Рождественская ночь
Михаил Петрович остановился перед входом, поднял руку, перекрестился. Хотел было сделать шаг вперед к открытой двери, но ноги будто свинцовыми сделались. Покачнувшись, он медленно и тяжело опустился на ступени.
- Подайте, Христа ради. Подайте, люди добрые, - пела каким-то звонким голосом старушка, сидевшая неподалеку от него. Михаил Петрович вздрогнул, попытался встать, но ноги не слушались.
- Что ж такое-то? - Страха не было. Было лишь недоумение и огорчение. Только что ноги еще слушались и вот, на тебе. Михаил Петрович тяжело вздохнул, пытаясь собраться с мыслями, что ж теперь делать то. И вдруг мысли его унеслись куда-то далеко-далеко. Как наяву увидел перед собой Михаил Петрович родную деревню. Сколь годков-то он там не был? Пятьдесят? Больше? Да как мать схоронил в сорок девятом, так и не был с тех пор. И жил не тужил, и помнить не помнил. А тут вдруг, смотри, взяла да и явилась как наяву. Домишко его родной, слегка покосившийся плетень, яблонька старенькая, опустившая до земли свои ветви под тяжестью налитых соком яблок. От скрипучей калитки дорожка к крыльцу, слегка поросшая травой, но уже утоптанная босыми ногами. Его, Мишкиными ногами.
- Мишка! Ты где шляешься целый день, неслух окаянный! – голос матери ворчливый, но добрый, ласковый. – Гряды не полоты, не политы.
Михаил Петрович, поморгал, посмотрел по сторонам. Студеный, пронизывающий ветер, пороша, забивающаяся под полы старого пальто и за воротник и он, одиноко сидящий перед входом в церковь на холодных ступенях. Оглянулся. Старушки, звонко просившей подать, не было.
- Мишка! Айда к церквушке, там убогий объявился.
Месяц назад Мишка стал пионером. Он так гордился своим красным галстуком, что носил его и летом, во время школьных каникул. А вот теперь стоял и раздумывал – бежать с дружками к церквушке или…
- Айда! – И ватага помчалась по деревенской улице, поднимая босыми ногами облако пыли. На ступеньках церкви сидел хмурый худой мужчина, рядом с ним лежали костыли.
- Подайте, Христа ради. Подайте, люди добрые, – голос мужика хриплый, надрывный.
- Лю-лю-лю, подайте. Лю-лю-лю, попляши. – Хохотали и прыгали вокруг мальчишки. И Мишка вместе с ними. Развевался на ветру красный галстук. Кто-то задел костыль, и он с грохотом полетел вниз со ступеней. Кто-то взял второй, и вот он уже далеко внизу в кустах сирени. Реял на ветру красный галстук.
Михаил Петрович поднял слезившиеся глаза к небу.
- Господи! Прости меня, грешного! Прости!
Сердце сжалось. Стукнуло, пропустило ход, стукнуло…
- Дедушка! Вам плохо? Вам помочь? – Мальчишка лет двенадцати наклонился к Михаилу Петровичу.
Колокольный звон достиг своего апогея и постепенно начал слабеть. Медленнее и спокойнее лились звуки.
- Дедушка! Поднимайтесь, я помогу Вам.
- Михаил Петрович хотел было сказать, что ноги его не слушаются, что не может он подняться, но мальчик уже тянул его за руку.
- Пойдемте, я помогу.
Медленно, очень медленно поднимался Михаил Петрович.
- Вот, возьмите, - мальчик вложил палку ему в руку.
Михаил Петрович сделал шаг в сторону открытой двери. Туда, откуда доносилось Рождественское пение хора. Туда, где нежный теплый свет согревал душу, где лики святых смотрели ласково и строго, где прощалось и требовалось. Туда, куда стремился он все восемьдесят три года и куда только сейчас сделал свой первый шаг.
Свидетельство о публикации №208010500060