Простая мистерия

Николай Иванович Селиверстов, он же Колька Слива любил Новогодние праздники, плавно переходящие в Рождество. Любил, впрочем, как и все нормальные люди, но особой нормальностью не отличался. Если для большинства обывателей это был праздник, связанный с Ёлкой и подарками, а для людей верующих означал Рождество Младенца Христа, то для Сливы это была ударная вахта, горячие денечки. Он напряженно и с большой отдачей трудился в эти дни и ночи Дедом Морозом. Пожалуй, с отдачей это сказано слишком, скорее с удачей или даже совсем наоборот , со взятком. Дело в том, что Дедом Морозом он работал не простым, а как бы это сказать поделикатнее, с криминальным уклоном.

 В общем, Колька по основной специальности был обыкновенным домушником, но в Новый Год перевоплощался и не только крал, но и одаривал свои жертвы. Правда, сальдо всегда составляло изрядную сумму не в пользу одариваемых, но таковы были условия игры, которую затевал Колька с ничего не подозревавшими чайниками. В таком деликатном деле, как обворовывание доверчивых граждан, с открытым ртом слушавших красные байки Деда Мороза, конечно же, без помощника или помощницы было никак не обойтись. Снегурочкой на подхвате работала Василиса Петровна Луганская, молодая беженка с южных рубежей бывшей нашей общей Родины.

 К торговле Василиса питало стойкое отвращение, хотя в ее ситуации крутить носом не приходилось, но предложений даже лотошницей с пирожками или мороженным не поступало. Крутить же задом и торговать телом она считала самым последним паскудством и непотребством и ни за что зарабатывать на жизнь таким способом не соглашалась. Ну, какая это жизнь? Помыкавшись в стольном граде, где спрос на нее был исключительно в области древнейшей профессии, Василиса прибилась к бесшабашному Кольке. То, чем они с ним занимались, разумеется, тоже не пение в церковном хоре, но, как казалось Василисе, не было в их нынешнем промысле той крайней степени унижения, какая виделась ей в продаже себя.

 С Колькой Сливой они познакомились в прошлый Новый год, когда Василису взяли в фирме «Приют» в последний момент из-за нехватки снегурочек. «Отстою», так на жаргоне «приютских» называли массовку из непрофессионалов, в отличие от «элиты» - актеров на подхвате из городских театров, предстояло действовать в самых неперспективных районах города. Неперспективность так и сквозила через открытые настеж двери подъездов, так и сочилась из окон блочных «хрущеб». Но все-таки у людей была крыша над головой, свое убежище, относительно сухой, хотя и не всегда теплый угол. Снегурочка Василиса и этого не имела, она завидовала счастливым насельникам бетонных лачуг, которые, впрочем, не всегда выглядели счастливыми.

И все же, в Новый Год все стараются изо всех наличных сил и средств быть счастливыми, щедрыми и хлебосольными. Совершенно естественно, что при таком раскладе они от всего сердца стараются угостить Деда Мороза и Снегурочку. А поэтому щедро наливают им пенного шампанского вина и подносят водочки на посошок. Кончается это для "дедушки" и его "внучки", особенно начинающих, одним и тем же. Они сначала теряют друг друга, потом теряются сами, а потом окончательно теряют профессиональную и пространственную ориентацию.

Василиса тоже потерялась или это потерялся ее «дедушка», когда же он нашелся, то она не сразу обнаружила подмену. Снегурочка пришла в себя в незнакомой квартире. Ее партнер по Новогодней мистерии во всем облачении почивал на диване, но, видимо, от могучего храпа сползла бутафорская борода. Лицо совершенно незнакомого, постороннего мужчины открылось под бородой взгляду удивленной Василисы.
«Ирония судьбы или с легким паром», - сработал автоподсказчик в голове у Снегурочки. А у какого советского человека или, выражаясь политкорректно, россиянина он бы не сработал?


