Дневник, запиись вторая

Круг второй: Водочные визитеры

       Сумасшедший слалом днём и неимоверное количество выпитого вечером сыграли полоумную роль, ибо после сего спектакля в театре жизни я грохнулся на диван с целью немного подремать.
       Однако поспать мне не дали. На кухне рванула кофемолка, которую я с утра опрометчиво забыл выключить. Моё сонное тело прошествовало на непобедимый камбуз коммуналке, некоторое время я рассматривал кофейные плантации на обоях , столе и люстре, вздохнул и пошёл продолжать своё общение с Гипносом в режиме тет-а-тет.
       Однако после инцидента с кофемолкой мне не спалось, и потому я в очередной раз появился на кухне, стянул из холодильника батон колбасы и с видом амёбы прошагал к окну. Жёлтый клубок фонаря разматывал тонкие нити света и бросал их почему-то исключительно в моё оконное стекло. Месяц напоминал баварскую сардельку, политую толстым слоем горчицы. Всё это порядком раздражало, и я, чтобы разрядить скудность бытия, отхватил от батона солидный кус. Одновременно с колбасой захрустели кофейная пыль под ногами, мои плечевые суставы, только недавно сбросившие гнёт почтовой торбы, и измученная долгой обшарпанной жизнью оконная рама, к которой я прислонился.
       На столе стояла миска с ещё теплой гречневой кашей. Секрет её появления отнюдь не заинтересовал меня, и я быстро уговорил сию кашу в прикуску с колбасой.
       Когда последний кусок мясного суррогата исчез у меня во рту, на меня напал дикий жор. Нутро холодильника заметно редело, а я с удовольствием уплетал сухой Роллтон, посыпанный множеством приправ, пакетик с которыми я выудил из той же самой упаковки, что и мой вечерний сухпаёк.
       Параллельно неторопливо падающим снежным хлопьям, я повышал градус спиртного, коим запивал печеньки и дырявый швейцарский сыр – деликатесную пищу холостяка. Водка, стоявшая на столе, с ужасом рассматривала рентген моего желудка. Ей явно не хотелось в контакт с пивом, ломтиками булочки и армянским коньяком, неизвестным образом оказавшимся в закромах морозилки. Коньяк оказался на три четверти опустошённом, и я, чтобы не чувствовать себя скрягой, залпом выхлебал остатки ядреной жидкости напрямик в пищевод, после чего схарчил ломтик сыра.
       Где-то через полчаса холодильник стал похож на блокадный Ленинград, ибо внутри обитали пустота и уныние. Рефрижератор осиротел, слёза подтаявшего льда, вытащенного из морозилки, капали на пол и создавали однозначное солёное озерцо. Я обыденно скучал, сидя на подоконнике и ожидал появление пиццы, которая уже мчалась в мои апартаменты на ярко-жёлтом
недоавтомобиле.
       От поставщика несло перегаром и надеждой на чаевые. Надежды не оправдались, и несчастного худосочного парня-разносчика, предварительно оплатив исключительно стоимость пиццы и двух бутылок пива, оставили по ту сторону наглухо захлопнувшейся двери.
       Чёрт возьми, как же приятно провести выходной денёк, попивая пиво и закусывая спагетти с прожарившимися шкваркам колбасы и грибами. Параллельно поглощению блюда исконно итальянской кухни, я вспоминал вчерашний бедлам. Нет, ну надо было докатиться, чтобы добираться на улицу 1905 года не от определённой станции, а от соседствующей Кропоткинской. Конечно, и на старуху бывает проруха, однако в курьерском бытии испокон веков правил патриархат, поэтому старух из моей черепной коробки усиленно репрессировали.
       Пицца оказалась холодной, а пиво тёплым. Эта оксюморония вызвала у меня приступ ярости и мизантропии. Звонок в администрацию пиццерии открыл мне новые горизонты. Дабы загладить вину, мне предложили новую пиццу и лазанью абсолютно бесплатно. А вот за новое холодненькое пивцо пришлось платить.
