе внести в аутентичный текст некоторые изменения, так сказать, "причесав его" и заменив некоторые буквы, дабы не возмущать не в меру ретивых ревнителей общественной нравственности, прибегнув к "посмертной цензуре" произведения нашего ушедшего друга, за что дражайший автор, уповательно, простит своих друзей). С этой мыслью мы говорим поэме нашего покойного, но вечно живого (для нас, по крайней мере) друга: "В добрый час и в добрый путь!"

Вольфганг Акунов, Александр Шавердян.

ВАЛЬПУРГИЙ ШАХМЕДУЗОВ

ЯРОСТНЫЙ СТРОЙСЕЛЬХОЗОТРЯД

(ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ЖИЗНИ СОВКОВОЙ)

Светлой памяти Л.И. Брежнева,
Генерального Секретаря ЦК КПСС


ЧУДИЩЕ ОБЛО
(ВМЕСТО ЗАЧИНА)

"От срАмных чудищ нет пощады!" (В.Ш.)

Чудище Обло, озОрно, стозЕвно, и лАйяй!
       (Эта строчка посвящается родной Советской власти)
Чудище зОбло, обзОрно, облОмно, обсЁрно, и лАйяй!
       (Посвящается нашим отечественным СМИ)
Чудище глУпо, гунЯво, бездАрно, вторИчно, и лАйяй!
       (Посвящается нашему современному искусству)
Чудище Ё б л о, содОмно, гомОррно, стохЕрно, и лАйяй!
       (Посвящается нашим отечественным сексменьшинствам)
Чудище пОдло, позОрно, погрОмно, тузЕмно и лАйяй!
       (Посвящается нашим доморощенным антисемитам)
Юдище чУтко, разУмно, небЕдно, кошЕрно, и лАйяй!
       (Посвящается... - далее неразборчиво - В.А., А.Ш.)
Чудище нИще, голОдно, пуглИво, гунЯво, и лАйяй!
       (Посвящается... - здесь также неразборчиво - В.А., А.Ш.)
Чудище бУбно, угрОзно, брутАльно, нещАдно, и лАйяй!
       (Посвящается нашей организованной преступности)
Чудище прОсто, беззлОбно, безгнЕвно, ненУжно, и лАйяй!
       (Посвящается РПЦ-МП)
Чудище чУмно, крупОзно, трихИнно, холЕрно, и лАйяй!
       (Посвящается нашему отечественному здравоохранению)
Чудище злОбно, придУрно, опАсно, отсОсно, и лАйяй!
       (Посвящается советской молодежи)
Чудище блУдно, нескрОмно, скорОмно, похАбно, и лАйяй!
       (Посвящается нашей "великосветской тусовке")
Чудище мЕлко, унЫло, забИто, печАльно и тьЯффкай!
       (Посвящается "непримиримой оппозиции")
Чудище вОльно, велИко, могУче, побЕдно и лАйяй!
       (Посвящается Великому Могучему Русскому Языку).

В астраханских лесах музыка играется,
А там девки без трусов тудым-сюдым шляются.
Кто такой? Откудова? А ну, п ы з д у й  отсюдова!
Чаю не заваривай! П ы з д у й, не разговаривай!

Здорово! Здорово! Куда там, на  х ю й, здорово?
Как у нашего соседа  п ы з д а н у л и  борова!
Качай права, коли дрова, гони всех на  х ю й  со двора!
Без долгих дел, без лишних слов! Словил  п ы з д Ы - и будь здоров!

(Народная песня советских времен)


Собака Чарли в лагере жила у нас,
Не знала, что придёт ее последний час.
Её Упырь поймал и в бочке утопил.
И все бойцы поют:
      
Эй, сволочь Упырь,
Кого ты убил, кого утопил?
Эй, сука Упырь,
Кого проглотил, чьей кровью запил?

Завхоз Егоров мясо всё у повара украл,
И вместе с Упырём его всю ночь он жадно жрал.
Наутро у бойцов попили кровь.
И все бойцы поют:
      
Эй, сволочь Упырь,
Кого ты убил, кого утопил?
Эй, сука Упырь,
Кого проглотил, чьей кровью запил?

У кошки скоро будет десять маленьких котят,
И их Егоров с Упырём вдвоем сожрать хотят.
О кошка, кошка, ты на кухню не ходи!
И все бойцы споют:

Эй, сволочь Упырь,
Кого ты убил, кого утопил?
Эй, сука Упырь,
Кого проглотил, чьей кровью запил?

(Песня бойцов Харабалинского стройсельхозотряда)


Я стройсельхозотряд воспеть желаю,
Его, Свободе преданных, сынов
И дочерей, что в тучах комаров
Любовь познали, сердцем изнывая.

О, Астрахань! О, древняя земля!
Ещё ты помнишь орды Чингиз-Хана...
Но на страницах коего романа
Такая разразилась бы  и б л Я,
Которую не только что кочевник,
Но даже камасутровский учебник
Не в состояньи был бы описать,
Как в астраханском стройсельхозотряде?..
Уж там такие чудеса творили б л и а д и,
Что ни стихом, ни прозой не сказать...

Но мы осмелимся сей тяжкий труд взвалить
На наши плечи, солнцем опалЕнны!
Итак, в июне орды современны
(С которыми Чингиза не сравнить –
Настолько жалок он в сравненьи с ними!)
Свои шатры разбили средь степей,
Где "сексаул" растет, и где репей
Колючками язвит верблюжье вымя.

Вернее, не шатры, а лишь лачуги,
Являющие жалкие потуги,
Чтоб на барак тюремный походить.
Где спящим неоструганные нары
Зады терзали... Местные тартары -
И те не согласились бы в них жить!

В бараках жить могли одни студенты,
А также змеи, крысы и жуки;
Под потолком сушИлися носки,
Распространяя запах экскрементов.

Студенты ж были счастливы весьма
(Им это полагается по званью!):
Во исполненье срочного заданья
Извлечь им предстояло из дерьма
Немало огурцов и помидоров,
Которые не стал бы жрать и боров.

А если глянуть из трубы подзорной,
На горизонте, в чуть туманной мгле
Виднелось зданье лагерной уборной,
Гнуснейшего сортира на земле...

Сортир был омерзительно зловонен!
В нём тучами гнездились комары.
Они кусали в жопу из дыры
И зад вздувался, курдюку подобен
Овцы козахской, что паслась в округе.
Но речь у нас пойдёт не об овце
И даже не о тухлом том яйце,
Что подавалось нам на завтрак, дрУги...
Ужален, зад настолько распухал,
Что содержимое своё не выпускал!

Когда ж бойцы на поле приползали,
Со многими из них бывал конфуз:
И юноши, и девушки блевали
На первый подвернувшийся арбуз.

Причин тому имелося немало:
Жара, плохая пища, геморрой
И отравленье водкою порой,
А пуще - масса слипшегося кала!

Когда же прорывался он наружу
Сквозь грязные и рваные трусы, -
Вот тут, ребята, зажимай носы!
И много дней на этом месте лужа
Пугала проезжающих тартар.
"АнАн-секИм! Алла! Какой кошмар!", -
Жена-тартарка говорила мужу.

Тут следует добавить: сраный кал
Из тухлых концентратов состоял,
А также из рожков и вермишели.
Два месяца студенты это ели...

Но впрочем, дрУги, хватит о еде.
Поговорим-ка лучше о... другом!
Итак, представьте: степь да степь кругом...
Оттенок ипохондрии на всём,
Симптомы разложения везде.

Итак, в один из знойных дней июня
Стояла  о х ю Е н н а я  жара.
Она стояла с самого утра.
Казалось, ты приехал в Рио-Муни...

Хотя мудак и командир отряда
По прозвищу "Упырь" паскудно дрых,
Запрет на сон издал он для других
И их обрек на помидорны грЯды...

Парил над Ахтубою гнус кровососущий.
Его был тонким жалом уязвлён
Всяк. Гнал он от бойцов покой и сон,
Надрывным зудом им терзая уши.   

Продрав глаза, студенты чертыхались
И, облегчивши наскоро пузырь,
Бежали кушать. Й о б а н н ы й  Упырь
Издал указ, чтобы не умывались.

Кретин для кухни экономил воду,
Хотя скостить кухОнные расходы
Он был не в силах, ибо водку жрал
Совместно с комиссаршей и завхозом.
Он весь доход отряда пропивал,
Бойцов пугая сизо-красным носом.

И мать-земля, с тех пор как пал Адам,
Не видела такого произвола,
Какой творил сей  о х ю е в ш и й  хам,
Опохмеляясь литрами рассола...

Как было сказано, несчастные бойцы
Неделями ходили с грязной мордой,
И их давно не мытые концы
Покрылись плесенью под гнётом власти твёрдой.

БойчИхам было тяжело вдвойне.
Ведь женский органОн весьма разнИтся
С мужским, и по упЫревой вине
Бедняжки даже не могли подмыться,
Хотя до этого отрядный общий душ
Весьма способствовал родству телес и душ
Ведь мыться вместе под водой прохладной
Без половых различий нам всегда приятно.

Над всем царил неистовый Упырь.
На мягких чёрных крыльях еженощно
Он пО небу летал - и вдаль и вширь
Над лагерем ночным неслОся мощно:
"Я - повелитель ваш! Бюэ... пш-ш! - пш!..."

Следил кровавым Оком, кое люди
Луной прозвали, с высоты небес
За состояньем каждой женской грУди,
Чтоб никакой студент туда не влез.

Однако просчитался он, паскуда!
Повсюду в лагере творилась масса блуда.
И только поднимался чей-то уд,
Как сразу начинался страшный блуд...

Блудили все: как давние блудницы,
Так и вчера ещё невинные девицы,
Которых охвативший лагерь пыл
(К соитию) предельно развратил.

К тому же ведь бойцы - не импотенты.
Тот факт, что и студентки, и студенты
Все дважды в сутки мылись в общем душе,
Им крайне волновал тела и души.

Но мы к сиим подробностям вернёмся
В дальнейшем изложении, потом...
Потом, как говорится, суп с котом!
(Такие у поэзии ремёсла...).

Послушаем, о чём ведут беседу,
ИдУчи утром строиться бойцы:
- Останется ли мясо нам к обеду?
- Ты что! Завхоз сожрёт! - Мне б хоть сольцЫ
Присыпать макароны... - Жди сто лет!
Он для здоровья лижет соль, как лось!
Он - пожиратель мяса и котлет!
Обжора! Сволочь! Й о б а н н ы й  завхоз!..

- Гляди - сикухи! Я бы вдул вон той!
И этой толстой, и вон той, худой, -
Короче - всем им! ДрЮчиться охота!
Но где взять время? Целый день работа...
Нет, не способен удовлетворить
Сейчас я бабу, что греха таить!...

- А вот со мной такого не бывает, -
В ответ другой студентик возгласил. -
- Как тёлка в мои руки попадает,
Так я её немедленно насил-
-ую, хотя б не спал пред тем шесть суток!
Вот, помню, в марте пялил я трёх проституток,
При этом, кстати, ничего не жрав,
ПиЯ всё больше самогон да чистый спирт,
Мешая с этим водки да наливки,
А после, из стаканов все опивки
В тарелку слив, и хлеб туда поклАв,
КрошЁный мелко, и посыпав красным перцем,
Съедал - и заводил по новой флирт!

Однажды даже с западным венгерцем
Мне переспать пришлось; сертификат
С зелёной полосой мне был наградой...
На девяносто тугриков (японских)!
Различных возбудителей я конских
Перекормил ему, милей стократ
Став для него! С сердечною досадой
Мы расставались... Он прислал мне вызов
Из Штатов и тайваньский телевизор,
Но я его на дИски обменял,
А дИски - на джинсОвые костюмы...
- На сколько? - Я "джинсОвый матерьял"
Хотел сказать - квадратный километр!
- Ой, мэн, продай мне ткани на джинЫ!
- Говно вопрос, фрэндок! Бери гектар!
- МанЮхи не хватает! - На пять пар
Бери тогда! - Да мне одни нужны!
- Ну, на такую мизерную сумму
Без мАзы было б клОуз сдавать и куму...
Но, коль желанье есть, то пару гетр
Могу тебе я предложить, как другу...
А о джинсОвой ткани не жалей!
Я вспомнил - я её пропИл - семьсот рублей
Тогда мы в "Синей Птице" просадили.
А ты за эту клёвую услугу
Достань мне баб, но чтоб не прокрутили ...

Оставим юношей, читатель благосклонный.
Подслушаем девичий разговор.
У девочек идёт горячий спор:
"Дать иль не дать?" - Вот где простор огромный
Для мыслей, творчества, советов, рассуждений,
Воспоминаний, сладостных порой,
Порой - мучительных, как острый геморрой,
Телес волнений и умов борений...

О, женский пол! О, мировая шлюха!
Когда бы содержалась капля Духа
В твоём стремлении к созданию семьи
И нарождению потомства, для любви
В твоём мозгу нашлось бы место ловко -
Ловчей гораздо, чем для вечных склок,
Грызни и зависти к тому, что та - сипОвка,
А эта, вон, по слухам, королёк...

Ты это отступление, читатель,
Пожалуйста, забудь, да поскорей!
Ведь коль ты женщина, то можешь от дверей
Нас прочь прогнать, как смитовский каратель
Копчёных нэгров в ужас лагерей
Из джунглей гонит... Так же вот и баба,
Что, лицемерно притворяясь слабой,
Сильна, как бык, коварна, как яврей,
И похотлива хуже дикой кошки!
Какие-то паршивые сапожки
(С платформой, правда!) сотни  й о б а р Е й
В её сознании могли бы стать важнее,
Но в жизни всё совсем наоборот,
И (без сапог!) куда угодно, в рот(!),
Хоть босиком всю жизнь, но поскорее,
И чтоб пилили дольше, и тогда
Лишь только не прогонит никуда
Того, кто хорошо ЕЁ прогонит,
А станешь уходить - она догонит,
Чтоб попросить ещё и дать самой...
О, женщины! Эфирные созданья,
Рождённые серебряной Луной,
Чтобы в мужчинах пробуждать желанья...

Но, если вдуматься, - мужик ничуть не лучше.
Ведь, будь он лучше, он бы баб не дрючил,
А коль уж он их дрючит - значит, он
Ни для чего другого не рождён
И ничего другого не достоин!
И - будь он тыщу раз мудрец, иль воин,
Или сантехник, или же скрипач,
Водопроводчик или женский врач
(Тогда ему совсем уж карты в руки), -
Ему не скрыться от двужопой суки,
И сам он, как последний мудозвон,
Звенит мудЯми, бабой увлечён.
Ибо
"ПОЛ - ЭТО СУБСТАНЦИЯ"...
(Станислав Пшибышевский. "Заупокойная Месса").
Построившись, бойцы шли не на танцы,
А шлёпали в столовку жрать говно.
В железных мисочках дымИлося оно.
Его угрюмый повар в робе грязной,
С щетиною на харе безобразной
И одурелым взглядом пьяных глаз
Черпал, как глину или ил болотный,
И с омерзением швырял голодной
Ораве плошки в морды. О, мараз-
-м! Жизнь собачья! Чай, в котором ноги
Мыл бригадир бригады номер два
(Воистину: О, боги мои, боги!),
Студентам приходилось пить. Едва
Допив его, они тотчас мочИлись
И мУчились при этом животом.
О том же, что творИлося потом,
Мы умолчим. Наверно, утомились
Читатели тематикой сортиров,
Но если б в стройотряде очутились,
Имея над собою командиров,
Подобных вурдалаку-Упырю,
А под собой - делившую с ним ложе
(А заодно - со всем отрядом тоже)
Вы комиссаршу-шлюху, то Царю
Небесному немедля бы взмолились
Иль попросту в сортире утопились,
В том самом, пресловутом, где из дыр
Звучало глухо: "Сука-командир,
Ужо тебе! Мы по ночам являться
К тебе намерены, дабы залить дерьмом
Кровать твою и мать твою! О том
Жалеем лишь, что раньше не пришили
Тебя и полюбовницу твою,
Гадюку-комиссаршу! На  х ю Ю
Видали мы её  и  б л й а д ь-завхоза...
Хоть он мужик, но  б л й а д ь  он всё равно!
Пусть только срать придёт! Раскурим папиросу
И снизу в анус мы её с шипеньем
Ему загоним, чтобы всё спеклОся
В его прямой прямой кишке, чтоб всё говно
ИзжАрилося там... И райским пеньем
Покажутся нам вопли мудака!

Но это лишь мечтанья... А пока
Принуждены в говне мы полоскаться:
Ведь Пожиратель Мяса нагибаться
Не может из-за брюха. Через рот
Всё съеденное им наружу прёт
И он, паскуда, ни  х ю Я  не срёт!
Когда б ему до смЕрти доблеваться!"

По вечерам такие разговоры,
Засев в бараках и глуша вино
(Креплёное!) вели бойцы. Оно
Их буйную фантазию взметало.
И сказывали, краску помидором
Закусывая, что в пучине кала,
Сортир этот готический подмывшей
(Впоследствии весь лагерь поглотившей),
Утопленники страшные живут.

Не выдержав насилья Упыря,
Все, как один, свободою горя,
У всех (естественно!) сердца для чести живы,
У всех – души прекрасные порывы,
В очко нырнули, и с тех пор возмездья ждут.
      
Да, многое болтали вечерами...
Какие там Диканьки с хуторами,
Когда чернуха леденила кровь,
Которая сосалась комарами,
А также упырями, поварами
И прочей нежитью! Лишь чистая Любовь,
Что, как известно, движет Солнце и светила,
Над лагерем, похожим на тюрьму,
Напоминая ясную Луну,
Ни на мгновение не заходила.

Итак, Любовь! В зубах она навязла!
Нам невозможно скрыться от неё:
В кинокартинах и в книжонках грязных,
В журнале "Юность" - сладкое враньё
Бьёт через край, подобно водопаду
На фоне новостроек и полей,
Но онанистов затопить армаду,
Конечно, не под силу вовсе ей...

Лишь стройотряд, прибежище порока,
Жестокий онанизму дал отпор,
С расслабленностью томною Востока,
Поставивши всех девочек на хор.

Войдём, к примеру, в женскую палату
Мы около двенадцати часов.
Дверь заперта, конечно, на засов,
Чтоб не проник в неё Упырь проклятый.

Четыре койки жалобно скрипят.
На них четыре пары шумно дышат.
Под белой марлей чей-то голый зад
Колеблется, а комары зудят
И полог марлевый пронзить они хотят,
Но зуда их - увы - никто не слышит...

Поднимем мысленно мы полог номер раз.
Вы думаете, там мужик и баба?
Отнюдь! Там хмурый пэдораз Тарас
Заламывает Гену. Оный слабо
Пытается насилье отвратить,
Но дело сделано, и в горе носом рыть
Подушку остаётся бедной жертве,
Покорствуя во всём садисту-стерве....

Да, в стройотряде было и такое...
Но мы заглянем на другую койку,
Поскольку говорить о гомосеке
Не столь прилично, как болтать о сексе.

Не осуждайте за плохую рифму!
Ведь это был всего лишь реверанс
Андрюше Вознесенскому - пииту,
Понеже именитый пэдораз
В который раз сбивает с толку нас.
О, если б в зад ему забить ракиту!
Каким бы пышным цветом он расцвёл!
Осиновый тебе бы в жопу кол,
Кумир всех девственниц, в тоске постельной
Твои кошмары тщащихся понять...
О, если бы я мог виолончельный
Дубовый лист, как кол ему загнать!