Что делать дальше с пьяницей Василиса знала наизусть, но следовать банальному сюжету и поливать из чайника незнакомого нахала не стала, а предварительно вскипятила его, чайник, разумеется, и налила себе чашечку. Ей еще накануне показалось, что с ее Дедом Морозом, что–то не то. Заика, которого она получила по разнарядке в «Приюте» к тому же забывал текст и ей приходилось cуфлировать. Потом в одном из скучных домов-близнецов и даже в одной квартире они столкнулись с конкурирующей фирмой, хотя адрес был обозначен у них в наряде. Чужак в такой же униформе от «Приюта» бойко морозил всякую чушь, доставая подарки из бездонного мешка. Ассистировала ему, как и положено, тоже внучка-снегурочка.


 Он ничуть не растерялся, когда в прихожей неуверенно затопталась еще одна бригада.
- А, коллега, заходи не стесняйся. Ты, каких морозов будешь?
-Ккк ак это кккаких? Из «Пы..пы… Приюта» мы будем.
-Все мы приютские дети…, каких, в смысле, ты красный нос или синий?
Вновь пришедший неуверенно бросил взгляд в зеркало, висевшее в прихожей,-
-Кккажись красный, а ты?
-А я, брат, Синий нос. Как же ты меня сразу не признал? Эх, сколько зим, сколько лет?. А ты все так и морозишь, все лютуешь?
-А ты?
-А я теперь все больше согреваюсь, сменил разнарядку, видишь ли. Может, вместе согреемся?
-Ммможно.


-Хозяюшка, согреться братцам-морозам не изволите поднести?
Радушная хозяйка поднесла и еще поднесла. Морозы и Снегурочки согрелись, да так, что Василиса начала даже подтаивать и, чтобы не замочить ковер попросилась в ванную. Санузел был совмещенный, и там она на какое-то время отключилась, как сквозь ватный сон, слыша занудный голос второй снегурки:
-Слышь, выходи, давай. Ты что, одна что ли? Дай другим сходить, вот кобыла пожарная, я же щас описаюсь.
 А из самых ватных глубин едва доносилось душевно исполняемое дуэтом двумя «морозами».
Ой мороз морооз, не морозь меня, моегоо коня, белогриивава

 Пришла в себя Василиса уже на лестнице. Они спускались вниз и «дедушка» крепко держал ее, приобняв за талию, а дальше она ничего не помнила.
Похоже, очнулась она в берлоге Синего носа, как же все-таки они перепутались «дедушки» с «внучками»? Хотя чего не бывает в Новогоднюю ночь, этому ли удивляться? Хозяин перестал храпеть и, потихоньку оклемываясь, и что-то соображая, спросил прямо по сценарию.
-Ты, кто?
-Я твоя любимая внучка, дедушка.
-В натуре?
-А сам, как думаешь?
-Постой. Ты – та, вторая, ну из квартиры…, с этим заикой…, да?
-Похоже, так и есть. А ты с этой, второй...,мямлей, на нашей территории, без лицензии..., да?
-Почему мямлей?


-Шустрит на большом тормозе, на ручнике с места рвет. Ну, да это дело вкуса…, так как насчет нарушения канонической территории? Может, у вас лицензия под подкладку завалилась?
-Слушай, а ты зануда, ты, что в лицензионной инспекции на швабре работаешь?
-Вы грубиян и невежа, сударь, швабру мне врядли когда-нибудь доверят - у меня десять классов на лбу написаны, как у Володи Шарапова.
-Ладно, тебя как зовут, котик ученый?
-Василиса.
-Ну, прямо в точку, у меня в детстве так кота звали, Васька.
- Животных нельзя называть человеческими именами, это нарушает их достоинство.
-Какое там достоинство, у Васьки, что ли достоинство? Он вообще-то кастрированный был.
-Человеческое достоинство унижается, когда называют животных человеческими именами, понятно?


-Так зачем же ты кошачье имя носишь?
-Вы, сударь, опасный идиот. У меня-то, как раз имя, мало того, что человеческое – женское. А вас, как кличет ваш кот-кастрат, когда жрать просит?
Колька сделал попытку улыбнуться и продекламировал нараспев.
Как зовут тебя? - Спросили у кота
Зовут Василий
А фамилия?- Спросили у кота.
Молчит Василий.
Почему молчишь, Василий?
У кота ответ готов
Нет фамилии-фамилий не бывает у котов.


