Носки

«Несколько фарисеев подошли к Нему и спросили, искушая Его: «По закону ли мужу разводиться с женой?»
Он ответил им: «Что повелел вам Моисей?»
Они сказали: «Моисей разрешил мужу писать жене разводное уведомление, а значит и разводиться».
Иисус сказал им: «Он написал эту заповедь, потому что вы отказывались принять наставления Божьи. Но при сотворении мира Бог «создал мужчину и женщину». «По этой причине человек оставит своего отца и мать и соединится со своей женой, и станут двое плотью единой», так что их уже не двое, а лишь одна плоть. Посему то, что соединил Бог, никто да не разъединит!»
И когда они позже снова были в доме, ученики опять спросили его об этом, и Он сказал им: «Кто разводиться со своей женой и женится на другой, тот прелюбодействует и грешит против жены своей. И если она разводится с мужем и выходит замуж за другого, то она прелюбодействует».

От Марка Святое Благовествование, 10:2-10:10






- Ты не видела моих носков?
- Носков?! Какие еще носки?
- Мои, конечно! Мне нужны только мои.
- С какой это стати я должна следить за твоими носками!?
- Да не должна, не должна…
Странное дело, прямо мистика: покупал себе недавно четыре пары носков, а тут пошел в душ, хотел надеть чистые - глядь, а носков как не бывало. Я уже и полотенце взял, и все прочее… да уж, беда с этими носками - они невероятным образом приобретают способность исчезать в доме, где бы я ни жил. А живу я с Аней и с ее родителями. Хорошо, что хоть квартира просторная, трехкомнатная, и мы живем почти отдельно; но увы, это “почти” не дает мне покоя ни ночью, ни днем: ведь я не могу просто так взять и написать какое-нибудь слово из трех букв в коридоре, на стене, прибить лишний гвоздь, чихнуть ночью в туалете и много всего прочего, хотя если бы мы жили у моих родителей, то свободы у меня, конечно, было бы больше, но все же обстановка совсем не та: веет всем моим прошлым, гнусным и отвратительным, тем, каким я был, и так тошно возвращаться и вспоминать этот мирок, а тем более жить с любимой в чертоге прошлого и постоянно непроизвольно вспоминать, вспоминать и вспоминать, да еще видеть живых свидетелей, моих родителей, всего былого. Любовь – ведь это совсем новая жизнь, совсем-совсем другая, удивительная, упоительная, кажется, что ты родился заново, как младенец, чистый, непорочный, и вы оба, как два новорожденных… Не знаю, похоже, Аня об этом не очень задумывалась, и мы поселились у нее, хотя я предлагал снять квартиру, но ведь за год можно насобирать на прелестную шубку и еще кучу всего… Жить с ее родителями – это, конечно, не то, что со своими: прошлого нет, но вот что-то напряженно-омерзительное появилось в глубине души – это точно, наверное оттого, что в доме может быть только один хозяин, и я забивался в угол...

“Черт бы побрал эти носки!” – я выворачиваю содержимое полки с моим бельем наизнанку, отчаянно копошась, но увы – их нет! Только два носка от разных пар… Дьявол! Иду в душ без носков… Теплый душ меня немного успокаивает, распаривает… Я выхожу. Минут через пять подсыхаю совершенно и …о! черт! как же гнусно липнут ноги к пластиковым тапкам! А завтра на работу в чем? Я опять лихорадочно пытаюсь найти носки в куче белья (Аня смотрит в это время "ящик" в соседней комнате). Но тщетно – их нет! Прямо кто съел! Я присаживаюсь на край кровати, соображаю, что делать – ну что ж, ничего не поделаешь, надо идти к Ане…
- Анна, - мой голос строг и суров, - мне все-таки нужны мои носки. Я все обыскал, нигде нет, только вот два нашел, но они от разных пар.
- Ну-ну. Присядь рядом.
Я присел. Она гладит мое колено, поглядывая то на меня, то в "ящик" (а там какое-то кино).
- Ты где смотрел?
- На своей полке с бельем. Все перерыл.
- Они, наверное, в баке с грязным бельем, я еще не стирала.
- Ну и что делать?
- Ну, пойди посмотри… постирай, если они там… Ты же их каждый день меняешь - я не успеваю стирать.
Я немного морщусь – что же, менять раз в неделю?! Но молчу, знаю, что так уже нельзя, иначе - скандал. Вот уже мы полтора года вместе, а во мне зарождается затаенная обида, скрытность, неуютность, мысли нехорошие, разлагающие мою нервную систему. Уже ведь работает на полставки, полдня, и все не успевает; и еду вроде бы готовить много не надо – ведь обедаю я на работе, в столовой, и все какие-то подруги по вечерам – шасть туда, шасть сюда… Ну как тут не успеть!? Но я молчу, молчу…
- Ладно, посмотрю.
Встаю, иду в ванну… Ого! Ни фига себе – столько носков, неужели все мои?!.. Постирал, конечно, куда деваться-то, и, конечно, нет тут ничего криминального, я это понимаю. Но почему я должен стирать себе носки, когда зарабатываю так, что жена может не работать? Можно нанять человека для домашних дел, но ведь мы живем не в Германии и не в Америке, а в России, и не мне Вам, друзья мои, писать, чем отличается русская жена от импортной стервы…