Однако, мы зациклились на мате.
Читатель может нас и не понять.
Продолжим путешествие, читатель!
Заглянем на соседнюю кровать!

О, если б знала бедная мамаша,
В Москве далёкой видящая сны,
Чем занимается в сиянии Луны
Её дочурка, П ы з д р и к о в а  Маша!

Дочь состоятельных родителей, она
Заботою была окружена
С пелёнок. Куклы, платья и колготки,
Дублёнки, джинсы, жвачка "Баббл гам",
СабО, трусы французские, - все шмотки -

Из-за границы папа чемодан
За чемоданом вёз. Он был шофёром
Посла ЭсЭсЭсЭр в Тунисе, и,
Страдая от безделья за забором
Посольства, весь запас своей любви
Излил на дочь, которая спивалась
На классных вечеринках (на "флэтАх")
И как-то на Восьмое марта - ах! -
По пьяной лавочке с девичеством рассталась.

А дело было так: Девятый "А"
Спецшколы 20 в Вспольном переулке
День женский отмечал. Народ, сперва
В "бутылку" поиграв, а после - в жмурки,
Пил виски с содовой (то бишь, с "ЕссентукАми").
Под поцелуи меж мэнАми и гирлАми
Звучали тосты за Вселенскую любовь,
За Русь Святую, за "битлОв", за Штаты
Соединённые, и песни про пиратов,
Серёгу Санина, и тосты вновь и вновь...

Потом на водку перешли ребята,
А девочкам Андрюша-Самосвал
Всё "Рислинга" в бокалы подливал
И долго после этого блевал
С балкона на "фольксваген" журналиста-
Международника МэлОра СтуруА.
Бедняга после НикарагуА
Спал мёртвым сном на личной секретарше,
Которая, будь чуточку постарше,
Ему б годилась в дочери. Неистов
Был натиск старца. Измотать его
Она смогла, а больше - ничего.

Но мы вернёмся к  П ы з д р и к о в о й  Маше,
Единственной дочурке у мамаши -
Жены шофёра у посла в Тунисе.
Напившись виски с рислингом, попИсать
Она решила - и пошла в сортир.
Сортир был занят. Там блевали двое
И путали друг с другом унитаз.
Один стонал, икая: "Миру - мир!"
Другой рыдал: "ДжинЫ мои в покое
Оставь! Блюёшь на них который раз!"

Что делать Маше? Пьяными шагами,
Ломая шпильки, в ванну побрела,
Подол у платья задрала, как знамя,
Трусы, слегка подмокшие, сняла,
Уселась кое-как и нассалА!

Да-да, как из есенинской кобылы,
Из пьяной Маши жёлтая струя
Зловонной жидкости с журчанием забила,
В мгновенье ока ванну запрудила...
Я полагаю, целая семья
За год нассать так много не смогла бы,
Как Маша, перед тем, как стала бабой...

"Кайф!", - прошептала Маша облегчённо
И, позабывши натянуть трусы,
Упала в ванну. Плеском привлечённый,
В незапертую дверь свои усы
Просунул хулиган и второгодник
И двоечник Олег КузЕев. Он
Был в жопу пьян, но крайне возбуждён.

При виде пары каблуков над краем ванны,
Держась за стенку, он подумал: "Странно,
Откуда в ванне взяться каблукам
От модных туфель? Горе мудакам,
Что заперлись в сортире! Им полезно
Там посидеть подольше, потому
Я их и запер... Больше никому
Оттоль не выйти. Рваться бесполезно!
Сломаешь дверь - и всё! О, миг удачи!
Мне весело, как будто я на даче,
Где летом я рубал пирог и кашу,
Где, встретив поутру доярку Глашу
С молочной фермы, Жека-гитарист
Тотчас срывал с себя фигОвый лист
(Иль "блюэ джинс", что суть одно и то же!),
Волок её в кусты, прикрыв ей рожу
Газеткой, и хитро, не по годам,
Не пошло льнул губой к ее губам,
А в карты резался, играя на гитаре
И песни англичанские поЯ...
ГирлА балдела, словно от  х ю Я!
Дать, что ли, в морду Машке, нашей шкваре?
Нет, лучше помочусь... Й е б й о н а  вошь!
Машутка?! В ванне?! Сука, как живёшь?
Кайфует, падла, и не отвечает...
Такую тушу кран не раскачает!"

КузЕев жертвой вражьей пропаганды,
Культуры массовой, уловом лёгким был
Для тех заокеанских заправил,
Которые, с огнём играя, банды
Науськивают сукиных сынов,
Чтоб те кое-какие из основ
Подтачивали наших. Грубый циник
И острослов, в свои шестнадцать лет
Он мог уже за многое ответ
Держать; он в каждый девичий малинник
Врывался, как медведь или кабан.
Таких бы гадов посылать на БАМ,
Как чуждых по мировоззренью нам,
Чтоб грызли землю в стужу и буран,
Чтоб, намахавшись ломом в снежной буре,
Избавились от буржуазной дури!

Наимоднейшие дискИ имел Кузеев,
Новейшей марки стереокомбайн -
Гнушался он "Юпитеров" и "Дайн" ! -,
Родителей - чиновных ротозеев,
Что в длительной загранкомандировке
Вполне приятно коротали век...
А в их большой квартире на Петровке
Сыночек - нехороший человек! -,
Забыв о том, что он - советский школьник,
Стал идеологический раскольник.

Олег сильнее радостей не знал,
Прогуливая школу каждый месяц,
Чем непристойно-шумная гульба
В компании сговорчивых ровесниц.

Дитя-злодей, поклонник поп-культуры,
Читатель всякой западной халтуры
Восторженный, рок-музыки знаток -
Таким бы гадам преподать урок,
Поскольку, к сожалению, в стране
Они ещё встречаются! И мне
Попался раз в безлюдном переулке
Один такой прозападный агент,
Полу-хиппАрь, полу–интеллигент.
Он после пьянки совершал прогулку
До дому - видно не было такси...
Уж я ему вломил! Как ни просил
Котлы не отбирать и кейс железный,
Все просьбы гада были бесполезны!

КузЕев походил на эту суку.
Жаль, я не преподал свою науку
Ему, подлюге, вовремя! Тогда б
Он перестал словесной мишурой
Кружить-вертеть головки глупых баб,
Своих несовершеннолетних сверстниц,
Меняя их по паре каждый месяц,
Дискредитируя родной советский строй,
Хотя был сам ему обязан всем
Своим существованьем! Он совсем
Стыд потерял, зажравшийся плейбой,
Отчизну-мать за модные дискИ
Продавший, и за красные носки!

Меня там не было! Уж я б ему заехал
Ногой по поп-культуре, ради смеха!
Добавил бы велосипедной цепью
По импортным штанам из ЮЭсЭй
И яйцам экспортным, чтобы дитя-злодей
Вмиг растерял своё великолепье
Валютное. Что, виски хлещешь, шкура
Продажная?! Заморская микстура
Тебе сучкА родимого милей?!
А мы, все прочие, выходит, политуру
Должны лакать? МочУ за пять рублей?

Не по душе низкопоклонство мне
Пред Западом гнилым, хотя вполне
Достаточно описывать нахала!
Олег взглянул на мыла и мочала,
Взгляд мутный перевёл на крем, шампунь,
На бритвенный прибор в чехле из кожи
КаймАна, баночки с дезодорантом тоже,
В графинчике мужской одеколон,
Духов французских вычурный флакон,
Зубные щётки, пасту и, как лунь,
Седой, для чистки ванны польский ёжик.

В его мозгу роИлися идеи:
"Вот бы шампунем ей намылить шею!
Иль, может быть, Машутку искупать?
Под душем вымыть? Целку ей сломать?

Да, вот оно! - себя по лбу он хлопнул. -
Какой я недогадливый! Ведь воплей
Её никто не сможет услыхать.
Да и навряд ли хватит сил кричать
У нашей пьяной классной королевы.
А если кто прознает, скажем - плЕва
Её от страха лопнула сама!"

КузЕев был вместилищем ума,
Поэтому столь мудрое решенье
Пришло в его усталый мозг. Оно,
Олегу принеся успокоенье,
Его приободрило, как вино
Плодово-ягодное, что зовут дрестухой.
Девятиклассник, отрыгнув сивухой,
Полез к себе в штаны искать прибор.
Его нащупал он, но - о, позор! -
Прибор был вял, как вобла. Он болтался,
В штанах, как хвост ослиный, полоскался,
При тихом ветре, но не поднимался
Он ни на градус, ни на сантиметр...
Скрипя зубами от бессильной злобы,
КузЕев начал, возбудиться чтобы,
Бесчувственную Машу теребить,
Хватать её за грудь и в морду бить,
Весь в напряженьи, словно амперметр.

Но, вопреки всему, мужская сила
На уд его увядший не сходила.

Вот до чего доводят пьянство и куренье,
И вот к чему распущенность ведёт!
Всяк согласится с нашей точкой зренья:
Законный брак - потенции оплот!

Из ванны Машу выудил развратник,
Порвал на ней сертификатный батник
И лифчик шОповский, хотел стянуть трусы,
Но обнаружил, что они уж сняты...
- Ну и дела! Работают ребята! -
Присвистнул мысленно, и голую девицу
Он стал усиленно хватать за ягодИцу.
На кухне мерно тикали часы.

Машутку вырвало. КузЕев поскользнулся,
О ванны край затылком  п ы з д а н у л с я
И в тот же миг сознанье потерял.
Пока же он в беспамятстве лежал,
Во дверь квартирную вдруг чей-то ключ ввернулся...

То был папаша Бражникова Вити,
Что неожиданно вернулся из Тувы!
Никто не ждал хозяина, увы! -
Домой приехав, он застал всех в пьяном виде
В своей квартире, где царил разгром
Полнейший. Детки дрыхли. На потом
Решил он экзекуцию оставить,
А сам, чтоб настроение поправить,
Изрядно приложился к пузырю,
Что на столе стоял. "Горю! Горю!" -
Несчастный взвыл, хлебнув хмельного зелья,
Что намешал для пущего веселья
Из водки с конским возбудителем сынок,
Но пить которое уже никто не смог...

И вот теперь папаша им налился
И с силой жеребячьей возбудился.

Заржав пронзительно и на дыбы вскочив,
Он, даже не надев презерватив,
Стремглав помчался, буйный иноходец,
Роняя семя, через коридор,
Топча копытами испорченный ковёр.
Девятиклассник, щупленький уродец,
Случайно оказался на пути
Его, и был затоптан."Дай пройти! -
Взревел папаша. - Я - отец семейства,
От слова "семя"! - гнусное злодейство
Кто надо мной содеял? Не могу
Я долее терпеть! В сортир бегу!
      
Дабы не дать свершиться святотатству
И чтоб семейны узы сохранить,
Я лучше буду долго  х ю й  дрочить,
Чтоб только похоти звериной не предаться!"

Но туалет был занят! Коля с Валей,
До жёлчи доблевавшись, крепко спали
Сном праведников. Унитазный круг
Им заменил кровати и подруг.

Папаша Бражников, замнач пушного треста,
Разбив о двери туалета лоб,
Не находя себе от течки места,
Собрался уж совсем ложиться в гроб,
Как вдруг о ванной вспомнил, и туда
Метнулся. Злополучная звезда
Преследовала бедного страдальца.
Его вперёд протянутые пальцы
Запутались в кузЕевских усах,
А после - в чьих-то длинных волосах.
Копытами на машкиных трусах
Он заскользил, и с диким ржаньем рухнул!
Всецело ощутив себя конём,
ВпилсЯ он в зад КузЕева  х ю Ё м,
Как жалом шмель, или своим кинжалом
Шамиль, и долго дёргался на нём.
Посуда в кУхонном шкафу - и та дрожала,
Звенела и ходила ходуном...

Увы, сломать КузЕеву целЯк
Отец семейства не сумел никак.

СтейтсОвых джинсов прочная дерюга,
Не подведя хозяина и друга,
Стояла насмерть, хоть трещали швы,
От спермы бражниковской размокая едкой.
Осатанелый семьянин соседкой
Олега, то есть Машей, занялсЯ.
Не дав поднять бедняжке головы,
Он и в неё, как жалом шмель, впилсЯ,
Или Шамиль - отточенным кинжалом,
Сработанным в ауле КубачИ.
Кричи, Машутка, или не кричи -
Погибла честь твоя в потоке алом!

"Что я наделал? - думал замначтреста, -
Ведь эта лярва - чья-нибудь невеста!
Теперь засудят! Верная статья!
Карьера гавкнула! Разбита жизнь моя!
Не видеть академии Внешторга
Мне, как своих ушей, и, кроме морга,
Совсем уже не светит ни  х ю Я!..

Ну, как узрИт мой грех по воле рока
Зелёный глаз, недремлющее око ...

Постой-постой! А, может быть, в Ызраиль
Мне лыжи навострить? Иль дёру дать
Куда подАле? Ведь никто не видел,
Как эту я девчоночку обидел
И этого мальчоночку отдраил?!
В Туву! В Туву! Меня там не сыскать!"

И, застегнув штаны, отец умчался
И более в Москве не появлялся.

Что ж было дальше? Маша оклемалась,
Приподнялась - и чуть не обосралась
От ужаса. Поруганная честь
И гнев родителей ей живо представлялись.

"Кто, кто насильник? - губы прошептали, -
Ужели я найду его? Едва ли..."

Вдруг видит: вот же он, под ней лежит,
Олег КузЕев, и, как лист дрожит
Виолончельный... Взяв его за глотку
И отхлестав пребольно по щекам,
Сказала Маша: "Ты завлёк в капкан
Меня, невинную и бедную сиротку!"

"За что? - орал Олег. - Я импотент!
Клянусь, что у меня последний стэнд
Был год назад!..." Но бывшая девица
Его таки заставила жениться.

Олег сопротивлялся, как умел, но
Он принуждаем был со всех сторон.
Пред легионом сомкнутых колонн
Учителей и родственников сонмом
Он отступил, ведь был отнюдь не смел.

Тем более, что папа с мамой лично,
Нутром дипломатическим отлично
Почувствовав, что могут не у дел
Остаться из-за аморалки сына,
Сказали твёрдо: "Согрешил, скотина,
Теперь расхлёбывай! Не порть карьеру нам!
Ты уже взрослый, отдувайся сам!"

Сын выл и бился головой о стену,
Но что поделать бедный мальчик мог!?
Шофёр посла в Тунисе, брызжа пеной,
Орал: "Один кое-куда звонок -

И вам  п ы з д е ц! Кобздец карьере вашей,
Коли ваш выродок не женится на Маше!
Да и пойдёт ли за такую мразь
Им обесчещенная подло дочка наша"!
Да, чтобы расхлебать всю эту кашу
И скрыть прелюбодейственную связь,
В ход были пущены знакомства и подлоги,
Наветы, взятки, анонимки и шантаж.
Весь преступлений должностных багаж
Был переворошён, и вот в итоге
Произошёл невиданный дотоле,
Тем более, в советской средней школе,
Но, тем не менее, реальный инцидент:
До совершеннолетия задолго,
Во исполненье нравственного долга,
С девятиклассницей расписан импотент
Районным ЗАГСом был в обход закона.
Немало было съедено котлет
Пожарских, выпито "Наполеона"
И выкурено модных сигарет...

И у жены тунисского шофёра
Рыдал отец Олега на плече.
Он сожалел о том, что не был че-
-ловеком Че Гевары, а не то бы
Он новым родственничкам враз просраться дал!
Бил по столу в припадке дикой злобы:
- Я - атташе военный в Сенегал-
-е, вашу матерь этак и разэтак!
- А я - жена тунисского посла
И всех агентов вражеских разведок! -
Зачем-то мама Маши соврала.

"А!" - крикнул муж, швырнув в неё объедок.-
"Раскрылась, наконец! - Бросок был меток -
По декольте как раз. – Ну, всё, п ы з д е ц!"...
И отрубился Машенькин отец.

ххххххххх

Квартиру им отгрохали, что надо.
Устроили в престижный институт.
Плодитесь, детки!... Экая досада!
КузЕев-младший поднасрал и тут!
      
Упорно спать с женою на желая,
Он где-то месяцами пропадал.
Потом являлся, как Адам из рая,
Раздетый догола, с неделю спал
На коврике в прихожей, срал, блевал,
Дерьмом себе зачем-то пачкал рожу,
Твердя: "Жена! Ты - гной, ты - смрад, ты - кал!"

С презреньем отшвырнувши чай, баранки,
Хватал рукой дрожащей ржавый шприц;
Транквилизаторов в него набрав из банки,
Кололся, на себе ловил мокриц...

Сперва Машутка драила супруга
Под душем, стригла, брила, соблазнить
Его пыталась, или суп ему сварить,
Стать для него товарищем и другом;
Прельстить в рассрочку купленной рубашкой,
Зад туалетной подтереть ему бумажкой,
Когда он, в новом синем пиджачке
Срал, пузыри пуская, на толчке.

Набрав полцентнера консервов из "Берёзки",
Пот утирая с личика и слёзки,
Везла супругу. Он их уминал
И, в свеженький переработав кал,
На стенах им картины рисовал
Абстрактные... Машутка, не умывшись
И не накрасившись, бежала впопыхах
На лекции. Поглаживая пах,
Деликатесов разных нарубившись,
Олег цедил, пресыщенный вполне,
Вдогонку убегающей жене:

"Я, падла, отучу тебя женить
Меня насильно на себе, иль мне не жить!"

И месть его ужасной оказалась...
Однажды, возвратясь к себе домой,
С пакетами, набитыми жратвой,
Машутка не на шутку испугалась:

Дверь настежь, коромыслом дым стоит,
Многоголосое дом сотрясает пенье,
Из ванной непонятное сопенье
Доносится... Ну, словом - жизнь кипит!

От счастья Маша чуть не прослезилась:
"Неужто в дом веселье возвратилось?
Ужель меня Олеженька простил?!

Конечно же, узрев мои страданья,
Любовь мою, душевные терзанья,
Меня он, наконец-то полюбил!

И вот созвал друзей на новоселье
Похвастаться квартирою и мной,
Своею верной, любящей женой!
О счастие, о радость, о веселье!"

Так размышляя, в дом она вошла
И нежным голосом давай взывать к супругу.
Вдруг кто-то хвать её за грудь упругу...
"Олег? Неужто ты?! Я так ждала!"

"А, ш-ш-шени диди модхэн! Каргис тр-р-раки!
Ти больше любишь лёжя или раки?" -
Спросил во мраке кто-то, чей акцент
Напомнил Маше прелести Пицунды.
Она не оставалась ни секунды
В объятиях грузына, и, в момент
Стряхнув его с себя, со скорбной миной
Пошла супруга блудного искать.
Заглядывает в ванну, под кровать,
В шкафы стенные - и везде грузыны!

Как коз, дерут друг-друга и подруг,
Что вьются в ресторанах привокзальных
(Вокруг командировочных печальных)
Или в "Огнях Москвы" - национальных
Крикливых старых добрых русских шлюх.

Коньяк Курой янтарною струится,
Шашлык по-карски на ковре дымится.

Всё это Машу крайне удивило -
Откуда Алик столько денег взял?
"Товарищи, вы кто?" - она спросила,
И ей ответил мудрый аксакал:

- Сядь, дочь моя, и випей цинандали,
Потом о дэли будем говорить!
Закон кавказских гор сперва кормить
Велит гостей...  - Я что, на карнавале? -
Взъярилась Маша. - Я - хозяйка дома!
Куда вы дели мужа моего?
- Я что, украл, ти думаешь, его? -
И старец покачал "аэродромом",
Приплюснутым, как блин, чей козырёк
По площади с футбольным полем мог
Поспорить. А другой старик, в папахе
И джинсах "Wrangler", пОдал турий рог
С вином багряным Машеньке, и в страхе
Она огромный сделала глоток.

