Взаймы у вечности

Порой для Главного не хватает Вечности,
Зато у меня есть жизнь.

-1-
Ему было легко играть в подобные игры. Конечно, он не был абсолютно никем для них всех, пустотным невидимым существом без пола и прочих материальных положений статусов в миру. Из своей бесформенность он мог вылепить любой подходящий на необходимый ему момент образ, который никогда бы не стал его внешним и даже внутренним содержанием. Он – никто. Ему нравилось таскать в себе бесформенность и налету создавать все новые образы, порой так шокирующие прохожих. Он смеялся им в лица про себя. Ухмылялся жалостливо им, что будто слепые котята они верят – он такой на самом деле. Он –один и одновременно никакой и разный. Но –один, ничем не заполненный. Нет, он не обособленный.
Его сильно раздражали люди, ценившие превыше всего социум других, тот слой социального положения и они совершенно вычеркивали из жизни банальное и почти затертое в никуда слово «человек». Он иногда сам считал, что живет в нереальности. По правде, его нереальность несла в себе гораздо больше сущной реалии и была намного реальнее людской. Им нравилось утопать в наслаждениях иллюзий. В его душу изредка западал вопрос: почему же у него нет друзей, настоящих, без вылезающего во взглядах тупого и больно режущего предательства? Пробивался один вывод – даже в дружбе, казалось бы святыне отношений человеческих, людям основными ориентирами служили ненавистные ему статусы социального положения, как множественные признаки, по коим отбираются будущие кандидаты на должность друга. Ему претит торговля. Какая и с кем, к черту, торговля?? Интересы, работа, внешность, мнения, жизненные девизы, стереотипные позиции, стандартизованность во всем.
Он был самим собой, обнаженный и невидимый. У него отсутствовали признаки, за которые другие цеплялись и ухватившись, отваливались. Его от того и не видели. Конечно, единицы из всей массы замечали, впрочем из-за сумасбродного образа жизни и заботливости о своем сегодня для завтра, тыкали в него, словно в редкий вид растения из наглядного пособия и нередко просто крутили пальцем у виска. Чокнутый, собирающий весь отстой и погрязнувший в нем по уши.
Он был хамелеоном. Прекрасно сознавал, что любой вылепленный им для других образ – полнейшая иллюзия, не естество и не невымышленный в то же время, и образы эти – проложенный им путь к другим людям. Ведь как еще к ним можно пробраться сквозь видение ими лишь материи и осязаемого, если они замечают лишь то, что можно увидеть?? Он и творит образы-маски, чтобы люди могли его рассмотреть, будь у них возможность зацепиться, ведь они бояться в нем «ничего». Он закладывает, подготавливает для них почву, на которую они смогут опереться, чтобы пообщаться с ним. По-иному – в никак. Иногда он убирал почву, люди подходили к краю бездны и нередко падали в нее от безысходности. Они не выдерживали такой тест. Кто сумел его пройти – оставались с ним навсегда. А другим он подсовывал новую опору, и новые опять продолжали не видеть, что настоящая и сильная опора в общении с ним – его открытая естественность, не зашоренная условностями и рамками правил. Когда они теряли опору, ими овладевал страх. Они во всем с его стороны нащупывали многократную ложь, да и он ее улавливал – особенную, как называл ее «извращенную ложь в геометрической прогрессии».
Он- один. Они барахтались в жидких основах и каждый раз, поскальзываясь, разбивались.

-2-
Возле метро, когда он вынырнул из навеса, в грязной и большой луже сидел человек, отдаленно напоминавшего бомжа. Он делал нелепые попытки подняться и тут же безропотно плюхался в мутную воду. Парень остановился и оцепенело посмотрел на беспомощного человека. Его взгляд переметнулся на несущуюся толпу – она словно бежала в параллельном пространстве и ее абсолютно не касалась чужая жизнь. Он огляделся на них, отрешенно подумав, опять пролезали их установки- я не такой, а следовательно, этот бомж в луже меня не заботит, пусть хоть утопится в ней. Сам виноват.