А было часов девять вечера, воскресенье. Завтра рано утром на работу, я после проклятых носков был не в духе и завалился спать, Аня все смотрела телевизор, а я не давал себе уснуть, все хотел подумать о нас, но выходило все как-то поверхностно, ненадежно, зыбко, и я минут через пять заснул.
Просыпаюсь… Времени не знаю сколько, Аня разбудила.
- А, ты уже спиш-ш-шь?! – тихим голоском прошипела она. – А ну давай вставай.
- Ой, зачем это? Сколько времени? – я потираю заспанные глазенки.
- Это я не тебе, хи-хи.
- Не-е. Я ничего не хочу. Сегодня спать. Который час? - Мой голос со сна немного резок и раздражителен.
- Половина двенадцатого. Ты что, такое время, детское… Егорушка, милый, любимый…
Аня зарывается под одеяло, шепча теперь что-то непонятное…
- Нет, мадемуазель, сегодня ничего не выйдет. Вы порнографии насмотрелись, а я носки стирал… и вставать мне завтра рано.
- Что?! – она порывисто высовывает голову из-под одеяла.
- Да ничего, ничего…
- Ты больше меня не любишь! – и заливается такими слезами, рыданиями, прямо как девчонка, детскими, обильными, и сразу бух на бок, на край кровати, плачет.
- Ну что?!
Я раздражен, но секунд через десять плачь ее растворяет мне сердце, болью расплываясь по телу, я подползаю к ней:
- Милая, любимая моя. Птичка, ангел. Что ты такое говоришь? Любимая моя.
- Я тебе надоела. Не любишь больше…
- Любимая, любимая, - а рука моя по ее телу, вся голенькая ко мне пришла…
Я переворачиваю ее на спину - почти не сопротивляется, - и личико такое заплаканное, заплаканное, детское в тусклом свете красного ночника, что прямо ребенок. Целую в эти слезы, в глаза, в щечки, губки, влажные, от слез соленые…
- Вы посмотрите, что мы с вами сделаем.
- Хл.., - всхлипывает, не отвечает.
- Любимая моя, ненаглядная…
- Да, тебе всегда надо меня сначала обидеть… и только потом сделать… это.
Тут она загнула: вовсе не всегда, и всегда это появилось совсем недавно, месяца два назад вместе с новым, пока что еще не определившемся чувством к ней, совершенно новым, неизвестным… больным… И как сладостно примирение двух любящих существ! …любящих… Так удивительно мне смотреть на ее заплаканное личико, немного припухшее от слез, что кажется, нет той минуты и секунды, в которой я бы ни хотел ее больше, упоительнее и сильнее… и ни любил бы ее сильнее, до головокружения, с опасностью умереть или же лишиться чувств… боже, и как же было больно, в душе, в сердце…

Когда все было кончено, она вся прижалась ко мне и вскоре заснула… счастливая. А я чувствовал ее всю, горячую, влажную, ее ладошку на моей груди, и не спал до полночи… все плакал. Эх, черт! – года два не ревел, а тут на тебе, жуть какая. Так тихо, тихо, даже Аня не заметила, - никто не заметил, - спала как сурок. Да, это почти конец нашей любви, я просто не в силах так больше жить, совсем она не та… не чувствует ритма моих чувств… какое-то совсем детско-неосмысленное поведение ее, и совсем я один с ней, совсем-совсем один – неужели такое возможно в любви?..