-Да Вы никак поэт, сударь?- притворно восхитилась Василиса.
Что вы, сударыня это не мое. Это все Пушкин. Александр Сергеевич, не нам, не нам, ему слава. Как только сочинишь стишок деткам на елку, разучишь с ними и хитро спросишь с ленинским прищуром: - А теперь детки, кто скажет, чей это стишок? Они тут же орут,- Пушкина. Ай да Пушкин. Ай да сукин сын, не успеешь подумать, а он уже двести лет назад все это сочинил.
-И все же, звать-то вас, как , несчастливый соперник великого поэта?
-Николай Иванович Селиверстов.
-Что же вы, актер, какого театра?
-Домашних театров. Мы по квартирам больше специализируемся.


-Понятно, значит, одного театра актеры, я тоже только в Новый год на сцене, а все остальное время за кулисами чахну.
-Ты не поняла, Василиса, я вор, вор домушник. Весь этот маскарад с Дедом Морозом и Снегурочкой только способ легально проникнуть в квартиру. Остальное - дело техники.
Маринка моя напарница. Мы за время этого Новогоднего балагана столько квартир и домов чистим, потом на год хватает, так и живем.
-Ты, наверное, пошутил, разыгрываешь меня, признайся?
-Какие шутки, все на полном серьезе, вы приперлись, когда Маринка уже первую ходку сделала.


-А зачем же вы тогда весь этот спектакль устроили с братанием красного и синего носа, сами напились и нас напоили?
-А хрен его знает, экспромт, люблю я сценарий ломать. Это чтобы не застояться в колее, не обрасти мхом. В нашем деле тоже творческая жилка нужна. Бывает так, что все идет гладко по сценарию, народ, как под гипнозом - совсем ручной, чуть ли не сами тебе в мешок ценности складывают, а потом кто-нибудь из детей или бабушка глухая недослышит команду, и все - в песок. Наваждение рушится, и хозяева становятся осторожными и беспокойными. Тут- то и нужен экспромт, домашние заготовки это пища с консервантом, вызывают аллергию в виде стойкой подозрительности.

-Вы, что же, спец по нейролингвистическому программированию?
-Мы, вроде, ночью на ты перешли.
-Да? А, что у нас и ночь была?
-Может мне, конечно, приснилось…, но сон мой растаял, почуяв зарю. Раскрыл я глаза и на розу смотрю…
Василиса подхватила:
-И что же, погасла искорка вдруг, и в розе сидит холодный жук,- Гейне, кажется?
-Да, он самый.
-Я его не люблю, что-то в нем не естественное, какая-то натуга... Ночь у тебя была с Мариной, а не со мной.


-Знаешь, для меня это слишком мудрено, если ты хочешь сказать, что я перепутал тебя с Мариной, то ты заблуждаешься. Я тебя специально перепутал, еще там, в той квартире...
-И после бурной ночи ты опять Дедом Морозом нарядился, борода только вот сбилась.
-Значит, приснилось.
-Ты мне так и не ответил насчет программирования.
-Вроде того, если ты имеешь в виду то, чего я сам до конца не понимаю.
-Где же этому учат, в какой разведшколе?
-Сначала в детдоме, а потом в цыганском таборе.
-Ты что детдомовский?
-Подкидыш.


-Выходит, про кота наврал?
-Почему наврал, жил у нас в детском доме.
-А в табор, как попал?
-В двенадцать лет сбежал и пристал к цыганам, они стояли недалеко от Славянска. Года четыре с ними кочевал. А потом мне сказал их барон, что мне надо к своим прибиваться. Слишком я не похож на них, и внешне это в глаза бросается, и души их девушек ко мне не лежали, да и я заглядывался в городе на наших девчонок. Маугли пора было в человеческую стаю, так решил мудрый барон.
-Ну, а ты сама, кто ты и откуда?


