5th Crusade Глава 5 Край мира

Холодные, тягучие воды северных морей казались полными мрачной неведомой силы. Медленные волны катились по морю с неустанным усердием, но так, словно не по собственной воле. В ночные часы, когда небо серело, но не темнело до черноты, а иногда и днём, при свете чистого арктического солнца, природа щедро удивляла сюрпризами. То ветер с побережья приносил еле уловимый запах хвои, то рыхлые штормовые тучи сыпали снегом в теплый летний день. Ночами холод пронизывал одежды насквозь, и рыцари Пенталя пытались побороть стужу, как умели. В дневное время сержанты устраивали ратные тренировки, а по ночам воины кутались в шерстяные одеяла и шкуры, жались друг к другу и молили Иисуса о снисхождении.
Иногда под утро людей находили в молитвенных позах. Тела смерзались в бесформенные глыбы, так что нельзя было сразу понять, кто отдал Богу душу. Волосы мертвецов шевелились под ветром, словно оборванные нити нищенских одеяний.
Некоторым везло, и они продолжали жить. Стонали от боли в отмороженных руках и едва не теряли рассудок. Духовники и сержанты изо всех сил старались поддержать дух войска и сами пытались побороть отчаянье. Бог посылает испытания твёрдости духа и веры. Воинам Господа не к лицу сетовать на тяготы, когда впереди обещанный Рай.
Да, путь через северные воды оказался гораздо труднее и дольше, чем предполагали в начале экспедиции. И всё же о возвращении назад не могло быть и речи. Раз корабли плывут вдоль края земного диска, значит, Восток становится ближе с каждым днём.
То, что горизонт обрывается границей мира, понимали все. Да и могло ли быть иначе?
Никогда в истории люди ещё не заплывали так далеко на север, и капитаны кораблей в суеверном страхе правили суда как можно ближе к берегу. Только в этом диком, околдованном холодом краю царило запустенье. Не было даже деревьев. Суровая тундра оказалась скудна на дичь, только с водой проблем не было. На побережье попадались многочисленные реки, ручейки и озёра, а также широкие пасты твёрдого как лёд, крупнозернистого снега.
Впрочем, в небе над суровым тундровым краем появлялись не только стаи крикливых чаек и филигранные узоры высоких облаков. Путешественники наблюдали за берегами, усеянными выбеленным морем плавником, и в некоторых местах плавника было меньше.
Над чередой прибрежных сопок вились тонкие столбики дыма. Даже в этом негостеприимном краю жили люди.
Давно известно: были бы люди, а у рыцарей найдутся средств убеждения. Можно договориться подобру, а не получится, спор выиграет меч.

Саймон одним из первых вызвался спуститься на береге. Многие хотели размяться на суше, поглазеть на диковинных дикарей, у каждого имелись личные цели. Священники жаждали обратить бедняг в истинную веру, а простые крестоносцы хотели сытной еды, выпивки и женщин. Командиры утихомирили буянов, и решили все споры старым способом: игрой в кости. Официально азартные игры держали под запретом, но кое-где людям дали послабление. Предводители похода делали вид, будто ничего не замечают.
Но Саймону в кости никогда не везло, и остался бы он на ладье, но вмешался фон Эшенбах и просто сказал:
- Этот госпитальер нужен мне на берегу.
Зигфрид очень хотел воспротивиться, но промолчал. И не только потому, что приказы капитана не подлежат обсуждению. Молодой де Руж прилежно осваивал грамоту, и уже этим по мнению абиссинца заслуживал уважение. Чернокожий гигант недолюбливал нагловатого Саймона, но капитан приказал опекать сироту, а Зигфрид привык выполнять приказы.
Странный тамплиер тоже сошёл на берег, чтобы принять участие в заготовке припасов.