- Ну и друзей завёл себе Олег!
Какие добрые и щедрые! Однако,
Куда он подевался сам, собака?
Или опять сбежал? Не человек -
Животное! Да полно, сколько мне
Ещё гнуть спину и терпеть его обиды?
Пускай меня хоть раз увидит в пьяном виде -
Я этим отомщу ему вполне!"

И Маша рог туриный осушила.
В нём, видно, содержалась злая сила.
Решила Маша: истина в вине -
В сухом, плодововыгодном, креплёном,
Шампанском, полусладком, кахетинском,
Донском, азербайджанском и румынском,
В "Твиши", "Вазисубани", каберне,
В портвейне португальском, в коньяке,
И в вермуте с шикарной этикеткой,
И в самогоне-перваче, ядреном,
Как спотыкач .. Со стаканОм в руке,
Опять себя почувствовав кокеткой,
Как в юны годы, стала танцевать
ХиппОвый шейк, и юбку задирать.

Грузыны восхищённо лопотали
И по стаканам чачу разливали
Из бочки, что особый самолёт
Спецрейсом вывез из деревни горной
В Кахетии. Родной "Аэрофлот"
По назначенью этот ценный груз с рекордной
Доставил скоростью. Под тост очередной,
На старца грудь склонившись головой,
"Олеженька!", - она ему шепнула
И ловко джинсы "Wrangler" расстегнула...

До той поры Машутка лишь однажды
Вкусила гименеевых утех -
В тот час, когда свой сверхсодомский грех
С ней совершил обезумевший Бражник-
ов старший, что свои печальны дни
В памирских пиков завершить тени
Решил... Да и в тот самый грозный час,
Смутивший сон её навеки детский,
Она противу воли отдалась
Ему, бе бо была пьяна мертвецки.

С тех пор она ни разу не имела
Соитья плотского - ведь Алик, ейный муж,
Её не дрЮчил! Уд его, как уж,
Висел от пьянства. Машенькино тело
Буквально пенилось от вожделенья случки!
С КузЕевым она дошла до ручки,
Хоть нравственные принципы мешали
Рога ему наставить, ибо ей
С младых ногтей родители внушали:
"Ты, девка, мужу изменять не смей!"

Но вот теперь представилась возможность!
Хмельное кахетинское вино
Зажгло ей в жилах пламень. Уж давно
Хотелось Машеньке забыть про осторожность...

Ну, и забыла! Дряхлый аксакал
На ней до зорьки утренней скакал.

Пока он завтракал, Реваз, его праправнук,
Шампурил Машу, а затем Арчил
В заветном месте кончик помочил
(Ей и не верилось, что это все – взаправду),

Арчила же сменил Сандро дородный,
За ним последовал красавец Теймураз,
А Илико вонзил свой детородный
Ей в жопу, как заправский ПЭДОРАЗ.

Потом пришли три брата Теймураза
И каждый вдул ей по четыре раза.
Машутка, протрезвев, белугой взвыла
И у грузын пощады запросила...

"Нэ можищь больщи? Ва! - сказал Арчил -
Тогда бэри миньет! Я надрочил"...

Перед лицом увидев близко  х ю й,
Налитый кровью, Маша "Ай!" и "Уй!"
Вскричала в страхе. - "Не хочу, не буду!"
Пришлось, однако... Этакому блуду
Развратный б позавидовал Нерон,
Когда б безвременно не сковырнулся он,
Артист великий!.. К вечеру проснувшись,
Машутка дома одного нашла
Арчила. Тот, калачиком свернувшись,
Храпел. Она его будить. "Пошьла!
Ты... здесь ещё? - сказал он встрепенувшись, -

"Тибье нэ заплатили? Как же так?!
Э, ладно - вон на стульи мой пидьжяк.
Возьми полсотни - и вали отсюда!
Я спатъ хочью! Пишьля, пишьля, паскуда!

А, пУли хЕлис чУчхия! Постой,
Вода мне прыньеси стакан пирастой,
Холодни, из-под кирана...Мучит жяжьда...
Вах, слЮщяй, где-то я видал тибья адинажьды..."

Она, при виде наглости такой,
Припомнив все вчерашние событья,
Обжорство, пьянство, мерзкие соитья,
Блаженные мучения оргазма
И чувство нарастания маразма,
Мгновенно перестав владеть собой,
В истерике напала на Арчила,
Слюною брызгала, рыдала и вопила:

- Сейчас я, сволочь, наберу "ноль-два"!
Милиция! Сюда! Держите вора!
Арчилова моталась голова,
Как груша под ударами боксёра.

- Постой! - он рявкнул, - Я в свою квартиру
Тибья на новосэлие не звал!
Сама пришла - тибья я не прогнал,
Кормил-поил! Зачем меня ругаешь?
Ведь это неприлично, понимаешь?
Поэтому - иди отсюда с миром...

- Да Вы в своём уме? - взорвалась Маша, -
Квартира эта новая - моя!
Моя, вы понимаете? Не Ваша!
- Нэт, я не понимаю ни  х ю Я!, -
Ответил с возмущением Арчил. -
Я лично сам вчера её купил
За тисячу рублей у... у... Олега
Какого-то! Он очень грязный бил...

- Без ордера? Квартиру? Издеваться
Вам, видно, вздумалось? - Тут Маше засмеяться
Пришлось. - А что, у вас в Москве нельзя?
У нас в Тбылиси, если есть друзья,
То можьно всё. Олежек, генацвале,
Сам мне отдал ключи. Добрей едва ли
Я б друга даже в Грузии сыскал.
Всего за ТИСЯЧУ меня он прописал
В своей квартире бившей, ясно? Ва-а-а,
Вот и она, ПРОПИСЬКА!" - Он достал
Бумажку мятую из брючного кармана.
На ней рукой вихлявой наркомана
Олег КузЕев начертал: "Хочу,
Чтобы Арчила в моём доме прописали!"
И подпись. - Я бы вам по кирпичу
Пудовому повесила на шею
И с Крымского спихнула бы моста!
Что вы со мной содеяли, злодеи?
Я так была невинна и чиста! -

Вскричала Маша, вылетая вон
На лестничную клетку. Миллион
Проклятий ей Арчил послал вдогонку...
Она помчалась к маме на Волхонку
В колготках рваных, сперме и слезах,
На всех прохожих нагоняя страх.

В тот самый час на Чёрном море, в Гаграх,
Был обнаружен странный человек,
Загаженный такой, что даже шваброй
Его никто бы не оттёр вовек.

Сандро Анджапаридзе, участковый,
Его пытался в чувство привести,
Однако неизвестный был заблёван
До жути, и Сандро его трясти
Не мог от омерзения и вони...
Пришлось его из шланга поливать,
Чтоб, наконец, он перестал блевать!
Но неизвестный, всё-таки не вспомнил,
Кто он такой, и как сюда попал,
Откуда прибыл или убежал,
И что случилось с ним - так и не понял…

В карманах у него нашли три сотни,
Ин’язовский измятый студбилет,
С марихуаной пару сигарет,
В морской воде размоченных, и потный
Носок махровый. - Я ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ
Мечтал поймать турецкого шпиона! -
Возликовал полковник Вассерман, -
Ведь не случайно положил в карман
Носок он западный! Клянусь Багратиона
Я славным именем - откроет он пароль
И отзыв нам, и имя резидента
По кличке "Фиолетовая Моль"!..
Но, к сожалению, допрос "суперагента"
Не состоялся. Абсолютный ноль
Был результатом титанических усилий
Оперативной группы номер семь:
Москва по телефону запросила
Кузеева Олега. Не совсем
Ещё прочухавшись, пьянчуга был усажен
В зелёный пограничный вертолёт
И в Адлер отвезён. Вконец загажен,
Олег орал с заоблачных высот:

Жило-было Быдло.
Быдлу жизнь обрыдла.
Грязное, лохматое,
В половине пятого
Пошло Быдло в магазин,
Закупило там "Рубин".
Этой краски в подворотне
Быдло выпило на сотни
Мятых сальных рубликов
Под дырки от бубликов.
Говоря научно,
Быдлу стало скучно.
Выжрав для зарядки,
Пошло к танцплощадке.
Покурило с Веркой,
Колькой и Валеркой.
Проорало пару
Песен под гитару.
Сбегало с Гаврилкой
За второй бутылкой.
Я, грит, от портвею
Сразу закосею.
У меня, грит, клёши
И ремень хороший,
Лаковый, московский,
С пряжкою хипповской.
Дай, грит, кончу ПТУ -
Тоньке бошку оторву,
Чтобы не гуляла,
Падла, с кем попало...
Глянь - а Тонька с мужиком!
Тот был с Быдлом не знаком
И тотчас ему вломил,
Изо всех старался сил,
Крепко отдубасил,
В красный цвет окрасил...
Быдло тоже озверело,
Как ревнивое Отелло -
Мужику довольно грубо
Вышибло четыре зуба,
А Валерка, Колька
Помогали только -
В тыл зайдя той бОрзой суке,
Ей выкручивали руки.
Тонька завизжала.
Быдло убежало.
В парке отдышалось
И заулыбалось:
Не осталось ни гроша,
Но зато поёт душа!
Встретило влюблённых,
Страстью полонённых.
Их избило, обобрало,
Но в милицию попало.
Не за ограбление -
Возле отделения
С мотоцикла нового
Родного участкового
Быдло в опьянении
Срезало сидение...
После судьи-мудрецы,
Гуманисты-молодцы
Дали Быдлу ровно
Год, и то - условно!

То, что КузЕев был опасно-невменяем,
Читатель, ты успел уже понять:
Ведь надо психом быть иль негодяем,
Чтоб так гуманный суд наш оскорблять.
КузЕев не был негодяем, но
В дурдом попасть бедняге суждено
Судьбою было. А мораль: НЕ ПЕЙ
И не бездельничай! Работай и потей!

Его в психиатрический диспАнсер
Упрятали, чтоб не срамил родню.
Дня через три больной понёс  х ю й н ю
Такую, что врачи и сёстры в трансе
Бежали из палаты, кто куда,
А атташе военный в Сенегале
С водителем тунисским обсуждали,
Как устраняется подобная беда.

Решили полечить сынка подольше,
А дочке раздобыть путёвку в Польшу.

Та ж запросилась в стройсельхозотряд,
Надеясь там досЫта насладиться
Любовной негою, и водкою упиться,
Разбавленной портвейном, и ребят
Узнать поближе..."КАК ЖЕ ТАК, ПОЗВОЛЬТЕ?"-
Читатель спросит, может быть, у нас. -
"Ведь знает даже гомопэдораз,
Что женская душа ранима очень,
И, если тёлку вдруг на хор поставят,
То может девушка вполне сойти с ума,
И диким отвращением она
Проникнется к мужчинам, что картавят
Иль не картавят, пьют или не пьют,
Блюют в канаву или не блюют,
Короче, - всех возненавидит хором,
Кто носит брюки и имеет хюй,
Который, словно поплавок иль буй,
На мир из зиппера глядит с немым укором".

Но Маша оказалась исключеньем
Из правила. Разок войдя во вкус,
Она свихнулась Иначе. Лишь трус
Не смел ей вдуть. С огромным увлеченьем
Она давала всем, имевшим уд
Под брюками с трусами. Грязный блуд
Вокруг себя она распространяла,
Лохматая, смешная, как  п ы з д а...
А в небе незнакомая звезда
Ей, словно Памятник Надежде, освещала
Путь жизненный...Послав подальше Польшу,
Она махнула в стройсельхозотряд,
Где пенящейся спермы водопад
(От слова "пенис"), даже вдвое больше,
Чем океан Соляриса, приняв
В себя, она глядела, как удав
На кролика, на молодых студентов,
Включая онанистов, импотентов
И пыдора Тараса... Лишь Упырь,
Что от еды-питья раздался вширь,
Как Ламме Гудзак, ничего добиться
Не мог от шлюхи: ненависть к тирану
Была сильнее похоти! Лишь спьяну
Она ему чуть было не дала,
Но, вовремя опомнившись, взяла
Лишь в рот, и этим принцип соблюла...

А гад в неё влюбился, между прочим;
Со станции возил ей шоколад,
Сок апельсиновый, халву, и даже очень
Ей предлагал жениться, казнокрад!
Читатель не ослышался: Же - Нить - Ся ! ! !

Упырь был туп, но хитрости звериной
Имел в себе не меньше, чем говна.
Он понимал: богатая жена,
К тому ж москвичка, да ещё с квартирой
И с буйством матки - это кое-что!
Улов завидный - о такой девице
Он и мечтать не смел в родной станице;

УПЫРЬ РЕШИЛ ЗАДЕЛАТЬ ЕЙ ДИТЁ!

Но как осуществить сей план коварный?
Ведь Машку, что ни ночь, брандспойт пожарный
Разнообразной спермы орошал.
Взаимно истребляющих друг друга
Сперматозоидов текучие полки
Внутри неё сражались. Мужики,
От водки с краскою соображая туго,
Стояли в очереди, дабы пару пал-
ок кинуть Мессалине астраханской.
Упырь озлобленный таскался вкруг барака,
В окно стучался и скулил собакой
Под дверью, растеряв свой гонор панский.

Не вымолив у Машки ничего,
Брёл к комиссарше, что ждала его
С ботлом водяры и косматым лоном.
Упырь часами ковырялся в оном
Своим отполированным концом,
Которым, ёкая щетинистым яйцом,
До комиссарской матки доставал.
А Машу в тот момент другой  и б а л,
Сношал, пилил, долбил, совокуплял-
ся с ней, брюхАтил, дрЮчил и топтал,
И кукарАчил на  х ю й, и таранил,
МудОхал и ерОшил, тараканил,
И так ее по всяческому й о б,
Что лезли у нее глаза на лоб,
МанАл и жарил, трАхал, и факАл,
ПорОл, махАл и пУчил, дул и драл,
Насаживал на кочедык и бахал
Её, пичУжил, швОрил, тарарахал,
ТандЕмил и пендЮрил и пердОлил,
МохрАтил и страпОнил и хардкОрил
И чпокал и тетЕкал и вдувал,
Обгуливал и грохал и сношал,
И дудку ей пристраивал, и хАрил,
Буравил и чекрыжил, шишку парил
В ней, крякал тёлку, кончик в ней моча,
Засаживал по самые томаты,
И лишь когда кипящая моча,
В башку ему ударив, с сивым матом
С орущей жертвы побуждала слезть,
Имела Машка передышку кратку,
Чтоб дать другому на себя насесть
И буйную пощекотать ей матку.

Когда же возвращался первый  й о б а р ь,
То лез ей в глотку, раздирая рот
Кровавой палкой - с той лишь целью, чтобы
Изведать, как у ней идёт заглот.

И Машенька, захлёбываясь спермой,
Сосала вафлю, делала минет,
Иль в рот брала, любила по-французски
И фыркала в такт колебаньям мерным,
И ногтя лакированный стилет
Втыкала в жопу, говоря по-русски,
Иль в анус, как латынцы говорят,
Очередному пялеру, сношал
Её который в рот, а может - в зад...
Особой роли, кстати, не играл-
о это... НО ДОВОЛЬНО ПРО БЛУДНИЦ...
Кровать соседняя являет нам картину
Семейной жизни. Два младых кретина
Он и она, мальчонка и девиц-
а, первый курс окончив, в стройотряд
Отправились в компании ребят
И девочек, которые блудят
Совсем как взрослые, а, может, и почище,
Подмахивая так, что ветер свищет
На восемь вёрст вокруг. Кузьма и Анна -
Так звали новобрачных молодых -
Уж месяц жили вместе. Вкусы их
Сходились абсолютно, как ни странно.

Он - истерично-дистрофический студент,
Сосавший долго  х ю й  у замдекана
(Конечно, в переносном смысле!), - рьяно
Стал домогаться анькиной руки,
Поскольку понял, что настал момент,
Чтоб женщину познать, узреть соскИ,
Манду и задницу, ну, словом - те детали,
Что ранее ревниво укрывали
Все бабы от него и мужики,
Которые боялись  х ю е с о с а,
Хотя имели  х ю й  и два яйца...
Держать подале от его лица
Они старались детородный Орган,
Чтоб извращенцем Кузей не задёрган
Вконец был оный, попадая в перекос. И,
Еще добавим, - новобрачный Кузя
Наипервейшим онанистом был в Союзе...

Такая жизнь порядком надоела
Герою нашему, и возжелал он тела
ДевИчьего, а Анка той порой
Влюбилась в Юла...Тоже, б л й а д ь, герой
Эпохи нашей! Юл на чёрном рынке -
На толкодроме - загонял джинЫ,
Сдавал дискИ, дублёнки и ботинки,
Мохер, котов ангорских, и сыны
Кавказа в умиленье накупали
На сотни тысяч всякого тряпья;
Шестёрок сотни на ЮлА пахали,
С его доходов крохи урывали,
Шакалы, в ресторанах пропивали
И проедали...А ведь мог бы я,
И ты, и все мы, вы, он и она,
И вместе с нами - целая страна,
А это, значит, - дружная семья,
А это, понимай – сто тысяч "Я" ,
Их раздавить, как гнид, и для страны
Тем самым благо сделать... Но джинЫ
Тогда где купим, вас спросить позвольте?
Вот Юл и жил, и жрал, и процветал,
И трахался с  б л й а д Я м и, и блевал
Под стол в "Национале" - в Верхней Вольте
О нём и то ходили слухи: ведь вождям,
Из знойной Африки приехавшим учиться
В московский Лумумбарий, Юл к б л й а д Я м
Путь пролагал советским. Поручиться
Не мог он, правда, чёрному клиенту,
Что с тем потом несчастья не случится
И что ему - о, чёрт! - как пациенту
Не нужно к венерологу тащиться
С концом саднящим будет, побелевшим
От миллиона бледных спирохет,
Что похотливый нэгр словил в ответ
На страсть свою   к   б л й а д Я м, поднаторевшим
В обслуживанье знатных иностранцев,
С которыми их Юл сводил на танцах,
В валютных барах, в модных кабаках,
И в Парке Горького, и на ВДНХ-ах,
И даже - в общежитии Ин’яза , -
Везде распространялася зараза!...

Куда милиция смотрела, чёрт возьми?
А босс подпольный уж давно при коммуни...
Ну, в общем, дай Бог каждому житуху
Такую! В замше-бархате, под мухой
Слегка от дорогого коньяка
Французского - конечно, ради понта:
Советский качественней! - Юл, собака, знал
Об этом лучше нас с тобой, читатель!
При запахе "Курвуазье" рука
Его роняла рюмку. Он блевал
От давней аллергии и в кровати
Чесоткой мучился; отечественный "Двин",
Изделье Ереванского завода,
Напиток для героев и мужчин,
Одним глотком морального урода
Спасал, но ненадолго - сукин сын
На людях вновь лакал "Мартель" для понта
И, щёлкнув кнопкой в рукоятке зонта
Японского, он брякался без чувств
В приёмной у клиента-лотыша.
Едва от омерзения дыша,
Лотыш ему обшаривал карманы
Рукой в перчатке лайковой. - Он пьяный! -
Цедил сквозь зубы, отвращенья не тая,
И добавлял: "Фи! Русская свинья!
Одет прилично, а бумажник пуст!"

Таков был Юл - источник инвалюты
Для государства - ведь законы люты!
Периодически финансовый надзор
Стриг Юла, как овцу, но - о, позор! -
Юл откупался, сраный пережиток,
И вновь накапливал доллАры и фунтЫ,
Кидал разнообразные понтЫ,
Глуша столь вредный для себя напиток.