Собираюсь рано утром на работу - глядь, а носки мои, стираные, не высохли! Тысяча чертей! Ааа-у! Бросаюсь на поиски тех, что от разных пар. Но ведь утро глубокое, темное, ни черта не видно! Свет включить не могу в спальне – Аня спит. Шарю на ощупь – хрена с два, найдешь там! Проклятье! Нервы мои, конечно, на пределе, опоздаю… А потом вдруг сажусь, тихо, мирно… успокаиваюсь… а бог с ними… натягиваю мокрые, в смысле влажные… охо-хо-хо-хо.

А после всего, на протяжении всей рабочей недели, по вечерам я стал позднее возвращаться домой: долго задумчиво ехал с работы, и километр за километром, по мере приближения к дому, возрастало во мне чувство страха и тревоги, щемило сердце, и все думал, думал о ней, о себе…

 В среду заехал в гараж и все не выходил, сидел в машине, курил, одну за другой, одну за другой… просто для того, чтобы сердце не разорвалось от боли… Пришел домой весь черный, отравленный…
- Что-нибудь случилось?! На тебе лица нет! – Аня подбегала, вся встревоженная… заботливая…
- Да так, работы много…
- Какая работа? Ну и несет от тебя! Как от пачки сигарет – ты ж ведь не куришь! Небось, пили, – а сама на шею мне. – Я звонила, звонила – у тебя телефон не отвечает – что за глупости?
- Отключили - забыл заплатить… - Вру, конечно, специально отключил, чтобы ее не слышать.
Я после такой дозы никотина просто “никакой”, Аня меня раздела, сняла ботинки, и раз вдруг поцелуй в губы, сладкий, влажный, с язычком… вся ко мне, нежится.
- Не делай так больше, я вся испереживалась… Звонили в дорожную милицию. Я очень тебя люблю…
- Я в ванну..
И быстрей в ванну, ба-бах! – хлопнул дверью, врубил воду и так заревел, так заревел, давясь в рубашку, что как будто что-то лопнуло у меня внутри и разлилось по телу смертельной волной: ведь лю-бит, любит, лю-ю-ю-ю-би-и-ит! Боже мой, за что мне все это, помоги пожа-алуйста! Прости, прости и помоги! Ведь почему так все обернулось, Господи, Боже мой, почему?! Почему все так вдруг?! Знаю, сволочь я, сволочь… Но без Тебя я ничего не смогу. Боже, дай мне силы, только силы, ничего больше, остальное я должен сделать сам, только силы…
 Испугался даже своего рева… Примерно через час вышел…
За ужином Аня была веселая, заботливая, почти не ела, смотрела за мной и все болтала:
- Ты что там так долго делал, в душе-то? Я к тебе хотела, а ты не открыл.
- …
- Слушай, сегодня Наташка приходила. Ой, такое пальтишко на ней прелестное было, с соболиными оборочками. А она, знаешь, такая из себя небольшого росточка, и в этом пальтишке такая прелесть.
Я молчу, неторопливо ем, без аппетита, сухо, без настроения, равнодушно уставившись.
- Давай съездим в субботу в Москву, посмотрим что-нибудь новенькое. Я буду еще красивее! Егор, ну что ты такой хмурый?
- Настроения нет…
- Скоро мы его поднимем.
- Да что ж за шуточки-то дебильные! – Я бросил вилку в тарелку.
Притихла.
- Ты знаешь, любовь – она бывает разная… Раньше я думал, что она одна, большая, огромная, великая… Я смотрел на пары, на возлюбленных, думал, о! они любят, любят той большой, огромной любовью, тем чувством, о котором я так мечтал… мечтал… прошедшее время, и - ты слышишь! - до сих пор мечтаю! Ты меня любишь, я знаю… Но я не замечаю твою любовь, то есть замечаю, конечно, но она мне ничего не дает, я несчастлив. Ты какая-то приземленная, что ли, не замечаешь моих чувств, переживаний, даже то, что со мной сейчас происходит, не понимаешь, и я, как был один без тебя, так и остался один, но только теперь с тобой. Мне только больно за тебя, за себя, за то что неправильно у нас все как-то, не должно так быть… Дело в том, что тебя все это устраивает, ты даже счастлива… Представляю, что ты думаешь: хороший муж, не пьет, не курит, денежки хорошие зарабатывает и прочее… Разная бывает любовь, Аня, разная… И у нас она разная… Я такой человек: у меня и печаль, и радость какая-то особенная, осмысленная, что ли, не такая, как у тебя. Вот знаешь, всем в детстве читают сказки: но некоторые совсем их забывают; другие их помнят, ждут, ищут, но с какой-то все с той же детской неосмысленностью, глупостью, неодушевленностью, забытостью; у третьих же детская сказка наполняется совсем иным пониманием, счастьем любви, мудростью, чуткостью, святостью, когда ты чувствуешь малейшее дуновение настроя, настроения, души любимого человека. И поверь, нет ничего лучше, чем чувствовать этот ритм любимого человечка… Аня, Анюта… Не знаю, понимаешь ли ты меня?
- Не знаю… Ты столько наговорил… Я тебя очень люблю.
- Наговорил… Э-хе-хе… Вот в том-то и дело, что разная у нас любовь.
А у нее слезы на глаза наворачиваются.
- Ой! Аня, не надо слез. Ты меня своими слезами убьешь…
…Времени было часов десять, я пошел спать, разложил маленький диванчик в зале, лег… Минут через десять-пятнадцать слышу, кто-то ползет: конечно же, Аня. Ах, ведь, кажется, все уже ясно… Осторожно залезла под одеяло (я не шевелюсь), стала целовать… Теперь я плачу…
- Милый, любимый, солнышко мое… Мне с тобой так хорошо, так хорошо. Если ты от меня уйдешь – я умру… Ты знаешь, все эти мои девчонки так уже обзавидовались – сил нет. Придут и жалуются на своих, какие они плохие. А я могу только похвастаться тобой! Милый, я все сделаю, чтобы тебе было хорошо…
- Будет… хорошо, если … вы меня оставите… в покое, - говорю я сбивчиво, тихо, утопая в ее любви…
- Нет, нет… ни за что… - Жар ее шепота…