Среди рыцарей Пенталя не было учёных схоластов , поэтому чужие обычаи и культура дикарей мало кого волновали. Саймон мельком оглядел шатры из шкур, посмотрел на узкоглазых северных сарацин, а думать и сравнивать предоставил другим. Госпитальер старался не попадаться на глаза сержантам. Исхитрился ускользнуть от трудовых обязанностей и занялся более важными делами.
Первой радости, то есть выпивки в селении не было, но Саймон успел отвыкнуть от пьяной диеты, и почти не расстроился. Вторая радость водилась в изобилии, да и кто бы стал возражать рослому воину в кольчуге и при оружии? Саймон осмотрелся наметанным взглядом и сделал выбор. Косоглазая девка, которая ему приглянулась, сама была не против поразвлечься. То ли муж, то ли старший брат пытался помешать, но госпитальер с лязгом потянул меч из ножен. Дикарь не стал настаивать.
Люди племени гостеприимно встретили крестоносцев. Несмотря на разницу в речи торговали бойко, хотя и кричали друг на друга, если для понимания не хватало жестов и счёта. Металлические ножи, наконечники стрел и верёвки меняли на дичь, рыбу и меховую одежду.
Храмовники запретили обижать туземцев, так как рассчитывали на миссию истиной веры. Пока на улице шли торги, в шатре вождя происходили переговоры на самом высоком уровне.
О чём говорили в шатре, и верны ли слухи о подаренном вождю бочонке вина, Саймон не знал. Черноволосую девчонку он потащил за собой прочь из поселения, благо местность вокруг была холмистая, да и погода теплом порадовала. С пополнением запасов провозятся до позднего вечера, а то и до утра. Вряд ли его кто-то хватится, рассудил себе Саймон, и не ошибся.

Поздним вечером госпитальер подсел к костру на окраине селения. Зигфрид не проронил не слова, хотя догадывался, что в суете по делу высадки Саймон не участвовал. Зато весело провёл время наедине с дикаркой, в этом у Зигфрида сомнений не было. Сержант передал госпитальеру плошку с горячей похлёбкой, но тут заметил бурое пятно на рукаве рубахи Саймона.
Абиссинец крепко схватил госпитальера за руку.
- Эй, сержант Зигфрид, полегче, - рассердился Саймон.
- Что ты с ней сделал? – прохрипел чернокожий.
Саймон пожал плечами и отвернулся к еде.
- Я повторяю вопрос второй раз, - тихо проговорил Зигфрид и сильнее сжал руку.
Госпитальер стиснул зубы от боли, но не пошевелился. Когда боль стала нестерпимой, он вздохнул и сказал:
- Ну да, я её прирезал. Так она всё равно бы сдохла рано или поздно. А кому она тут нужна, сам посуди? Это маленький посёлок, её тут потом будут пинать на каждом шагу, мол, отдалась, позорная потоскуха. А то если понесёт, вообще беда. Им бы тут своих малявок прокормить.
- Ты её взял, а потом убил! – абиссинца помутило от призрения, и он оттолкнул от себя Саймона. Горячая еда расплескалась по земле.
- Сержант, она же не христианка, а дикарка! Всё равно ей прямо в ад после смерти, какая разница, раньше или позже? Или я не прав?
Зигфрид стиснул зубы и отвернулся.
Пока происходила эта странная беседа, Персеваль лежал у края света от костра под шкурой. То ли спал, то ли молча слушал.
Саймон не стал вникать смысл рассерженного шепота, с которым Зигфрид отозвался о его выходке. Обычно добропорядочные христиане не говорят таких слов.
А может, и правда зря убил, мельком подумал Саймон, зачем лишний грех брал на душу?
Мысленно Саймон махнул рукой, какая разница? Раз он крестоносец, всё прощается. А то что бы он делал с девчонкой? На ладью не возьмешь, а потом каково будет знать, что ею пользуется кто-то другой? Саймон, всё взвесил и признал свой поступок правильным.