Парень приподнял его и поставил на более-менее устойчивые ноги. Бегущее пространство моментально замерло и уставилось на двух перепачканных грязью людей колкими взорами. Он кожей почувствовал, его посчитали таким же бомжом и именно с той секунды, когда он вытащил того из лужи. Он каждой частичкой себя ощутил направленный в него поток чужой презренности и равнодушия. «Ты же был таким как мы- нормальный- ни чем не выделяющийся из плотной массы. А тут оборотнем изменился…» ему ударялась в спину эта мысль всех. Он сам судил о других по их маскам. Ему их было жалко, прескверное ощущение. Прошло минуты две, ему же эти минуты почудились двумя нескончаемыми вечностями. Внешнее, внешнее, внешнее… он чертыхнулся про себя несколько раз и побрел домой пешком. Для них он- никто. В лучшем случае –бомж. Ему нравилось делать то, что считалось идущим в разрез с моралью и этикой. Плевал он на них. Он поступал всегда как велело теплое сердце, и пока оно будет биться, он и впредь будет поступать также. Его не волновали мнения чужих. За все существующее в своей собственной жизни он нес ответственность лишь перед самим собой и теми, кто был близко с ним. Коих он любил. Их было очень много.

-3-
Он возвращался домой. Вечерние сумерки уже почти укрыли город, начался дождь. Сколько было времени он не знал, и спросить у прохожих почему-то не мог. Часы он не носил никогда, не любил наблюдать время. Ему казалось, когда следишь за временем, то оно быстрее течет. Да и не было у него часов.
Высотный бежевый дом стоял почти на отшибе города. Заброшенный аэродром, лет десять назад отсюда взлетали вертолеты, огромное поле и снующий ветер со всех сторон. Отшиб цивилизации, другой мир и поблизости ни одного дома. От бывшей детской площадки уцелели лишь качели, поломанные местной детворой. По ночами на них качался унылый ветер, здесь он почти никогда не затихал и чуть притупленный скрипящий звук разносился в округе. Ему нравился одинокий вид родного дома. Он подошел к подъезду. Возле него сидела, уткнувшись в колени, девушка с растрепанными по плечам светлыми волосами. Она показалась ему совсем ребенком, заблудившимся по дороге домой. Худенькая, с пухлым детским ртом и наивными синими глазами, пронзительно глядевшими на мир и на подошедшего к ней парня. Она подняла голову и уставилась в его лицо. Ее пушистые ресницы то взметали вверх к изгибам бровей, то опускались к щеками и из-под них струились или слезы или капли дождя. Она вытирала их тыльной стороной ладони. Они упорно проявлялись заново.
-Тебе паршиво? – Парень присел на корточки и тронул ее за руку.
Она зашмыгала носом.
-Иди куда шел. Я справлюсь сама, не маленькая, не впервой.
-Значит, совсем никуда. Пойдем.
Он бесцеремонно подхватил ее за локоть и приподнял. Девушка находилась в слегка подвыпившем состоянии, ее первая реакция испарилась. Она послушано доверилась странному парню.

-4-
Китайские колокольчики синего цвета, как только они вошли в комнату, мелодично прозвенели, и звуки постепенно словно растворялись в воздухе каплями, медленно высыхали и замирали. В его мастерской, которую он называл студией, стоял вечный бардак. Творческий хаос воодушевлял его к поискам нового пути своего воображения и фантазии. Студия была огромная – он долго и основательно, будучи переехав сюда после гибели родителей в автокатастрофе, переделал четырехкомнатную квартиру. Она располагалась на первом этаже потрепанного на вид дома. Он провел девушку и усадил ее на маленький диван. Повсюду были разбросаны эскизы, рисунки, плакаты и бесконечные краски с кистями. На стене висели картины, нарисованные грифелем и простым карандашом, в основном это были абстракционного плана сюжеты. Он не особо любил кричащие тона. И между картин в центре стены находилось огромное зеркало овальной формы.
-Проходи, ты вся продрогла. Не бойся, я не маньяк и причинять тебе вред не собираюсь. Я просто хочу тебе помочь.
-С чего ты так заботишься обо мне?
Парень ничего не ответил ей. Он молча взял ее промокшую куртку и повесил на стул. Она обратила внимание на его шрам прямо на запястье, его неплохо маскировала фенечка из кожи с затейливым орнаментом.
-Ты резал вены?
-Старая рана по глупости. Хотел избавиться от боли душевной. Правда, сумел просечь вовремя, что физическая боль от душевной не избавляет, скорее наоборот.
Он согрел воду и заварил мятный чай. Пока он занимался приготовлением еды для своей гостьи, девушка любовалась рисунками.
-Ты художник? – Она скрестила руки и поежилась.