Теперь об Анке. Дочка оперного баса,
В богемнейших вращаяся кругах,
Она себя блюла и не  и б л А с я
Ни с кем - врагу идейному на страх.
Конечно, в Анкиной невинности прорехи
Зияли кое-где: порой спала
Она со сверстниками, но, чтоб на орехи
Ей дома не досталось, не дала
Она ни разу, никому, ничуть, нисколько,
Включая даже друга детства Кольку...

Но вот пришли Ин’Яз и первый курс!
Студенческая жизнь ключом забила,
И Анка, вскорости вполне войдя во вкус,
С подружками на сейшенах запИла
Не хуже Маши водку и вино,
Но более всего - коктейль любила,
Который только в кабаках дано
Испробовать... И наша героиня
Отправилась в кабак с подругой Инной,
Что проплядью была с младых ногтей...
Спокойно! Мы расскажем и о ней,
Но позже....А в кабак попасть непросто!
Пред ним, как пред театром в бенефис,
Стоит толпа. Мужик большого роста
Ей преграждает путь, как за кулис-
ы преграждает путь распорядитель,
И будь завскладом ты или водитель
Салатового в шашечку такси -
Мошной тряси, а хочешь – х ю й  соси,
Иначе не войдёшь в сию обитель!

Зачем, безумец, ты в кабак стремишься?
Неужто смысл жизни отыскать
Ты там надеешься? Или, и б ё н а  мать,
Мечтаешь приобщиться к касте высшей?
Иль печенью циррозною вонять
Из смрадной пасти, на ногу хромая?
Я, хоть убей, тебя не понимаю!
Послушай быль. Жил-был один мужик,
Серёга Санин, тёзка, б л й а, пилота,
Что  й о б н у л с я  в сибирскую тайгу.
Он к посещенью кабаков привык
И, напиваясь там подчас до синей рвоты,
Он засыпал, как сука, на снегу,
Мотора не дождавшись, возле входа,
Но вовремя вставал и уходил,
Когда ночной московский альгвазил
Грозил забрать морального урода.

Окончив свой ликбез, Серёга Санин,
Подался не на БАМ, а в Минрыбхоз,
Но не в какой-нибудь миллионер-совхоз
Рыболовецкий, а пустил интриги,
Стукачество и подхалимство в ход,
Пожертвовав невестой и друзьями
И показав им всем большие фиги,
Женился он по-чёрному, в обход
Законов нравственных: на бабе некрасивой,
Племяннице министра. Мерин сивый
Пройдоху мерзкого в Исландию послал.
Серёга там неплохо поживал
И пол-Исландии привёз в свою квартиру!
Он пил, как лошадь! Но, увы, к кефиру
От алкоголя перейти ему пришлось,
Поскольку воспаленье началось
В печёнке у него от русской водки
И от исландской  й о б а н н о й  селёдки
Под винным соусом. Поганый карьерист
Почувствовал цирроза приближенье -
И рак своей чудовищной клешнёй
Прервал Серёгино заливистое пенье,
Схватив его за бронхи. - Я домой
Хочу! - хрипел он, но никто не слышал
Его. - Хочу водяры и вина!
Напрасно! Видно, голосом не вышел,
Пьянчуга... А постылая жена,
Прилипшая к нему, как банный лист,
Уговорила дядю через папу
Отправить негодяя по этапу
На Русь. Но тут - ужаснейший скандал!
Министр проворовался - и не дал
Кому-то в лапу вовремя. И кара
Его немедленно постигла, как Икара:
Он, й о б н у в ш и с ь  с огромной высоты,
В падении своём увлёк с собою
Пол-минрыбхоза... Но Сергей без бою
Не сдался, быстро юркнувши в кусты.

Немедля настрочив доносов пару
Десятков на соратников своих
Ближайших, с миной хладнокровной их
Он вверг в ничтожество, в убожество, в кошмары...

С женою разведясь в мгновенье ока,
Себе забрал квартиру и мотор.
Сколь удивительны предначертанья рока!
Подумать только! Расхититель, вор
Устроился в другое министерство,
Сухим, как рыба, вышел из воды...
О, если б я мог дать ему  П Ы З Д Ы
Иль его маме опрокинуть сердце!

Министр разжалованный с фоксиком гулял.
Вдруг на него пролИлся дождь блевоты;
Его Сергей с балкона облевал,
Сказав: "Вот тебе, сука, твои шпроты!"

Женился сызнова, поганый сутенёр,
Альфонс (Додэ), и б и  его в калошу,
Пердило майское! Сам Чехонте Антоша
До этого б сюжета не допёр
При всей фантазии своей во время Оно...
А мы, как будто в царствие Нерона
Живём (хотя за зрелища и хлеб
Платить приходится - ну, и за ширпотреб)...

Червивый Санин в Замбию подался.
Он в тропиках поспешно разлагался,
Гнилым дыханьем водочным травя,
Нэгроидов. Зулусы и зулуски
Валились косяками. - Этот русский
Нам послан Духом Зла! Мы все умрём! -
И как-то съели Санина живьём,
Как дождевого курица червя...

Вот до чего доводит гарь хмельная,
Стремленье к кабакам и жизни дикой!
Но Аня с Инной, этого не зная,
Стояли в очереди пёстро-многоликой.

Здесь были школьники в потрёпанных джинсАх,
Кавказцы в джИнсах новеньких, с иголки,
Взиравшие на женский пол, как волки
До случки, и, со вшами в волосах,
Патлатые, угрюмые хиппЫ -
Обломки некогда блистательной армады
Ниспровергателей - а нынче были б рады
Они не выделяться из толпы,
Да разучились: грязными брадами,
Сосульками нечёсаных волос,
Трясли они, как козы пред козлами
Иль в жопу пьяный Дедушка Мороз
Перед Снегурочкой на утреннике детском,
Иль патриарх всея Руси на светском
Приёме. Дальше - старые самцы,
Обрюзгшие, с животиком отвислым,
На коем лопались фирмОвые джинсЫ,
Трещали блайзеры по швам, и в коем киснул
Вчерашний алкогольный перегар...
Их не тревожил пляски цен кошмар,
Поскольку в брюках жёлтого металла
У них поболе, чем у нас под кожей - сала!...

А дальше - и таджыки, и узбэки,
С тяжёлыми коврами на плечах,
В калошах новеньких, которыми вовеки
Никто рыгнуть не сможет... Лишь козах,
Стоявший рядом в лисьем малахае,
Соперничал, калошами рыгая,
С узбэками - и посильнее пах,
Чем пахнет пах тибетского барана ...
Всё это показалось крайне странно
Подругам нашим. Рядом офицер
Стоял с женою и являл пример
Военной выправки. А чуть подальше  б л й а д и
Надменно табунились. Их табун
Напоминал о том, как на параде
Бредёт толпа. Застенчивый  и б У н
Курил в сторонке, подписать надеясь
Кого-нибудь на вечер или ночь...
Но планы похотливого злодея
Разрушил Юл. Блеснул он, как отточ-
енный кинжал в руках Хаджи-Мурата
Иль патентованного дуло автомата
В руках у Джеймся Бонда, каковой
Фон Штирлица чугунной головой
Был вырублен в сраженьи при СкулЯнах...
Интерессант сие найдёт в романах
Катаева Валюхи. Сотню лет
Дедуля сочиняет сивый бред,
А мы его читаем, тщетно смысл
Пытаемся найти в нем, даже мысль
Народную взыскуя в ахинее,
Которую писатель, не краснея,
Пускает в свет... Некрасов номер два,
А, может, Пикуль, но переодетый...
Воистину, дурная голова
Берёт замысловатые сюжеты!

Итак, могильно-чёрное такси
Подъехало. Остались на Руси
Ещё любители с комфортом ездить, право!
Открылась дверца, и из дверцы Юл
Сквозь тёмные очки на мир взглянул,
И в тот же миг сладчайшая отрава
В сердечки Анки с Иннкой затекла.
Не в силах отличить добра от зла,
Они к последнему тянулись инстинктивно...
А Юл, с ухмылкой старого козла,
В велюровом пальто, презервативом
Поигрывал в кармане, как брелком
Или, как прачка тяжким утюгом
Играла в прачечной при Александре Третьем
И Николаях - Первом и Втором...
Роскошно-шоколадный нэгр соцветьем
Алмазных запонок и золотых зубов
(Он с детства к золоту питал любовь)
За Юлом вылез из автомашины,
Грабителю-таксисту в зубы фунт
Рукой кофейной сунув. А грузины
От чёрной зависти на несколько секунд
Лишились разума, а также дара речи
И пожелали тысячу  х ю Ё в,
Ножей и многочисленных увечий
Обоим в жопы... Девочки вздыхали:
"Какой мужчина!" Трёшку вышибале
На лоб пришлёпнув (тот кричал "Ура!",
Подобострастно кланяясь барыгам,
Кутить намеренным в кафешке до утра),
Юл замшевый и нэгр кофейный мигом
Проникли в дверь заветную. Но тут
Ленивый взгляд фарцовщика скрестился
Со взглядом жалобным Анюты. Возбудился
Пресыщенный валютчик. "Их  и б у т
Иль не  и б у т  сегодня?"-, он подумал,
И, приглядевшись, обнаружил он,
Что девушки свободны. "Соломон, -
Сказал он нэгру, что жевал угрюмо
Вонючий чуинггам, - джаст лук, май фрэнд,
Вон две лахудры, по-английски - вумэн -
И мы сейчас подпишем их в момент...
Гив ми юр мани!" - Хау мач? - Сорок фунтов! -
- Так дёшево? Счастливая страна!"
И в эту злополучную секунду
Юл девушкам призывный сделал зна-
к, и они, как мотыльки на пламя,
Порхнули в мерзкие объятия его...
Прервём на время здесь повествованье,
Чтоб рассказать об Инне. КАКОВО
Жилось девчонке в грязном общежитье
(Где что ни день, свершалися соитья)
В районе новостроек Строгино,
Всяк догадаться может. Сплошь говно,
Отсутствие комфорта, гигиены,
Уже с утра заблёванные стены,
На коих мелом половые члены
Намалевала местная шпана -
Источник смрадного, вонючего говна...

Её отец, лимитчик-алкоголик,
Немалую зарплату получа,
Всю оставлял её у грязных стоек
Пивбара, и журчащая моча
В себе соединяла водку с пивом,
Портвейном "Три Семёрки" и сухим -
По праздникам опохмелялся им
Сей Диоген московский. Был он стоик:
Нещадно замордованный женой,
Которая ругалась со шпаной,
Что не пускала с хохотом глумливым
Вином плодово-ягодным и пивом
Упившегося мужа до жены
И дочери, последние штаны
С него снимая, дабы их пропить, -
Он всё терпел...А Инночку курить
Уж постепенно приучали в школе
Сперва подружки, а потом - дружки:
Смелов Володя, Болховитин Коля
И Поликовский, что носил очки,
За что бывал неоднократно бит,
Поскольку слух ходил, что он семит...

Сперва "Прибой" куря, а после - "Север"
На стройплощадке, где забыли дом
Достроить, где в квартирах мак и клевер
Щипали кролики и срали петухи,
Где кошка драная визжала под котом,
Она познала первые грехи.

Сперва ребята пели под гитару,
Расстроенную, как Аятолла,
Когда иракская военщина дала
Ему просраться, про Алёшкину любовь,
Про синий иней, бирюзовые глаза,
Дурные переводы из "битлов",
О белом платье с пояском... Каза-
лось Инне: все они - герои
И мушкетёры - например, когда
Такую песню голосили трое
Или все вместе, буйная орда:

Cтарый череп на могиле чинно гнил.
Клюкву красную с болота он любил.
Говорил он клюкве нежные слова:
"Приходи в могилу! Будешь ты моя!
Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём!

Отвечала клюква черепу вот так!
"Ты ведь, старый череп, вовсе не чувак!
Чем с тобою мне в могиле чинно гнить,
Лучше в баре с хиппаками виски пить!
Не пойду в могилу!
Догнивай один!
А мне лишь секс-,
Лишь сексофон
Нравится один!

ЗахилЯла клюква в хиппаковский клуб.
Там играют манкис, там и виски пьют.
И под звуки джаза она отдалась,
Но вдруг услышала она знакомый бас:
"Приходи в могилу!
Мы с тобой вдвоём,
Мы с тобой, друг милый,
Мы с тобой, друг милый,
Чинно догниём"!
            
Надоело мальчикам весь день скучать,
Собралися мальчики на Брод гулять.
А мы идём по Броду, то вниз, то вверх.
Эхом отдаётся дружный наш напев:

Я - рванИна, и ты - рванИна!
У нас джинЫ из мешковины!
А мы идём по Броду, в глазах - туман,
Нам вслед несутся крики: "Хулиган!"

Я - рванИна, и ты - рванИна,
У нас джинЫ из мешковины,
А хочешь - пей, а хочешь - кури,
Много лиц ласкали кулаки мои!

Мы в милиции бывали, и не раз!
"Чёрный ворон" и дубинка знают нас,
А "чёрный ворон" и дубинка - всё пустяк,
Лишь бы были водка, виски и табак!

Я - рванина, и ты - рванИна,
У нас джинЫ из мешковины,
А мы идём по Броду, и нам всё равно,
Лишь бы были мани, травка и вино...

Но постепенно песенки иные
Заполнили собой репертуар.
Они, представьте, были все блатные!
Да-да, блатные! Разве не кошмар-
но то, что школьники столицы
Не знают, чем заполнить свой досуг,
И в результате, в комнату милици-
и детскую попав, нередко в сук
Вонючих превращаются - а корень
Сих зол лежит в отдельных недосмотрах,
Допущенных общественностью школ-
ы и семьёй недоброхотной. "Пепси-Кол-
ы" не было тогда, а, значит, водку
Им приходилось пить, а кто проворен
Был, доставал портвейн, и в юну глотку
Его вливал, и, мысленно колготку
Спустив у Инны, хрипло запевал:

"Шнырит урка - фикс у майданчика,
Бродит фраер в тишине ночной.
Он вынул бимбара и осмотрел бананчика,
Цыкнул по-блатно налево:
"Штемп, легавый, стой!"

Но штемп не дрогнул и не растерялся,
И в рукаве своём машинку он нажал,
И к носу урки он поднёс бананчика -
Урка пошатнулся - как оштопанный, упал.

Со всех сторон сбежалися лягушки,
А урка загибался там, в пыли.
Агенты взяли фраера на пушку:
Бимбара учтОсали, на кичу повели...

Хочу совет я дать всем уркаганам
И всем знакомым фраерам блатным:
"Кончай урканить и шнырить по майданам,
А то - вам всем придётся нюхать дым!"

Иль: "...пройдусь по тёмному переулку,
Встречу мою милую курву Мурку,
Поцелую я её в карие очи,
А она от счастья про любовь забормочет.

Здравствуй, милый кореш, пёс ты драный!
Все три года я ждала тя, верь мне, правда!
Дай погляжу на тебя, мой котик,
Если хочешь, то возьму я вафлю в ротик"!

Всё это я слушал, стоя молча,
Думал, где ж там моя курва шлялась ночью?
Неужели же она ни с кем не плядует?
А она себе стоит - и  в  х ю й  не дует!

Тут я не стерпел такой подлянки
И кричу, что пасть, мол, порву на портянки!
"Что ты горбатого лепишь мне, стерва,
Будто бы три года ждала меня верно"!?

Тут моя падла и раскололась
И давай рассказывать такую вот новость:
"Встретила, мол, парня - ништяк на рожу.
Он-то и загнал мне дурака под кожу"!

Вот такие девушки ждут нас дома!
Может быть, в подъезде, а может - под забором,
Может быть, берёт она щас вафельку в ротик
И глотает беленький наркотик!"
      
От этих песен Инночка вздыхала,
Хотя не понимала ничего.
А в оный миг уж лапища нахала
Её пыталась цапнуть за живо-
т, но робко. Инна, накурившись,
Хлебнувши эфедрина и "чернил"
Из пушки в 0,7 литра, но насил-
овать себя не дав, слегка раздета,
"Чернила" рыбной закусив сырой котлетой,
Наслушавшись похабщины, домой
Плелась, где киник-папочка, напившись
До посиненья, и, едва живой,
Похрюкивая, с визгом поросячьим
Полз в неизвестность, то есть: в туалет,
Спустив штаны и дико, по-ишачьи,
Мотая Удом и: "И-а!" - крича.
Однажды Инна в жопу сигарет-
ку папе вставила зажжённую оча-
ровательною ручкой. Как свеча,
Вмиг проспиртованная жопа запылала,
И алкоголик, словно штурмовик,
Подбитый из зенитки, жалкий крик
Издав, струю пылающего кала
Излив, с зловещим воем улетел
В окно, чуть не взорвав бензоколонку,
Что под окном торчала. А девчонка
Нимало не смутившись, на отца
Ведро помойное в момент опорожнила
И, не меняя выражения лица,
Взрывоопасного папашу затушила,
Как свечку. Он, как сердце Данко, тлел
С тех пор, и прикурить давал из жопы
Желающим. Со времени Потопа
Такого не видали на Руси
Святой и православной! А Европа,
Прогнившая насквозь, ему: "Мерси!"
Сказала бы за это... Но в Союзе
Он был непризнан, русский Прометей
С божественною искрой в дряблом пузе,
Который с той минуты свирепей
ЗапИл, чем прежде, от жестокой жажды!
Но гнев копился в нём на дочку, и однажды,
Когда она в подпитии пришла,
Швырнув свой драный ранец в рукомойник,
Рукой бестрепетной на подпись подала
Отцу дневник - как Соловей-Разбойник,
Залившись свистом, сапогом поддых
Он ей как въедет! Инночка сложилась,
Как перочинный ножик, пополам,
Покорствуя отцовским  п ы з д ю л Я м,
Подстреленною птицею забилась
И выблевала полдник на папашин
Пиджак воскресный. Гнев его был страшен!

Он, как опару, дочь свою ногами
Месил, но затоптать её вконец
Не смог, благодаря вошедшей маме,
Устроившей ему такой  П Ы З Д Е Ц,
Что он с тех пор часами кровью харкал,
Ошмётки лёгких вкруг себя мечА,
И, как подстреленный из пушки ворон, каркал,
В тоске и страхе жизнь свою влача.

Его прозвали Жареная Жопа
(Он ей друзьям давал занюхивать не раз),
А мать, с настойчивостью древнего Киклопа
Решила Инну пропихнуть в Ин’Яз,
О том не ведая, что на алтарь Венеры
Давно уж дочь свой гИмен принесла...
Случилось это в Доме Офицеров,
Куда она на танцы приползла
По приглашенью лейтенанта Коваленко,
С которым познакомилась в кино,
Почувствовав, что кто-то за коленку
Её хватает, и уже давно.

Что б это было Инне неприятно,
Она бы не сказала, но превратно
Быть понятой боялась. Между тем,
Желанье похотливое не раз
Её снедало, и приятней тем
В кругу подруг она не представляла,
Чем сально-эротический рассказ,
Приписываемый А. Н. Толстому,
Иль Мопассану Де по кличке "Ги",
(А иногда - Борису Полевому).
Она мечтала члену половому
Себя предать, но, как опившись брому,
Как евнухи, вели себя друзья
Её по классу, что, гранит грызя
Науки, старились, хотя отнюдь не бром
Причиной был их хладности суровой,
Мешавшей им чинить девицам ковы,
Но "Вермут крепкий розовый" и ром
Кубинский - "Рио Негро", "Порто Рико" -
И "Солнцедар", и "розовый портвей",
От коего их молодые прИки
Закручивались в жгут вокруг мудей,
Как поросячьи хвостики... МудАки
С глаз пьяных учиняли шум и драки,
Отнюдь не пУчась - даже эта мысль
Им приходила в голову столь редко,
Что вызывала идиотский смех!
Так был ли в дружбе с алкашами смысл?
И Инночка, послав их на хер всех
И заложивши за щеку конфетку,
Отправилась в кино "Иллюзион"
На боевик "Ижорский батальон".

