Толик

Общага. Я лежу на кровати – приятно порелаксировать на ней после утомительного учебного дня, особенно после захода в столовую, полеживая с расплывающейся сытостью по телу. Сразу начинает тянуть ко сну, соседей еще нет, и ощущаешь какую-то свободу одиночества, предвкушение сладкого, спокойного сна минут на двадцать… и вскоре засыпаешь… И точно на двадцать минут, сегодня среда, и все идет по расписанию: за дверью сквозь сон послышалось знакомое топанье, забряцали ключи и полезли в щель замка, клац-клац! – дверь открылась, опять звон ключей, вылезающих из замка, шелест куртки – это вошел Толик, мой сосед по комнате.
- Кузя, ты спишь? – спрашивает он меня равнодушно-вопросительным тоном и принимается раздеваться.
Я не отвечаю. Мы уже три месяца живем вместе, и почти каждую среду у меня заведенный моцион: по вечерам приятно-сладостно плющиться в обнимку с подушкой – ведь пора бы запомнить и не задавать дурацких вопросов, но это Толик и понимает все, наверное, совсем по-другому.

Комната у нас небольшая, пять на четыре, вдоль стен - три кровати и стол, напротив двери - одно большое окно и еще стол, потолок чистый, белый, стены в свежих обоях в цветочках на розовом фоне, каких-то мелких, неприглядных, от которых все как-то мельчает, тускнет, отдает казенностью и дешевизной. При входе в комнату - два встроенных шкафа для одежды, обуви, обеденный стол у той стены, где третья кровать. Рядом с кроватями - по тумбочке. Но третьего соседа нет и пока что вообще не было – не знаю, в чем дело, и мы живем вдвоем.

По средам, в это время, когда мое сонное состояние безвозвратно, теперь уже до глубокой ночи, потеряло всю ту прелестную свободу одиночества, когда даже мысли гармонируют с телом, с его жестами, хотениями, когда можно задрать ноги куда повыше (на стену, например) и полежать так в созерцании их и тихой задумчивости о мире, так вот в это время, начинавшееся со знакомого топота за дверью, особенно сильно сожалел я о существовании Толика… хотя прекрасно понимал, что все могло бы быть гораздо хуже и Толик мог бы быть гораздо противнее.

…Толик шуршит, ходит туда-сюда, мерзко покашливает, и ничего не может занять мой ум, ни о чем уже я не могу подумать – везде Толик, везде его шаги и физиономия: прыщеватая, непропорционально вытянутая форма лица, немного лопоух, с отсутствующим затылком; когда на него смотришь в профиль, мысленно можно провести прямую вертикальную линию, касающуюся сутуловатой спины, – она не заденет затылка; голова выдается вперед, грудь впалая, длинная шея, кадык, одно слово – гусь. Волосы прямые, короткие, иногда торчат в разные стороны – вылитый персонаж буржуйских мультяшек. Поначалу, с его приходом, во мне растет внутреннее беспокойство – я начинаю тискать подушку, переворачиваюсь с боку на бок, но скоро успокаиваюсь, ложусь на спину, равнодушно смотрю на потолок.

…Толик садится за стол и начинает делать уроки: завтра защита лаб . А я все валяюсь на кровати, засунув руки под голову, наблюдаю за ним. Он просматривает свои записи, выискивая нужное, копошась в куче тетрадей и бумаг, с озабоченностью, с напряжением, аж брови свел, шепчет проклятья. Он весь в этой работе, весь в бумагах, даже ни одна черточка его существа не говорит о чем-то другом. Да и вообще, я его не помню каким-то другим: хоть бы раз расслабился, отдохнул – нет, весь и всегда в учебе… О! Вот сейчас встал и побежал куда-то: наверное, спросит что-то у товарищей. Даже у меня не спросит, не чувствует он меня своим, черт, обидно даже.