Он не сразу сообразил, что девушка окончательно замерзла и ее била дрожь. Он отыскал в кучи лежавшей на кровати одежды теплый свитер с норвежским узором, который недавно купил на рынке, и натянул на девушку.
-Я не хотел бы, чтобы ты заболела. Да, художник.
Она благодарно кивнула ему и уголки ее пухлых губ слегка улыбнулись.
-Я и так давно больна. Одно другому не повредит. Твои рисунки – твой внутренний мир?
-Мы все живем в одном мире, но у всех он разный. То, что существует внутри меня не отражается в моих рисунках настолько четко, как я ощущаю. Мои рисунки дают мне возможность разобраться в существующем и пылающем во мне. Ведь многие из них – в пропасть.
Один рисунок поразил ее. Она подошла поближе и стала в него внимательно всматриваться- из неба простирались две полураскрытые ладони и из них вырывался поток дождя. Он орошал живительной влагой землю, из которой тянулись к небесному дождю два цветка удивительной красоты. В левом нижнем углу виднелась подпись угловатым почерком «моим родителям, 1998 год»
-Ты живешь один?
-Один. Поешь. – Он протянул ей кружку с чаем и бутерброды.
-Спасибо. А родители?
-Они слишком далеко и при всем желании я бы не смог к ним возвратиться.
-Прости…
-Все ок.
Похоже девушка согревалась, легкий румянец коснулся ее лица.
-Ты говорила, что больна. Чем? – Парень обхватил кружку чая руками и прикоснувшись губами, сделал маленький глоток.
-СПИДом.
-Расскажешь?
-Два года назад я познакомилась с парнем на дискотеке. Мы всю ночь протанцевали и в ту же ночь были близки. Я тогда закончила школу, был выпуск и готовилась к поступлению в институт. Мне понадобилась медицинская справка. Мы с ним больше не виделись. В ту ночь он записал на моей руке свой телефон, я позабыла про него, и возвращаясь домой, я упала на асфальт и так содрала ладонь, что он стерся.
Через две недели мне вынесли приговор- СПИД. Врачи отвели мне срок жизни чуть больше двух лет. Я не сильна в медицине, эта какая-то быстроразвивающаяся форма болезни. Я разыскивала того парня, кто наградил меня ее. На дискотеке караулила его, все впустую. Нашла его друга. Он тогда и выложил мне, что они уже как шесть лет на игле и тому, с кем была я, тогда оставалась неделя плюс- минус. Он забивал на все и до одури бесился на танцах после очередной порции. Тогда я решила поиграть в жизнь, плюнув на все последствия. Только порой игра в жизнь грозить смертью. Знаешь, я никогда не боялась смерти. Даже в детстве воображала, что буду ощущать, когда умру. Ложилась, закрывала глаза и старалась не дышать. Временами становилось страшно, потом страх улетучивался. Я привыкла. Привычка на самом деле страшнее смерти. В тот день я повзрослела на целую жизнь. Ребенок повзрослевший на жизнь, понимаешь?
-А родители?
-У нас странные отношения. Я для них есть, когда им нужна выпивка. А когда она у них есть, я лишняя.
-Оставайся у меня.
Он постелил ей на диване, и когда она улеглась, чмокнул ее в лоб.
Он зажег лампу и повернул ее так, чтобы разливающийся по комнате мягкий свет не падал на девушку. Она сразу уснула и сладко посапывала. Ее лицо просветлилось и успокоилось, она крепко спала. Он устроился на подоконнике. Силуэты людей в темноте сквозь слабый свет уличных фонарей перемещались куда-то по дороге. Он просидел так больше часа, после взял толстую пачку бумаги и маленький грифель. Он не любил разноцветные карандаши, они не передавали по его мнению то сокровенное и пульсирующее, которое он старался вытащить с помощью грифеля наружу. Он рисовал всю ночь. Рисовал ее спящей. Она лежала на правом боку, укрывшись одеялом почти что с головой и подложив ладонь под щеку. Иногда она переворачивалась на другой бок и чуточку вздрагивала, когда по ее лицу блуждали ладони снов. Ее волосы разметались по подушке и переливались золотистым шелком. Он изрисовал много листов, каждый час ее спокойного и порой смутного сна. Он выучил наизусть ее черты лица. И не мог прерваться и закончить рисование, это был поистине его наркотик. Ему нравилось наблюдать за спящей девушкой. Было что-то в ее лице, движениях, в ней всей неуловимое и яркое, которое он пробовал поймать и выразить в рисунках. Как-то только ему казалось, что он поймал, оно бесследно ускользало. Он взглянул на девушку. Ее хрупкость и беззащитность странными нитями сплелись с огромными силами, их было много. Даже, рассказывая о болезни, она не билась в истерике и не ревела. Нет, она не была равнодушна к жизни. Он вдруг понял, перед ней лежала шоколадка, она ее съела и получила удовольствие и совсем не жалела, что та закончилась. Он улыбнулся своему сравнению.