       Через некоторое время раздался звонок, что было неимоверно странно: уже четыре года подряд дребезжащий слуга отечественного быта отказывался пахать на своего хозяина.
       Разносчик с бледным вытянутым лицом и с жаждой чаевых.. Однако желание получить немного финансов на распитие чаёв явно пока не варилось в кастрюльке родной фирмы «Пекарня у Чакко»: Парень смотрел на меня взглядом испуганного и в то же время жалобного котёнка. Я шумно выдохнул табачный дым изо рта и выдал курьеру 100 рублей – как раз на пиво и фисташки в какой-нибудь забегаловке.
       Развозчик уже повернулся на каблуках, направляясь в сторону лестничной клетки. И тут меня осенило.
       - Ты водку пьёшь?
       - Ну, на работе, нельзя как бы…
       Реплики курьера просвистели пулей мимо моего левого уха. Правый же орган слуха был занят переливами булькающей бутылью с огненным напитком. Я просунув протестовавшему представителю пиццерийной корпорации стопочку между вяло протестовавшими пальцами. Свой стакан я осушил до последней капли. Пиццериец же неспешно цедил из бокала исконно русский напиток и кривился, отрывая зубами огромные шматки от лимончика.
       К тому времени, как пицца и водка иссякли, мы с Мишей (а именно так звали моего коллегу) были уже на одной волне. Разнообразие тем для общения росло параллельно градусу спиртного. Разговоры о погоде, стихах Бродского и правительственных реформах плавно перешли в известную испокон веков фразу.
       - Михалыч, ты меня уважаешь?
       - Ну да, - разносчик пиццы хрюкнул и оформил себе новый стаканчик.
       - Эт хорошо, - я восседал на небольшом канапе, страдавшим от пятен пива, потушенных об него окурков и полночных стонов возлежащем на нём девушек. Диван молчаливо страдал, вспоминал о своей предыдущей хозяйке – покойной старушке, обитавшей квартирой ниже. Когда старушка отдала Богу душу, диван за обшарпанность и прочие грехи выбросили на помойку, откуда я с помощью друзей и русского мата утянул его в свою комнатёнку. Порой мне становилось жалко этого перекошенного кривоногого соседа, и диван пылесосился.
       Соседу по лестничной клетке не повезло. Он зашёл попросить утюг со словами «да мне бы погладиться». Именно в меланхоличном взгляде этого горемыки и узрели третьего. Сосед был затащен за стол, ему налили штрафную.
       - Мужики, язва у меня, - попытался отмазаться «третий».
       - Язва, трезва… Какая разница, - раздухарившийся курьер выплеснул в рот соседа, разводившего демагогию о вреде пьянства, двухсотграммовый стаканчик. Сие действо соседа явно не обрадовало, и в Мишу полетел стул. Мой коллега без энтузиазма грохнулся на пол, увлекая за собой банку рассола.
       - По моему, я его убил, - оживлённо произнёс новоявленный киллер.
       - А по моему, у нас закончилась водка. Не сбегаешь за очере… - договорить мне не дали, и стул с громким треском разлетелся об мою голову.
       - И я упал, как падает мертвец, - я к чему-то процитировал Данте и распластался по-соседству с Михаилом Батьковичем.
       Первым, кого я увидел после отруба, был дядя Слава (именно так был именован народом крушитель стульев). На столе, за которым он восседал, были разбросаны две непочатые бутылки водки, распотрошённый ящик пива, семечки, зубочистки и кепка курьера Миши. Потрошитель стульев жадно глотал водку из пивной кружки.
       - Очнулся-таки. А я уж поминать тебя собрался, - меланхолично изрёк дядя Слава.
       - Ты что это, гад, мебель ломаешь, - донеслось из-под стола. Очевидно, Миша тоже вышел из астрала.
       - Да за державу мне обидно, - протянул сосед.
       - А мы тут причём?
       - А вы под горячую руку попались, алкашня поганая.