ЦентрА Москвы - не то, что Строгино ...
Построены они давным-давно.
Здесь улицы прохожими богаты,
Из века в век гранит точИт волна,
И башенки кремлёвские звездАты,
И жопы женщин крУглы, как Луна,
Когда они, на эту жопу-персик
Вздев джинсы (а точнее - на арбуз!),
Спешат куда-то... Очень жаль, поверьте,
Что их никто не пробует на вкус!
      
ххххххххххххххххххх

А можно по-другому: ...Между тем,
Желанье похотливое не раз
Её снедало, и приятней тем
В кругу подруг она не представляла,
Чем сально-эротический рассказ,
Приписываемый аж Льву Толстому,
Иль Мопассану Де по кличке "Ги",
А иногда - Борису Полевому,
Не видевшему в темноте ни зги,
Понеже данный литератор не был кошкой...
Он не был, в равной степени, совой!
Он видел в темноте чуть-чуть, немножко,
Но, в общем, был без света, как слепой.

И не дышал он жабрами, как рыба,
Как птеродАктиль, не махал крылом
Из жёлтой кожи, говоря: "Спасибо!
Отдельно за кефир...", не шёл на слом,
Подобно старой церкви, что строитель
Нередко сносит, и гордится тем -
Наоборот, как истинный мыслитель,
Он тупо чистил ржавый АКМ.

(Сим абсурдизму мы воздали дань,
Чтоб модернисты и иная срань
Нас обвинять в традиционализме
Навеки зареклись, худые клизмы!)

Вернёмся к делу. Члену половому
Себя желала Инночка, как дань,
Преподнести, но это было сложно
Осуществить: как бы опившись брому,
Иль проглотив какую-нибудь дрянь,
Себя вели соклассники её.
Хоть Инна намекала на подкожный
Укол, они ударились в питьё.

В действительности же отнюдь не бром
Причиной был их хладности суровой,
Мешавший им извлечь свой член багровый
Из ножен зиппера, с шипением змеи
Его всадив...Они лакали ром
Вонючий - "Клаб Хавана", "Порто Рико" -
И "Аромат степи", и под окном
Устраивали драки! Визг и крики
Нередко не смолкали до утра,
И танцы-обжиманцы до упаду,
А больше не умели ни хера.
И Инна, подавив в себе досаду,
Пошла на фильм "Ижорский батальон",
Который шёл в кино "Иллюзион".

Она ещё ни разу не бывала
Внутри московского Садового кольца.
Ей там понравилось - впервые увидала
Она людей нарядных (много!), наглеца,
Пытавшегося взять её за жопу
(И это ей понравилось зелО!)...
Дщерь Азии с культурною Европой
В тот вечер провидение свело
На улочках, историей богатых,
На набережных, где гранит волна
Точила, где все башенки звездаты,
Где жопы женщин крУглы, как Луна.

Всё юную дикарку поражало,
Всё занимало несозревший ум:
Проспект Калинина, арбатские кварталы,
Большой Театр, и ТЮЗ, и ЦУМ, и ГУМ
С двухсотой секций (о ней не знала Инна,
Наивна будучи, хотя и не невинна).

Смешными ей, вдруг возжелавшей жить,
Причуды одноклассников предстали
Пред взором мысленным, что тупо краску пить,
Или махаться меж собой предпочитали.

А взрослые ребята в СтрогинО
Иль были в армии, или давно женаты
(Лет с восемнадцати). Лишь первую зарплату
Пропить успев, они бежали в ЗАГС,
Или в тюрьму садились. Инночка в окно
Увидев случку догов, шпицев, такс
Иль свадебный кортеж, что суть одно
И то же в нашем мире эфемерном,
Завидовала таксам и женАм
Младым, и ей, бедняжечке, прескверно
Спалось на раскладушке. Шум и гам
Той свадьбы, что там пела и плясала
Под окнами, ей не давали спать!

ххххххххххххххх

Однажды Инне удалось достать
Бинокль с десятикратным приближеньем.
С подружкою забравшись на чердак,
Она следила, в крайнем возбужденье,
За тем, как в доме 6 законный брак
Был заключён. Стыдливая невеста
Была не более стыдлива, чем жених.
Раздевшись до пупА, он как-то сник
И закурил "Опал". Она же, места
Не находя себе, легла в постель,
Не раздеваясь. ЗабычИв сигарку,
Избранник поцелуй влепил ей жаркий
И начал торопливо раздевать,
Забыв колготки с новобрачной снять...

"Вот идиот!" - шептала Инне в ухо
Её подружка, пьяница и шлюха -
"Куда он лезет? Что он - пэдораз?
Иль, может быть,  и б ё т с я  в первый раз?

Не в ту же дырку!!!" - И, что было силы,
Подружка Инну за  п ы з д у  схватила
Через трусы, и стала теребить
За разные места, лизать, щемить,
Лобзая в жопу. Инна удивлялась,
Но, тем не мене, не сопротивлялась,
Хотя догадывалась, чем тут пахнет дело
(Но ею сладострастье овладело).

Не досмотрев, чем кончится в окошке
Олимпиада половой борьбы,
Подружки-школьницы, сцепившись, словно кошки,
Каталися по чердаку... Увы,
Но скромность нам врождённая мешает,
Повествованье продолжать не разрешает...
      
Итак, десятки башенок старинных,
Бульвары, церкви, парки, деревА
И улиц строй, коротких, как и длинных -
Такою её представилась Москва.

Херовая, скажу вам, атмосфера:
Мешочники, хвосты за колбасой,
Исписанная белым стратосфера ...
Чернявый нэгр и азият косой
В обнимку пьяные валялись на скамейке.
Их сон легавый верно охранял,
Меж тем, как похотливую яврейку
Дружинник энергично отгонял
От хера чёрного, что облепили мухи,
Роясь с жужжанием, а дряхлые старухи
На этот самый хер стремились влезть.
А кто поголодней, поистощЕнней,
В себе переборовши отвращенье,
Его пытались прямо здесь и съесть,
Давясь при этом...По Кремлю медведи
Бродили с рыком. Комиссар Ву-Фу
Перестреляв с десяток старых леди,
Учил японцев самбо и кунг-фу.

Оккультный бункер с мумией урода
(Эмблема власти бесов над страной)
Поганил площадь Красную. Погода
Стояла в сердце всей Руси Святой
Мерзейшая. Неопытной девице
Комфортно в центре не было столицы.

Бит-группа "Краб" - четвёрка малолеток -
В компании восторженных нимфеток,
Лабала "Елуриву", "Камтугезу",
Кочуя от ликбезу до ликбезу.

Нацисты-малолетки в "Лире" выли
"Хорст Вессель" на нижегородский лад.
С крестами из консервных банок, были
Все в чёрных куртках кожаных, наряд-
е щёголей - кавказцев и шофёров,
Художников и кинорежиссёров.
Им оставалось полторы недели
До марша в честь 20-го апреля ...

Меланхоличный панк с цепочкою на шейке
Дремал от унитазного бачка
И бритвами в ушах, б л й а, на скамейке
Бульвара Тимирязевского, с ка-
риесом на зубах, пропахший "травкой",
Сколов щеку себе английскою булавкой.

Сыны Кавказа в кепках колоссальных
В объятьях русских шлюх национальных,
Поющих: "Лучше мы дадим грузинам,
Чем вам, московским нищим образинам!".
Прикуренная, пьяная урла
Со всех концов Москвы на Плешку шла.

хххххххххххххх

И Грозный царь совсем не лез из башни,
Свой посох не сжимая в не-руке -
Слыхали о подобном мудаке?
Трагичен был России день вчерашний!

Как  П ы д о р  гнойный, Иоанн Васильич,
Кровавый пэдораз, гроза степей,
Гееннской церкви протоиерей,
Залупа, Жопа, сраная Какашка,
П Ы З Д О П Р О У Ш И Н А - смирительной рубашки,
Должно быть, не хватило на него! -
У Й О Б И Щ Е  лесное, х Ю е в  витязь -
Такой - здесь вы немного удивитесь -
Что даже древний старец Гостомысл
Ему засунул в ЖОПУ коромысл-
о - жаль не до конца: оно сломалось,
Как Х Ю Й  в ВАГИНЕ иль, как в ЖОПЕ – ФАЛЛОС,
А в этот самый миг Стефан Баторий
Решил его отправить в крематорий...
Лишь на Руси такое приключалось,
Чему вся заграница ужасалась!
      
Иван Сусанин, отвечавший: "И дон’т кнов!"
На каверзный вопрос Руси врагов,
Был вмиг поставлен раком и отпучен
И, горьким опытом отныне он научен,
Из хаты выйдя, жопу затыкал,
И за Романовых всю жизнь горой стоял,

Отдавши за царя её, паскуду,
Такого счастья трудовому люду
Отсыпавшего, что Л.Д. Бронштейн
С Наумом Цвибельбаумом (нихт ферштейн!),
С собою взяв ещё Засунич Веру,
В неё засунули, как некий гвоздь в фанеру,
Народнический  х ю й ... А, между тем,
Великий князь московский, душегубец,
Залупоглазый  п ы д о р-женолюбец,
Из башни - таки вылез, сионист,
Дрожа, как облетевший с древа лист, -
И ну  и б а т ь  направо и налево,
А Пикуль ему стрелы подносил
И твёрдость проявлять его просил...

Спал Бонапарт с английской королевой,
Мюрат всегда дрочил рукою левой,
Царевич Дмитрий пУчился с Мариной,
А Меншиков  и б а л  Екатерину.

Раскольники сжигались, как кизяк,
Гудел оленьей жилою коряк,
А замполит  п ы з д И л, завскладом – п Ы з д и л,
Директор магазина – коммунИздил,
Блудил с козою протопоп АввАкум,
Которого поставил Никон раком,
А Никона - вселенский патриарх,
А патриарха - ГОМОАРИСТАРХ,
О коем правду знает только Пикуль,
Поскольку Аристарху в жопу пику
Вогнал с налёту. И ракетодром...
А, впрочем, хватит о ракетодромах,
О пэдоразах, всякому знакомых,
И вставку эту глупую забыть
Мы просим вас! Продолжим, волчья сыть,
И травяной мешок, рассказ о том,
Как Инну трахнули. Она гуляла долго
С разинутым от изумленья ртом
По набережным с пятачком в руке,
А мимо шли разряженные тёлки
И дефилировал чувак на чуваке,
Безденежьем не мучась, очевидно,
На всю катушку лихо веселясь
(В московском смысле). Инночке обидно
И горько было. Втоптанною в грязь
Она себя внезапно ощутила
И думала: "Вот, б л й а д ь,  и б И т с к а  сила!
Вот гомосеки, Й о б а н н ы е  в рот!
Ижорские вонючки! Идиот,
Который этот написал сценарий,
Достоин быть повешен на суку,
И на хера мне, скажем, планетарий,
Коль я войти в него без денег не могу!?

И вообще - мне скучно, я страдаю,
Душа, как птица, рвётся из груди...
Что делать, где найти себя - не знаю...
О, принц моей мечты! Скорей приди
На зов мой страстный!" Так она стенала
Беззвучно, лишь вздыхала иногда,
А, может, и пердела втихаря,
В тоске любовной, может, изнывала,
Так, что свербела у неё манда...
Кто их поймёт - ни свет, и ни заря,
Они зовут, пердят, вздыхают, плачут...
Не понимаю я, что это значит!...

И тут откликнулся на Иннин страстный зов
Верзила-Мастурбатор. Из кустов
Он сиганул, как динозавр триасский,
И заградил ей путь по-пэдоразски
(Читай: ракообразно). Царь Иван
Васильич Грозный, как напьётся пьян,
Так, гузно выставя, таким же вот манером,
На страх еретикам и маловерам,
По Александровской, бывало, слободе
По-рачьи пятился и приставал  к  п ы з д е
Он каждой встречной на своей дороге.
Монашки бедные, не смея сдвинуть ноги,
Шли Утицами пучиться на зов
И б Ё н о г о  монарха. Лишних слов
Он тратить не любил, и зверски дрючил
И, как Пол Пот - КамПучию, замучил
Московию. Однажды игумЕн,
Во тьме ночной своей убогой кельи,
Где таракан глядел из каждой щели,
Внезапно ощутил монарший Член
В своём корявом волосатом ухе
И возопил (как видно, был не в духе
И не в себе): "Надёжа-государь!
Я слышал, что божественный алтарь
Престольной церкви превратил ты в ложе
Содомско-геморройское! Негоже
Дондеже инда тако поступать!"
Так он к нему. А царь: "И б ё н а  мать!
Все стали умные! Во храм прокралась ересь!
Вас вижу всех насквозь, афЕдрон через!
Малюта, эй, Залупа, - все сюда!
Хватайте ватиканского шпиёна!
Что? Вырываешься, латынская П ы з д а?!
Заплатишь ты за оскорбленье трона
Своею задницей!" Но дряхлый игумЕн
Недолго думая, отгрыз Малюте член.

"О, чудо!" - молвил Иоанн Васильич -
"Почнёмте, братие, замаливать грехи!"
И вот уже пропели петухи,
А братия всё об пол лбами билась
Под колокол, звонивший "бим" да "бем",
Как пишет Пикуль, доказуя тем
Величие московских государей...

хххххххххххххх

Итак, попала Инна в Мастурбарий...
Эффект был  о х ю и т е л ь н ы й. Она,
До глубины души потрясена,
Пред онанистом в абсолютном шоке
Стояла. Он же брызнуть на неё
Готовился. Багровое копьё
С лиловым наконечником ЗАЛУПЫ
Нацеливалось на девичьи щёки
Поочерёдно, словно "Першинг-Два";
Ведь МАСТУРБАНТА возбуждают губы
Не меньше, чем садиста - голова,
А ГОМОСЕКА - жопа, а вафлёра -
Член половой, и чем минет - минёра.

Короче, Инна просто  о х ю е л а
При виде  х Ю я. Слыханное ль дело?!
Ведь девочке всего пятнадцать лет,
А на неё нацелен пистолет
Такого  О Х Ю Е Н Н О Г О  калибра,
Что жуть берёт! Вдруг с криком: "Куба либре!"
Из зарослей возник центурион
Легавый. Мастурбанту с ходу он
Как  й о б н е т,  б л й а!  И тот тотчАс  с ъ и б а л
(Или, иначе говоря, с ъ и б а л с я
К собачьим  и б е н Я м), не обосрался
При этом, гад!!! А почему? Никто не знал...

Хххххххххххххх

ДрочИлу звали Саша Харитонов
(А может, Моветонов, Передонов,
А может быть – и вовсе Пердунов).
С рожденья - жертва сладострастных снов,
Он из Ибанска прихилял в Москву,
Намереваясь взять свою судьбу
За яйца – и действительно, в ликбез,
С трудом пролез. Но сразу позарез
Ему потребовалось половую жизнь
Начать (а жизнь без женщин – онанизм -
Такая). Стал подкатывать к девчонкам,
Стремясь прельстить их обхожденьем тонким,
Рассказами о службе на морях,
Своими фото в лентах-якорях,
Показами любимого щенка -
Овчарочки по кличке Брысь... пока
Ему не стало абсолютно ясно,
Что все его старания – напрасны.

П ы з д ё н ы ш  всхлипывал, любуючись на фото
Свое в парадной форме ВэЭмФлота,
Хоть в форме, право, выглядел, поверьте,
Не лучше, чем павлин в вороньих перьях,
Корова под седлом, кирпич во фраке
Или орангутан с хвостом макаки
В черкеске ингуша из Кабарды...
Благослови, Господь, мои труды!

Благослови, эпическая муза,
Неблагодарный наш и долгий труд,
Чтоб поколенья нашего причуд,
Маразмов, глупости и прочего смогли
Мы к чести обличить родной земли –
И с плеч долой, тяжелая обуза!..
О, отче Пушкин! Эмпирея житель!
Нам буди благосклонный покровитель!

На Евы прАвнучек разгневан, сочинял
Им онанист такой, к примеру, мадригал:

"Глупей, нелепей и не выдумать вопроса:
За что меня не можешь полюбить?
Из-за ушей, зубов, волос иль носа?
Ведь я ж тебе готов вернее пса служить?

Наивен был, ответа добивался,
Пытаясь тайну чувства разгадать;
В любви, как в физике иль в химии, копался,
Чтоб механизм её до винтика познать.

А очи девичьи в печали пребывали.
Их взгляд был строг, что холодела кровь.
И губы алые с укором прошептали:
"Ты мне не нравишься за верную любовь.

А ну-ка, вспомни, как у Пушкина в романе:
Чем меньше дам любовью баловать,
Тем доступ к их сердцам гораздо легче станет -
Советом классика не след пренебрегать".

И, смысла не поняв пропорции обратной,
Не солоно хлебавши, я ушёл.
В душе – с иронией осадок неприятный.
Эх, тёзка мой двойной, как ты меня подвёл"!

Бедняга тоже звался Александр Сергеич
(А не, к примеру, Вольфганг Амадеич),
И потому себе он позволял
Себя и с Пушкиным вести запанибрата –
Тем более, что знал, как написал
Один поэт наш про усопшего собрата
Великого – по-моему, в "Неделе".
Он раз её по случаю открыл
И видит: "...Пушкин что? Застрелен на дуэли!
А я вот, братцы, "Москвича" купил..."
      
А чуть пониже: "...видел я во сне –
Приехал в гости Пушкин вдруг ко мне
На новеньком бордовом "Москвиче"..."
Еще о старом некоем хрыче
      
Услышал Пердунов, который пел
Со рваной пленки: "Жалко, в ЦэДэЭл
На Александра мне Сергеича взглянуть
Нельзя, придя на встречу с ним..." . Аж жуть
      
Взяла мутанта – йобтеть, чем он хуже?!
Ведь он же – тёзка знаменита мужа!
Не понят светской чернью так же он,
Для жребия высокого рождён!
      
И настрочил всего за два часа
Он шестистишие (ну, прямо чудеса!):
      
"Когда я всем сердцем желаю
Отвлечься от тяжких невзгод,
Я пушкинский том открываю,
Глубокие мысли читаю
И с трепетным сердцем срываю
Поэзии Гения плод".
      
Не правда ль, мило, дорогой читатель?
Не правда ль, пальцем в небо склиф попал?
Арапа Пушкина достойный подражатель
Наутро новый опус накропал:
      
"Брожу, как Демон одинокий
И Мефистофеля собрат,
Исполненный идей глубоких,
Чему я, собственно, не рад.
      
Глубокомыслие несчастно.
К чему высоких дум полёт?
Зачем себя терзать напрасно?
В любви лишь дураку везёт!
      
Дурак свой мозг не утруждает,
Здоровье пуще бережёт
И толстых книжек не читает,
А счастье запросто берёт.
      
А я, кто Фаусту подобен,
Судьбою лёгкой обделён,
От мыслей вечно не свободен,
Как правдолюбы всех времён.
      
Живёт дурак без треволнений,
Он редко попадёт впросак,
Но мучается в думах гений…
Так кто же, всё-таки, дурак"?
      