Представить хотя бы приблизительно, что чувствует человек, знающий о своей скорой смерти, он не мог. Есть те, кто и при имеющейся жизни никогда не жили и не задумывались над этим, а зачем? В жизни должно быть равновесие, а преобладание одного над другим нарушает его. И он понял, именно такое равновесие существовало в ней, объединяя в себе стремление бороться хрупкой юности, силу бьющей жизни и неизбежность смерти. Она бежала над обрывом и была счастлива. И ее естественная гармония сливалась со всем миром.
Ускользавшее заискрилось.

-5-
Они пробыли вместе семнадцать дней. Вся студия была завалена рисунками с изображением девушки. За это время он изрисовал почти все листы, находившиеся в доме. Он рисовал ее спящей, когда она сонная просыпалась и сидя на постели потягивалась, улыбаясь ему. Ее почти что детское личико светилось счастьем.
Он попросил ее закрыть глаза.
-Я хочу кое-что тебе показать. Впервые мне стало мало грифеля, я взял краски. – Он стянул белое полотно с рисунка.
Он был довольно большой. Нарисованное лицо девушки почти без контуров и ее пронзительно синие глаза, излучали необыкновенный свет. Чуть ниже зажженную свечу удерживали ракушкой ладоней две руки. Мягкие теплых тонов краски создавали впечатление бархатности и спокойствия рисунка, от него струился поток светлой энергии.
-Спасибо тебе. Такой… такой даже чуть магический рисунок получился. А еще мне сегодня сон приснился странный. – Девушка провела рукой по нарисованной свече.
-Расскажи. – Он опустился на пол возле нее и сел, поджав под себя ноги.
-Я никак не могу уловить, почему он странный, было что-то такое… как бы нереальное. Когда я проснулась, тебя в комнате не было.
Я шла по городу и вокруг меня находились люди, я их видела – все черные как бы размазанные по воздуху тени. Свечение серого света удалялось от них на приличное расстояние. Я пробиралась мимо них и касалась, задевала руками каждую тень. Вначале она белела все сильнее и сильнее, а потом превращалась в ослепительный белый блик, словно вспышку. От этой единственной тени свечение ускользало и распространялось на все остальные. Я продолжала идти сквозь них и вышла в самое скопление теней. Они все были ослепляющими белыми, сконцентрировались в луч, который направился прямо мне в сердце. Я чувствовала, что воспарила над землей. Я проснулась. Ты не представляешь, так легко я себя никогда еще не ощущала. Что со мной?
-От тебя тепло разливается ко всем и озаряет их, и оно вновь возвращается к тебе. То, что ты отдаешь всем или одному человеку вернется к тебе с большей силой. Все хорошо, ты лишь верь мне. Видишь свечу? Как ее свет озаряет твое лицо, твою душу. Ее огонь поддерживают невидимые руки, они не позволят ему угаснуть. Так и ты должна противиться угасанию души.
В твоих руках сейчас жизнь, а все, что есть у тебя – заложено в самой тебе. То, что отсутствует, что пытаешься присвоить – круги по воде. Ты должна сейчас рассчитывать лишь на внутренние силы, существующие в тебе. Внешность слишком хрупка. На чем же ей держаться, если твоя внутренняя энергия угасает, раскручивается в слабую дрожащую ниточку? Нам иногда приходится брать взаймы у вечности… - Он прижал ее к себе. Его слез она не видела.

-6-
На рекламных плакатах и стендах он зарабатывал себе на жизнь. Прибыльное было дело – и платили неплохо и свобода безграничная для творческих выплесков льстила ему.
Ранним утром он собирался зайти в компанию отдать им свои новые работы. Девушка клятвенно пообещала ему, что никуда не отлучиться и будет ждать его.
Он спешил. День начался вполне успешно, его работы приняли все. Дождь и серые облака затянули все небо. Этот дождь фатально преследовал его всю жизнь, будто шел по его следам. Он перепрыгивал через лужи, разлетавшиеся во все стороны брызги, заляпали ему джинсы. Ему было все равно. Вокруг себя он не видел ни одного лица – только перемещавшиеся фигуры.