       - Да уж, в чужом глазу соринку видишь, а у самого там целый лесоповал.
       Из рассечённой щеки Миши сочилась кровь. Однако протирать рану водкой он отказался, посчитав это богохульством.
       - Ну, ещё по маленькой? – дядя Слава оживился и разлил нам с курьером по полному стакану водки. Мы тяпнули за нашу мужскую компанию.. За окнами синюшное солнце смотрело к нам в окно и явно завидовало. Ему тоже хотелось шпротов, банку с которыми неизвестным образом материализовал сосед.
       - День едим, а три пьём - задумчиво выдал курьер Михаил, опустошив свою стопочку. Дядя Слава наполнил её снова.
       - Эй, между первой и второй… - встрепенулись два курьера одновременно.
       - Можно выпить ещё шесть, - переиначив присказку на свой лад, сосед опрокинул водку в пищевод. Мы последовали его примеру.
       - Нет, Мишка, паскудная у тебя работёнка, - разглагольствовал Слава, восседая на подоконнике и упорно сверля взглядом дыру в стене. Однако трещин на несущей стене не возникало.
       - На себя посмотри, проповедник хренов! Только и делаешь, что балуешься водкой и консервами. А я вот вылез из выгребной ямы жизни.
       - Ну да, конечно! Чуть-чуть башка из дерьма высунулась – и всё, преклоняйтесь люди! Он наше новое курьерское божество, чёрт возьми! Ненавижу ваш поганый род, ненавижу первого курьера, который пробежал марафонскую дистанцию с депешей в зубах, ненавижу почтальонов и разносчиков этой новой эпидемии на просторах нашей Великой Державы.
       Мы переглянулись с Михаилом, и дядя Слава полетел со стула на пол, попутно разбрасывая пьяные бредни, гармонировавшие с изяществом русского мата и трезвый рассудок в обнимку с мироощущением.
       - Ну, давай по-мужски, в память дяди Славы… - торжественно произнёс курьер.
       - Ну дак я ж ещё не помер вроде, - послышались протесты откуда-то снизу, мгновенно получив предательский пинок моего полуберца. Мы всегда были с соседом на одной волне, однако прозвучавший тост мне чрезвычайно понравился.
       Мы допили с коллегой в два захода бутылку, и на кухне повисла чрезмерная тоска, на фоне которой великая американская депрессия казалась небольшой утренней обиженностью по поводу закончившегося кофе со сливками. Было решено кинуть жребий, однако монетка закатилась под диван – недоступное для нас место.
Наши попытки сдвинуть кожаную тушу дивана вызвали только обильное напряжение, приступ ревматизма и матерщину, в которой я обещал вступить в сексуальные отношения с диваном. Миша пыжился, как беременный ёж, но крепкий диван советской закалки не поддавался.
       Наконец, оставив в покое неподвижную столярную ошибку, я вздохнул, пошёл на кухню и выудил из морозилки цельный пузырь водки, отложенный на чёрный день. Сизоватый нос коллеги залоснился одновременно от счастья и возмущенья.
       - Что ж ты, сволочь, раньше молчал?
       - Ну, это, как бы, - и не желая больше распинаться перед Мишей и разлил по стаканам спасительную жидкость.
       - Ну, за нас с вами и хрен с ними, - древний тост, всплывший в голове у Михаила, меня в данную секунду искренно порадовал.
       Не мудрствуя лукаво, коллега пригубил из стакана, и тут же сплюнул обратно.
       - Блин, это ж антифризка!
       - Быть того не может, - я тоже прихлебнул из стакана. Моя совсем ещё юная печень пока слабо различала вкусы спиртных напитков, однако кедровой водкой из стакана явно не пахло.
       - Ну, Слава, ну, сволочь! Выходит, нашёл он твою заначку, да и выхлебал в одно рыло. Хорошо хоть, что не компот сюда залил, - и Миша пиявкой присосался к горлышку бутылки.