Была суббота, рабочая неделя закончилась, и я мог позволить себе после сладостного и томного пробуждения поваляться в кровати минут двадцать, тридцать, а то и вовсе около часа - не знаю, на часы не смотрел, попивая холодный кофе с мороженым, заботливо приготовленный Аней (первый раз за три последних месяца), впадая в полудрему, просыпаясь и опять прихлебывая напиток.

Доходил десятый час, я встал, оделся. В квартире та утренняя тишина, о которой можно только мечтать… в душе, словно то далекое, сказочное, летнее утро, счастливое, святое, с переполненной чашей любви… ах, где же Аня?! Вышел в коридор, непроизвольно и подло приостановился, услышав тихий разговор, подкрался ближе к дверям в залу…
- … так прямо открытым текстом и сказал?
- Я уже и не помню сейчас, говорил или нет. Может, открытым текстом и не говорил, но я это очень хорошо поняла – Егор хочет меня бросить. Мама, ты же знаешь, Егор никогда ничего так сразу не скажет… Но это-то я сразу поняла. Он сказал, что я его люблю совсем не так, как он хочет, как он мечтал.
- Да уж… А по ночам ты… - неразборчиво сказала, понизив голос до шепота, но я все понял!
- Нет, мама. Я тебе это не скажу, что и как… Скажу, что в последнее время я почти все сама делаю. Я не могу без него. Я его люблю. Если оставлю его, он меня точно уж бросит… Мне с ним очень-очень хорошо.
- Как это?
- Да так это, маленькая что ли? Все у нас хорошо. Только вот плакать стал… Он у меня особенный… я чувствую, что если он уйдет от меня, я лишусь… я просто подохну без него…
- Ох, не знаю, не знаю, что и сказать… ладно б пил бы или гулял, тут-то все ясно, но это – клиника какая-то… погубит он тебя.
- Да уж, от тебя что-нибудь разве полезное услышишь!
Я стаю, оторваться не могу… сердце запрыгало, не задохнуться бы, руки, ноги холодеют, отнимаются…
- Вот что, Аня. Ребенок вам нужен. Вдвоем совсем с ума сойдете. Парень он честный, тебя одну с ребенком не оставит, а если что, то хоть деньги на дитя давать будет, не нищий, и тебе хватит.
- Егор не хочет детей. Ты же знаешь, я на таблетках.
- Ну и что, ты фильмы, что ли, не смотришь, скажешь, что сбилась, забыла, и все…
- Это ж обман. Ты что…
Ощущение такое, как будто влили в тебя жидкий азот… Так хотелось заехать кулаком по витражу двери… пошел, шатаясь, к себе, в спальню… сердце словно остановилось, замерзнув в жидком азоте судорог нервов… В спальне - хвать большую хрустальную вазу с цветами (вчера подарил), с водой - да и об пол, да так сильно, что вдребезги и ваза, и пол, только паркет в клочья разлетелся.
Стою, пошатываюсь… Вбегает…
- Что-что, милый?! Что случилось?!
- Дрянь…
- Почему?! Как, ты слышал?! Прости! Прости…
- Просто дрянь…
- Прости, прости! Это она, она все…
- Оставь меня!
- Егорушка, милый! Я тебя очень люблю!
- Уходи…
 Падает на колени, судорожно расстегивает рубашку на себе, слезы тихо катятся из ее глаз, хватает меня за штаны, я отступаю.
- Что ты делаешь! Что ты делаешь?! Встань немедленно. Ты же женщина. Не хочу я тебя больше!!! Уходи! – Можно было бы и посуровее с ней, но так жалко, так жалко стало, глядя на нее, что язык у меня отнялся, ноги подкосились, и я упал прямо в кресло, зарыдал, закрыл лицо руками. – Оставьте меня, пожа-алуйста!
- Ну не надо так, милый, любимый… - а сама пытается раздеть меня. Я весь в оцепенении, только рыдания сотрясают меня – ну как ее можно ударить? или оттолкнуть? – ведь женщина… ведь все же люблю, люблю, люблю… умирающей любовью.
Оторвала мои руки от лица, стала целовать… стянула с себя все, прижала к груди…