А вот еду ему стало жалко. Госпитальер наклонился к земле и стал выбирать кусочки мяса почище. Сдувал и соскребал с них мусор, затем отправлял в рот.
Саймон возился с рассыпанной едой и не видел, как у него за спиной Зигфрид вытащил стилет из ножен. Взвесил на ладони, поднял повыше, примерился. Рука замерла в воздухе, и отблеск огня чиркнул красным по острому металлу. Сержант тяжело вздохнул и передумал. Убрал оружие в ножны, пересел чуть в сторону, скосил взгляд на ворох шкур у края стоянки и встретил внимательный взгляд тамплиера.
Несколько мгновений они молчали, а потом Зигфрид спросил:
- Ты бы остановил?
- Тебя или его? – тихо отозвался Персеваль.
Абиссинец нервно сглотнул.
- Меня.
- А зачем?
Встречный вопрос поставил Зигфрида в тупик.
- Ты тоже этого подонка терпеть не можешь.
Тамплиер громко вздохнул и приподнялся на локтях. Подтянулся к костру, бесстрастно оглядел неэстетичную трапезу Саймона и проговорил:
- Он не виноват. Что взять с бедного сироты? Чему-то монахи научили, но у него нет ни совести, ни манер, хотя мозгов хватает. Писать вот научился, надо же, - Персеваль откашлялся, - А я вот не осилил.
- Ты не ответил, тамплиер, - напомнил Зигфрид.
- Это тебе так кажется. Но не ты остановился, а тебя остановил Господь. Скажи мне, что моё желание в сравнении с Его волей? Но я тебе признаюсь, мелькнула мысль, что надо бы тебе помешать.
Чернокожий гигант хотел было что-то добавить, но осёкся. А ведь Саймон-то лишь раз посмотрел в их строну. И то в начале разговора, будто и не о нём шла речь.
- Откуда ты знаешь абиссинский?
Персеваль рассмеялся.
- Я же тамплиер, Зигфрид. В своих скитания я многое повидал и понял. Можно сказать, набрался мудрости. Сколько сумел, столько и набрал. На вашем языке говорить выучился.
- Знаешь, а мне кажется, - сержант медленно подбирал слова для робкой и непростой мысли, - Ты всё время чего-то не договариваешь, или ждёшь, как додумает собеседник. Ты либо дурак, либо наоборот. Я тебя никак не могу понять. Только беседую с тобой, и каждый раз потом чувствую себя недоумком.
Тамплиер едва заметно улыбнулся, пожал плечами и потянулся за едой.

О происшествии на берегу быстро забыли, сделали вид, будто ничего не случилось. Убийство убийством, но люди племени понимали соотношение сил и не решились выдвигать обвинение. Да и воинство Пенталя прежде всего было братством, а братство в понимании крестоносцев значило больше, чем жизнь одной язычницы.
Зигфрид не стал обсуждать инцидент с Конрадом. По молчанию капитана абиссинец понял его точку зрения. Саймон - боец, способный драться мечом и привести экспедицию к победе. Остальное - его личное дело, а потом на всё воля Господа. Чернокожий гигант обдумал ситуацию, перекрестился и помолился за душу убиенной. Она лишь не успела стать христианкой, разве это её вина?

Через два корабли загрузили припасами, и экспедиция продолжила путь. Береговая линия ползла унылым серым пейзажем, в некоторых местах лежали вековые снега. Беспощадный ветер бросал в людей холодные брызги, сбивал с ног и насквозь пробирал холодными ударами в лицо. Свирепые волны долбили борта судов, взлетали в небо от соприкосновения с древесиной, падали сверху тяжёлым ледяным дождём.
Даже самые решительные и отважные теряли присутствие духа, всё меньше оставалось тех, кто верил в успех.
Внезапно всё кончилось.
