Один день бывшего человека

       Леха-«Штурман» открыл глаза и сквозь привычную похмельную головную боль мучительно пытался вспомнить, где же он. Вокруг была темень и какие-то вонючие тряпки и лопаты. Доносился запах горелого угля и шум насоса подкачки- значит нынче он у Мишки в кочегарке. Уже легче - все же у своих, а не в ментовке. Последнее, что смутно помнилось- как догонялись вечером «синявкой»в кочегарке с Жоркой «Цыганом». Видать здорово вставило, что отключился по ходу. Мишка, видать, и запихнул его в свою кондейку и запер, как уже не раз бывало. Леха подполз к двери, поглядел в щелку- чужих не было, только Мишка, тихо матерясь, выгребал золу в тачку. Он постучал в дверь, Мишка открыл и Леха выполз наружу.
- Ну че, конь, очухался?. Давай, мля, тачку вывози, за хату отрабатывай- сверкнув фиксой шепеляво сказал Мишка – а то нажретесь, мля, возись тут с вами. Тебя вон, отрубленного, успел в кондейку запихнуть, а Цыган домой так прямо по трассе и попер, да по дороге его менты в «луноход» запихнули. Сейчас на Чуркине в вытрезвиловке парится.
- Ладно тебе, Миха, гундеть, щас вывезу. А это…,у тебя ничего не осталось? - с робкой надеждой поинтересовался Леха.
- Ага, мля, с вами останется. Борька – «Боцман» с Коляном после забегали, портвешок приносили, так ведь, псы, сами весь и кончили. А мне после вахты накатить бы не помешало.
       Леха вывез несколько тачек шлака, забросил в топку угля, пошуровал маленько, догнал температуру до зеленой отметки и обессиленно присел. Он часто ночевал вот так, в кочегарке, когда Мишка дежурил и помогал ему. Возня со шлаком отняла последние силы. Сейчас его прошиб похмельный, рясный пот, затряслись руки, к желудку подкатил тяжелый желчный ком. В пересохшем рту как эскадрон ночевал. Надо бы срочно похмелиться, но за окном кочегарки было еще темно и рано было идти на поиски.
       Леха наскоро ополоснулся у раковины и глянул в мутный осколок зеркала. Оттуда на него уставилась коричневая, опухшая рожа, с красными заплывшими глазами. Он натер обмылком и поскреб тупой бритвой покрытый двухдневной щетиной подбородок и щеки, бережно обойдя безобразный шрам на верхней губе. Закончив скромный туалет, Леха вышел наружу и трясущимися руками прикурил мятую «Приму», завалявшуюся в кармане.
       За морским кладбищем из-за сопки занимался мутный рассвет, уже различались дома и деревья дубовой рощи и начали алеть вершины сопок, окружавших бухту Малый Улисс. Портовый город просыпался, оживал, начинал работать, и ему не было никакого дела до похмельных страданий Лехи – штурмана, обычного бича.
       Надо было хорошо подумать, где найти опохмелиться. В голове вяло ворочались мысли о том, где же он вчера оставил заначку. Леха точно помнил, что флакон «тройняшки» был притырен им еще в обед, где-то в дубках- с недавних пор он заимел привычку всегда, при случае, оставлять что-нибудь на утро. Ноги сами понесли в нужном направлении. Леха пошарил в трех местах, где он вчера пил с мужиками, подобрал по ходу штук пять пустых бутылок и, наконец, дрожащей рукой нашарил под камнем заветный флакончик.
       Снял с сучка пустой стакан, набулькал туда пол-флакона, разбавил водой и одним духом, держа стакан двумя трясущимися руками, хряпнул белесую, теплую и вонючую жидкость. Еще с минуту боролся с тошнотой - организм уже отказывался принимать это пойло. Наконец проскочило, желудок зажгло и тепло прокатилось по животу. Сразу стало легче. Леха небрезгливо закусил куском хлеба, оставленным кем-то в траве, и присел на камень.
       Рассвет уже вступил в свои права, на улицах появились первые прохожие и загудели машины. Леха с полным безразличием смотрел на эту жизнь- его она уже давно не касалась. С пригорка хорошо был виден вход в военторговский гастроном, где уже серыми, дрожащими призраками маячили его кореша. Леха, уже не спеша, прикончил флакон и, заметно повеселевший, отправился к гастроному - пора было на «планерку».
       На углу уже переминались с ноги на ногу сизые с похмелья Боря-«Боцман» и хриплый Сашка – «Летун», жадно затягиваясь сигаретами. Боря, бывший боцман с подлодки, уже три месяца, как не служил, вышибленный за пьянку, и Сашка, в недалеком прошлом второй пилот Ан-2,списанный на инвалидность из-за операции на горле- оба заливали горе водкой и постоянно «паслись» возле гастронома. Они жили в домах поблизости и уже были с пустыми сумками - под «пушнину».
- Ну че, корефаны, пора думать- пробасил Боря- вчерась на сопке рыбаки диомидовские гуляли, кончили часа в три. Пушнины там- немеряно. Айда, на портвешок насшибаем, а там оно и видать будет.