Я уминал пиццу и вспоминал Францию, величественную Эйфелеву башню, тихий переулки и корнишоны. Одному Богу было известно, каким образом эти мысли закрались в моё серое вещество. По ходу, я уже схватил «белочку», пока что лишь за самый кончик пушистого хвостика.
       Двести грамм для курьера стали каплей, переполнившей чашу интеллигенции. Миша вдруг резко погрустнел. В его зеленеющих глазах отражались скорбь и уныние.
       - Водка закончилась, - обречённо произнёс он. Где-то я уже слышал нечто подобное, но весьма смутно помню где. Я протянул ему кружку с пенящимся пивом. Кружка завершилась, и снова начались страдания, связанные с отсутствием водочной амброзии. Новая пинта пива была вновь протянута ему, и курьер временно утих. Тихой сапой я потащил его из кухни с целью удаления из квартиры. Миша, видимо, разгадал мои коварные планы и неистово сопротивлялся, разбрызгивая из кружки остатки пива. Я же, наоборот, весьма радикальными мерами пытался утихомирить пьяного курьера. Дядя Слава дремал под столом и в общих дебатах не участвовал.
       Между тем в моём желудке разразилась Третья Мировая. Русская водочка не желала совокупляться с тоннами орешков, скользивших через пищевод. Орешки, кстати, притаранил именно Миша, и потому я легонько и ласково, и в то же время радикально тащил пьяное тело в сторону входной двери. Тело уже вяло сопротивлялось, осознавая свою неизбежную участь.
       Вывалив в слюни пьяного курьера, я вернулся на кухню. Дядя Слава все так же отдыхал под столом, изредка пошло похихикивая во сне. В раковине плавали пустые бомжпакеты от спрессованных макарон. Горделивые пальмы окурков высились средь сахарного песка и вороха рассыпанных лавровых листьев. Добивали атмосферу чьи-то ледовые коньки, засыпанные яичной скорлупой. Именно такая картина, достойная пера великого Сальвадора, предстала моим любопытным глазам. Всё было бы ничего, но я заметил среди всей этой массы одинокую печеньку – последнее, что осталось после нашей соседской попойки. Несмотря на уничтоженные две пиццы, куриные крылышки, хлеб, масло и даже целую солонку, я с жадностью бросился к печеньке, прятавшейся за коньками. Заточенные лезвия полоснули мне по руке, однако это не смогло умерить свой пыл. Я вновь попытался поймать этот несчастный галет, но он упал в сливную дыру раковины. Вслед за ним просочилась моя рука. Одержимый собственно победой, я хотел было попробовать на вкус то, чего я добивался и кровью (она всё ещё сочилась из разодранной руки) я осознал, что застрял по полной программе. Все попытки вытащить ладонь были бесплодны. На счастье травмированного меня, рядом оказался мобильник. При помощи левой руки и мата я набрал номер Вовы Клея, живущего этажом ниже. Из трубки послышалось умиротворённо-обдолбанное «Але!»
       - Клей, тут такое дело форс-мажорное, ЧП, так сказать. Давай пулей ко мне. Кстати, захвати ещё банку вазелина, ладно?
       Из трубки послышались гудки недоумения, и я сам осознал, какую глупость я отчебучил. Пребывая в состоянии лёгкого шока от содеянного, я с трудом набрал номер 911. В ответ на мои мольбы из трубки раздалось подленькое хихиканье, вещавшей о том, что спасатели не поедут на такое пустяковое дело едва ль приедут. На той стороне провода гремели бутылки
       Я положил трубку в раковину и зачем-то было опустил руку в карман. Внутри было безлюдно, как на верещагинском «Апофеозе войне»,
и только в заднем кармашке джинсов был заточён сухарик, который я без знтузиазма зачавкал.
       Послышался настойчивый звук в дверь. Я с абсолютно пролетарской хамоватостью распахнул дверь, дотянувшись ногой. На пороге стоял нанюхавшийся своего псевдонима Клей с трёхлитровой банкой вазелина. Порядка минуты мы смотрели друг на друга. Глаза Васи напоминали два канализационных люка.