Здесь уже лермонтовское влиянье
Заметно явно – кстати, вот еще признанье:
      
"Поэт – не тепличное это растенье,
Уютный дендрарий ему ни к чему.
Он любит свободу до самозабвенья,
Буруны, бураны, полярную тьму.
      
Разумно и трезво живет обыватель –
Все выгоды-льготы в холёной руке;
Ни шторма, ни гроз и ни правды искатель,
А лишь плоскодонка на мелкой реке.
      
Ему всё равно, что тревожит поэта,
Чем грезит живой и блистательный ум.
Пешком не пойдёт он скитаться по свету,
Сидит в своей норке буржуй-тугодум.
      
А я – половодье отважных желаний,
И сердце романтика бьётся в груди,
И жизнь я не мыслю без долгих исканий,
Страданий святых, и без битвы в пути"!
      
Вот Саша был каков, и б Ё н а  лошадь!
И он хотел на Пушкинскую площадь
(На ПердунОвскую, верней!) на пьедестал,
И потому писАл, писАл, писАл:
      
"Прости, кто слушает брюзгу-поэта,
За мрачные, слезливые стихи.
Узнал бы кто, чем он платил за это,
То не сказал бы, что они плохи.
      
Шекспировского "Гамлета" читают
И "Демона" все силятся понять.
По косточкам МефИсто разбирают...
В литературе все они – на "пять".
      
Но попади в собранье этих снобов
Не Мефистофель, а хотя бы треть,
Сердца их вмиг переполняет злоба,
Его радёхоньки с лица земли стереть.
      
Бывало так: открывши деве сердце,
В ответ кило презренья получал.
Вниманья ноль по ранам сыпал перцем.
Глотая слёзы, я стихи писал.
      
Своих обидчиц вывел в героини,
Им даже что-то вроде славы дал.
Меня ж для них давно уж нет в помине –
В мечтах иной маячит идеал.
      
Он – мощный, пробивной, аж землю роет,
С пылающим румянцем на щеках.
Смирятся как-нибудь, что их герои
Ни в зуб ногой ни в розах, ни в стихах.
      
А я – поэт, любовью обойдённый,
Рву шариком бумагу и пером.
Чернильный блеск, слезами разведённый,
Обидчиц будет поминать добром.
      
Мне все советуют, советуют жениться.
Твердят, что жизнь такая – красота.
Но не понять им – стреляная птица
Боится просто-напросто куста.
      
Улыбки девичьи! Их ласка завлекала...
Тянулся к ним, пока не слышал: "Стоп!"
И твердь стены дорогу к Счастью преграждала...
Вот так я расшибал свой глупый лоб!
      
И не понять кокетливым созданьям,
Которые любви от принцев ждут:
Они, благодаря моим страданьям,
В историю Джокондами войдут!
      
Любовь мечты мои когда-то окрыляла,
Звала идти за счастьем в дальний путь,
А безответность крылья обрезала,
Теперь мне ими вряд ли уж взмахнуть!"
      
Да, направленье члена полового
У Саши, видимо, уже "на пол-шестого"
В то время было... Мы ему не судьи,
Конечно...Но для целей рукоблудья
Потенции хватало - так что он
Быть в отступлении от правды уличён
На основании своих творений мог
И, может быть, упрятан под замок.
      
Но Саша, об опасности не зная,
Над ним нависшей, наслаждался, сочиняя:
      
"Я не Онегин, но хорея
От ямба вряд ли отличу.
Хоть, вроде бы, писать умею -
Анапест мне не по плечу.
      
Лишь рифмы в разуме витают.
Ни амфибрахий, ни дактиль
Мои мозги не заплетают,
Когда оттачиваю стиль".
      
Ей-богу, вспомнил Ваш слуга покорный,
Как из рассказа Бунина Дозорный,
Слагал, потея, акростих "РЕКА",
Пыхтя (и с примененьем матерка):
      
Резвая струя в лугах бежит.
Есть у нее удачное название.
Когда пловца заманит,
А он погибнет без сознания...
      
Порой такая тема слишком мелкой
Казалась Саше, и в его ночные сны
Вторгалась тень летающей тарелки,
Принявшей (с целью маскировки) вид Луны:

"ПО небу ползет Луна,
Раздвигая облака,
Ни в бутылке, ни в стакане
Не осталось коньяка.

Город спит, тоской объят,
Но дурные сны прохожих
Одиноких не тревожат.
Тускло фонари горят.

На Канатчиковой даче
Сумасшедшие сидят.
Мрачно воя по-собачьи,
На луну они глядят.

Шизофреник, пироман,
Неврастеник, нарокман,
Алкоголик, параноик,
Старый хрен-олигофрен
Со своих поднялись коек
И собрались на воен-
ный совет. Они решили
Бунт разжечь, чтоб от Москвы
Не осталось кучки пыли.
"Кровь пролить готовы ль вы?" -
Слышен голос пиромана.
Из пижамного кармана
Зажигалку он извлёк.
Вспыхнул бледный огонёк,
Испугавший наркомана,
Отразился, как в колодце,
В шизофреника глазах.
Души их наполнил страх.
Пироман же, как на грех,
Только знай себе смеётся,
Заражая смехом всех.

Он промолвил: "Наше дело
Столь священно, что оно
Быть исполнено должно,
Даже если бы сгорело
Всё колхозное зерно,
Что с усердием едва ли
В деревнях и сёлах враз
Комбайнёры все б собрали,
Исполняя мой наказ"!

Так сказал он. А Луна,
Что, остановив пока
Бег свой, это наблюдала,
Спрятавшись за облака,
Скрытно дальше поплыла,
Не оставив без вниманья
Зажигалку пироманью
В шизофреника руках.
Берегись, умалишенный!
Пусть тебя объемлет страх!

Месяц - страж Москвы бессменный -
Гнусный замысел постиг
И тебя, дебил презренный,
В час возмездья он настиг!

И в сохранности пребудет
Драгоценное зерно!
Спящий город не разбудит
Камень, брошенный в окно!

Пал с луны метеорит -
Сумасшедший дом горит"!
      
И вЫсрал Саша, наконец, поэму
На телевиденьем подсказанную тему
О Конче и Резанове. Она –
Навряд ли даже и завершена –
Лежит передо мною на листочках
Разрозненных – готовьтесь к первой строчке:

"Любовь никому не давайте в обиду,
Любовью умейте своей дорожить.
Любовь никогда не теряйте из виду,
Чтоб вместе с полвека счастливо прожить.

А счастье порой хрупкой веткой бывает
И слушает голос капризной судьбы –
Под смелым вдруг треснет, а тех выручает,
Кто сладко живёт и без всякой борьбы.

Не в каждой груди бьётся сердце поэта,
Чтоб жизни своей за любовь не щадить.
Стихами желаю о том я поведать,
Как русский мог страстно испанку любить.

Был царским посланником. В сорок два года
Пол-мира объездил, моря бороздил.
Во славу Великой России народа
Отечеству верой и правдой служил.

Случилось, в одном из Америки штатов,
Где в людях бурлила испанская кровь,
В роскошном салоне для встреч дипломатов
Он встретил нежданно святую любовь.

Испанка представилась юная взору,
Не знавшая горя и тягостных бед,
Взлелеяна ласкою близких. В ту пору
Шестнадцать ей минуло девичьих лет.

Знатна и богата. В родительском доме
Ей прочили славу и светский успех.
Но русский посланник понравился донне,
Стал сердцу милей почитателей всех.

Пленился и он этим чудом природы.
Как в юности только, быть может, любил.
Забыл про свои невесёлые годы,
Ей руку и сердце навек предложил.

Когда двух людей вдруг судьба обручает,
То вместе любая беда – не беда.
Свет нежного чувства их путь озаряет,
А разница лет – это всё ерунда.

Пред богом народ был ту пору бесправным,
Религии прихоть коварна и зла –
Каноном крестили его православным,
Она ж католической веры была.

Ему в Петербург надлежало уехать.
Любовь переполнилась уймой хлопот.
Быть может, господь для любви не помеха,
На брак согласится Святейший Синод?

Путь добрый Кончита ему пожелала,
С надеждою в сердце верней побеждать,
И девушка клятвой святой обещала
Его возвращенья скорейшего ждать.

И вот – Красноярск на реке Енисее,
Пути половина лежит за спиной,
А время торопит. В столицу, скорее!
Но... прорубь ждала с ледяною водой.

Молил всех святых, чтоб беда миновала...
Вдруг вместе с конём угодил в полынью...
Но рано костлявая смерть ликовала –
Он выбрался, помня испанку свою!

Жесток был январь, свирепели морозы,
И ветер студёный меж кедров гудел...
Бутоны любви не распустятся в розы –
Друг бедной Кончиты в пути заболел

И умер от тяжести мук непосильных!
Его схоронили без пышных венков.
Лишь высекли имя на камне могильном
Вблизи енисейских крутых берегов.

До девушки страшная весть долетела.
Молве не поверив, Кончита ждала
И тридцать шесть лет верить слухам не смела,
В душе её верной надежда жила.

Раскрылось впоследствии гибели дело.
Надежда последняя – мыльный пузырь.
Быть в браке с другим ни за что не хотела.
Монашкою скромной ушла в монастырь...

А кто бы мои километры измерил,
Какими пудами бы взвесил мой труд?!
Любовь для меня – это вечно потери,
Мой камень могильный в тайге не найдут!

И я за любовь дерзким тигром сражался,
Злым ветром овеян и солнцем палим!
В бессилии падал - и вновь подымался,
Однако за муки я не был любим!

Печален удел тех, чьи муки напрасны.
С небес голубых грёзы рушатся вниз.
В сравнении с этой любовью несчастной
Ромео с Джульеттой – лишь детский каприз!

Дивятся, услышав про это, потомки –
С пелёнок им райскую жизнь подавай.
Непрочна любовь, браки ранние ломки
И скудные чувства не бьют через край.

С подноса машина, квартира и дача –
Так гнёздышко мало-помалу совьют...
Женился с расчётом? Что ж, значит – удача!
В путь дальний за счастьем своим не пойдут!"

Вот так, озлясь на некую девицу,
Он сочинил программную вещицу,
И вдруг узнал – сия любовь воспета
В "Авосе" Вознесенским. Пьеса эта
Уже давно идёт по всей Москве!
Какой удар со стороны поэта!
"Юнона" и "Авось" ! – какие две
Отравленных стрелы! "Душа пуста,
Как лысое, в  п ы з д у, Сатурна темя
Или как крепостная нищета!" -
Сказал бы Пушкин. Саше в это время
Хотелось выпить водки или виски –
Хотя бы, б л й а д ь, из чьей-нибудь пиписки! -
Чтоб горе в алкоголе утопить,
Но был – увы! – он не приучен пить
Напитки крепкие! И с Инной не прошло
Свиданье мысленное! До горлА дошло
Дерьмо, в котором Передонов очутился.
И он, с отчаянья, предельно опростился:

Снял, пробуравив прежде от тоски
Прибором невезучим три доски,
С себя штаны, ботинки и подтяжки.
Освободился от трусов, рубашки
И прочего, зарылся голый в мох
(Почти что с головой) и чуть не сдох
От яда муравьиного! Зато
От холода и сырости вечерней
Он спасся. После Отнял решето
С малиною у девочки, наверно,
Случайно заглянувшей в его норку.
Она неслась быстрей стрелы под горку.
Съев жёлудь, он поморщился. Жука
Попробовал, но выплюнул, живого.
Порыв прохладного лесного ветерка
Донёс до Саши аромат медовый.

Он влез на дерево и выскреб из дупла
От молнии пчелиных пару сотов,
Сжевав их вместе с воском... Скоро мгла
Ночная пала. Снова, словно крот, он
Стал зарываться в мох. Внезапно мышь
Лесная прошмыгнула меж корнями
Сухого дуба. Склиф – за ней. "Шалишь"! –
Воскликнул он, обеими руками
Стал землю рыть, повизгивая, как
Овчарка Брысь, но всё ж мышА никак
Достать не смог - лишь ногти понапрасну
Сломав, лёг в позу сфинкса. Мрачный, красный
Взошёл над лесом полный лик луны.
И, лёжа, Пердунов, в корнях сосны,
Выл на луну, как пёс, самозабвенно,
Прощаясь с жизнью, суетной и бренной...

Друзья мои! Вам жаль поэта-целку,
Чья палка, может, слаще эскимо
(Когда бы в рот иль в половую щЕлку
Внедрилась!) показалась бы само-
й, к примеру, "Рыжей Кошке" Пугачёвой
(Или любой другой звезде эстрады новой)!

Но грозен перст судьбы, неумолим
Был к Передонову – и мы простимся с ним.

Быть может, в наше завтра, в далеко
Шагнёт и он через ряды веков,
Не так, как песенно-есененный правитязь,
А через головы народов и правительств,
Как Маяковский, что цедил: "ТубО!"
В Париже псам своей свирепой страсти –
Мол, "презираю я парижскую любовь,
Хоть вы её шелками изукрасьте!",
Как штабс-горлан о пробках в "Моссельпроме",
Которого найдет среди говна,
Окаменелого в совковом Вавилоне,
Потомки лет чрез тысячу – слона
Из гуттаперчи розовой (той ранней
Поры, когда дружил с ним Северянин),
Что позже, к ручке приравнявши штык,
В своём "Рено" катая Лильку Брик –
Вулкан в предгорье трусов и трусих –
Пальнул в себя – и, наконец, затих!..
      
...Тем временем спаситель Инну Обнял
За плечи нежно...

хххххххххххххххххх
...................извиваясь
От наслаждения, как дождевой червяк,
Разрезанный на несколько кусочков...

хххххххххххххххххххххх

И, чем вылизывать у патриотки клитор,
Пожалуй, лучше выжрать водки литр...
      
хххххххххххххххххх
      
...где нашел...б л й а д е й
Немало... пожирателя мудей
Могу назвать вам одного – Олега
Кузеева – его растлила нега
Плюралистическая! – и который год
Слежу за его нравственным паденьем...

ххххххххххххххххххх

Как пенис в анус...прямо в мягкий кал...
И сиплый хрип...утробное урчанье...
...и хлюпанье двух пар сосущих ртов...

ххххххххххххххххххх

...А главное - бездельники-студенты!
От них, от лодырей, страдает урожай!
У, белоручки! У, интеллигенты!
Пахать не можешь - так не приезжай
В колхоз, где ветер стУдит нам висок...
Мы скажем - бачка, урожая - йок...


И Н Т Е Р Л Ю Д И Я

Вот здесь, на самом интересном месте, обрывается сильно поврежденная, местами - изгрызенная (вероятно, абрамцевскими мышами), местами - сильно измятая, местами - испещренная пятнами разных размеров и различных оттенков цвета вустерского соуса (почему-то нередко именуемого у нас "ворчестерским"), местами - покрытая то ли ржавчиной, то ли гречневой кашей рукопись эпохального труда нашего покойного однокашника Вальпургия Шахмедузова, хотя и становящаяся всё более отрывочной и всё менее понятной, но, вне всякого сомнения, обещавшая и впредь массу утончённейших наслаждений подлинным ценителям российской изящной словесности, знатокам отечественной истории, эротоманам, труположцам, содомитам, садомазохистам, эксгибиционистам, гомопедерастам, сионистам, коммунистам, экспрессионистам и энциклопедистам всех возрастов и сословий.

Данное прискорбное обстоятельство можно объяснять дюжиной дюжин причин общественно-шизофренического, семейно-невротического, патолого-мировоззренческого, историко-физиологического, сексуально-патриотического или даже абстинентно-гносеологического свойства, но во всём этом, право же, нет ни малейшей нужды. Такое случается, когда молодость на исходе, и возникает иллюзия, будто на смену её устремлениям и идеалам приходит нечто гораздо более значительное.

На самом деле, однако, на смену молодости, как правило, не приходит ровным счётом ничего, кроме цинизма, болезней и горечи.

Как бы там ни было, всякие попытки дописать до конца поэму за нашего безвременно ушедшего друга, скрывавшегося от своей читательской аудитории, а тем самым – и от мира – за псевдонимом "Вальпургий Шахмедузов", были, по трезвом размышлении, сочтены нами, во-первых, невозможными (стиль покойного был совершенно неповторим!), а во-вторых - лишёнными смысла. Ещё раз возгласим: мир праху его! Requiescat in pace! Да будет земля ему пухом!

Всякому известно, что у произведений искусства собственная судьба, подчас более витиеватая и захватывающая, нежели у их автора. Habent sua fata libelli... Во всяком случае, жизнь творения рук человеческих куда продолжительнее жизни самого творца.

Последнее сказано нами к тому, что, хотя покойный автор настоящей Поэмы перестал существовать в нашем грубом физическом мире, это вовсе не значило, что и саму её постигнет такая же участь! Не иначе как свыше была уготована ей судьба, куда более счастливая... И, вероятно, есть перст Судьбы в том, что лакуна в конце поэмы (вероятно, сознательно уничтоженной покойным, о чем напоминали отдельные обрывки тетрадных листов, исписанные его мелким, бисерным, неудобопонятным почерком, так хорошо знакомым нам еще со школьных лет, которые так быстро летят, что их не воротишь назад!) так и осталась незаполненной при жизни уважаемого автора. И в самом деле - ведь с того момента, когда мы оставили Инну в надёжных и похотливых объятиях лейтенанта Коваленко, прошло несколько лет... И каких лет! Фатально, космогонически мутировало бытие наше! То хлюпающее клокотанье и подспудное бульканье, из коего вырождалась живая плоть Поэмы, недаром снабжённой покойным автором подзаголовком "Энциклопедия жизни совковой", подобно самой этой жизни совковой накрылось всем, чем только могло – пыздой, копытами и медным тазом...

Что нам было делать? Доводить до конца намеченные покойным автором сюжетные линии? Зачем? От внимательного читателя не укрылось, конечно, что линии эти в Поэме, в основном, функции несут вспомогательные. И если, выхваченные из живой ткани современности, любой эпизод, выражение, коллизия, физиогномия, становились символом, знаком эпохи, оставаясь, тем самым, навеки ей памятным камнем, то теперь, начни мы механически реконструировать эту отмершую, разложившуюся плоть былого лишь ради сведенья концов с концами...

Нет, из уважения к памяти нашего безвременно ушедшего друга мы твёрдо решили оставить всё, как есть! Итак, любезный читатель, перед тобой – последняя часть поэмы "Яростный стройсельхозотряд" посетившего сей мир в его минуты роковые и тихо угасшего на чердаке своей старой и ветхой абрамцевской дачи скромного служителя муз Вальпургия Шахмедузова, озаглавленная им самим кратким, но емким словом "Эпилог".



Э П И Л О Г

Вот здесь, на самом интересном месте
Я плавный ход повествования прерву.
Плодов я славы, право, не сорву,
Рассказывая, как девичьей чести
Лишали Инну в Офицерском Доме,
На дискотеках, чердаках, в говне, в соломе
(От слова "Соломея", вероятно), -
Ей это было завсегда равно приятно.

К чему теперь описывать забавы
Машутки, Аньки, Инны, бабки Клавы?
То был всего лишь дремлющий вулкан,
Нарыв, никак не могущий прорваться,
Закованный в торосы океан...
Вдруг – извержение Везувия, цунам-
и, серные дожди! И б а т ь с я-сраться...