Корабли наткнулись на изгиб земли, за которым распахнулся спокойный простор бескрайнего моря. Ещё вчера моряков не покидало чувство, будто корабли плывут всё дальше на север. И вот прямые лучи солнца сквозь тучи указали туда, где в дымке терялась линия земли. Земля повернула к югу.
Люди с трепетом и благодарностью пали на колени, чтобы воздать молитву Господу. Самые суровые воины шептали простые слова и плакали как дети. Холодный воздух прикасался к обветренным лицам, почернелым от долгих дней под ясным солнечным небом. Но ветер не просто принёс облегчение тем, что успокоился, он притащил едва уловимый след тепла, намёк на прогретый солнцем воздух. Там, куда светило солнце, лежали далёкий юг, восток и цель самого похода.
Саймон без особого труда перенёс суровый морской путь. Британская земля, где он вырос, была не очень гостеприимным краем, да и сиротская жизнь приучила к терпению, привила навык выживания. Зигфрид и Конрад, ветераны Палестинских походов, оставались бесстрастны. Они мужественно терпели даже тогда, когда от дыхания усы и бороды смерзлись ледяною коркой. А вот Персевалю сильно досталось. Он и держался молодцом, и одежда его в пример многим была приспособлена к северным невзгодам. В одну из холодных ночей судьба не пощадила тамплиера. С тех пор бедняга заматывал обмороженное лицо шарфом, обвязывал тряпьем руки, и редко принимал участие в ратных упражнениях. Резкие движения причиняли нестерпимую боль. Конрад хмурился, когда смотрел в его сторону. Конечно, он не видел Персеваля в настоящем деле. Только опытный воин многое понимает уже по тому, как человек двигается. Раньше Персеваль стоил пятерых, а теперь он один из немногих, на кого стоит рассчитывать в трудную минуту. Около половины рыцарей на ладье Конрада пострадали от холода, да и на других судах было ничуть не лучше. Командиры приуныли, но в Палестине жара и болезни приводили к более тяжёлым потерям. Стоило ли ждать чего-то другого? Кругом природа чужой, враждебной земли. Какое ей дело до человеческой слабости?
Как не странно, лошади на крупных транспортных судах почти поголовно пережили холод. В тесных денниках воздух пропитался вонью и сыростью, но теснота помогала хранить тепло. В холодные ночи люди перебирались к лошадям, и там во тьме и качке живые существа жались друг к другу. Самые брезгливые быстро перестали брезгать, от постоянного конского запаха. Всё лучше, чем сгинуть под холодным штормом.

После недолгого совещания капитанов корабли легли на новый курс, к югу. У капитанов не нашлось ни карт, ни опыта плаванья в этих морях. Ориентация по звёздам - удел немногих умельцев, да и от них немного толку. По всем прикидкам они должны свернуть на юг ещё пару лун назад, а произошло это только теперь.
Пока суда огибали мыс, моряки и рыцари до боли в глазах смотрели на северо-восток. Что бы там не мерещилось людям в дымке, это край земного диска. Ни за какие богатства мира капитаны не повернут суда в ту сторону. Но все как один продолжали разглядывать горизонт.
- Где-то там небо соединяется с землей, - шепнул Саймон.
Персеваль стоял рядом, он согласно кивнул.
- Странно, да? – госпитальер закусил обветренную губу и сощурился от ветра, - Так близко край мира, а мы никогда не узнаем, какой он, этот край.
- Мы тут первые, - прохрипел из-за шарфа Персеваль, - Нас запомнят потомки. Скажут, вот эти люди дошли до края Мира.
- Земля! - крик раздался совсем близко.
Саймон вздрогнул и обернулся.
Старик в поношенной накидке судорожно хватался одной рукой за снасти. Другая его рука, костлявая, вся в старческих пятнах, с какой-то исступлённой дрожью тянулась к горизонту. Туда, где дымка прятала неведомый край.
- Эй, ты говоришь какую-то ересь, - недовольно огрызнулся Саймон, - Там ничего нет, это край земли.