-Мы беженцы, вынужденные переселенцы. Долго сидели, все не могли с добром расстаться, а, когда заполыхало все вокруг, бежали, в чем были. Сначала под Ростов, там умер папа. А здесь уже в прошлом году похоронила маму. Есть дальние родственники, но я никогда их не видела, ни мы, ни они нам не писали, в общем-то, чужие люди.
-Ты, что же, совсем одна?
-Выходит, так.
-Слушай, Василиса, оставайся у меня.
-Вместо Марины?
-Вместе с Мариной…, шучу, шучу…, глазами не сверкай.
-Кто вас таборных знает, может у вас обычай такой, гарем иметь. Послал жен на дело, позолоти, мол, ручку, касатик, всю правду тебе расскажу…, а сам целый день на диване трубку курит.


-Если бы я такой жизни хотел, никакой барон бы меня из табора не выгнал. Он- то, как раз и понял, что это не по мне.
-А воровать, это по тебе?
-Знаешь, у меня есть свои принципы. Я последнего не забираю, мои клиенты все люди состоятельные, как говорится, все, что нажито непосильным трудом.
-Робин Гуд, значит или Юрий Деточкин? Деньги, небось, в детские дома переводишь?
-Ты зря ёрничаешь, я бедным тоже помогаю, милостыню раздаю, в церковь тоже…
-Я не ёрничаю, Коля, я сама заблудилась в этой жизни и, что делать дальше не знаю.
-Оставайся, вот я и крыша над головой, когда захочешь – уйдешь, я тебя неволить не стану.
-Коля, а как тебя в детдоме звали?


-Слива.
-Почему Слива?
Не знаю, фамилия Селиверстов, может, от нее пошло.
-А фамилия настоящая?
Нет, конечно. У сторожа нашего детдомовского такая же была, я маленький думал, что он мой папа. Только не признается. А тебя, как звали в детстве?
-В школе - Васька, а дома - Василинушка.
-Тебе, как больше нравится?
А ты, как думаешь?
Так Василиса осталась жить с Колькой.


Последнее время дела у них шли не важно, деньги были на исходе и, хотя приближающийся Новый Год сулил пополнение, Василиса хандрила и работать отказывалась. Кроме всего у нее открылось очень серьезное заболевание. Однажды она, ни с того ни с сего, потеряла сознание. Потом это повторилось. По настоянию Кольки она сдала анализы в платном медцентре. Лейкемия прозвучало страшной безнадежностью, и Василиса впала в депрессию. Лечиться она отказывалась, не верила ни в пользу дорогих лекарств, ни вкрадчивым голосам дорогих врачей. А дешевые были им недоступны. Василиса и Николай жили просто так, брака не регистрировали, ни прописки, ни страховки, ни даже просто мед карты в поликлинике у Василисы не было.

У Кольки, правда, прописка была, но он не пользовался теми, хоть и скудными, но все же, возможностями, которые она давала, и мед карты в поликлинике тоже не имел. Правда, он и не болел сроду, но для порядка, на работу там оформиться, комиссию, какую пройти. Но это так, к слову пришлось, потому что Колька официально нигде не работал, и комиссии ему были без надобности. В Новый Год Василисе стало совсем плохо, и Колька впервые с начала своей карьеры не вышел на работу. Костюм Деда Мороза остался висеть в шкафу рядом с нарядом Снегурочки. Колька просидел у постели не то спящей, не то впадавшей в забытье Василисы всю Новогоднюю ночь. Прошло еще несколько дней, отгремела канонада хлопушек и петард на улицах города, и мир затих в ожидании Светлого Праздника – Рождества Христова.

 Продукты у Кольки с Василисой подошли к концу - надо было выходить из дома.
-Ты не грусти, Василинушка, я мигом, что тебе купить вкусненького, чего душа просит?
-Душа просит Коля, чтобы ты в церковь сходил, сегодня Рождественский Сочельник, моя бабушка, всегда в этот день делала такую кашку, сочиво называется. Она верующая была и меня молитвам учила, правда, я мало чего запомнила. Есть ничего не хочу, а из вкусненького - только мандарин.
Хорошо, схожу в церковь и мандарин тебе куплю, и сочиво приготовим, я спрошу у бабулек, как его делают.


Колька прямо с продуктами и мандаринами зашел в первую же церковь неподалеку от рынка. Всенощная служба подходила к концу, батюшка, благословив паству, снял облачение, и, оставшись в подряснике, прошел мимо Кольки к двум бабулькам, освобождавшим паникадила от сгоревших свечей. Отдав последние поручения и благословив старушек, батюшка направился в служебное помещение, видимо, трапезную.
Церковь опустела, остались только две старушки, у паникадил и Колька. Он нерешительно подошел к ним и спросил.
-бабушки, а не скажите, как приготовить сочиво?