Ну, началась, скажу вам, п о и б Е н ь
В Стране Советов великодержавной...
Какой там Пикуль с Сикулем! Гребень-
щиков с его гитарой славной
Вообразить себе такого не дерзал,
Что началось в Совке. Вам показал-
ось бы, друзья, невинною игрою
Всё то, чем мог бы напугать вас стройотряд...
В сравненье с перестройкою, "застоя
Период" был линейкой октябрят,
А шалости Тараса-пэдораза –
Картинками с бойскаутской спортбазы!

Итак, на самом  н е в ъ и б Е н н о м  месте
Прерву повествование моё.
К чему греметь кувалдою по жести,
И что нам в этой Инне, мать её?

Теперь иные времена, иные нравы...
(И, повторюсь, наш стройсельхозотряд –
Невиннейшая детская забава
В сравнении с тем офигенным  б л й а д-
с т в о м, в котором "новое мышленье"
Нашло своё живое воплощенье).

Куда там Анке - жалкой нимфоманке -
До новоявленных эрэфовских писак,
Которые, боясь попасть впросак
И не успеть кому-нибудь лизнуть
Жопень, любой отдаться рады лесбиянке
И  п и д о р а  любого славить путь!

Глянь, нынче он сосёт усы РуцкОму,
А завтра – Джугашвили иль Второму
Невинно – убиенному Царю, -
Кадит - нет разницы...Профессия такая!..
(Я не про всех, быть может, говорю,
Но многие из них сейчас икают!)

И ЖОПА с ними! Годы шли и шли.
Совок трещал, подобно старым джинисям,
Что в ювенильной, голубеющей дали
КузЕевым Олегом износилися.

Историю вы знаете: Совок
В конце концов распался, как кусок
Навоза, пересУшенный на солнце
(А проще говоря - Орду СовОчью
Давленьем внутренним Говна  Х Ю Й Н У Л О  в клочья),
И для совков померкнул свет в оконце...

Но, хоть с дерьмом его мешали целый век
(Избитую прошу простить мне рифму),
Необъясним советский человек,
Из глаз его заместо слёз сочится лимфа!

Потеет СПЕРМОЙ он; ссыт – СЕРНОЙ КИСЛОТОЙ;
МОЧА в мозгу его бурлит девятым валом;
Реакции абсурдны: СУХОСТОЙ
Ведёт к тому, что ОН КОНЧАЕТ БУРЫМ КАЛОМ...

Хоть их лет семьдесят  и б а л и  палачи,
Гноили в зоне и топтали сапогами,
Баландою кормили из мочИ,
Совки противиться руками и ногами
Крушенью ихнего любезного Совка
Пытались в идиотском исступленье.
Пускай, мол, и в десятом поколенье
Для красножопых будет жизнь сладка.

ПРЕЗРЕН ТОТ РАБ, ЧТО У ГОСПОДСКИХ НОГ
ГОТОВ ИЗДОХНУТЬ, НО НЕ ПОДНИМАТЬСЯ!

ТАКОВ И ВЕРНОПОДДАННЫЙ СОВОК...

Б Л Й А Д Ь, НА  Х Ю Й, СУКА, ТВАРЬ, И Б А Т Ь С Я-СРАТЬСЯ!

Ну, здесь уже такая  П Ы З Д А Б Р А Т Ь Я
Надвинулась на девственную Русь...
Но... я не Карамзин, друзья и братья!..
Всё это описать я не берусь.

Какие-то уроды и уродцы
Во всём винят масонов и жыдов.
Хоть понятья не имеют, кто таков
"Масон", талдычат: "иноверцы, инородцы..."

Повсюду  п и д о р ы  открыто выступают
И коммуняки на метле летают.
(Им, бесам, так положено без срока
По слову Достоевского – пророка)!

Вот журналистов оголтелый рой -
Навозных мух! - жужжит: "Хотим свободы слова!"
Всецело поглощённые собой,
Они сосать готовы у любого...

Стервятники – койоты... Сколь им люб
Практически любой смердящий труп!
(Смотри об этом выше). Тихо лая,
Интеллигенция (естественно, гнилая)
На это отвечает скулежОм
И провокационным пердежОм.

Кто ж дело делает – как водится, гонИм,
Оплёван, ошельмован, оклеветан...
Но мы на это даже не глядим –
Настолько на Руси привычно это!

Ещё один сюжет на наш пергамент:
Какой-то пальцем деланный парламент
Решает: "а) Совок восстановить;
бэ) ЗАраз, значить, перестать нам быть
Дешёвой лимитОю, и в столице
Того Совка немедля поселиться;
И вэ) Так все дела в Совке поставить
Чтоб вечно нам Совком владеть и править".

Ну, б л й а д ь, козлы, не хило порешили!
А подписали приговор времён
Бабур Исакович Совков-Джузюгашвили
И Лажа Хазмулаткина при нём.

Перед лицом подобной  С В Е Р Х Х Ю Й Н И
Хотите баек Вы про Анну или Инну?
Да ни за что на свете! Ни-ни-ни!
Что нужно Вам от дев полуневинных?

Тут потрясенья страшные грозят!
Memento mori... Morituri te salutant...
А там – какой-то стройсельхозотряд,
Где редкий фак шёл долее минуты...

Но всё же - как о стройотряде не грустить?
То ж наша юность, чистота и свежесть чувства...
А нынче... КУнэм вОрэт! Мать едрить!
В цене - не чувства, а одна "капуста"!

Судите сами. Помните ли Вы
Машуткину мамашу из Москвы?

Примерное совковое семейство
Она собою олицетворя-
ла, осуждала гневно блудодейство
И, если честно, не подозрева-
ла о грехопадении дочурки,
Которую сношали; чукчи, турки,
Удмурты, адыгейцы, бедуины,
Гориллы, шимпанзе и бабуины,
Чеченцы, майя, инки и ацтеки,
Гиг-роботы и австралопитеки...

Но мы про маму поведём рассказ.
Итак, она вполне благополучно
На тучных пажитях тунисскиих паслась
И не  в ы й о б ы в а л а с ь, говоря научно.

Как вдруг зловещий ветер перемен
Подул с обезумЕвшего Востока.
СоздАлось впечатление, что Член
Кому-то засадили в Зад с наскока.

Тогдашний наш властитель и кумир,
Чудовищной гордыней одержимый,
ЗамИшлил скромно: перестроить мир
По образцу родимого режима.

Да, сей миролюбивый Чингиз-Хан,
Безумною мечтою обуянный,
Дабы осуществить свой жуткий план,
Решил сперва пойти войной на пьяных!

Он мИшлил так: "Жыды нэ выноуваты.
Врагхы нароуда – тоже ерунда.
Мешають только Анхлыя и Штаты
И пьяницы... Ужо вам, гхоспода!

Я усЭх перехытрю, и вот тогхда-то
У вэках прослаулен буду наусэгхда!"

Мишленья нового неистов был напор.
Всем запретили пить чуть не под страхом смерти,
А виноградники пустили под топор;
Вновь хороводом взвились бесы, черти,
А стукачам - невиданный простор
Открылся в этой дикой круговерти.

Насилия, убийства и грабёж
Забыты были грозными судьЯми.
Лишь выпивка, похмелка и балдёж
Преследовались резвыми ментами.

Вот здесь-то катастрофа на семью
Тунисского шофёра накатила,
И он раздавлен был, подобно Муравью,
Которого Слониха изнасил(ов)а(ла)...

Отнюдь не всякий бы такое перенёс:
В МИД поступил подробнейший донос
О том, что он втихУю глушит виски
С супругою на пару по ночам,
Что самогонщик он, а из пиписки
Его течёт первач, а не моча.

В то время судьбоносное доносы
Решали всё. Рассеялось как дым
Благополучье. Лишние вопросы
Не задавал никто. Он стал невыездным.

Дни чёрные настали для семейства:
Друзья, знакомые от них бежали прочь,
Как от чумных, а завершилось действо
Позорное тем, что изгнали дочь
С работы выгодной – за собственное  б л й а д с т в о
И за безнравственный алкоголизм отца.
Из холодильника исчезли вина, яства,
Пришлось продать машину... Подлеца
Же, накропавшего донос сей грязный, лживый,
Как было имя?  Угадать сумей –
Как звался сей злокозненный вражИна?
А ну-ка? Правильно! Конечно же Кузе(й)-
ев старший! Сразу видно, что вендетта
Была ему приятнее минета.

...Олег отбЫл весь институтский срок
В дурдоме элитарном, и оттуда
Он вылез вялый, сонный, как сурок.
Транквилизаторов в него четыре пуда
Загнали через жопу, вены, рот,
И вышел он – ну, полный идиот.

Однако ж водки он с тех пор не пил ни грамма,
И при дворе безалкогольного "царя"
Ему светила  н е в ъ и б Е н н а я  программа
Или карьера, грубо говоря.

Отец ему купил диплом с отличьем,
И стал Олег примерный референт.
Но как в такой семье блюсти приличья:
Жена – маньячка, муж – советский импотент?

Тогда-то папочка и сочинил донос,
Который сочные плоды тотчас принёс.

Оформив с Машенькой отверженной немедля
Развод сыночка, злобный атташе,
Тем самым, и её папашу в петлю
Чуть было не принУдил сунуть ше-
ю, но папаша Машин горе
Своё решил иначе победить:
Едва лишь выдворен в Совок он был, как вскоре
С неимоверной силой начал пить.

Кто прежде мало пил – спивается мгновенно.
Так вышло и с Машуткиным отцом.
Беда!.. Мужик, как буйвол, здоровенный,
Стал походить на Тухлое Яйцо.

Несчастье не приходит в одиночку,
И очень скоро Машенькина мать
Узнала от "доброжелателей" про дочку -
О том, что дочка, мягко скажем,  С У П Е Р Б Л Й А Д Ь.

Здесь мама малость двинулась рассудком:
В слезах она носилась по Москве,
Вопя: "Моя дочурка – проститутка!", -
И волосы рвала (на голове).

Но тут одна знакомая открыла
Ей истинное положенье дел:
"Она ж не проститутка, а мудила,
Поскольку денег не берёт совсем за тел-
ом обладание с партнёров своего
Она ни пенса, ни сантима, ничего!"

"Как... Деньги? Так за ЭТО платят... ДЕНЬГИ?..." –
Задумалась семейственная мать. –
"Я и не знала... Эта ж сука ни копейки,
Ни шекеля мне не желает дать!

Не я ль всю жизнь за нравственность стояла,
Советский образ жизни защищала
И мужу-мудаку не изменяла
Ни разу я...
Теперь с меня довольно. Хватит страхов!
Отныне всё я посылаю на  х ю й
И целый мир готова перетрахать,
Как дочь моя!

Но я с умом возьмусь за это дело:
Моё, а также машенькино, тело
Послужат нам на пользу – до предела
И до черты.
Бюджет семейный снова я поправлю,
И плоть свою, и душу позабавлю,
И мужа благоверного избавлю
От нищеты!"

Итак, мать пала дочери в объятья
И, не желая тратить лишних слов,
Купила проституточные платья
Себе и ей, и был тандем готов.

Немедленно работа закипела...
Дочурка, в основном, в дому сидела,
Поскольку выпускать её опасным
Считала делом рассудительная мать:
Ведь девочка её могла напрасно
Задаром первому попавшемуся дать.

Вот мать и рыскала по разным префектурам,
Ища себе и дочке клиентуру.

При коммуняках иногда ещё стесняться
Им приходилось. Чуть ли даже не скрываться
От взглядов ханжеских дружинников, ментов,
Общественности сраной, вакханалью
Разврата собственного, Б Л Й А, двойной моралью
Прикрывшей, словно фИговым листом...

Но мать дала секретарю райкома
КаПэЭсЭс, а дочка – военкому,
И тут общественность защёлкала  и б л О м
В бессилье бешено; когда же Демократи-
я победила, а Совок распался в прах,
То нечто вроде светлой благодати
На них излилось. Позабыв последний страх,
Мать с дочерью – две боевых подруги -
НадЫбав состоятельных господ,
Оказывают им интим-услуги,
(И б я с ь  при этом в писю, жопу, рот)
И процветают: "БэЭмВэ" себе купили,
Обставили квартиру –  з а и б и с ь!
Гренландию недавно посетили,
Приобретя билеты на круиз.

Машуткин папа служит вышибалой
При них покорно, примирясь с судьбой.
Ему от жизни нужно крайне мало:
Водяры литр в день - и он женой
И дочерью своей вполне доволен.

А, между тем, военный атташе
Из МИДа почему-то вдруг уволен
Был (якобы за взятки). ЖОПЫ же-
нщинам в коммерческом сортире
Теперь он подтирает (по четыре
Рубля за ЖОПУ). Страшная судьба...
      
Но Справедливость восторжествовала:
Стукач наказан, и его борьба
Житейская среди мочи и кала
Закончилась! Россия же – жива!

Закон кармический царит
Повсюду и во всём:
В ГОВНЕ путь жизни завершит,
Кто жизнь всю был ГОВНОМ!

Пора заканчивать, но, прежде чем закрою
Я эту книгу навсегда, мои друзья,
Скажу два слова о других её героях,
О коих, право, не сказать никак нельзя.

Анюта, разведясь с кастратом Кузей,
Вернулась к Юлу. Старая любовь
Ничуть не заржавела; ейны узы
Связали их (простите рифму) вновь.

Юл, натурально, стал успешным бизнесменом:
Имеет шесть коммерческих ларьков,
Валютное кафе, в котором цены
Приводят в трепет девственных совков.

Не забывает Юл сентиментальный
И первый бизнес юношеский свой –
Тот бизнес древний, урогенитальный,
Когда он русских шлюх сводил с "фирмОй".

Теперь здесь всё серьёзно и без шуток,
И Юл, как добродетельный чабан,
Пасёт изрядную отару проституток
Иль, говоря по-новому, "путан".

Средь них и Маша со своею мамой.
По старой дружбе Юл пасёт и их.
Защитник верный, благодетель прямо!
Он маму с дочкой отличает от других:

Валютных поставляет им клиентов
И отбирает только двадцать пять процентов.
Таков наш Юл. Вот так он и живёт.
При нем ведет Анюта бухучёт.

Нэгр Соломон Банана, Инну в жёны
Взяв, в Африку Центральную отвёз.
Она поехала охотно, убеждённа,
Что муж её - Великий Вождь – богат, как Крёз...

Столица княжества, где он, во время Оно,
На наши деньги сделался вождём,
В отличие от копей Соломона,
Была дырой, тропическим дождём
Нещадно заливаемой полгода.
Дворец залупоглазого урода -
Покоился на полусгнивших сваях
Среди зловонных джунглей и болот.
Нередко хижины сшибал, их задевая
Своей могучей ЖОПОЙ, бегемот.

Вокруг кишели стаи гоминидов
И тучи кровососов разных видов,
Гориллы, крокодилы, аннунаки,
Гиены, змеи, дикие собаки.
      
Отчизна Соломона-пэдораза,
Исполненная всяческой заразы,
Именовалась Черный Канаан
(Как Роберта И. Говарда роман
Или рассказ, а может быть - новелла,
А впрочем - наплевать, не в этом дело)...

Наивной Инночке в гареме поселиться,
В огромной хижине на шестьдесят персон,
Пришлось с другими жёнами счастливца
(Которого совсем не Соломон,
А ЖэамзА КотрАша КытнетУндо
В действительности звали). Инны жизнь
Там подвергалась всякую секунду
Опасности большой - каннибализьм
У мужа в племени был крайне популярен.
Мог каждый быть изжарен или сварен
В любой момент. На белую Дун-Дун
(Или "мадаму" - в вольном переводе)
Давно облизывался племенной Колдун,
Имевший сильное влияние в народе.

Он под Вождя Великого копал -
Ведь тот забыл отеческие нравы! -
И в космополитизьме обвинял,
И в том, что интересы сверхдержавы
(То есть – ЭсЭсЭсЭр) вождю важней,
Чем процветанье Родины своей...
Чем счастье черноканаанского народа,
Его традиции, религия, свобода...
      
Колдун был абсолютно прав: КотрАша
Ещё в "Лумумбе" завербован КаГэБэ
На третьем курсе был. Разведка наша,
По правде говоря, ни "Мэ", ни "Бэ"
Добиться от агента "Соломона",
Как ни долбилась, так и не смогла,
Но Инна бедная по древнему закону
Принесена чуть в жертву не была!

(Читайте – "съедена живьём"!) Подобной жертвы
От ЖэамзЫ потребовал Колдун,
С тем, чтобы тот отведал Инну самым первым -
Во искупление греховных дел и дум.

Царёк презренный согласился поступиться
Любовью ради политических амбиций...

И Инну смерть ужасная ждала
В большом котле с водою, полном специй
Кулинарии местной. С полновесной
Железной ложкою Колдун вокруг котла,
Плясал, в котором Инночка плескалась
И тщетно выбраться наружу порывалась.

Ещё мгновение - и запалят костёр.
Шеф-повар зорю бьет на гулком барабане...
Как вдруг над джунглями застрекотал мотор.
Всё остальное было, как в романе.

Под вопли нэгров гидросамолёт
Двухместный приводнился средь болот.
Открылась дверца гидросамолёта,
И из неё верзила с пулемётом,
Как Терминатор – шасть! На спуск нажал -
И барабан навеки замолчал,
Пробитый в сорока местах навылет.
Агрессор сразу же из гидроплана вылез,
Держа наизготовку карабин,
Тогда как лётчик продолжал сидеть в кабин-
е гидросамолёта, и во время
Переговоров всё воинственное племя
Держал на мушке. Ну, а ультиматум,
Предъявленный "народным дипломатом",
Был прост: он с ходу  О Х Ю Я Ч И Л  Колдуна
Прикладом карабина по  И Б Л И Щ У,
И лишь когда четвёртая луна
Сменилась, тот смог снова жрать мясную пищу
РаздрОбленною челюстью своей...
Парламентёр ЖэАмзе меж Мудей
Без лишних слов загнал ствол карабина
Так глубоко, что мармеладная скотина
С тех пор  и б а т ь  не мог нормально, и сортир
Без посторонней помощи не в силах
Был посещать. "Друзья! Принёс я мир,
Отнюдь не меч!", - проговорил верзила,
Затвором щёлкнув. Этот аргумент
Был убедителен для мирных людоедов.
Шеф-повар цыкнул зубом, и в момент,
Мясной похлёбки так и не отведав,
Прислуга опрокинула котЭл.
И мутная волна воды с приправой,
Вкуснейшей, ароматнейшей, на трАву
ИзлИлась вместе с инночкиным тел-
ом обнажённым...А верзила с карабином,
В одно мгновенье запихнул её в кабину
Вперёд башкою. Только голый зад
Чудесным образом таким спасённой Инны
От участи стать жертвою невинной
Увидел потрясённый ЖэамзА,
Который корчился в говне, моче, блевоте
При гидросамолёта шумном взлёте...

Теперь спроси-ка нас, отпУченный читатель,
Откуда к Инне вдруг спасение пришло,
Вернее, прилетело, принесло-
сь на самолётных крыльях, ой как кстати?!

Короче, так. Майор Василий Зуев,
Законспирированный Агент КаГэБэ –
В том племени пас "Соломона", чтобы  х Ю е в
Сей  п и д о р  не продался бы нале-
во - ЦэЭрУ, "Моссаду", "Сигуранце" -
Наипоганейшей разведке на Земле! -,
"Интеллидженсу", "Штази", "БэЭнДэ",
"Сюртэ", еще какой-нибудь  п ы з д е -
Василию сменили пигментаци-
ю кожную в спецклинике Лубянки,
И стал он шоколадным, словно нэгр,
А так как он губаст, как после пьянки,
И кучеряв, аки тайваньский венгр,
Был от природы, то в охране у шамана
Он (по протекции жены того – шаманки),
Легко устроился. Коварного обмана
Никто не заподозрил. Сообщил
Майор заранее начальству про расправу,
Что Инночку ждала. Но запретил
Ему строжайше вмешиваться Главный
Куратор Африки по линии ГэБэ,
Поскольку: а) Советского гражданства
Лишили Инну за сношенья с иностранцем –
Пусть дружественным, но чужим; и бэ)
Во имя конспирации и тайны
Василию велели "лечь на дно",
А, значит, Инне было суждено
Погибнуть смертию, херовой чрезвычайно.

