Бисер

       
Это было очень тяжело – быть одной из многих, быть одной из них. Это было так, как если бы она ходила голой среди людей и к ней прилипало всё-всё-всё… Всё, что они думали, делали и говорили; всё, что они чувствовали, всё, чего боялись и даже очень сильно хотели…
Она пошла в школу, неся за плечами ранец с новыми учебниками и огромное, хоть и неосознанное ещё нежелание в эту самую школу ходить. Как впрочем, и в любую другую школу. Ещё там, в этом ранце был её личный багаж, некая семилетняя индивидуальность, её исключительная суть, которая, в общем, и противилась походу в школу. Она промучилась там десять лет, тупо следуя установленным правилам и жалея о потерянном времени. В последнее предшкольное лето она научилась читать, и в дальнейшем всё интересующее её узнавала из книг. Сама. Её не любили. Она не жалела об этом. Она просто была слишком другой, и её не то, чтобы не любили даже, а просто не очень понимали. Ей было одиноко, она искала какого-то общения, но всегда между собственно ней и кем-то ещё, стояла некая невидимая стена отчуждения. Невидимая, но вполне ощутимая, впрочем.
Школа закончилась, наконец, а она вконец измучилась в этой школе. И никогда больше, никогда за всю свою последующую жизнь она туда не пришла…С одноклассниками встречалась изредка, случайно, конечно, но претерпела столь сильные личностные изменения, что её не то, чтобы не узнавали, а как-то…не узнавали.
Институт был потому что НАДО. Собственно – продолжение школы, только в другом составе. Это было ещё тяжелей и не оставляло никакой возможности побыть собой. Она четыре года носила маску, и ей казалось, что она вынужденно соответствует некоему образцу, оправдывая ожидания окружающих. Где была она сама? Она не знала…
И это закончилось, и началась какая-то другая жизнь, радости, впрочем, не приносящая. Она всё так же шла по какой-то долгой дороге, отмечая значимые пункты; шла, не испытывая НИЧЕГО…
А потом она устала… И если раньше эта усталость носила сиюминутный характер, то теперь она уже и вспомнить не могла то, как было раньше, и с усталостью своей не боролась. Она изменилась, то, что было трудно в детстве, стало невыносимо трудно теперь. Люди…Они кричали, шумели и проникали внутрь неё, разрушая её шаткое в общем-то равновесие, они причиняли ей боль… Они были агрессивны. Все, за небольшим исключением. Все они излучали вибрации, кто-то слабые, почти нейтральные, а кто-то вибрировал на такой высокой и непрерывной частоте, что у неё сдавливало виски и в голове словно бились друг о друга металлические крышки…И все эти люди спешили поделиться с ней своими эмоциями, не представляя, какую боль они ей причиняют своим проникновением в её мир…
Они были фальшивы в большинстве своём, и врали, врали, врали…поголовно. Ей, ещё кому-то, и самим себе тоже… Они одевались в яркое и обливались духами, они громко говорили, демонстрируя уверенность, которой вовсе не ощущали. По улицам сплошь ходили раскрашенные куклы, не представляющие, кто они, собственно, такие, не знающие и не чувствующие самих себя. Зато она их чувствовала… А лучше бы не чувствовала совсем.
Она плакала, и ей хотелось умереть… Она представляла, как её тело сгорит в огне, и она просто перестанет быть…перестанет чувствовать то, что чувствовала, и чего чувствовать не хотела. Ей хотелось летать. Она стала чувствовать свои крылья, и они стали чувствовать её, и её настроение. В те приятные минуты, когда ей было спокойно и хорошо, крылья поднимались высоко над её плечами, и окружающие тоже чувствовали их, хотя и не видели. Крылья сияли, светились мягким внутренним белым…белоснежным. А когда ей было плохо, крылья падали к её ногам и тащились за ней по земле, стоило ей сделать шаг. Они утрачивали сияние и просто покрывались пылью. Их даже затаптывали прохожие, не замечая этого, конечно… А вот летать она не умела. Пока не умела. Крылья были, и были вполне настоящими, но не летали. Вернее, она не решалась на них летать, смутно осознавая, что попробовав раз, она не вернётся обратно уже никогда.
А люди вмешивались в её жизнь, им почему-то это казалось очень естественным и необходимым… В какой-то момент она поняла, что перестала сочувствовать людям, она перестала чувствовать их. Это было необходимо, это было в целях самосохранения…и это было. Она стала существовать словно бы в прочной прозрачной сфере, в своём маленьком закрытом мире, в мире, куда не проникали человеческие вибрации. Она их больше не чувствовала, но слышала, как они настойчиво стучатся о стенки её мира, как мощно стараются проникнуть в неё. Всем им было просто необходимо обмениваться жизненной энергией, все они остро нуждались во взаимопроникновении и бессознательных привязанностях. У неё не было необходимости ни в чём таком, она нуждалась только в покое.
Она его нашла. Для этого не понадобилось даже умирать. Она просто перестроилась на какую-то другую частоту, и окружающий мир почти исчез, уступив место другому, её собственному миру. Её мир был белым, и едва ощутимо вибрировал жёлтым и синим. И это совсем её не удручало, а наоборот, приносило умиротворение… Там было хорошо и спокойно. Там она была одна. Единственным связующим звеном с миром внешним был кто-то, кого она раньше очень сильно любила, а теперь просто ощущала как некий гарант своего спокойствия. Он сторожил её покой, продолжая любить её…он скучал по ней прежней, но понимал, что она счастлива, как никогда.
Однажды он вложил в её руку горсть разноцветного бисера, и это оказалось то, что надо…Она нанизывала бисер на тонкую леску, сплетая причудливый узор; она общалась с ним посредством этих мелких разноцветных частиц, и он вполне понимал её. Понимал так, как если бы она говорила с ним, потому что говорить ей давно уже не хотелось. Её крылья упруго сияли вокруг её плеч, она была счастлива и чувствовала, что когда-нибудь сможет летать…