- Нет! – отчаянно замотал головой старик, - Я слышу крики чаек. Они летели оттуда! Там земля, это не та земля, вдоль которой мы плывём. Они прилетели из-за моря.
Персеваль тихо усмехнулся.
Слишком уверенно усмехнулся, подумал Саймон. Прежде, чем госпитальер развил мысль дальше, тамплиер произнёс:
- Пусть думает, что хочет. Слепой старик, бедняга. Мерещится ему.
Рядом стояли другие люди, и с разных сторон послышались беззлобные смешки. Кто-то вспомнил о том, как слепец, бывало, ошибался с погодой. А вот про то, как часто предсказывал шторм, все легко забыли.
- Да нет же, нет! – старик со злостью огляделся по сторонам. Белёсые глаза, затянутые недугом, переполняла ярость, - Ну сбейте её, одну из чаек. Кто тут меткий стрелок? Вскройте брюхо и посмотрите, что она ела на завтрак. Голову даю на отсечение, тут, - он махнул рукой на берег, вдоль которого плыли ладьи, - Тут такой пищи нет.
- Спятил, - заметил кто-то.
Новая волна смеха прокатилась по толпе.
Но смеялись не все. Персеваль с прежним усердием стал разглядывать горизонт, ухватился за канат и привстал на борту. Не смеялись храмовники. Они моментально поняли, какую силу обрела шальная мысль. Однажды высказанная, она теперь надолго отравит умы. И так войско на грани открытых бунтов, а тут ещё новая ересь.
Не смеялся Саймон. Вряд ли он понимал, что им движет. Какой-то странный, инстинктивный порыв, больше похожий на выпад раненого зверя, чем на фанатичный всплеск эмоций.
- Еретик! – проревел госпитальер и выхватил меч.
Никто не успел опомниться, как лезвие пронзило плоть и повернулось внутри. Госпитальер с усилием вернул клинок наружу.
Тело слепца осело на доски с глухим ударом.
- Он еретик! Друидские обряды творить вздумал, наглец! – проворчал Саймон.
Его трясло, и вряд ли он понимал причину внезапного порыва. Так нежданно он получил признание в глазах храмовников, но вряд ли его цель была осознанной.
Сквозь тишину поражённой толпы пробился Конард, за ним Зигфрид. Обычно капитан был непоколебим и спокоен, но в этот раз он был готов обрушить весь свой гнев на выскочку де Ружа, и даже память об отце не спасла бы смутьяна от наказания.
Но Конрад умел оценивать ситуацию. Он быстро заметил, как свысока смотрят храмовники. Растерянные лица рыцарей и матросов отразили готовность принять любую из сторон. Капитан не мог допустить бунта.
- Выбросить тело еретика за борт, - скомандовал капитан, - Саймон, ты не имел права судить и убивать. Ещё раз так поступишь без моего ведома, и тебя казнят. Ясно?
- Да, капитан, - Саймон поклонился и побледнел. Госпитальер стал постепенно понимать смысл ситуации. В другой раз Зигфрид убьет его за малейшую провинность, и Конрад уже не вступится. А как поступят храмовники? Папские гвардейцы привыкли разменивать жизни на медную мелочь. Разве они вступятся за госпитальера с невнятной родословной и крайне сомнительной репутацией?
Саймон попытался найти поддержку у тамплиера, но Персеваль отвернулся к морю. Он не был настроен на разговор с «идиотом». Может, слово и не прозвучало, а Саймону просто послышалось в шуме ветра?
- Ладно, - пробурчал себе под нос госпитальер, - Пойду, запишу, что ли. Как убил еретика. Упокой Господи его душу.
Рыцари и матросы расступились.
- Не надо, - Конрад ткнул локтем абиссинца, когда тот сжал рукоять стилета, - Даже такой придурок сейчас кстати. Впереди сарацины, и с ними будет война. Он нам ещё пригодится.

