Замри. Умри. Воскресни

Жалит солено-острым по обгоревшей детской коже солнце, в морской воде пощипывают царапины. Сильные руки поддерживают – не утонет, не захлебнется – сильные руки, папины. Смех и темные короткие волосы прядками по лицу, глаза закрывают. Если встанешь прямо по ветру – услышишь как дальние страны тебя зазывают запахами раскаленного на жаре асфальта. Босые пыльные ступни и измазанная в мокром песке майка.

Распахнутая, под зимними звездами (прости, мой друг, вырвано из контекста), холодно лицу и пальцам, но холоднее всего внутри – мне здесь, да, угадал, совсем не место. Вдоль дома номер пятнадцать (с приставкой, кажется, «а»), встречать рассвет на старом футбольном поле. Раньше если вспомнила – значит пьяна, а сейчас можно просто взять и вспомнить. Я уходила тогда, зная, что навсегда, я бы и сейчас ушла. Ради всего того, что было позже. На свою самую большую мечту променяла всего тебя.

Постой, еще две минуты, две с половиной, я не уеду, нет, я останусь, непременно останусь. И я уезжаю, на грязных сиденьях попуток, как жжет, боже мой, неотвратимость конца и невозможность последних трех суток. Я уезжаю, чтобы на полпути у меня заглох плеер на середине песни «Сияние». Чтобы поломать систему, поставить под удар, и вернуться уже с вещами. Растерянно улыбаясь, без права на отступление, мысли вразлет. Теперь – веришь? Нет ничего невозможного для меня, все влет.

Снова с вещами, пятый телефонный номер, нет отца – где он, черт с ним, лучше бы даже помер, мне все равно. Сильные руки, мужские, спокойствие темных комнат, тепло и отдача, совсем не страшно даже – что будет дальше. С походным рюкзаком, в сырую погоду такого своего и такого чужого города, уходить без права на возвращение. Человек-сателлит в мокрых кедах, в узелке – память, в горле – ком. Дай же мне, господи, отпущение всех моих грехов. Дай же, господи, веру в то, что все получится, и я найду свой дом. Нет, не сейчас, прости, конечно, не сейчас – потом.

Мы на вокзале, допиваем последнее, холодно кажется, сижу на чемодане. Ты, друг мой, расхаживаешь вокруг меня, пьяный, и упрашиваешь передумать и вернуться когда-нибудь. Вот только мы оба знаем (мне даже хочется ошибаться), что это почти невозможно. Прости за самоуверенность, за мое «все возможно», за неумение с тобой попрощаться. Я смеюсь слегка натужно и немного даже издеваюсь, мне весело и как-то глобально. Я еду – больше ничего и не нужно. Если ты не можешь уехать со мной, что ж, понимаю.

Кусками памяти сшивая видеоролик под fleur в наушниках, закрываю глаза и чувствую барабанными – я живая. Кожей шелушащейся северо-западным ветром, волосы непослушные развиваются, видеть мешают. Мне все равно, что скажут пессимисты и прочие им паяцы. Я так устала бежать, и так хочу быть хорошей. И я уже начинаю меняться. Вопреки прегрешениям прошлым и въевшемуся страху не успеть и не состояться.

Кожа рук от холода мелкими трещинками расходится. Отражения в вагонных окнах – интегралами, счетом до двадцати пяти, исчерчены меридианами, поворотами, опорными пунктами, маяками на моем пути. А потом кто-то скажет «ты зря все это» и я не сдержусь и позволю себе рассмеяться. Я не верю, что от себя не убежишь. Но я так устала бежать. И я уже начинаю меняться. Что-то внутри побеждает меня со всем моим многогранным прошлым. И я начинаю верить, что я могу, нет – я буду, я снова стану хорошей.