       - Кальмар, - изучив мои выпуклые глаза, зачем-то поведал Клей.
Курьерский гипофиз не выдержал такого перенапряжения токсикоманской логики, и я устало, с рукой в раковине, был вынужден ожидать приезда спасателей и слушать Васины басни, которые постоянно начинались словами «и вот тогда нас накрыло»
       - Интересно, кальмары едят вазелин? - мой сосед,
узревший бога Джа, по-партизански прокрался следом за мной.
Я обречённо штопорообразно покрутил кисть руки в раковине. Клей приложился к заначенному пакетику с «моментом»
       Наверное, из глаз кальмара можно делать яичницу, - Клей явно по-дружески снюхался с постулатами бога Джа, – как думаешь, глазунья нормальной окажется?
       Я крайне уничижено облокотился на раковину, опрокинув ворох немытой одноразовой посуды. Вася снова затянулся из пакета и споткнулся о дядю Славу, миро дремавшего под столом. Дюжий кулак полетел Вася в ухо, отчего тот совсем расклеился.
       - Дяденька, я не ел ваши амфитамины, - токсикоман обиженно поднялся, опёрся на стол и жалобно произнёс, - тут человеку помочь надо.
       - А может лучше ещё раз в МЧС звякнем?? – в моём голосе ещё теплилась надежда. Однако Дядя Слава большими глотками опустошил свежий пузырь, заливая водкой все мои скромные мечтания на данный момент. На моих глазах рождался новый Пирогов.
       - Ассистент! Обезболивающее и скальпель!
       - Чего? – крепко задумавшись, переспросил Клей.
       - Топор и анальгин тащи! – Вася мигом покинул кухню, и вскоре вернулся с тупой ножовкой и свистнутым у кого-то носком.
       - А нафига носок? – переспросил спившийся эскулап.
       - А чтоб не орал, - Клей нежно прошуршал пальцем по тупому острию ножовки. – ну что, начнём-с?
       - Мужики, а может, не надо, - неуверенно спросил я.
       - Коллега, готовьте носок, - неумолимо произнёс дядя Слава.
       - Ой, я, кажется, похудел, - я напрягся и вырвал руку из раковины, прихватив с собой солидный кусок водопровода.
       - Вот она, силушка молодая, богатыр… - дядя Слава не успел договорить и схватил в нос самодельным водосточным дрыном. Юный нарк был реабилитирован, и потому с помощью пинка под зад покинул кухню. Кусок трубы, в свою очередь, полетел в Вергилия, в очередной раз увлажнявшего стоящие в коридоре шлёпанцы.
       После этого происшествия мои ноги ужаснулись, отказались меня держать , я и грохнулся на вспотевший паркет. Курьер Миша полз по-пластунски в сторону холодильника, будучи уверенным в том, что его никто не заметит. Дядя Слава дохлой медузой распластался по полу, и явных признаков жизни не подавал, за исключением мирного сопения, постепенно переходившего в исполинский храп. Меня тоже вдруг склонило ко сну, словно худосочную березу при настойчивых шквалах ветра. Огрев половником коллегу, я улёгся по соседству и стал смотреть в звёздное небо ноября, и в эту секунду меня удручало лишь одно: от синего неба меня отдалял потолок, пара квартир и крыша с небольшими прорехами, как будто выгрызенными гигантской молью.
       Я прихлёбывал кофеёк из погибшей кофемолки и заедал прогорклый вкус позапрошлогоднего «Экспрессо» здоровыми шматками пиццы. Пицца была с грибами и сыром, однако этот факт вряд ли мог повлиять на исход Сталинградской битвы сорок второго года. Это меня мало коробило.
       За окном матерились на погоду снегири. Этот нецензурный перезвон ласкал мои слуховые агрегаты и клонил меня в сон. И действительно, когда снегири прямо-таки взвыли, я срубился, как тонкая берёзка под топором дровосека. Опрокинутое «Экспрессо» послало мне вслед пару обильных кофейных пятен на рубашку.