Часа три лежали вместе, прижавшись, под одеялом, пылающие…
- Ты у меня красивая, молодая, многие отдали бы все, чтобы к тебе просто прикоснуться, я уверен, у тебя все будет хорошо.
- Нет-нет, мне никто, кроме тебя, не нужен.
- Ох! Что же мне с тобой делать…
- Любить.
- Ты меня не понимаешь. Я с тобой совсем один и несчастлив.
- …
- У тебя совсем другой стиль жизни, очень упрощенный, бездушный, прямолинейный. Да ты просто глупа, я от тебя еще ни одной умной мысли не слышал. Ты для меня чужая. Я тебя любил, но мне почему-то было всегда немного больно, и сердце ныло. Я не могу притворяться и что-то в этом роде, поэтому тебе все и говорю. Я ошибся в тебе, в себе… а может, и нет, просто я не святой, чтобы все это выдержать… если у нас были бы дети – я бы не смог уйти, и это был бы ад и для тебя, и для меня, и для детей. Не хочу ада… Я все тут думал, думал… Знаешь, полтора года назад у меня сердце разрывалось от одиночества любви, я бредил мечтой о принцессе, об алых парусах, была такая жажда любви, что все внутри у меня горело – мне даже становилось время от времени страшно, как бы не сгореть… Тогда, помнишь, в августе, ночью на речке - первой нашей ночью, - я тебе рассказывал, как зарождаются звезды, как они живут и гаснут… про черные дыры, а ты смотрела на меня так восторженно, прижималась ко мне, твои глазенки сверкали в свете звезд, и от удивления ты порой раскрывала ротик, как галчонок, прелестный ротик, была еще совсем молоденькой, хрупкой, даже не девушкой, девочкой, и как мне было тебя не поцеловать?!.. И ты мне ответила так страстно, жарко – уж чего более?! Я был счастлив. А теперь я спрашиваю себя, а была ли то любовь?… Была, конечно, иначе что может быть сильнее – меня всего трясло, я болел, когда тебя не было рядом... сильнее только смерть… Теперь я понял, меня прорвало, я просто обрушился на тебя со всей моей никому не нужной любовью, и ты только одна приняла меня, только тебе одной она оказалась нужна. Слепая, голодная любовь… А может, она и есть та великая, огромная, вечная? Ведь “сильнее только смерть” – ведь было же… Может, это я оказался мелким, вонючим, червивым?.. Потом, день за днем, я стал потихоньку понимать тебя, узнавать… появилось одиночество… совсем не та ты стала, и, бог мой, мне не хватает сил тебя любить… не хватает сил переносить твою реальность… И еще, подлость это: быть с тобой и мечтать и думать совсем о другой, будущей, сказочной принцессе… Аня, я говорю тебе такие страшные вещи… Скажи что-нибудь.
Поцеловала.
- Егорушка, я изменюсь, обязательно. Все-все будет по-твоему. Хочешь, уедем жить в другое место?
- …Уедем.
- Не я затеяла разговор с матерью, это она все…
- Хватит об этом.
- А ребеночка я хочу… ты знаешь, я слышала, что женщины меняются, когда родят… Обещаю, что изменюсь только в лучшую сторону…





Декабрь 2000г.