-От чего же не сказать,внучек, очень простое блюдо. Берешь, милый, зёрна, лучше цельные, пшеницу или рис и варишь, потом надо растереть мак, как бы молочко получится, добавишь туда немного меда, перемешаешь и все это положишь в кашу. Потом орехов грецких и можно немного изюма, вот тебе и сочиво. Только вкушать нужно натощак, до первой звезды ничего есть нельзя, а как выглянет - только тогда сочиво подают.
-Спасибо, я и правда, сегодня ничего не ел еще, маковой росинки во рту…, вот оно оказывается, откуда пошло - маковая росинка, это же от макового молочка капелька.
-Наверное, так, мил, человек, Бог его ведает.


-Можно я тут еще немного побуду, осмотрюсь у икон.
-Оно, конечно, помолись, помолись. Андреич, сторож наш, потом тебя спровадит, только смотри, не балуй в храме. Николай-то угодник, он строгий батюшка, не серди его.
-Что вы, как можно, я ведь тихий.
-Ладно, тихоня, молись себе, а нам еще прибраться надо.
Колька остановился перед то ли иконой, то ли картиной, изображавшей вертеп и ясли, и волхвов, и Праведного Иосифа, и Богородицу с Младенцем Христом и попытался представить, как все это случилось давным давно, тьму веков назад. Он не был совсем уж невежественным в вопросах Священной Истории. Заходя, иногда, в Храм после удачных мероприятий по освобождению граждан от излишков собственности, он щедрой рукой опускал в церковную кружку свою лепту.


Даже своим меркантильным умом Колька понимал, что Бога ему подкупить не удастся, но что-то ему подсказывало поделиться, Если положить деньги вот так анонимно, то они как бы и отмоются. Как отмоются, он не знал, но очень на это надеялся. А отмытые, не так, как это делается в криминальных прачечных банках, а по другому, таинственно, возможно, и пойдут они кому- нибудь во благо. Ведь сами по себе деньги ни зло, ни добро. Все зависит от того, как и во что их употребляют. Церковнославянского Колька не понимал, но любил слушать проповедь батюшки.

 Из этих-то проповедей он и черпал в основном свои знания в вопросах веры. Читать он очень любил с детства и читал много по сию пору, благо времени ему хватало. Телевизора не уважал, а что еще делать одинокими вечерами? Правда, литературу духовного содержания ему читать доводилось не часто, а любил он больше всего поэзию и разбирался в ней совсем не плохо, не смотря на отсутствие систематического образования.


Он стоял перед изображением Рождественской Мистерии, но вспомнились почему-то слова из проповеди на Сретенье, пророческие слова Симеона Богоприимца, обращенные к Пресвятой, когда принесла Она в Храм своего Младенца по обычаю. И Колькино сердце сжалось от ужаса и жалости к Матери, услышавшей пророчество о Своем Сыне, пока еще Младенце Христе, о том, что Ей Самой оружие пройдет душу. Свет от свечи колебался и преломлялся в капельках дрожащих на его ресницах.


-Ради слез Твоих увидь и мои слезы, услыши меня, Богородица,- Колька говорил своими словами, не задумываясь, они сами всплывали откуда-то изнутри.
-Девушка, которую я люблю, у нее и так жизнь не сахар, за что же ей эта болезнь? Ладно я, человек не честный, вор, но она от безысходности связалась со мной. Она не виновата, пожалей ее, не дай ей умереть такой молодой…
Сзади послышались чьи то шаги и кашель.


-Закрываемся уже, заканчивай, паря, домой пора, к жене. Рождество - семейный праздник, надо в домашнем кругу. «Сторож Андреич», -понял Колька,- «эх, как он не вовремя».
-Да, да, сейчас, одну минутку.
-Случилось чего, вон глаза мокрые? Крепись, паря, мужик должон крепким быть.
-Жена болеет тяжело, плохо ей совсем.
-Что ж так, молодая поди совсем?
-Молодая, добрая, красивая, откуда эта болезнь к ней привязалась?
- А детки, деток Господь дал вам?