И троица пошла шарить по кустам, наметанным взглядом выискивая пустые бутылки. На месте рыбацкой гулянки, у потухшего костра храпели два мертвецки пьяных мужика, и что-то бормотал включенный приемник. На импровизированной скатерти стояла початая бутылка водки, валялись стаканы и остатки нехитрой закуски. В траве тускло отсвечивало боками множество разбросанных пустых бутылок.
       Приятели сноровисто и бесшумно растолкали бутылки по сумкам и, прихватив водку и закусь, шустро удалились к ручью, где росло «стаканное дерево». Ошалев от такой удачи, они быстро прикончили водку, наспех закусили, помыли в ручье бутылки и понеслись к гастроному. Еще не было восьми часов, но толстая и визгливая продавщица Светка уже брякала замком задней двери, и грузчик Володя, их спаситель, тоже был на месте.
       Три пустых ящика заполнились бутылками, две «гусыни» портвейна перекочевали от Володи в трясущиеся руки страждущих, и троица опять нырнула в кусты. Леха попутно забежал в кочегарку, пригласил сменившегося Мишку, и компания обстоятельно расселась на камнях у ручья. День начался удачно, еще не было и восьми часов, а опохмелившиеся дружки уже радостно погрузились в привычный для них мир алкогольных грез. Им предстояло еще разгрузить машину с товаром для гастронома, а значит, полагалась и гарантированная выпивка. И это было все, что их интересовало на сегодня - дальше никто из них не заглядывал.
       Леха , почувствовав себя гораздо лучше, двинулся на мыс Артур, где стояли суда бригады вспомогательного флота и можно было подработать и поесть.
       По дороге навестил Коляна, сторожа «хитрого склада» в углу бухты Улисс-побазарил «за жизнь» и сговорился насчет ночевки. Колян, категорически не пьющий после операции на желудке и оттого постоянно злой, сторожил громадные бронзовые корабельные винты и запасные гребные валы для эсминцев 30-го и 56-го проектов, запасенные флотом еще с хрущевских времен. Эсминцы благополучно дослужили свой срок, и пошли кто «на гвозди», кто на консервацию, кто «друзьям», а вот винты и валы остались. На всякий случай. Стащить-то их никто при всем желании не мог, но сторожить для порядка надо было.
       Дальше лехин путь лежал через лабиринт железнодорожных тупиков, складов и старых казарм к базе аварийно-спасательных судов. Там на водолазном плашкоуте обитал шкипером молчаливый бобыль Никанорыч, старый морячина, бывший механик сейнера, который знал Леху еще по «Востокрыбхолодфлоту». Никанорыч уже наловил и нажарил свежей камбалы, а фляжка со спиртом у него водилась всегда - водолазы выручали. Поели, покурили, вспомнили пару случаев из прошлой рыбацкой жизни. Потом Леха приступил к работе - они с Никанорычем из распущенных капроновых концов до обеда плели выброски и маты, обвязывали кранцы и даже вязали мочалки на продажу. Заодно перебирали последние флотские сплетни и травили анекдоты. Здесь Леха на время забывал, кто он теперь, здесь было маленькое окно в прошлую, уже недосягаемую жизнь.
       На обед Никанорыч сбегал на отстойный танкер «Россошь», притащил кастрюлю наваристого флотского борща и котлет. Потом Леха, сморенный непривычной сытостью, прикорнул на палубе, накрывшись брезентом. Проснулся от того, что Никанорыч его растолкал- надо было сваливать по-быстрому. Рядом пришвартовался громадный танкер «Владимир Колечицкий», с которого плавкраном собирались снимать орудийные башни. Кругом крутилось множество горластого флотского начальства и Никанорычу бы точно влетело за Леху- начальство бичей не шибко жаловало и гоняло при каждом удобном случае.
  Леха, прихватив остатки обеда и флакончик спирта, серой мышью скользнул с трапа плашкоута и, лавируя между лежащими на берегу старыми понтонами, швартовными бочками и ржавыми якорями, направился к развалинам старого форта на вершине сопки. Сам форт был разоружен и взорван японцами еще в интервенцию, но часть казематов и подземных ходов осталась. Там, в помещении бывшего командного пункта, у Лехи была оборудована летняя «лежка». Топчан, с грудой пахнувших псиной старых матросских шинелей, фонарь «летучая мышь», старый керогаз, на котором Леха изредка готовил какое-нибудь варево, стопка растрепанных книг, несколько пустых ящиков - вот и все что там было. Вход в подземелье снаружи был завален глыбами железобетона, густо зарос кустами и Леха вползал туда через узкую трещину. Внутри было холодно, сыро и неуютно, и Леха вылез через амбразуру наружу, на прогретый солнцем бетон орудийного каземата. Отсюда открывался великолепный вид на бухты Артур и Патрокл, справа зеленел Русский остров и далеко, в голубой дымке виден был океан. Куда-то шли торговые и рыбацкие суда, деловито шныряли рейдовые катера и буксиры, степенно проплывали боевые корабли- шла нормальная портовая жизнь.