…Около часа я провалялся в полузабытьи, стараясь вернуться в прежнее мое счастливо-двадцатиминутное состояние, но, увы, тщетно – Толик все маячил на горизонте, скрипя ручкой и шурша бумагой на все лады. Опять выбежал куда-то, опять прибежал. “Сколько-то времени уж, - пожаловался он себе под нос, - двенадцать, ох!” Думаю, если б не время спать, то ковырялся бы целую вечность. Сел, во шею вытянул, губу замусолил – удивился чему-то, что-то не получается, у, дундук! – аж тошнит. “К-ха!” – хакнул он, делая вид, что кашлянул. О! Пошел чайник ставить, все воду дует. Пришел, начал чистить сапоги и брюки, прямо в комнате, черт бы его подрал: весь в делах, все бегает. А я тут лежу, понимаешь, скучаю.
- Толь, ты где обедаешь, в какой столовой? Где дешевле-то выходит? – спросил я, честно говоря, специально, от скуки.
- Да, я и не обедал еще ни разу, дорого уж больно, особенно на третьем этаже. Сосиски – тыща триста, что-то в этом роде.
У хмырь, скупердяй хренов, все экономит, вот и воду дует, избегавшись за день. Да и на еду нашу почти ничего не тратит, хлеб-то и тот с грехом пополам покупает. Хотя все-таки из притворной вежливости и приглашает есть свое. У нас разделение на “свое” и “общее”. Я ему свое почти ничего не предлагаю, что ж мне его задаром кормить, да еще такую скотину? Но зато по выходным, когда меня нет, Толик насчет еды отрывается на славу: я приезжаю и частенько вижу наше помойное ведро переполнено пустыми банками и фантиками от конфет и шоколада – уж вряд ли, что он водит к себе девок, небось сам в одиночестве жрет шоколад, стараясь повысить тонус своего тщедушного мозга, он же у нас отличник. Так, конечно, это его дело, но все-таки как-то неприятно, мелочно, гнусно, ощущаешь свою пассивную принадлежность ко всему этому, становишься им…
Ба-бах! – с шумом открывается дверь, и кодла хмырей вваливается к нам.
- Толян, мы к тебе! Химия завтра! – это пришли его одногруппники, ага, думаю, сейчас насядут на Толю и не уйдут, пока его всего не поимеют.
- A ты, Кузмич, все морду плющишь! Как ни зайду – ты все валяешься, - весело обратился ко мне Игорь – шарообразная голова, похожая на футбольный мяч, - учиться давай!
Я скривил физиономию.
- А мне не надо, у меня завтра ничего нет.
Но группа пробыла у нас недолго и вскоре испарилась вместе с Толиком - куда-то побежали. Но и Толик отсутствовал недолго, прибежал, сел, зарылся в бумаги…

…А я все лежу, скучаю. Ну как же мне тошно! Толик весь в беспокойстве – потерял ручку, сидя за столом! И под столом посмотрит: раскидал все бумаги, присел, заглянул под кровать, и на обеденном столе поискал – весь обыскался. Для него ручка сейчас важнее всего на свете. Труп… Нашел – в учебник заложил. Ох, скучно…
Во втором часу ночи я медленно встал с кровати, присел на нее и причесался - щас, думаю, пойду к знакомым девкам, проветрюсь, спать как-то не хочется, и пошел, оставив Толика одного, - да и спать он мне все равно не даст.
Поднялся на третий этаж, стучу в дверь:
- Открыто! – из-за двери знакомые голоса хором отвечают мне.
Захожу - человек семь сидят за столом и что-то бурно обсуждают, протискиваюсь: соли, радикалы, осадки и окислители..
- Чем занимаетесь? Может в картишки перебросимся, а Тань? – моя мощная тень нависает над столом.
- Что?! Да у нас завтра контрольная по химии! Какие картишки!
- Охо-хо. Эпидемия прямо с этой химией…
Присаживаюсь на край кровати. Беру стакан с тумбочки, наливаю холодный чай, попиваю… Старенький, зачиханный магнитофон пищит какую-то мелодию, песню о любви. Как горько осознавать, что эта песня только и является пока что одним лучом света в холоде всего, даже меня. А тут химия. Люди, зачем вам эта химия, что она по сравнению с любовью, ведь и химия - любовь, и сами вы созданы любовью. Эх, люди, опомнитесь и любите… Ощущение какой-то гигантской машины, которая никогда не останавливается, какая-то холодная, расчетливая машина, которая к тому же кем-то управляется (наверное, самими же людьми), и в ней хватает времени на все (все расписано, все по расписанию); на любовь же отводится лишь вкрапления, вкрапления в обычное течение жизни: то ли прекрасная музыка, то ли мимолетные слова. Но как все омерзительно смотрится это на действительном фоне реальности. Слушаем прекрасную музыку, а сами полностью в интеграле, не слыша ее, можно ж ведь по-другому… А где же слова нежности, слова любви!? Черт дери, все сошло с ума, все превратились либо в ничто, либо в ходячие компьютеры.

Ну ничего, осталось потерпеть совсем немного, недельки две, не больше, – Егор обещал обустроить дела с квартирой и перетащить меня к себе, подальше от этого Толика…





2 декабря 2000г