Риск был велик - вполне могли и с Васьки
Наделать нэгры киевских котлет.
Но у него в набедренной повязке
Вдруг начал сердце жечь зашитый партбилет!

"Какое ж вы, товарищи, Говно", -
Подумал Зуев про своё начальство. –
"Не допущу я  б л й а д с к о г о  канальства,
Чтобы какой-то шоколадный заяц,
Какой-то в жопу  Й о б а н н ы й  мерзавец,
Какой-то в рот  и б А н ы й  ЖэамзА
Съел россиянку на моих глазах!

Она, конечно, курва, дрянь и дура,
Но я  и б а л  такую агентуру,
Что заживо сожрать свою жену
Готова, только бы потрАфить колдуну"!

Конечно, сам Василий был бессилен
Что-либо ради Инны предпринять.
Но у него имелся друг, майор Мак-Киллен,
О коем тоже стоит пару слов сказать.

В соседнем племени шотландская спецслужба
Давно купила местного царька.
Без пошлой болтовни про мир и дружбу
Туда забросили геологов раска-
пывать природные богатства,
Которых в Африке, мы знаем, до хера...
Но в остальном была то жуткая дыра.
Шотландцы вдарились в немыслимое пьянство.

Следил за ними одинокий резидент
Разведки ихней – Соммерсет Мак-Киллен.
С соседом (Зуевым) он скорешИл в момент;
Они друг друга мигом раскусили.

Нередко напивались втихаря
Они средь джунглей от тоски и скуки,
Тайком мотались в город, где, куря
Дурь местную в притонах, каждой суке
И  б л й а д и  тамошней немедля под повязку
Набедренную лезли, и на ней
Народную устраивали пляску
Под боевой там-там своих мудей.

Разведчики отлично понимали
Один другого, и который год
Друг друга бескорыстно выручали,
Когда начальник требовал отчёт-
а о проделанной работе
Иль разведданных о житье-бытье
Народишка ЖэАмзы на болоте
Или шотландцев, невоздержанных в питье...

Шпиёны по-приятельски менялись
Секретами такими меж собой
С тем, чтобы в Центре поскорее  о т ъ и б а л и с ь
От них начальники. В безУдержный запой
Они срывались после каждого отчёта,
Себе не требуя ни славы, ни почёта...

И вот, к геологам шотландским поздно ночью
Явился Зуев в виде дикаря –
Весь голый, без планшета, без винтовки,
И вообще – в одной татуировке!
Все спали, кроме нескольких рабочих,
Для коих с утренней вечерняя заря
Давно уже слилася воедино
В сознании туманном. Запрокинув
Бутылку днищем в небо, горлом в глотку,
Они глушили Brandy, Scotch & Водку,
Летучих били, с пьяных глаз, мышей
(Кто - из "узи", а кто - из "калашей")...

Мак-Киллен в лагере бывал обычно трезвым.
Ему-то Зуев и поведал про свою
Несчастную землячку. "Я б отрезал
ЖэАмзе яйца! В равной мере на  Х ю Ю
Видал я колдуна и всё их племя!" –
Взревел майор – "Но мы теряем время.
Я, к сожаленью, связан, как и ты,
Политикой и сраной дисциплиной...
Но наши скОтты – бравые скотЫ,
И эту каннибальскую скотину
Уделают зараз!" Мак-Киллен в гневе
Мог вдуть самой шотландской королеве!
      
Он не боялся никого на свете –
Ни ЭнЭлО, ни алмастЫ, ни йети.
Ведь муж его сестры был Нил О’Коннор,
Скинхэд из группировки "Блуд и Гонор".

Бутылку джина выжрав, он будить
Отправился потомков Вальтер СкОтта,
Не говоря уже про Скотта Фицджеральда
И Поуля Маккартни, растудыть,
И многих пьяниц, воинов и скальдов,
Прославивших себя аж от Дакоты
До Кондопоги...Правнуки Роб Роя
С трудом очухивались после перепоя
И, наскоро приняв стакан-другой,
Отвагою воспламенялись, как Роб Рой...

Узнав о том, что в княжестве соседнем
ПоУтру должен людоедский акт
Свершиться,  р а с х ю я ч и т ь  всю деревню
Геологи, пришедшие в азарт,
Немедленно решили. Белых баб
Они не видели к тому же по полгода!
И вот, шотландцы возбудились, словно раб,
Которому забрезжила свобода...

В бой рвался каждый. Но, поскольку в самолёте –
Единственном надёжном средстве бегства
От озверевших нэгров, на болоте
Вконец свихнувшихся – лишь два имелось места,
Пришлось геологам тянуть об Инне жребий,
И двое – те, которым "повезло" –
Искать на собственную ЖОПУ приключений
Отправились, лишь только рассвело.

Всё прочее читателю известно.
Позором потрясённые вождей
Своих духовных, равно и телесных,
Отбитием у них зубов, мудей,
Нэгроиды мильонами нелестных
Эпитетов непрошеных гостей,
Похитивших их завтрак, наградили,
Но, тем не менее, покорно проводили -
От их голов курчавых пулемёт
Ни на мгновение не отводил пилот...

Дальнейшая судьба спасённой Инны
Была завидна, как ни поверни:
Её отмыли, приодели, спиртом винным
И висками отпаивали дни
И ночи, и уже через неделю
Она пришла в себя, и для постели
Вполне была готова. Благодарность
Её не ведала ни меры, ни границ.
Настолько миновавшая опасность
Её расслабила, что ни фигур, ни лиц
Своих спасителей она не различала,
Но всех их безотказно заключала
В объятья страстные, и ночи напролёт
Навёрстывала то, в чём идиот
ЖэАмза ей отказывал полгода,
Снискать пытаясь популярность у народа.

Геологи корректно и любезно
Порядок пользованья Инной навсегда
Установили жребием. Железный
Порядок тот не нарушался никогда.

А между тем, в ООН сурово осудили
Вторженье в жизнь жэАмзина села.
Шакалы-журналисты раструбили
На целый свет про "грязные дела",
Колонизаторами в Африке Центральной
Творимые. Умишком либеральным
Они тотчас прочухали скандал
И принялись с усердьем колоссальным
Размазывать свой либеральный КАЛ.

Тут и совковые очнулись идиоты
С одной мечтою: как шотландцам в ЖОПУ ноту
Протеста вставить, чтоб хоть как-нибудь
Их за Рейкьявик и за СОИ  п о д ъ и б н у т ь...

Короче, из-за Инны разгорался
Дипломатический базар или вокзал.
П Ы З Д Е ц  к ней потихоньку подбирался
И втайне оскорблённый ЖэамзА
Торжествовал победу и отмщенье,
В жены неверной возвращенья предвкушенье...

Международное Сообщество Дебилов
(А вместе с ним – весь журналистский сброд!)
Что было силы на Шотландию давило,
Грозясь, что, если Инна не вернёт-
ся к мужу добровольно иль насильно,
То Третьей Мировой не миновать,
Так как ЦэКа КаПэЭсЭс разгневан сильно,
ЭсЭсЭсЭр настроен агрессивно
И не позволит бедных нэгров обижать...

О, человечки! Где ваш образ Божий?
Я б в омерзении сломал своё стилО,
Вглядевшись в вас попристальней, но всё же
Не всё ещё протухло и сгнилО!

Нормальные ещё остались люди,
Не всяк пока ещё Совок или вампир...
И, смею верить, что, доколе так и будет,
Не сгинет наш (пусть и несовершенный) мир.

Всё шло к тому, что Инне возвращаться
В гарем КотрАшин и его Котёл
Придётся...Только с этим примиряться
Не собирались вечно пьяные геол-
оги, и, распознав угрозу,
Над Инною нависшею, майор
Мак-Киллен, ненавидя жизни прозу,
Воскликнул: "Полно гнать туфту и вздор!"

И в стиле Бёрнса Роберта он крикнул:

"И Б А Т Ь, КОПАТЬ И НЕ РАБОТАТЬ ТЫЩУ ЛЕТ!!!"

Он не был ни Эсхилом, ни Периклом,
Но получил желаемый эффект:

Геологи немедля забастовкой
Начальству пригрозили своему.
А это было сущей мышеловкой
Для ихнего начальства, потому
Что ни в Шотландии, ни в Штатах, ни в БогОте,
И ни в Стране Советов, растудыть,
Квалифицированных кадров не найдёте
Вы быстро, чтобы сразу заменить
Геологов, чтоб гнили на болоте
Центрально-Африканском..."Волчья сыть!" –
Ругнулся шеф конторы ихней по-шотландски. –
"Мы, эдак, вылетим в трубу из-за возни
Вокруг совковой этой пэдоразки!
Убытки нам такие ни к чему.
Но ничего. Контрмеры я приму..."

И принял, закулисный воротила:
Газетчикам в момент заткнули пасть
(Кому - деньгами, а кому - свернули рыло),
И пресса тут же дружно принялась
Талдычить о гуманности, свободе;
Общественных движений миллион
Настаивал на новом, б л й а, подходе
К отважной девушке, которая "Юньон-
у Джеку" отдалася (под защиту)...
И тут же, чтоб всё было шито-крыто,
И Б Л О  заткнули и совковым мудакам.
Как это удалось? Домысли сам!

Одно скажу, что лидера Советов
В один из ихних университетов
Почётным доктором избрали вдруг тогда...
И было чистым совпаденьем, господа,
Что в тот же день совковый МИД про Инну
Забыл вчистУю! Даже Боровик,
Что лишь вчера ещё язвительно-ехидно
Шпынял "агрессоров", вдруг погрустнел и сник.

И, более того, вождя КотрАшу
Вдруг как бы перестали замечать...
Но пэдораз никак не мог понять,
Что слишком круто заварилась каша...

В ООНе начал он качать свои права,
Х Ю Й Н Ю  какую-то писал во все газеты
И утверждал, что "лживая Москва
Своё не держит слово". Но Советы,
Обидевшись на эту клевету,
Сказали: "Баста"! И агента "Соломона"
Велели вывести в расход, как мудозвона,
И подвести под гнойным  п и д о р о м  черту.

Майор Василий Зуев с наслажденьем
Исполнил над ЖэАмзой приговор,
А заодно и Колдуна с остервененьем
И ненавистью в порошок растёр,

Осиротевшее жэАмзиное племя
Среди болот оставив подыхать
От лихорадки Е б о л ы (в то время
Как раз начавшей по всей Африке гулять).

А Инне, между прочим, подфартило,
И жизнь её с тех пор текла совсем
Иначе, ибо Инна кайф ловила
В счастливейшей из западных систем.

Повсюду стало чрезвычайно модно
За Инну заступаться с той поры.
В Европе и в Америке свободной
Её мечтали вывесть из игры
Сил тёмных, коих жертвою безвинной
Отныне Инну каждый почитал,
А также – настоящей героиней,
Что рисковала ради идеал-
ов и свобод здоровьем, жизнью
Заради торжества капитализьма...

...Ей предоставили шотландское гражданство
И статус беженки, и пенсию, и счёт
В Шотландском банке...Гляньте-ка, на пьянство
Уже отцу она в Россию деньги шлёт.
А после мама с папой приезжают
К ней в Эдинбург. Она их принимает,
А вскорости счастливая семья
Соединяется, и льётся слёз струя.

С тех пор её отец по Эдинбургу
БлудИт, - гомеро-джойсовский герой -,
Или, подобно достославному Панургу,
Стремится заблевать весь Шар Земной.

Его жена – совсем как Пенелопа –
Супруга милого до самой зорьки ждёт
И, памятуя об его чадящей ЖОПЕ,
Почти совсем философа не бьёт...

А Инна наслаждается покоем.
Растит двух удивительных детей:
Один, скорей всего, ЖэАмзин (ибо чёрен),
Другой – шотландец (непонятно чей)...

Все счастливы, довольны – слава Богу!
Всё хорошо, что кончилось ништяк!
А мы вернёмся на родимую дорогу,
В Россию, сердцу милую. Вот так.

Дружок наш Быдло записался в рэкетиры
(Иль в рекитёры –  х ю й  их разберёт!),
И, хоть по-прежнему заблёваны сортиры,
Вся эта нечисть припеваючи живёт.

Упырь заделался народным депутатом,
Типичным дрессированным совком:
Готов кунять, пердеть, дрочить, ругаться матом
И проливать – чужую(!) – кровь за "Белый Дом".

Он за любую лишнюю копейку
Готов хоть Родину, хоть мать свою продать,
А коль завидит вдруг яврея иль яврейку,
Так сразу кончит! Вот ведь Сука-Б Л Й А Д Ь...

Склиф-мастурбатор, что мечтал обспЕрмить Инну,
Заделался гламурным кутюрье.
Он манекенщицам своим кончает в спину,
А манекенщикам – на их дезабилье...

Тарас подался в ГОМОНЕФОРМАЛЫ,
Где жизнь его приятна и легка;
А Гена, - вот покладистый был малый, -
Словил СПИДок. Помрёт наверняка...

Арчил – таки в Москве обосновался,
Хотя квартиру и пришлось ему отдать.
Торгует водкой он палёною. Финансы
К нему текут рекою! РотЪ  И б а т Ь...

Сандро чуть было не зарезал Теймураза
За то, что тот на дочери обхаза
Жениться вздумал... Й о б а н н а я  жизнь!..
Здесь друг идёт на друга, брат на брата,
Здесь человек отскрёбывает слизь,
Оставленную нам Совком проклятым.

Мне жалко поколенья моего
Загубленных талантов и надежды
Несбывшейся – ведь Хама торжество
Пришлось на нашу юность, а невежды,
Ханжи и стукачи справляли бал,
И каждый сам себя, как мог, спасал.

На нашу зрелость пало время страха,
И лицемерия всеобщего позор
Нас не минУл. Железная рубаха
Цинизма хладного спасала нас с тех пор.

Но этот холод убивает чувства
Живые, сильные, отвагу и мечту...
Мы мало сделали для славы, для искусства
И Вечности...Что ж, канет в пустоту
Всё, что дано нам было от рожденья?

Иль, может быть, напишут средь могил
Пропавшего без вЕсти поколенья

С иронией: "БЛАЖЕН, КТО ПОСЕТИЛ
СЕЙ МИР В ЕГО МИНУТЫ РОКОВЫЕ.
ПРОЩАЙТЕ, ДЕТИ ЖАЛКИХ ЛЕТ РОССИИ.
ПОКОЙТЕСЬ С МИРОМ. МИР ВАС ПЕРЕЖИЛ"?


4. 3. 94 (11 ч. 05 м.)
МОСКВА.


ПРИМЕЧАНИЕ

В качестве иллюстрации к поэме мы поместили в заголовке подвергнутый нами цифровой обработке рисунок покойного Вальпургия Шахмедузова, озаглавленный им "Парил над Ахтубою гнус кровососущий..."


ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Последнее (вероятно, предсмертное) стихотворение
безвременно ушедшего от нас Вальпургия Шахмедузова

Я проснулся в замке в жопу,
Поблевать пошёл во двор.
В полумраке я увидел
Чей-то смутный силуэт.
Не подумайте дурного -
Пэдораз пришел потом!
Просто в нише на стене
Висел родительский портрет.

Я по лестнице спустился
(Я ещё хотел блевать).
В галерее вдруг раздался
Чей-то приглушённый стон.
Не подумайте дурного -
Пэдораз пришёл потом!
Это конюх судомойку стал  и б а т ь.

Наконец во двор я вышел,
Собираясь поблевать.
Из-под лестницы донёсся
Шорох и негромкий треск.
Не подумайте дурного -
Пэдораз пришёл потом!
Это дочка мажордома села срать.

Я над ямой наклонился,
Чтобы вдоволь поблевать,
И два пальца в рот засунуть
Я успел себе как раз,
Но...меня уж извините,
Появился пэдораз -
И давай меня по-всякому  и б а т ь!

Поутру я просыпаюсь -
Вся заблёвана кровать.
На стене висит по-прежнему
Родительский портрет.
Тщетно руки простираю -
Пэдораза рядом нет!
Неужели это мне
Приснилось всё в кошмарном сне?!

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Авторство публикуемой нами ниже мини-поэмы "Садко" также приписывается Вальпургию Шахмедузову (хотя это и оспаривается целым рядом лиц). Однако, поскольку ее рукопись была найдена нами в бумагах покойного на чердаке заброшенной абрамцевской дачи нашего покойного одноклассника и друга, мы помещаем ее в качестве приложения.

"САДКО"   

Три дня не унимается,
Бушует океан.
Как  х ю й  в  п ы з д е, болтается
Корабль из дальних стран.
В каюте класса первого
Садко - богатый гость,
Х ю Ё м  колотит по столу,
Срывает свою злость.
"А ну-ка, б л й а д и  сраные,
Послушайте меня,
Из денег, в воду брошенных,
Не вышло ни  х ю Я.
Мозгами пораскинул я,
И вывод мой такой,
Что жертвы человеческой
Царь требует морской.
Эй, слуги мои верные!
Эх, мать вашу етИ,
Давайте кинем жребий мы,
Кому на дно идти!"
Вот жребий они бросили,
И стало всем легко -
Ведь жребий выпадает
Зачинщику Садко.
Садко в дорогу дальнюю
Берёт свой чемодан,
Две дюжины гондонов
И книгу (Мопассан).
Садко залез на мачту
И в океан - бултых!
Мелькнула жопа с яйцами,
И океан затих.
Садко плывёт, волнуется -
Какая глубина?
Навстречу ему движется
Огромный ком говна.
И вот Садко, как  й о б н у т ы й,
На дне морском стоит.
К нему, мудями шлёпая,
Плывёт огромный Кит.
Плывёт и вертит жопою -
Знать,  н а и б а л с я  всласть.
"Скажи,  р а з ъ й о б а  водная,
Как мне к царю попасть?"
Кит пёрнул  о х ю и т е л ь н о:
Доедем как-нибудь.
Поел, попил, посрал, поссал -
И тронулися в путь.
Кит-рыба едет медленно,
А ехать далеко.
На все четыре стороны
Любуется Садко.
Под кустиком коралловым
Мелькнуло божество -
На вид как будто женщина,
Морское существо.
Всё вправду, как у женщины -
И буфера, и нос,
Но к жопе незаметно ей
Приделан рыбий хвост.
Под кустиком коралловым
И б ё т  медузу рак,
Рачонок надрывается,
Кричит ему: "Мудак!"
И видит он картиночку,
Достойную пера:
Невинную сардиночку
И б у т  два осетра.
А вот ещё картиночка,
Совсем наоборот:
Малюточку-сардиночку
Огромный кит  и б ё т.
В кустах  и б у т с я  окуни,
А   й о б а н н ы й  карась
Пердит от удовольствия,
На щуку взгромоздясь.
Ворота золочёные
Стоят, как якоря.
С  х ю я м и  надрочёнными
Плывут два пескаря.
Садко сидит на дне морском,
Шлифует жопой грязь,
А сзади потихонечку
И б ё т  его карась...
И вот, на берег выброшен
Садко крутой волной,
С   р а з ъ й о б а н н о ю   жопою,
С разбитой головой...