-Нет, детей у нас нет.
-Ну, это ничего, на все воля Его Святая, поправится жена, и пойдут детки.
-Не поправится. Болезнь у нее неизлечимая.
Ты-то откуда знаешь, что излечимо, а что нет?
-Врачи говорят.
-Много они понимают, врачи эти, разве есть, что невозможное для Господа? Женаты-то вы давно или как?
-Или как, как все, так и мы, в гражданском браке живем.
-Это значит в блуде?


-Где же блуд? У нас все по честному, мы верны и любим друг друга.
-Коли так, отчего же не обвенчаетесь, как люди, почему скотам уподобляетесь бессловесным?
-Ты, дед, говори, да не заговаривайся, за скотов и ответить можно.
-Горяч. Ты не обижайся, паря, так принято говорить, когда люди соединяются в пары, по своему хотению, без Божьего Благословения.
-Нам нельзя, я не крещенный.
-Так уж и не крещенный? Кто тебе сказал?
-Я детдомовский, нас никого не крестили.
-А сам-то чего, чай уже не маленький?


-Не знаю, как-то все никак, хотел вроде, да что-то не выходит.
-А не выходит потому, что второй раз креститься не положено.
-Как это?
-Очень просто, тебя в младенчестве крестили, только ты не помнишь.
-А вы откуда знаете?
-Печать на тебе.
-Какая печать?- спросил ошарашенный Колька и даже потер лоб.
Несмываемая, Господня Печать, даваемая при крещении. Так-то, раб Божий Николай.
-Откуда Вы знаете, как меня зовут?


-Дак ты сам сказал, или забыл уже?
-Да? Что-то не помню. И, почему сразу раб? Мне это не очень нравится.
-Чего ж тут плохого? Если ты раб Самого Бога – значит, уже ничей, а, если не Его – тогда всем остальным раб. Так-то, гордый человек.
-Про печать, это вы серьезно?
-Серьезнее некуда, мамочка тебя месячного крестила, а потом потеряла на вокзале, и до сих пор найти не может.
-Вы кто?
-Андреич я. Сторож местный.


-Вы, Андреич, зачем людям врете? Откуда вы это знать можете?
-Эх, мил человек, поживи с мое - не то еще узнаешь. Нет ничего тайного, что бы не стало явным, слышал такое?
-Слышал, только это не мой случай.
-Это еще почему?
-Ну, в книжках одно, а тут моя конкретная жизнь.
Сторож брякнул ключами и направился к Царским вратам. «Неужели войдет? Ему туда ведь нельзя»,- промелькнуло в голове у Кольки.


-Имени своего святого не позорь, жизнь исправь, живи честно, и брак ваш узаконьте перед Богом и людьми. А фамилия твоя настоящая, и у матери твоей - такая же,- последние слова сторож произнес, прикрывая за собой вход в Царские Врата.
Колька стоял в столбняке, броситься за Андреичем в Святая Святых, даже не во время службы он не мог, но, преодолев некоторый трепет и перекрестившись, заглянул туда, приоткрыв сбоку Северные врата. В Алтаре никого не было, только мерцали лампадки, разливая красноватый свет на Престол. Войти вовнутрь Колька не посмел, и так было ясно, что Андреич исчез, растворился в Алтарном пространстве.


Озадаченный таким оборотом Колька сначала попятился, а потом повернулся и медленно пошел к выходу из храма, озираясь по сторонам, как бы ожидая увидеть сторожа, выходящим из  придела. Колька увидел его, но только на иконе. Святитель Николай смотрел на него из иконы, как из окна. Он узнал этот лик, принадлежащий с одной стороны, сторожу Андреичу, а с другой- архиепископу Мирликийскому, Чудотворцу. Колька летел домой на крыльях, его душу заливали волны радости. Откуда-то появилась надежда, что все у них с Василисой будет хорошо, она крепла и росла внутри него, превращаясь в твердую уверенность. Колька поднял глаза к небу. Огромная сияющая звезда плыла над Божьим миром.

 






.








.


,