       Лехин взгляд привычно выделял знакомые очертания рыбацких сейнеров, БМРТ и плавбаз. Когда-то это была и его жизнь, сломанная раз и навсегда на камнях у Шикотана, куда сел их сейнер с пьяной командой на его вахте. Потом были суд, тюрьма, зона, ЛТП и вечно пьяная, беспросветная и бессмысленная «житуха», протекающая в кочегарках, гастрономах, кустах и лежках. А ведь он когда-то был неплохим штурманом, дослужившимся до второго помощника капитана, и нынешняя жизнь не пригрезилась бы ему и в страшном сне.
       В редкие трезвые часы Леха проклинал себя, ему хотелось выть от безысходности, ум лихорадочно искал и не находил выхода. Друзья по флоту не раз приглашали его в рыбацкий колхоз «Новый мир», матросом на шаланду для начала. Но он, поначалу согласившись, вновь и вновь срывался в запои, глуша этим в себе угрызения совести. В городе жила его бывшая жена и рос сын, уже школьник. Несколько раз Леха их видел, но вряд ли они узнали бы в опустившемся, заросшем и грязном биче своего мужа и отца.
       Леха нащупал за подкладкой куртки полиэтиленовый пакет, где были его документы- паспорт, мореходная книжка, диплом Дальрыбвтуза и несколько фотографий. С них смотрела счастливая семья- он, в новенькой морской форме, радостная юная жена и совсем крохотный мальчишка. В горле встал комок, глаза повлажнели, и мучительно заныло сердце. Был дом, была семья, было море.
       А теперь его закадычные друзья- вонючие бичи с «кликухами» вместо имен. Петруха-«Епомаха» да Пашка- «Дикалон» с морского кладбища, способные за стакан водки продать родную мать. От тоски захотелось просто лечь и умереть, покончив со всем сразу и навсегда.
       Расстроенный Леха спрятал все обратно и злобно хватанул пахнущего резиной разбавленного спирта из флакона. Минут через десять он уже спал на разогретом бетоне, подстелив под себя куртку.
       Он видел себя курсантом, когда в числе лучших проходил практику на парусном барке «Седов», и тот шторм в проливе Каттегат, когда чуть не слетел с грот-мачты. Качалась под ногами громадная рея, хлопали паруса, перехватывая дыхание бил в грудь соленый и холодный штормовой ветер, громко орали чайки, и где-то далеко внизу была деревянная палуба знаменитого корабля.
       Леха проснулся от холода, сопка была окутана плотным серым туманом, с моря дул сырой, пронизывающий ветер, рядом по бетону топтались две чайки, доклевывающие остатки от его камбалы. На бетоне каземата лежали влажные пятна от тумана, тоскливо ревел невидимый маяк на мысе Басаргина. Внизу шумел в камнях прибой – погода ощутимо портилась.
       Дело шло к вечеру, и Леху уже опять трясло и выворачивало - организм снова требовал привычную дозу алкоголя. Он спустился с сопки и, ссутулясь, потрусил к гастроному- только там на Улиссе можно было найти живительную влагу, там были его кореша, и там он был еще кому-то нужен. Насобирав по дороге с десяток пустых бутылок, Леха вошел в дубки со стороны морского кладбища. Рабочий день уже кончился, поэтому в кустах сидело множество мужских компаний, пили пиво, водку, а кто и казенный спирт.
- Леха, давай греби сюда - из кустов высунулась красная рожа Бори – «Боцмана» .
На крохотной полянке он и Колян -«Коу»(из бывших прапоров) набивали ящики пустыми бутылками. Здесь же храпел на траве кочегар Мишка, так и не дошедший до дома после смены.
- Давай свою пушнину, мы уже четыге яшшыка набрали – радостно прокартавил Колян. Его испитое, с ранними морщинами лицо, просто лучилось от счастья.
Леха добавил свои бутылки, и троица, гремя ящиками, понеслась под горку к гастроному. Сдали посуду, взяли водки, сигарет, хлеба и пару банок кильки. Леха на сдачу купил пачку «Примы», пару флаконов «Тройного» и воровато сунул их в карман - утро было обеспечено. Мужики сели на свою полянку, не спеша выпили бутылку, поговорили «за жизнь» и кое-как расползлись по домам, дотащив так и не проснувшегося Мишку до кочегарки.
       Леха уже в сумерках добрел до «хитрого склада», и завалился спать на чердаке сторожки, предварительно отхлебнув половину флакона одеколона.
       Так закончился многотрудный, наполненный мелкими хлопотами, никому не нужный и ничем не примечательный день улиссовского бича Лехи, некогда бывшего штурмана, бывшего зэка и бывшего человека.
Он катился по обочине жизни, которая его давно уже не интересовала, бесполезный и сам себе опротивевший, глуша в себе алкоголем остатки человеческого сознания.
. Впереди у него были еще такие же серые, похожие друг на друга на друга как стершиеся пятаки, дни и недели бессмысленного существования.
       Через месяц его найдут мертвым на берегу моря, очень скромно похоронят и навсегда забудут. Разве что иногда, в пьяной болтовне у гастронома, мужики изредка упомянут его имя и кличку. Мол, был такой Леха,…