Саймон остался наедине со свитком пергамента и мыслями. Волны стучались в борт ладьи размеренно и лениво. Ярость северного моря успела стать одной из привычных невзгод, и вдруг осталась позади. В такую погоду самое время сидеть на месте гребца, аккуратно выводить стилом стройные буквы. Ещё вчера Саймон много бы отдал за этот уют, за безмятежное спокойствие.
Мысль не шла. Застряла где-то, словно заноза или пакля с узелком в древесной щели. Чем сильнее тянешь, тем больше сопротивляется.
Он просидел над свитком несколько часов, но так и не вывел ни единого слова. А вокруг протекала вялая суета морских забот. Ветер гудел снастями и усердно наполнял паруса. Он гнал суда к югу, так что морякам и рыцарям делать было нечего. Суда шли быстро без помощи гребцов.
Госпитальер выбирал то одну фразу, то другую, но всё выходило как-то коряво и не к месту. Он мог бы написать просто и буднично: сегодня я убил еретика. А разве в этом дело? Разве об этом скребётся внутри аморфная, ещё бестелесная мысль? Что-то подтолкнуло госпитальера.
«Сегодня я убил белоглазого».
Саймон перечитал и засмеялся. Он давился смехом несколько минут, и рыцари поглядывали на него с опасением. Кто его знает, что у Саймона на уме? Ударит мечом, а уже потом разберётся, еретик или не еретик. Один раз сошло с рук, как знать, не сойдёт ли снова.
А ведь верно, слепой старик был белоглазым. Катаракта обезобразила глазные яблоки, украсила лицо маской демонической злобы. Это и подтолкнуло Саймона к убийству. Естественная реакция на непривычное и вроде бы чуждое законам природы. Между тем госпитальер побаивался абиссинца, знал его крутой нрав и понимал, что в этот день навсегда лишился опёки Конрада. Маленькая, оригинальная месть абиссинцу. Вряд ли он прочтёт эти строчки, а если прочтёт? Спросит или сразу снесёт голову? Саймон представил, как Зигфрид прочитает «убил белоглазого», нахмурится и посереет от злобы.
Не выдержал и снова засмеялся.
- Мне кажется, ты так ничего и не понял, - проговорил Персеваль и сел на скамью рядом с Саймоном.
Госпитальер почесался в неухоженной бороде, кое-как унял смех и уставился в лицо тамплиеру.
- А что я не понял? Он был еретик. Это ясно, как день. Капитан на меня разозлился, и в следующий раз накажет по всей строгости. Я не дурак, и теперь стану вести себя осторожнее. Что ты имеешь в виду?
Вопреки желанию прогнать Персеваля, попросить не мешать вести походные заметки, Саймон так не поступил. Голос обмороженного рыцаря как-то особенно глубоко прозвучал из-под шарфа, и тем озадачил госпитальера.
- А ты не боишься суда совести и сердца, Саймон?
Настроение писать куда-то улетучилось, он свернул пергамент и убрал записи в походный тубус. Подождал, вдруг Персеваль ещё что-то скажет.
- Ну хорошо, - Саймон втянул воздух сквозь зубы, - Давай поговорим об этом, если тебе хочется. Ты такой бывалый, мудрый путешественник. Опытный, умелый воин. А я ни разу на войне не был, всю жизнь прожил в аббатстве, бегал по окрестным кабакам. Я должен приклониться перед мудростью твоих речей? Ты даже читать не умеешь!
- Какой же ты болван.
- А ну-ка повтори, что ты сказал!
Саймон встал и потянулся за мечом, а тамплиер тихо рассмеялся. Госпитальера это просто взбесило.
- Давай, мужик. Ты самый крутой, да? Я сейчас дважды слышал оскорбления. Третьего раза не будет.
Персеваль даже не шелохнулся.