Девушку дома он не обнаружил. Он обыскал всю квартиру, на его голос отзывалась эхом пустота, смешанная с холодом. Легкий озноб прошелся по его телу, он уставился на зеркало.
Черным грифелем на зеркальной поверхности были бережно выведены слова «я люблю тебя» и рядом прикреплен листок, бумаги подписанный кратким словом «Тебе». Внутри него душа сжалась в комок. Он сорвал его.
«Прости, я тебе обещала не уходить, и я не уйду, ты же знаешь. Спасибо тебе за свет и за мой огонь. Я хотела тебе сказать, странствующий ищет покой, обретая его, он перестает быть странником. Ты лишь не жди меня. Я вернусь к тебе, обязательно вернусь…»
Ускользавшее осталось с ним.
Он смотрел на себя сквозь черные слова, начертанные на зеркале и разглядывал свое немое отражение. Как часто он боролся с такими вот отражениями? Со своими и чужими. Сколько раз он бил эти отражения? Иногда он ощущал себя зеркалом.
Она ушла, она ушла, ушла, ушла… Он глянул на рисунок. В голове стучала повторяющаяся фраза. Он провел с ней всего семнадцать дней, долгих непонятных и возможно они ни чем не отличались от всех остальных его дней. Хотя нет, это было не так. Они были искренними и яркими, в жизни ему не хватало искренности. Искренность присутствовала, только приходилось превращать любую выдуманную ложь в истинность. Как же он устал от этих нелепых, никому не нужных превращений. Она ушла…
Он часто представлял, как будет уходить сам. Включал на полную громкость музыку «Полет Кондора» и погружался в звуки флейты. Становился посередине комнаты, звуки мелодии ударялись в него, они уносили его высоко, туда, куда он старался попасть порой. Он будет стоять на высоком холме над обрывом, и его силуэт станет плавно удаляться ближе к горизонту. Начнут проявляться очертания лиц его родителей, друзей, забытых знакомых и, наверно, случайных прохожих. Они протянут ему руки и улыбнуться. Как же он скучал по ним…Он знал о существовании двери и лишь не мог открыть ее, чтобы зайти внутрь. Сил не хватало. Музыка заставляла его не отрекаться от себя и окружающего мира, не забиваться внутрь внешнего
Она пинала его душу сильными ударами, и он вновь бежал в мир, к людям. Забывался, что их вся истинность столь вымышленная. Он им верил. Не верить не мог. Ему не нужно чье-то мнение, его оно меньше всего интересует. У него есть свое собственное, и это главное.
Он знал, что бессмертие существует, но оно совсем другое и в другом, нежели представляют люди. Смерть завершает жизнь, жизнь завершается смертью. Бессмертие не в потоках вечной жизни, а в круговороте начал и завершений. Жизнь и смерть – это ее составляющие, вечный переход из одного в другое, покоящиеся на грани двух противоречий. Бессмертие не в одном из них –не в жизни и не в смерти- оно между ними, тонкая линия, соединяющая их в единство.
Без него весь мир – в ничто. Девушка шла рядом с такой линией.
Вообразить страшно, когда люди добьются бессмертия. Это красивая игрушка в руках избалованного капризного ребенка. Как быстро она им надоест? День-два игрушку захочется уничтожить, расколоть на мелкие кусочки. Ни одно бессмертие не даст человеческой душе покоя, какого он отчаянно ищет на протяжении стольких бесконечных лет.
Теперь он потерял и в то же время обрел самое дорогое, что было в его жизни. Он остался наедине с бесконечным миром. Он научился терять без обид и злобы, рассчитывал на свои внутренним силы. Он не боялся терять того, чем обладал, наверно, это было его настоящим счастьем. Он недоумевал, как же так? Те, кто имеет все –родителей, друзей, любимых, богатство, в конце концов- они несчастнее его, в их душах одна тяжесть, горе. Как так? У него даже родителей не было, пять лет назад они погибли в автокатастрофе. Любой долг нужно возвращать рано или поздно, он твердо усвоил это еще в детстве, потому никогда не занимал, разве что немного жизни. Есть что-нибудь ее дороже? У него – нет.
И сейчас он вступал по ее острейшим граням. Он не представлял, как можно жить иначе…
 
9-12 февраля, 2001