- Узнаю манеру, у Зигфрида подцепил? Тебе бы его учтивости поучиться, ну да Бог тебе судья. Саймон, я не хочу тебя убивать. Но ты умрёшь прежде, чем вытащишь меч. Не искушай, - тамплиер говорил тихо, а Саймон слышал каждое слово, он и не заметил, как затаил дыхание, словно в страхе что-то пропустить, - Даже если ты достанешь меня первым, подумай о последствиях. Сколько ты проживёшь после моей смерти? Кто тебя защитит от гнева тамплиеров? Я же не просто Персеваль, я рыцарь ордена.
- Ну, вообще-то я тоже. Рыцарь. Ордена, - неуверенно сказал госпитальер.
- А как ты думаешь, чью сторону примет Конрад? Он капитан на этом бревне, Саймон, и тут у него даже храмовники ведут себя тихо. Они тебя не защитят. Отдадут на растерзание тамплиерам, а там не любят долгих разговоров. Пойми, не пугаю я тебя, а просто поясняю ситуацию. Ты же и сам не дурак. Сядь лучше.
Саймон медленно выдохнул и сел на скамью гребца.
- Ну, так что ты хотел мне сказать, мудрый тамплиер?
Персеваль наклонился к уху Саймона и заговорил:
- Мы с тобой крестоносцы, воины Господа нашего, Иисуса. Плывём на Восток, бить сарацинов. Так? Так. И за каждую смерть от нашего меча нам прощаются все грехи, потому как делаем мы дело, угодное Богу. Это истина, веришь ты в неё или нет. А как ты думаешь, где окажется та девушка, которую ты убил в поселке дикарей? После Божьего суда?
- Она язычница, её место в Аду, - без колебаний ответил Саймон.
Тамплиер молча ждал продолжения.
- Ну да, язычница, точно язычница? Чего не так-то?
Персеваль коротко рассмеялся и сказал:
- Она приняла бы христианство в тот же день, Саймон. Мне кажется, Бог сжалится над ней. Заблудшая овечка, испорченная душа. Ты оборвал её душу, а она могла очиститься. Бог всех рассудит, а что будет там, в Раю? Вечная, сладкая жизнь, достойная награда крестоносцу Саймону, да? И вечный упрёк с её стороны. Вечная слава крестоносца, который убил несчастную на самом пороге крещения.
- Да ладно тебе, - через силу, со спазмом в голосе откликнулся Саймон, - Сколько… Таких же как я, вот также. И ничего. Они же там. Как-то. Ну?
- Вот попадёшь туда и узнаешь вкус вечного стыда. Это и будет суд совести, Саймон. Суд сердца. Ничего не говори. Просто живи до конца своих дней с этой мыслью.
- Зачем ты мне это…
Персеваль не стал отвечать. Легонько похлопал госпитальера по плечу, встал со скамьи и оставил собеседника в одиночестве.

Зигфрид осторожно наблюдал за беседой издали. Едва Персеваль поравнялся с абиссинцем, тот остановил тамплиера властным окриком.
- Эй, тамплиер!
Персеваль словно не расслышал вопроса. Замер, встал у борта и оперся о канаты, будто сержанта и не было за спиной.
- Ты чего это с ним так долго болтал? Мальчишка опять что-то учудить надумал?
- Нет, - тихо протянул Персеваль, - Теперь вряд ли. И так немало для одного дня.
Абиссинец встал рядом и заглянул тамплиеру в профиль. Спокойное, обветренное лицо тамплиера было замотано шарфом до самых скул.
- Он тебе исповедался?
Тамплиер не ответил. То ли это ветер прикоснулся, то ли были другие причины. В следующий миг ветер высушил случайную влагу. Взгляд серых глаз Персеваля бесцельно скользнул по лицу абиссинца.
- Нет. Наверное, нет. Знаешь, сержант, у каждого из нас собственный суд совести.
И отвернулся к волнам.